– Зачем мы бежим? Мы же уже успели. Я устал.
– Гена, вы же ещё должны пройти таможенный контроль. Давай поднажми, не отставай.
– Какой контроль? Это когда в вещах роются? Я не поеду. Я не хочу, чтобы в моих вещах шарили чужие руки. Поехали назад домой.
– Никому твои вещи не нужны! Давай быстрее, догоняй отца!
– Я никуда не поеду! Мне надо домой.
Такой каприз был ожидаем. Генка боялся летать на самолётах. Мы остановились, не зная что делать. Вальтер развернулся и подбежал к нам.
– Что случилось? Почему вы остановились?
Я показал глазами на братишку, стоявшего чуть поодаль и якобы с интересом разглядывавшего рекламные щиты.
Вальтер наспех пожал мне руку, сказал дежурные слова благодарности Тамаре, буквально вырвал у меня ручку чемодана и, схватив сына за рукав, потащил за собой. Генка бодро потрусил за отцом, даже не оглянувшись на нас с Тамарой.
Так вот в чем дело! Ему нужно было внимание отца! Ну держись, Вальтер! По-моему, парень настроен спросить за все годы твоего отсутствия в его жизни. И не обольщайся, что сейчас он вполне доволен суровым мужским обращением со своей персоной. Счастливо тебе, брат!
Всё будет хорошо!
В тот год дочь звонила мне часто и подолгу висела на телефоне. Это было удивительно и немного раздражало. Я была загружена на работе, времени ни на что не хватало, и долгие телефонные разговоры были мне очень некстати. Положив трубку после очередного звонка дочери, напоминала себе, что надо бы позвонить внуку Владимиру и выяснить, что происходит с его матерью, к чему эта неуемная телефонная активность, и опять забывала это сделать.
Однажды Владимир позвонил мне сам. Это было днем. Я читала первую в этом учебном году лекцию студентам третьего курса. Когда я нажала кнопку соединения, Владимир поздоровался, а потом, помолчав, сказал каким-то растерянным голосом:
– Бабушка, поздравьте меня. У меня родился младший брат.
Я не сразу поняла, о чем он говорит. Решила, что у него родился еще один сын, младший брат Артемки. И ответила весело:
– Поздравляю внучок. Ты, похоже вошел во вкус. Каждый год строгаешь по ребенку.
Когда внук разъяснил мне что к чему, я чуть не прикусила язык. Волны ярости и негодования накрыли меня с головой.
Ленка, дура! Что ты творишь! Позор на мою седую голову! Да и твою тоже! Может быть, я сказала это вслух. Уж слишком странная тишина вдруг установилась в аудитории.
Весь день я места себе не находила. На другой день решилась позвонить. Дочь слушала меня молча, да я и слова не давала ей вымолвить. Высказала всё, что в душе кипело. А она спокойно так отвечает:
– Гениально. Мама, ты действительно уникальный филолог. В твоем монологе ни одно слово не повторилось. Я в восхищении. Жду тебя в гости. Приезжай посмотреть на внука. Чудесный мальчик!
И сразу положила трубку.
Как ни странно, но я после этого успокоилась. Не знаю что здесь сыграло роль – то что я выплеснула свой гнев или невозмутимость дочери. Кстати, что же это я разбушевалась? Дочь уже взрослая дама, сама бабушка. Пусть живет как хочет. Уж если в юности меня не слушала, что же теперь кипятиться. Съездить что ли? На внука посмотреть? К Владимиру тоже надо заглянуть. Правнуку годик исполнился. Подарок какой-нибудь отвезти.
А собралась только через месяц. Владимир встретил меня на вокзале и проводил сразу до квартиры матери.
Я не держала на руках младенцев сорок слишком лет. Со времени рождения дочери. И вдруг такое чудо. Как взяла этот тепленький мягонький комочек на руки…
– Мама, смотри, бабушка, похоже, поплыла.
– Поплывешь тут с вами. Аж сердце зашлось, трепыхается как вода в зимнем колодце перед метелью.
– Ну, что, бабушка, хорош братишка?
– Слов нет до чего хорош. И меня, кажется, за свою признал. Глазенками туда-сюда и губешками шлепает, будто что сказать хочет. Или мамину титьку ищешь, белявочка? Давно ли ты его кормила?
