8. Праздные фантазии и размышления о делах
Рассказ об отце сильно сбил кабальеро с его обычно делового настроя и приглушил сладострастие, распалённое прекрасной Инес. Долго ворочаясь перед сном на жёсткой кровати в простой комнате убогой таверны, дон Стефано впервые за долгое время вспоминал покойных родителей. Между ними никогда не было ладу. Отец ворчал: «Твоя мать думает, что купила меня с потрохами». А мать зло бросала: «Твой никчёмный отец если не напился, то проигрался, чаще – и то, и другое». Надежды отца на военную карьеру не оправдались. Получив чин капитана – в большей степени благодаря своему происхождению и богатству родителей, чем заслугами, – дон Алехандро не смог подняться выше, а, промотавшись, решил поправить дела женитьбой на внучке купившего дворянство торговца, которая оказалась женщиной требовательной и сварливой. Оба разочаровались в своём браке. Сеньор дель Соль отдыхал от домашних неурядиц на попойках и за карточным столом, а супруга вечно его попрекала. Впрочем, сеньора, пока позволяло здоровье, твёрдой рукой управляла поместьем, иначе долги дона Алехандро могли довести до передачи родовых земель под опеку короны, что случалось редко и считалось позором. Возможно, у сослуживцев остались о покойном капитане не самые лестные воспоминания, поэтому его сыну почтенные офицеры почти ничего не рассказывали, ограничиваясь формальным: «Помню, служили в…»
Засыпая, дон Стефано заново переживал сегодняшний вечер, вспоминал благодушного идальго, которого жизнь вовсе не баловала, но который меньше всех на свете вызывал жалость, и его удивительно красивую дочь. На ум пришли рассказы об обычаях далёкой страны, где знатные и богатые мужчины поддерживают связи в кругу своего сословия, вступая в брак с девицами из равных по положению семей, но при этом вправе ради удовольствия брать второй женой не столь знатную девушку. Вторая супруга становится уважаемой дамой, её дети – младшими, но законными, а её родная семья считает для себя отнюдь не зазорным отдать дочь в младшие жёны человеку более высокого положения. Жаль, что в Эспании нет этой милой традиции. Тогда было бы не так скучно жениться на дочке коменданта, а получив Инес, кабальеро сохранил бы добрые отношения с её отцом, беседовать с которым оказалось куда интереснее, чем с доном Бернардо.
Воображение разыгралось. Дон Стефано, забрав юную сеньориту в свой замок, нанял бы ей учителя танцев и этикета, а близость отложил на несколько месяцев, когда отголоски детскости, чуть заметная угловатость движений исчезли бы окончательно. Девушка успела бы привыкнуть к жизни в богатом доме, перестала дичиться своего мужа – или правильнее сказать хозяина? – не суть важно.
Дальнейшие фантазии были уже непристойными для страны, где мужчинам полагается только одна жена. Перевернувшись на другой бок, кабальеро с сожалением усмирил воображение и, наконец, заснул.
***
Утром дон Стефано был полон сил. Простой деревенский завтрак оказался аппетитным и вкусным, лошади отдохнули. Кабальеро решил в сопровождении слуги объехать окрестности и наведаться в соседний городок – Тагону, расположенную в десяти милях и перехватившую выгодную торговлю у захиревшего Хетафе.
Широкая дорога вела вниз, немного в сторону от большого тракта. Хетафе расположено удачнее, но тагонцы не упустили случая воспользоваться бедой соседей. Чем ближе к Тагоне, тем меньше было заброшенных полей, а сам городок активно застраивался. В тагонской таверне не удивились знатному гостю, в отличие от Хетафе.
Дон Стефано перед поездкой поинтересовался, кто из его сегильских знакомых владеет землями недалеко от Хетафе, и, пережидая жару на террасе таверны, расспросил о них хозяина, а между делом, будто со скуки, когда и какие в Тагоне проходят ярмарки, сильно ли беспокоят продавцов и покупателей воры. Толстый харчевник охотно болтал:
– Грех жаловаться, сеньор! Как в Хетафе случилась беда, хлеб к нам везут, лён, шерсть, вот уж год как поблизости устроили большую прядильню для льна, наняли ткачих, а в этом году… – он со значением понизил голос, – в Тагону удалось сманить купцов, торгующих тяжеловозами. Эти хитрецы решили выгадать на пошлине за своих лошадок и покупателей известили. Так что ближайшая ярмарка будет на славу!
– Какой ещё лён? – гость удивился. – В Эспанию лён морем привозят, торговцы, конечно, добираются до Тагоны, но много ли?
