«Это чего? Что ты тут прятал? Покажи. А другу рассказать слабо?» – обиженно засопел Петруша.
Прилипчивый приятель надоел колдуну до зубовного скрежета. Но роль следовало сыграть до конца. Уже скоро поваренок вновь окажется в своем теле и вернется назад, ничего не событиях прошедших суток. Не нужно усугублять ситуацию странным поведением (хотя по большому счету думать об этом уже поздно) и ссорой с лучшим другом. Обтирая загаженный короб от птичьего помета сеном Терентий пояснил: «Я, Петруша, короб вранья купил.»
«Ух ты! Нашел там чего-нибудь стоящее?» – мигом врубился в ситуацию приятель, позабыв об обиде.
«Друг, я возьму себе только одно несдержанное слово, а остальные твои. Дарю. Владей!» – продолжил Терентий. Открыв коробку, он вынул оттуда кусок черного гранита с серыми прожилками – Слово Антипа и ногой подвинул ящик приятелю. Позабыв обо всем на свете, Петруша увлеченно зарылся в короб. Колдун же, спрятав гранитный камушек на груди, молча слинял.
Глава 18.
Стась очнулся на рассвете от того, что в щеку ему брызнула едко-пахучая струйка. Парень открыл глаза. Он лежал на узенькой улочке, привалившись к глухой стене какого-то строения, а полосатый кошак, задрав хвост, помечал его, как свою территорию. Судя по запаху вокруг, он был не первым.
«Брысь, пошел вон, зараза!» – шуганул наглеца Стась. Котяра отпрыгнул в сторону, прижал уши к голове и зашипел. Выждав минуту, он не спеша удалился, унося чувство собственного достоинства в кончике дрожащего хвоста.
Стась поднялся на ноги. Где это он? Как тут очутился? В голове, словно рваное полотнище на ветру, мотались обрывки каких-то воспоминаний: рыжеватая коса, бутыль с водой, гневно мычащий белобородый старик. Но уцепиться за одно из них и остановить головокружение Стась никак не мог. А потому счел за благо присесть обратно на землю и сжал голову двумя руками. Он что, проспал всю ночь в этом вонючем закоулке? Почему голова так болит? И что это была за девушка?
Ответов ни на один вопрос не было.
***
«И что делать с ним будем?»
Спутники сгрудились вокруг стола, на который Терентий выложил свою добычу. Гранитный камушек выглядел донельзя надежным и неубиваемым, как и положено гранитному обломку.
«А вот это уже не мое дело,» – заявил колдун. – «Я свое дело сделал. Извольте мое Слово вернуть.»
Дед Богдан вынул из мешка колдовской медный шар с прозеленью и с сожалением отдал Терентию. Что ни говори, несмотря на свой скверный характер, Терентий оказался весьма полезен. Но слово есть слово. Колдун мигом сунул вновь обретенную собственность за пазуху.
«Не боишься, что оно снова пропадет? Неужто не интересно, как от него насовсем избавиться?» – спросил он.
«У меня не пропадет,» – мрачно заявил Терентий. – «А о своем пусть у вас голова болит.»
«Так что с ним делать будем?» – вернулся к насущной проблеме Аристарх.
«Что делать, что делать? Совета просить,» – заключил дед. – «У специально обученного человека. Одна голова хорошо, а две лучше.»
Глава 19.
Вывеска была красноречива. Изображенный на ней человек с двумя головами, орлиные профили которых смотрели в разные стороны, выглядел жутковато. Оробел на минуту даже дед Богдан. Отстояв приличную очередь, хвост которой скорбно торчал из дверей добротного дома, расположенного на одной из центральных улиц, обсаженной чахлыми городскими каштанами, спутники попали внутрь.
«Доходное, видать, это дело – второй головой работать,» – уважительно высказался Аристарх. – «Знай себе советы давай, а денежки так и капают в кошель. Я бы пошел.»
«Кто же тебе деньги за совет платить будет?» – презрительно осадил его колдун. – «Глупости то у каждого и своей довольно. А тут мудрость требуется: и житейская, и высшего порядка, да хитрость, да смекалка, да сообразительность, да знание законов человеческих, порядков, нравов и обычаев.»
«Верно говоришь,» – поддакнул дед Богдан. – «Ко второй голове обратиться не стыдно, коли своего ума не хватает или сомнения какие. А к тебе кто ж за советом пойдет?»
Аристарх обиженно притих, став с преувеличенным любопытством разглядывать потолочные брусья толщиной в тело человека и стены, украшенные искусно вырезанными звериными мордами. Нуждающиеся в умном совете один за другим скрывались во внутренних покоях. Стояла тишина.
Советчик оказался не так страшен, как вывеска. Оплывший жирком орлиный профиль был один и напоминал скорее грустного филина.
«Излагайте дело,» – устало зевнул филин, взмахом руки прервав приветствия. Наслушался за день, чего время зря терять.
«Скажи, добрый человек,» – осторожно приступил к делу дед Богдан. – «Вот ежели дал ты когда-то слово, по молодости, да по глупости, конечно, а держать его более сил никаких уж нет, то как бы избавить себя от непосильной ноши, да не прослыть человеком бесчестным?»
«И рыбку съесть, и на х… сесть?» – невозмутимо уточнил Советчик.
Груша смущенно хихикнула.
«Ну вроде как да,» – вынужден был согласиться дед.