– Минут за десять до вашего прихода. Он уже засыпает. Надо его положить в кроватку.
– Вот и славно. И познакомились, сладкий ты мой. Засыпай, лапочка-кровиночка.
Мы с Иваном думали о втором ребенке. Всё прикидывали: вот я закончу аспирантуру, вот он разберется со своими делами в клинике, то еще что-то… А когда опомнились, дочке уж было четырнадцать лет. Вроде уже поздно и неловко. Дочь, можно сказать, уже взрослая, и мы сами далеко за тридцать. Так и не собрались. Может, оно и к лучшему. Одну дочь не смогли довести до ума, куда уж тут второго…
А Ленке хоть бы что… Вот тебе сынок на двадцатипятилетие младший братик для забавы! И ведь не смущается нисколько, а даже как-будто гордится. И выглядит хорошо. Словно помолодела.
– Ну-ка, дочка, расскажи мне, что же это у вас в Москве за ветра дуют, что старых бабушек брюхатят?
– Мама, давай без этих твоих филологических изысков! У меня радость – сыночек родился. Просто радуйся вместе со мной или притворись хоть на минутку, что тоже рада.
– Зачем притворяться. Я очень рада. Удивительно только, что ты меня к ребеночку допустила. Вовку ты от меня до семи лет прятала.
– Ничего я не прятала. Просто некогда было в Питер вырваться. То институт из-за Вовки с вечными хвостами, то с работой не ладилось. Ты могла бы сама приехать навестить внука.
– Откуда же я знала, что можно приехать. Ты не приглашала. Не знаю в этот раз почему не погордилась. Как дальше жить думаешь? Я понимаю так, что отец ребенка неизвестен?
– Почему неизвестен? Мне известен. У моего сыночка лучший в мире отец. Сейчас он далеко, но, думаю, это можно поправить.
– Поправлять нужно было девять месяцев назад. О чем ты думала, когда рожать собралась? Тебе уже далеко за сорок, а ребенка вырастить надо, на ноги поставить. Не говоря уже о том, что поздние дети странные. Хорошо еще, если никакой аномалии в развитии нет.
– Не беспокойся, мама. Всё будет хорошо. А что ты имеешь ввиду, говоря «странные»?
– На маленьких старичков похожи. И неудивительно. Когда мать молодая, она сама уподобляется своему ребенку. Так вместе и взрослеют. И у ребенка всё наступает своим чередом. А старая мать чему может научить? С пеленок прозе жизни. Поздний ребеночек с малых лет начинает рассуждать как старичок. Хотя что это я тебе говорю, у тебя до сих пор ветер в голове гуляет. Удивляюсь, как это у вас со Степкой Вовка таким хорошим получился.
– Спасибо, бабушка. Наконец-то, мы с мамой дождались доброго слова. Это очень приятно и многообещающе.
Вечером в квартире у Вовки после вкусного ужина, внуку повезло с женой, Тамара умела хорошо готовить, я приступила к расспросам.
– Ну, теперь рассказывайте, что у вас тут на самом деле происходит. Как вас угораздило за матерью не доглядеть. Уж вам-то в первую очередь должно быть стыдно перед людьми за такой пассаж!
– Насчет стыда, бабушка, вы правы. Я из-за этого полгода в мамином доме не показывался. А что касается доглядеть… У нас своя семья, маленький ребенок. Почему, например, Тамара должна пасти свекровь? Обычно всё наоборот происходит. Что касается меня, то я старался держать руку на пульсе. После развода с папой у нее было несколько романов. И со всеми она меня знакомила, а последнего даже приводила к нам в гости, когда мы с Томой были уже женаты. А в этот раз ни слова, ни полслова.
– Мне позвонил бы. Уж я смогла бы вправить ей мозги.
– Бабушка, когда мы узнали, было уже поздно что-либо исправлять. Был уже пятый месяц беременности. Тамара случайно заметила.
– Да, Екатерина Аркадьевна. Я тогда предположила, что мама могла сама не сразу понять, что беременна. Все-таки возраст за сорок. Если случился сбой в циклах, может быть, сначала подумала, что климакс начался.