– О, сеньор не знает ещё! В горах зима куда дольше, много воды, и можно выращивать лён! Два года назад учёный сеньор добился разрешения посадить лён на земле, принадлежащей короне. Он убедил господ при королевском дворе, что владеет секретом правильного выращивания лучших сортов, привёз аж из Индии семена, но ему нужно время для опытов и деньги для устройства участков специально под лён…
Тонкое льняное полотно ценилось в Эспании немногим ниже, чем шёлк, и, в отличие от шёлка, лён давал возможность производить ткани на любой кошелёк – от батиста до парусины. Использовались и семена, из которых выжимали масло, а жмых шёл на корм скоту.
Кабальеро так удивился, что стал расспрашивать без обиняков, а толстяк расхвастался, будто сам выращивал этот лён:
– …Казна щедро финансирует опыты, образцы выкупает втрое дороже, чем привозные ткани. Мы надеемся, что со временем наш учёный сеньор наладит дело по всей Эспании, все узнают про нашу Тагону!
– Можно ли купить какие-нибудь изделия? Лучше всего батистовые платки с вышивкой или кружевами в подарок благородным сеньорам.
– Конечно, ваша милость! – в стремлении услужить харчевник стал величать гостя особо почтительно, как забыли уже крупные города, но по старинке обращались в глубокой провинции. – У нас все наперебой покупают кто платки, кто полотно на рубашку и клянутся – нипочём не отличить от привозных! А платят дороже, чем за привозные, потому что это ведь наш собственный лён, тагонский, вот-вот разойдётся по всей Эспании и принесёт нам хороший доход, особенно если король поднимет пошлины на привозной!
– Нипочём не отличить… – задумчиво протянул кабальеро.
Дон Стефано сделал себе заметку хорошенько разузнать о поощряемых короной опытах по выращиванию в жаркой Эспании льна, перевёл разговор на тяжеловозов, которые, как он обронил словоохотливому хозяину, очень нужны поместью Соль.
Вскоре прибежал лавочник с несколькими платками отменного качества. Расхваливая свой товар, продавец рассказал и о тщательно охраняемых участках, где работает учёный сеньор, о мялках и прядильнях под его же началом, о том, в какой нынче моде местный лён и что богатые сеньоры, даже дворянки, наперебой похваляются готовностью и умением сшить мужу рубашку из настоящего тагонского льна.
Чем дольше кабальеро слушал о местных чудачествах, тем сильнее его разбирали сомнения во всей этой истории. Зато рос интерес к секретным участкам, куда дон Стефано решил наведаться, не позаботившись о позволении загадочного учёного.
В целом Тагона не разочаровала промышлявшего разбоем дворянина. Ярмарка ожидалась богатая, торговые сборы солидными, жители, к которым удача заглянула не так уж давно, беспечными. Возле ратуши, куда торговцы вносили пошлины, дремали только двое стражников.
Оставив слугу – одного из членов банды – разузнать детали внесения платы за торговые места и дорогу к загадочному опытному участку, дон Стефано добрался до Хетафе как раз к тому времени, когда крестьяне вернулись домой, но ещё не стемнело. Поужинав в таверне, кабальеро навестил уже знакомого ему идальго.
В этот вечер сеньор дель Соль оказался не единственным гостем. На террасе, где сеньор Paмирес велел поставить кувшин вина на небольшой стол, кабальеро приветствовали пожилой крестьянин и сухонький, седой, как одуванчик, священник. Свои гостьи были и у сеньориты – несколько девушек, устроившихся вместе с хозяйской дочерью за вышиванием. Для них тоже было приготовлено немудрёное угощение – блюдо с пирожками. Дона Стефано опять усадили таким образом, что представительницы прекрасного пола оказались за его спиной. Усмехнувшись про себя, кабальеро не возражал – у него было более важное дело, чем разглядывание деревенских девчонок, а пристальное внимание к Инес на глазах её отца гость счёл излишним. Куда больше высокородного дворянина покоробило, что придётся сидеть за столом с обычным крестьянином, которого идальго представил как старосту, но высокомерие пришлось держать при себе.
После приветствий дон Стефано не стал тянуть и заговорил о налогах. Не стал он и подступать к интересной для него теме обиняками, догадываясь – отставной лейтенант разглядит любые уловки, и незачем тратить на них время.
– Сеньор Рамирес, я, обосновывая сегильскому казначею справедливость снижения налога для моих крестьян в этом году, услышал от него о том, что после эпидемии оспы вы добились от короны неслыханных льгот, без которых землевладельцы Хетафе лишились бы своих участков, а то и домов. Очень надеюсь, что вы не держите в секрете, как это вам удалось.