– Вот теперь сидите да гадайте. А кто был этот последний – армянин или еврей?
– Почему армянин? Что вы хотите сказать, бабушка?
– Носик у ребенка что-то длинноват. Ни у меня, ни у деда твоего в роду не было таких носов. Хотя волосики светлые… Ну, цвет волос с возрастом изменится.
– Екатерина Аркадьевна, какая теперь разница? Есть малыш, у малыша есть счастливая мама. Нам тоже остается только радоваться.
– Мама счастливая ли? Не играет ли она счастье? Мне показалось, что у Ленки в глазах боль. Я помню этот взгляд со времени похорон Ивана. Была деятельной, всех утешала, а у самой глаза были застывшие. Только никто не замечал этой боли. Помню, племянница Галя еще попеняла:
– Что же это Лена ни одной слезинки не проронила? Только все распоряжается, будто кого чужого хоронит.
– Ленка ведь была очень привязана к отцу. Когда сбежала со Степкой в Москву, все с Иваном тайком от меня переговарилась да советовалась. Вот и сейчас что-нибудь нехорошее случилось. Тамара, ты поговорила бы с ней по душам. Начни с общей темы. Ты молодая мама и она теперь молодая мама. Слово за слово и выведай потихоньку кто ее наградил таким счастьем. Надо ей помочь призвать его к ответу. Если они поругались, она гордая, сама ни за что не станет мириться. Может, он не знает, что у него сын родился?
– Бабушка, думаю, что знает. Обратили внимание какая дорогая детская кроватка и коляска? А тряпки всякие детские? Мама на свою зарплату переводчицы вряд ли может себе позволить купить такое. Ее заработки на стороне тоже ничего не решают.
– Мне дела не было до этого. Я с внуком тетешкалась. Бедная кровиночка! Что ждет тебя в этой жизни? Господи, сделай так, чтобы всё было хорошо…
На следующий день утренним поездом я уехала домой, терзаемая противоречивыми чувствами и мыслями.
Вечером, лежа в постели в своей огромной пустой квартире и безуспешно пытаясь уснуть, вдруг подумала:
– Вот и хорошо. Будет кому квартиру после себя оставить. Старшему внуку квартиру подарила на свадьбу, а младшему эта отойдет. Вырастет, захочет, пусть тут живет, не захочет – продаст. Вот и будет начальный капитал для взрослой жизни. Подрастет немного, буду брать к себе на лето. Пусть только Ленка попробует не отпускать со мной внука! Наследник должен привыкать к своей квартире.
После этого мне стало легко и спокойно. Теплая дремотная волна накрыла меня с головой, и я заснула крепким сном, чего не было со мной со дня смерти мужа.
***
Напрасно я готовилась к войне с дочерью за внука. Года через три-четыре она позвонила и попросила взять малыша к себе на пару месяцев. Якобы, подвернулась очень выгодная престижная командировка. Да-да, командировка… С таким огнем в глазищах в командировки не ездят! Нашла, что ли кого, коза старая? Или опять с «недобитым фашистом» шашни закрутила? Я не стала выпытывать куда, да что, да с кем. Обрадовалась, что внук будет со мной. Вот так и получилось, что почти восемь лет пестовала кровиночку. В отдельные годы по четыре-пять месяцев набегало, когда мальчишка жил у меня. Прикипела к нему, сил нет. Теперь он подрос. Самостоятельный, серьезный и ответственный. Одного не страшно было оставлять. Хозяйственный и рукастый. Всей ребятне из поселка велосипеды ремонтировал. Последние два года мне забот не было, если что-то в хозяйстве сломается. Вот прошлый год сломался насос. Сосед Юра поглядел, покряхтел:
– Нет, тетя Катя, вези в город ремонтировать. Не уверен, что кто-то возьмется. Ему уже срок службы вышел. Готовься новый покупать.
Насос и правда давно служит. Его еще Иван покупал. Я расстроилась, но лето к закату подходило. Решила, что как-нибудь обойдемся без насоса. Уж что будет на следующий год. И уехала в город по делам. Возвращаюсь, а Генка насос разобрал до последней гайки, всё на тряпке разложил как на продажу. Ну, думаю, теперь уж точно насосу крышка. Покричала, да пару раз полотенцем шлепнула. Только немного погодя слышу, как-будто насос гудит. Выглянула в окно, а паршивец преспокойно смородину поливает. Соседа только что столбняк не хватил, когда он узнал, что десятилетний мальчишка с насосом справился. Или вот еще когда развалилась наша садовая скамейка, новую сделал просто загляденье. Делал, правда, целую неделю. Все чертежи чертил, прежде две хороших доски испортил. Зато скамейка получилась как игрушка. Летом поеду в Ольгино, буду сидеть на этой скамейке и вспоминать моего ненаглядного внучка. И в кого он такой сообразительный? Безотцовщина же. Мой Иван, конечно, мог утюг или розетку отремонтировать, но не более того. Вовка, может быть, учит? Так не похоже. У того принцип: сапоги должен тачать сапожник. Если что-то в доме ломается, тут же мастера вызывают. Да Вовка сам, можно сказать, без отца рос. Степка по пять-шесть месяцев в плавании пропадал. А уж когда в морфлот перешел, совсем пропал. Не мудрено, что на воле любовницу завел, за что его Лена и выгнала.
Неужели мой ненаглядный внук в этого пошел, в папашу своего названного, «фашиста недобитого»?
А еще с ним стало интересно: и поговорить можно о чем угодно, и поспорить, и не факт, что твоя сторона будет правая. Умный не по годам. Упрямый только. Вот сейчас кровиночка моя едет неизвестно куда с чужим мужиком из-за чистого упрямства. Хоть бы узнать, что он затевает. Одно твердит:
– Бабуш, я должен поехать с папой и разобраться во всем.
А в чем разобраться? Разве не видно, что это за отец? Неделя, как я приехала и не видела, не слышала, чтобы словом с ребенком перемолвился. Придет, сядет и молчит. Или пиво с Вовкой хлещет.
Только мальчишке всё равно. Подавай ему папу хоть какого. Маленьким был, всё к солидным мужикам в метро приставал. Выберет кого поприличней, подойдет и на весь вагон объявит:
– А у меня папы нет!
Позора сколько натерпелась из-за этого. В метро вместе с ним перестала ездить. Как-то утром иду его будить, в Ольгино дело было, а его и след простыл. Выбегаю на улицу. Стоит мой внук как часовой у калитки и смотрит на дорогу. Так повторялось несколько дней. А потом пришел ко мне директор местной школы Василий Алексеевич и устроил мне выволочку. Это мне! В мои годы! Оказывается, Генка поджидал мужчину, когда тот шел на работу мимо моего дома, и навязывался ему в друзья. Я разозлилась на дочь, а более всего испугалась – вдруг ребенок, действительно, уродом вырастет, как говорил директор школы. В панике Вовке стала звонить. Потом, когда решался вопрос об опеке, и я пригрозила ему, что буду оспаривать в суде решение в его пользу, он мне и припомнил, как я кричала тогда в трубку , чтобы он отобрал младшего брата у матери и сам воспитывал.
Всякое было. Уже когда в школе учился, вдруг спрашивает:
– Бабушка, я больной? Может быть, я какой-то неправильный, и потому папа от меня отказался?
Что тут скажешь? Может быть, и неправильный, раз так остро чувствует отсутствие отца. Говорила же я дочери, что поздние дети странные. Вон в Ольгино полно мальчишек из неполных семей по улицам носится, никто не страдает. Хотя кто их знает? Никому дела нет, что у ребятишек в душе творится. А Ленка, зараза, господи, прости меня грешную и душу дочки моей усопшей, своими вояжами за тридевять земель ребенку душу терзала…
Все время пока шли сборы, мое сердце разрывалось от горя и тоски. Чтобы не разрыдаться в голос, старалась больше молчать. И поговорить с внуком перед отъездом как следует не пришлось. В последнюю неделю Тамара затеяла серию проводов. Сначала собрали школьных друзей ребенка, потом дворовых в каком-то развлекательном центре. Потом собрались родственники. Пришли сестры Тамары с мужьями и детьми, семьи двоюродных братьев Владимира по отцовской линии в полном составе. Пригласили семейную пару, с которой Елена дружила до последнего. Были еще какие-то люди, которых я смутно помнила по похоронам дочери. «Недобитый фашист», слава богу, отказался от приглашения. Все сопровождалось шумной подготовкой и долгими застольями. Я устала от суеты и не чаяла остаться наедине с внуком. Чувствовалось, что Геночка тоже хотел, чтобы это поскорее закончилось. Когда мы с ним, наконец, смогли уединиться, он признался, что устал от ожидания неизвестности, которая ждала его впереди среди чужих людей в далеких краях. Хоть бы поскорее это наступило, – как он выразился.