– Повезло. Меня отговаривали, уверяя, что я лишь потрачу время и деньги на посыльного и пошлины, но я ухватился за призрачный шанс и был не меньше, чем вы сейчас, удивлён своей удаче, – идальго стал очень серьёзен, на лице его промелькнула усталость. – Я был почти в отчаянии, но… – он вновь улыбнулся, – получил нужный ответ.
– Неужели вы не обратились к какому-нибудь влиятельному лицу? – недоверчиво спросил дон Стефано.
– Не к кому. Мои знакомые по военной службе далеки от финансовых ведомств, да и с ними переписка сходит на нет.
– Я даже не слышал о подобной удаче! – в волнении воскликнул гость. – Без связей, протекции, просто в законном порядке подать прошение… Никто так не делает!
– Возможно, в этом и есть секрет моего успеха, – усмехнулся в бороду отставной лейтенант. – Когда прошений много, одни теряются, другие лежат годами… Со временем просители стали искать обходные пути, а прямой оказался свободен.
– Немыслимо… – выдохнул дон Стефано, начиная осознавать: именно из-за простоты увлекшей его загадки самые хитроумные проныры налогового ведомства Сегильи не сумели её раскусить. – Сеньор Рамирес, я в восхищении!
– Рад утолить ваше любопытство. Вы сегодня добрались до Тагоны?
– Да. Городок процветает.
– За счёт несчастий Хетафе, – в первый раз после приветствий заговорил старичок-священник. – Грех, конечно, завидовать, но и грех было для них так беззастенчиво пользоваться нашей бедой!
– Не они нам прислали оспу, отец Мартин, – возразил идальго. – И не они перегородили воду.
– Вы о чём, сеньор Рамирес? – насторожился тайный разбойник.
– О соседе, доне Хосе де Вега, – глаза пожилого дворянина потемнели, он посмотрел куда-то вдаль, потом резко очнулся и продолжал отрывистым голосом. – Перегородил речку под предлогом поставить мельницу, которую пятый год якобы строит, наши поля засыхают, а свои пастбища затопил.
– Вот как… Я уж подумал, не колдовство ли – несколько лет после оспы неурожаи.
– Жадность хуже колдовства. Он решил воспользоваться эпидемией и за бесценок скупить наши земли. Чтобы затруднить мне обращение в суд, арендовал ближайшие к своему поместью участки. Владельцы этих участков имеют первоочередное право подать иски за перекрытую воду. Кто не умер из них, те уехали, а раз участки сданы в аренду, хозяева иски не подают. Владельцам следующих по нашей реке участков иск подать почти невозможно!
Кабальеро с полуслова оценил комбинацию, затеянную ещё незнакомым ему доном Хосе. Очень, очень неглупо, тут есть над чем подумать, а пока стоит слушать хозяина, не перебивая.
– …Если бы не милость короля, дону Хосе бы всё удалось, – угрюмо закончил идальго и сразу, не позволяя гостю пустых любезностей и сочувствия, перевёл разговор на другое: – А что вы думаете о тагонском льне? – сеньор Рамирес составил мнение о своём госте как о человеке для дворянина на редкость деловом.
– Меня озадачивает сильная схожесть с привозными тканями. Чересчур сильная, если верить словам харчевника, у которого я купил образцы. Вот, посмотрите дамский платок…
Мельком глянув на дорогую вещицу, идальго усмехнулся:
– Я спрашивал дочь – она тоже бы не отличила. В Тагоне мода сейчас – даже дворянки что-то шьют для мужей, но те из них, кто побогаче, совсем этого не умеют. Я смеха ради на прошлой ярмарке кому-то сказал: «Ткань не отличить, и кто шил не отличить», а мне стали морочить голову – если уж взялись за рубашку настоящие благородные пальчики, то нельзя отдавать в руки простой швее. Что в Тагоне, что в нашем Хетафе все и всё друг о друге знают, но чудят иногда, как сущие дети. Инес рядом стояла, засмеялась, говорит – у неё настоящие благородные пальчики даже с иголкой. Мы скоро уехали домой и об этой ерунде думать забыли. Но вскоре явилась одна тагонская дама, затем другая – заказали моей дочери шить рубашки, а цена дворянского шитья втрое больше против обычного, как за тагонский лён. И, думаю, скоро сойдут на нет обе истории.
Старый священник нашёл повод вставить слово:
– Тщеславие, конечно же, грех, но… – он захихикал. – Сколько живу, такого не слышал! Никогда не угадаешь всех женских причуд. А сеньорита Рамирес, когда берётся за работу, неподходящую для её звания, проявляет смирение, так что здесь грех с добродетелью в равновесии.
Последние слова дон Стефано слушал несколько отрешённо. Грехом в его глазах было позволять изумительно красивой дворянке колоть иголкой её тонкие пальчики. Правда, он ещё вчера обратил внимание – девушка ловко орудует напёрстком, но всё равно при шитье руки грубеют, хотя сеньорита Инес явно следит за своими руками и использует инструменты для ногтей.
К женским рукам дон Стефано был привередлив, а дамами, чьи ногти обгрызены, что случалось среди небогатых дворянок, брезговал. Кто бы мог подумать, что руки зарабатывающей шитьём сеньориты окажутся в лучшем состоянии, чем у многих женщин богаче неё!
Задумчивость кабальеро, который сейчас не мог видеть хозяйскую дочь, но до слуха которого иногда доносился её голос, была прервана.
– Дон Стефано, вы, похоже, устали.
На лице хозяина было непроницаемое выражение, из чего кабальеро сделал вывод – идальго отлично понял, что мужчина в самом расцвете сил сейчас задумался о том, какая красавица всего в нескольких шагах щебечет в компании юных подружек.
– Нет-нет, хотя удивлён. Но вы завтра опять встанете рано…
– Да, на воскресную службу.
Задерживаться в Хетафе дальше было сеньору дель Соль уже некогда, да и не слишком прилично, поэтому он не без досады ответил:
– Я с утра тоже навещу храм, а после службы сразу уеду.
– Похвальное благочестие! – вставил священник. – Правда, – он вздохнул, – наш храм не в лучшем состоянии, как и Хетафе. Я уже ушёл на покой, когда оспа забрала моего молодого преемника, и вот… он умер, а я, старик, зря надеялся остаток дней провести за книгами и любуясь нашими горами. Завтра – день поминовения, службу никак нельзя пропускать.
Хозяин дома поднялся, делая знак и гостям. Кабальеро откланялся первым, напоследок вновь полюбовавшись изящным поклоном дочери идальго.
9. Сельский храм
Не будучи прихожанином, кабальеро на утренней службе решил постоять за скамейками, что позволило ему понаблюдать за идальго и его дочерью, не слишком привлекая к себе внимание. Он не был знатоком живописи, однако достаточно видел прославленных росписей и картин, чтобы понять – в Хетафе работал отнюдь не местный мазила. Одежда крестьян тоже свидетельствовала – селение знавало лучшие времена. В первом ряду сидели только две семьи – единственный здесь дворянин с дочерью и староста с женой. По понятиям дона Стефано, крестьянам нельзя позволять подобные вольности, но сеньору Рамиресу в силу бедности или убеждений надменность была несвойственна.
Инес сидела рядом с отцом в тёмном платье, судя по покрою, оставшемся от покойной матери, для дворянки простом, но не похожем на праздничные наряды крестьянок. Впрочем, день поминовения нельзя назвать праздником, только грубые натуры устраивают из него развесёлые поминки. По части приличий, принятых в своём кругу, дон Стефано был весьма щепетилен, а потому напустил на себя строгий, немного печальный вид. Когда после службы Инес вслед за отцом направилась к выходу, кабальеро ждал её возле чаши для святой воды, зачерпнул из неё и протянул девушке руку, предлагая не опускать пальцы в чашу, а коснуться воды, собранной в сильной мужской ладони. В Сегилье такой жест считался галантным, но в Хетафе мог быть вообще неизвестен. Сеньорита с удивлением подняла глаза на дона Стефано, однако не стала, как он ожидал, спрашивать отцовского позволения. Лишь на миг рука её замерла в воздухе, и с тихим «Благодарю вас, сеньор» девушка приняла оказанную ей любезность и вышла из храма. Крестьяне смотрели на сценку с нескрываемым любопытством, но идальго как ни в чём не бывало проводил дочь глазами, подошёл к кабальеро и спросил его:
– Как вам понравились наши росписи?
– Боюсь, я в живописи невежда, но руку опытного, может быть, даже знаменитого, мастера вижу.
Сеньор Рамирес назвал имя художника, а дон Стефано с сожалением припомнил, как ему хотелось при ограблении одного из богатейших замков забрать стоившую несколько тысяч дукатов картину. Он тогда не рискнул связываться с перепродажей знаменитого произведения искусства. Позже, высказывая хозяину соболезнования по поводу случившейся с ним неприятности, разбойник убедился в правильности своего решения. Вельможа боялся утратить семейную реликвию, которой была эта картина, а узнав, что шедевр остался на месте, на радостях выпил за здоровье неизвестных ему грабителей и не стал докучать стражникам требованиями проявить рвение при расследовании. Дон Стефано к тосту охотно присоединился.