В день отъезда, когда за Владимиром с Тамарой и внуком закрылась дверь, я дала волю своим чувствам. Рыдала в голос, не вытирая слез, и шарахалась по квартире из комнаты в комнату, пока не вернулся правнук Артем, вышедший проводить печальную процессию до машины. Тогда я собралась и пошла потихоньку на квартиру дочери. Шла медленно, часто останавливалась, чтобы посмотреть на часы. Отсчитывала минуты до взлета самолета. Сиротиночка моя ненаглядная! Сидит сейчас в аэропорту. Сердчишко, наверное, готово из груди выпрыгнуть от страха. Говорила я, что лучше ехать на поезде. Так нет, этот упырь уперся.
– Нет, у нас есть билет для самолет. Поезд так длинно. Я хочу спешить.
Длинно ему, немтырю. Знаем мы, что у тебя длинно! Было бы коротко, не состряпал бы ребенка на горе и страдание! Господи, прости меня, грешную! Что же это я такое говорю? Представить страшно, что не было бы у меня моего ангела! Пусть где угодно, хоть на Луне, только пусть будет.
В квартире я сразу прошла в комнату внука. Здесь как всегда был идеальный порядок. Только теперь уже он казался каким-то неживым. На письменном столе лежала тетрадь с обложкой в математических формулах, пара ручек и… коричневый кожаный футляр с монограммой под золото в форме латинской буквы «R». Что же это Гена забыл забрать свой ножичек? Ведь он им так дорожил столько лет!
Однажды я спросила дочь:
– Что же это за папаша такой? Ни разу ребенку никакого подарка не пришлет. Не соображает что-ли? Хоть бы ты ему подсказала.
– Мама, я раньше возила сыну подарки. Маленьким он радовался им. Но чем старше становился, тем равнодушнее к ним стал относиться. Перестал верить, что подарки отец присылает. Думает, что это я их покупаю.
– Сделай так, чтобы поверил. Придумай что-нибудь.
Вот тогда на имя внука пришла посылка из Германии. Я как раз была в эти дни в Москве на конференции, и мы втроем ходили получать ее на почту. Внутри небольшой упаковки лежало письмо на немецком языке и этот ножик. Восторгу мальчишки не было предела. Уж как он лелеял этот подарок, как бережно с ним обращался!
– Мама, как же папа догадался, что мне нужна такая вещь? Я же всю жизнь о ней мечтал! Но я никому об этом не говорил. Это ты ему подсказала?
– Что ты, сынок, я понятия не имела, что тебе нужен ножик. Я против такого подарка. Это совсем не детская игрушка. Но я думаю так. Твой отец тоже когда-то был мальчишкой. Поэтому он знает, что интересно мальчику в твоем возрасте.
Потом были и другие посылки с другими подарками. Но этот подарок был самый любимый и самый лучший.
Я машинально открыла лежащую на столе тетрадь.
«Привет, бабуш! Я знал, что ты придешь сюда. Ножик я забыл специально. Помнишь, ты как-то мне говорила, что в дорогу надо собираться тщательно, чтобы ничего не забыть. Если что-то забудешь, дорога будет неудачной, и придется вернуться. Я так и так вернусь, а чтобы усилить возможность вернуться, забыл ножик. Ты забери его себе. Будешь затачивать им свои карандаши и летом ходить с ним в лес за грибами. Только будь осторожна. Ножик очень острый. Я его поточил как следует, чтобы тебе надолго хватило. До встречи, бабуш! Всё будет хорошо!».
Милый ты мой! Последние слова я разбирала уже с трудом сквозь непрекращающийся поток тихих слез. В таком состоянии меня и застали Владимир с Тамарой.
Новое пальто
На заправке в Буккауталь он отстегнул ремень безопасности и аккуратно положил сына на заднее сиденье. Дальше уже старался ехать осторожно на предельно низкой скорости, допустимой для автобана. Торопиться уже не было необходимости. Напряжение последних недель и дней отступило. У него был сын, мирно спавший за спиной. И судя по тому как крепко спал, ему было комфортно. Впереди их ждал дом, Лина и долгая совместная счастливая жизнь. Вальтер был готов к тому, что она будет непростой. Ну, что же… Ему хватит терпения, а Лине мудрости преодолеть возможные шторма и порывистый ветер в отношениях с сыном и между собой. С сыном, пожалуй, будет посложнее…
Когда Хенри вышел к нему из своей комнаты, Вальтер растерялся. Это был уже не тот маленький убитый горем мальчик, каким он видел его год назад. Он вытянулся, посуровел лицом, как взрослый пожал ему руку. Вальтера немного задело, когда на слова Владимира «Гена, вот, знакомься, это твой отец. Ты помнишь его?» сын ответил коротко:
– Нет. Не помню.
Но по размышлении рассудил, что это вполне вероятно. Мальчик был поглощен своим горем и едва ли понимал, кто его утешает то словами, то лаской. Народу в квартиру перед похоронами Елены набралось много. Каждый старался чем-то помочь ребенку. И он переходил из рук в руки.
Теперь Вальтер не знал как к нему подступиться. Такого не посадишь на колени и не будешь с ним сюсюкать как с маленьким ребенком. О чем с ним разговаривать, он просто не знал. Беседа типа «вопрос-ответ» была не вариант. На банальные вопросы «Как дела с учебой? Какой предмет самый любимый? Какое у тебя хобби?» сын отвечал односложно. Да и как можно отвечать на дежурные хрестоматийные вопросы? Сын мог бы ему помочь, если бы показал свой интерес к предстоящей после переезда жизни в другой стране. Но эта тема в общении все время ускользала, словно была неуместной сейчас. Создавалось впечатление, что персона отца ребенку тоже неинтересна. Во всяком случае мальчик не спрашивал, чем он занимается, где работает, где живет. Может быть, он уже многое знает от матери? Вальтер попытался привлечь себе в помощь воспоминания о своих детских годах, но вспоминались пресные и какие-то старомодные факты. То, чем увлекался он сам, современным детям уже не интересно.
Через несколько дней после знакомства как только Вальтер появлялся в квартире, Хенри стал исчезать по своим мальчишеским делам. Когда это случилось в первый раз, Вальтер был в недоумении. Сын зашел в комнату и, обращаясь к Владимиру, сказал:
– Вова, я пошел к Лёхе. Мы договорились на партию в шахматы.
– Какие шахматы? Сиди дома. К тебе отец пришел в гости, а ты лыжи навострил. А в шахматы можно по телефону сыграть.
– Я, вообще-то, у тебя не отпрашиваюсь, а ставлю в известность.
И пошел к выходу. Владимир спокойно наблюдал и даже с улыбкой, как младший брат уходит. Потом, обращаясь к Вальтеру, спросил:
– Объясни, Вальтер, в кого он у вас такой уродился – в тебя или в маму? Или у вас компот получился?
Вальтер скорее догадался по смыслу, чем понял, о чем его спрашивает Владимир, хотя при чем тут «Kompott», так и осталось неясным. Этот невозможный русский язык! Он не стал поддерживать разговор на эту тему, тем более что оправдываться было не в его характере. Но про себя подумал, что между двумя системами воспитания, русской и немецкой, великая пропасть, которую ему предстоит замостить. Что это у него получится, он не сомневался.
Каким транспортом возвращаться домой, альтернативу Вальтер не рассматривал. Только самолетом. Он и так слишком долго задержался в Москве. Вообще, он не рассчитывал, что возникнут какие-то трудности и дело затянется так надолго. Сын носил его фамилию. Опекун был согласен и готов был подписать разрешение на вывоз Генриха. Но оказалось, что в свидетельстве о рождении полное имя ребенка было Генрих Валентинович, а в графе отец значился какой-то Валентин Генрихович Риггерт. Вальтер опешил. Кровь начала медленно подниматься к голове. В какой-то момент он почувствовал, что не справится с эмоциями и сейчас взорвется первый раз в жизни. Владимир понял это и попытался его остановить.