Идальго тем временем продолжал:
– Мой дед настоял, чтобы одну из старых росписей мастер оставил нетронутой, хотя она совсем не в тогдашнем, да и не в нынешнем вкусе. Пойдёмте, я покажу.
Из вежливости дон Стефано проследовал за идальго и спустя минуту смотрел на изображение архангела Мигеля – предводителя небесного воинства. Фигура казалась изломанной, плоской, её нельзя было принять за портрет, и в первый миг кабальеро недоумевал, зачем эту древность не записали чем-либо более искусным. Однако чуть позже гость понял, что ему трудно отвести взгляд от сурового лица архангела. Ещё миг – и глаза изображённого на старинной росписи существа казались пылающими, пронзающими душу насквозь, всеведающими и ничего не прощающими. Кабальеро вздрогнул от выведших его из похожего на столбняк состояния слов идальго:
– Вижу, наш дон Мигель и на вас произвёл впечатление.
– Да… но такие картины сейчас не в чести.
– Божественные создания нынче принято изображать почти как обычных людей, разве что глаже. Скажете что-нибудь об архангеле?
– Он был дворянином! – вырывалось у дона Стефано.
– Вот как? – идальго был удивлён словами своего гостя и задумчиво произнёс: – Мне бы и в голову не пришло. Всю жизнь называл нашего архангела доном Мигелем и не задумывался о сословии. Я пойду на кладбище. Инес, наверное, уже помолилась на материнской могиле.
– Я недолго побуду здесь, помолюсь за родителей.
– Разумеется, кабальеро.
***
Алонсо Рамирес присоединился к дочери возле могил своих предков, жены и не ставших взрослыми сыновей. Следующая после Инес беременность его горячо любимой сеньоры Тересы оказалась неудачной, жена долго была между жизнью и смертью, поэтому дочь осталась младшим ребёнком. Второй сын погиб совсем мальчиком, а старшего забрала оспа. Родители не успели порадоваться, что девочка отделалась парой рубцов на руке, как заболел сначала сын, а потом и сеньора Тереса, долго метавшаяся в лихорадке и не узнавшая о смерти первенца. Муж смотрел, как прекрасное лицо жены покрывается язвами, истово молился, чтобы, пусть изуродованная, его Тересита осталась бы с ним… Небо не услышало этой молитвы. В этот день каждый год идальго вспоминал, как, обхватив голову, в отчаянии сидел возле супружеского ложа, где Тересита лежала уже холодная.
Время замерло до тех пор, пока мужчина не почувствовал прикосновение детской ручки. Инес, с красными глазами и распухшим от слёз носом, больше не плакала. Она тихо пролепетала «Папа…», а отец прижал девочку к себе, поцеловал волосы, осознавая – ему ещё есть ради кого жить. С тех пор мужчина лишь раз в году вспоминал, как умирала любимая, а в остальные дни приучил себя думать о счастливых годах, которые они провели вместе, о жарких ночах, о нежном негромком смехе и сияющей любовью улыбке самого дорогого и близкого в его жизни создания. О потерянных сыновьях идальго избегал вспоминать – сразу начинало болеть сердце, нужное, чтобы защитить единственное оставшееся дитя.
***
Вернувшись к храму, отец и дочь распрощались с заезжим знатным сеньором, и отставной лейтенант ни взглядом, ни жестом не выдавал, как сильно он хочет никогда больше не видеть дона Стефано. Не было сомнений: богатый и способный многое себе позволить дворянин остался неравнодушным к красоте юной сеньориты, однако ожидать от него честного ухаживания и сватовства к бесприданнице не приходилось. За время недолгого знакомства пожилой деревенский идальго составил о знатном сеньоре не самое лестное мнение. Xотя сын былого боевого товарища оказался умным и деловым, он произвёл на отставного лейтенанта впечатление человека холодного, душа которого всецело подчинена расчёту и сословной спеси, а всплеск тепла, вызванный воспоминаниями об отце, был недолгим.
Инес рассказала о бесстыдном разглядывании, которое кабальеро позволил себе, видимо, приняв девушку за крестьянку, и как быстро гость скрыл непристойный интерес, узнав, что перед ним сеньорита благородного происхождения. Отец, понимая, как мало он может противопоставить богатому знатному человеку, наказал дочери быть предельно учтивой с их новым знакомым, ни на миг не позволяя ему забывать: девица, вызвавшая его сладострастный интерес – дочь идальго по крови, и по происхождению ровня дону Стефано.