– Подожди, Вальтер, не делай поспешных выводов. Я спрашивал у мамы, почему Валентинович. Она объяснила, что Вальтерович звучит как-то не очень гармонично. Ты же знаешь ее. А еще она сказала, что у тебя в роду был Валентин, толи прадед, толи еще кто.
– Моего дедушку звали Валентайн. Но как она могла?
– Ну, вот так, могла. Видимо, здорово была зла на тебя. Может быть, потом она пожалела об этом. Но давай не будем тревожить ее прах, а лучше подумаем как действовать дальше. Если ты, конечно, вдруг не передумал забирать сына. Мальчишка не виноват, что у тебя с его матерью были разборки. Он тебя очень ждал. Короче, я тут предварительно проконсультировался в комитете по опеке. Завтра нас там ждут.
В комитете посоветовали оформить усыновление. Вальтер согласился и завис между Москвой и Германией почти на месяц.
Он устал. Обстановка вокруг его отъезда с сыном была нервозной. То, что родственники переживают за мальчика, ему было понятно. Но когда приехала эта ведьма бабушка… Она ничего не говорила, даже не ответила на его вежливое приветствие, но смотрела на него так, словно он был воплощение мирового зла и порока. Это было невыносимо. Поэтому последние дни он заглядывал к Владимиру ненадолго, а с сыном стал встречаться у гимназии после уроков и провожать его до дома. И очень жалел, что не сообразил делать так сразу. Прогулки немного растопили лед в отношениях между ними. Нашлось о чем поговорить и вместе помолчать. Однажды Хенри привел его в квартиру Елены. Он деловито прошел на кухню и предложил сварить кофе и пока хлопотал у плиты, Вальтер обошел квартиру. В спальне Елены все было точно также, как год назад. Даже запах ее любимых духов не выветрился. В глазах защипало, и он поспешил покинуть комнату и вернулся к сыну. О том, что они были здесь, Владимиру Вальтер не сказал.
В Шереметьево сын явно нервничал, часто взглядывал на отца, словно пытался найти в нем защиту. Вальтер старался улыбаться, обнимал его за плечи и говорил:
– Не бойся, Хенри. Я с тобой. Я спасу тебя. А ты спасешь меня.
– Как же я вас спасу? Я же маленький!
– Чтобы спасти родного человека, не обязательно быть физически сильным. Достаточно просто быть рядом.
При досмотре он закапризничал и наотрез отказывался класть свой телефон в контейнер, по его мнению, грязный. И положил только тогда, когда одна пассажирка предложила ему полиэтиленовый пакет. А потом отказался забирать его назад. Назревал скандал, грозивший закончиться тем, что их снимут с рейса. Вальтер схватил телефон и сунул его в карман своего пальто.
Когда в салоне самолета они устраивались на своих местах, ему показалось, что Хенри успокоился. Мальчик стал смотреть в иллюминатор на вечернее взлетное поле, на то как обрабатывают самолет противогололедным составом, потом на панораму Москвы под крылом самолета. Вальтер сразу же открыл ноутбук и погрузился в чтение документов по предстоящему новому договору, который ждал его уже вторую неделю и грозивший сорваться из-за задержек с подписанием по его вине. Ничего страшного в этом не было бы. Не этот договор, так следующий. Заказчики были. Но ему пришлось бы оплатить сотрудникам за предварительную работу, которую они уже проделали по этому договору. Он не мог позволить себе такую щедрость. Поэтому с головой ушел в работу.
Через час полета Вальтер почувствовал, что сын начал ерзать в кресле, явно привлекая в себе внимание.
– Снимите мне, пожалуйста, рюкзак. Я достану наушники.
– Хенри, я спрашивал тебя, не нужно ли тебе что-нибудь в рюкзаке, когда убирал его наверх. Ты сказал, что нет.
– Извините.
И отвернулся к иллюминатору. Вальтер долго смотрел на него, в конце концов встал, достал рюкзак и протянул сыну.
– Держи, Хенри.
– Что это?
– Рюкзак. Ты просил достать рюкзак.
– Я ничего не просил. Вы ошиблись.
И снова отвернулся к иллюминатору. Вальтер подержал рюкзак несколько минут на вытянутой руке, потом молча убрал его на место.
Во время полета лайнер сильно потрясло шквалистым боковым ветром. Поэтому с подачей ужина команда припозднилась. Когда стюардесса остановилась возле кресла Вальтера, он обратился к сыну с вопросом:
– Что ты будешь есть? Что тебе подать?
– Мне ничего не нужно. Я не голоден. И потом я не ем так поздно.
– Хенри, в самолете едят не для утоления голода. А чтобы немного снять стресс. Отвлечься. Расслабиться.
– Пожалуйста, расслабляйтесь. Я не буду вам мешать.
– Хенри, я забочусь о тебе. Может, все-таки сок?
– Я достаточно ясно ответил на ваш вопрос.
Хенри, черт побери!..
Да, Хенри. Когда он узнал, что Елена назвала сына Генрих, Хайнрихь, он был счастлив. Его отца тоже звали Хайнрихь. Он поймал ее тогда случайно на Красной площади, когда она вела группу школьников из Австрии. Она проявила благоразумие и не стала затевать скандал в столь патетическом месте и согласилась отвечать на его вопросы. Он шел в хвосте подростковой группы и пробовал на вкус имя сына:
– Heinrich. Heini. Ja, Heini. Mein Heini.
Ребята оглядывались на него и что-то говорили. Он не слушал.
Когда группа села в автобус, Елена подошла к нему и заявила:
– Моего сына зовут Гена. Когда он подрастет, вряд ли ему понравится твое дурацкое Хайни.
Он с радостью согласился:
–Да-да, Лена. Может быть, тогда Хенри? Это звучит более мужественно.
Она усмехнулась и ничего не сказала.
Так появился Хенри. Сейчас он спал на заднем сиденье машины, и они ехали домой.
***
В понедельник в первый учебный день в гимназии Хенри после завтрака пошел одеваться, а Вальтер задержался, отвечая на звонок кого-то из сотрудников бюро, и когда вышел в прихожую, сын стоял одетым в демисезонное пальто.
– Хенри, ты оделся не по погоде. На улице мороз и ветер. Надень куртку.
– Там всего десять градусов. Ты не знаешь, какие морозы бывают в Москве.
– Слышал. Тем не менее сними пальто и надень куртку. И поторопись. Нам уже нужно выезжать.
– Я давно готов. Это ты тянешь резину.
– Хенри, в чем дело? Что за каприз? Ты же в Москве ходил в куртке при нулевой температуре.
– Это мое дело. Сейчас я хочу в пальто.
– Я требую, чтобы ты надел куртку.
Вальтер стал расстегивать и снимать пальто с сына. Лина вышла в прихожую и молча наблюдала эту сцену. Она сразу поняла, почему Хенри оделся именно так. Как же Вальтер не видит очевидной вещи? Ему только прямо или влево-вправо.
Хенри сел на банкетку.
– Я вообще никуда не поеду. Не нужна мне ваша вонючая гимназия.
– Хенри! Быстро встал и пошел к машине!
И Хенри встал. И пошел. Раздетый. С непокрытой головой и в тонком джемпере на хлопковую футболку.
Вальтер схватил куртку, побежал за ним следом и бросил ее на заднее сиденье, где уже сидел сын. Лина наблюдала через стекло входной двери как машина тронулась с места, выехала на проезжую часть, и в этот момент задняя дверь приоткрылась, а на тротуар полетела злосчастная куртка.
Некоторое время ничего не происходило. Машина не двигалась, было видно, что и водитель и пассажир сидят на своих местах. Минут через пять Хенри вышел, поднял куртку и понес ее в дом. Лина выскочила навстречу с пальто в руках и помогла ему одеться. Вальтер собрался присоединиться к ним и шел к дому с каменным лицом. Но вдруг передумал и остановился на полпути. Когда Хенри поравнялся с отцом, они вместе пошагали к машине.
Лина смотрела им вслед. Со спины Хенри был похож на уменьшенную копию своего отца. Особенно в этом пальто.