«Честь сохранять обязательно?» – уточнил Советчик.
«Да,» – решительно заявила девушка. – «Иначе он никак не может.»
«Это усложняет дело. Иначе могли бы просто похерить. Сколько их под ногами валяется, несдержанных обещаний. Одним больше, одним меньше,» – зевнул Советчик.
«Никак нельзя.»
«Так пусть назад возьмет и дело с концом,» – пожал плечами Советчик. – «Материальная компенсация недовольным позволит уладить дело без ущерба репутации. Как показывает мой опыт честь стоит недорого. Бесчестье обходится значительно дороже. Пусть давший слово разыщет его и прилюдно возьмет обратно.»
На этом аудиенция была окончена. Потеряв интерес к посетителям, Советчик махнул рукой в сторону двери.
***
Товарищи вновь сгрудились вокруг стола. Позеленевший шар колдовского Слова тускло отблескивал в свете свечи.
«Ну давай, чего медлишь?» – поторопил колдуна Аристарх.
«Чего давай?» – огрызнулся тот. – «Не на пожар бежим. Ну как неверно что сделаем. Маяться потом до конца жизни.»
«Да чего ж тут можно неверно сделать? Сказано: взять в руки и публично забрать слово обратно.»
Колдун сердито засопел, обтер руки о штаны и бережно взял в руки шар.
«Я, колдун Терентий Кособрюхов, беру назад свое Слово, данное двадцать лет назад э … по ошибке, исполнить любое желание всякого, им владеющего.»
С минуту ничего не происходило, так что собравшиеся уже начали тревожно переглядываться. Потом с шара осыпалась на пол зеленая пыль. Терентий потер шар ладонью, и с него облетели уже целые хлопья. На глазах шар потерял последний блеск, посерел, потрескался и рассыпался в труху, неприглядной кучкой осыпавшейся на пол.
«Сработало!» – воскликнула Груша. – «Надо найти батюшку.»
Глава 20.
Безвыходных положений не бывает. Но если вы не видите выхода из сложившейся ситуации, поздравляю, Вы в него все же попали!
Для тех горожан, кто не мог найти выхода из безвыходной финансовой ситуации, столица предоставляла много возможностей.
Банкроты могли прогореть, вылететь в трубу или оказаться у разбитого корыта.
Прогоревший неудачник должен был кинуть в костер, разводимый специально для этой цели на городской площади раз в месяц, оставшееся имущество (зачастую это бывала лишь дыра в кармане да вошь на аркане), показывая обществу, что гол, как сокол. После чего официально считался банкротом, с которого взятки гладки. Костровым же постоянно приходилось подкладывать в огонь казенные дрова, имущества должников не хватало. И это неудивительно. Люди, у которых еще осталось хоть какое-то имущество, предпочитали оказаться у разбитого корыта.
Деревянное корыто, емкое и вместительное, дабы неудачник мог поместиться туда со всем своим семейством, стояло у городских ворот. Всякий входящий в столицу мог своими глазами сразу увидеть банкротов, с которыми дел вести не стоило. Для самого неудачника приятного было, конечно, мало – сидеть в допотопном корыте на виду у всего города в окружении потешающихся насмешников. Позор на его седую голову и все такое. Но все же это было лучше, чем третий из возможных вариантов заявить о своей финансовой несостоятельности.
Вылететь в трубу уже давно не рисковал никто. Хотя дело было мгновенное. Вылетел, писцы записали и все. Дело сделано. Не нужно торчать целый день в разбитом корыте или выворачивать карманы у костра на потеху праздношатающейся публике. Но ни у кого из должников не доставало отваги (или отчаяния) влезть в трубу – жерло огромной пушки и вылететь оттуда вместо чугунного ядра при выстреле. По дошедшим до современников сведениям попытки вылететь в трубу в прошлом часто приводили к печальным последствиям. Банкроты лишались не только честного имени, но зачастую и жизни. Одним словом, эта возможность спросом не пользовалась. В дуле ржавевшей без дела на городской стене пушки жила важная птица – филин.
Путешественники, поиздержавшиеся донельзя, хмуро разглядывали разбитое корыто. Массивное, стоявшее на возвышении и открытое всем ветрам, дождям и жаркому солнцу, оно потемнело и растрескалось от времени. Самая большая трещина пролегала в аккурат по центру днища, грозя развалить в скорости корыто надвое. Пока же в нее стекала дождевая вода. Сейчас в корыте томился маэстро-цирюльник Аким Гребенкин. Бизнес его по стрижке и бритью долгое время катился ни шатко, ни валко, но в конце концов приказал долго жить по причине того, что стриг Аким всех под одну гребенку. И если кавалеры особо не возражали, то дамы ни в какую не желали ходить одинаково причесанными. Разнесли о мастере дурную славу и пустили его по миру своей капризностью.
Аким Гребенкин воспринимал неудачу стоически. Глядя в ручное зеркало на длинной ручке, он расчесывал свои изящные усики специально для того предназначенной щеточкой и критически оглядывал пробивающуюся щетину. Несмотря на банкротство, мастер был как всегда элегантен, щеголеват, его ботинки были начищены до зеркального блеска, а манишка белоснежной. Неудивительно, что Аким Гребенкин выбрал разбитое корыто, ведь в костер пришлось бы бросить и щеточку для усов, и ручное зеркало с костяной ручкой, и набор инструментов для стрижки и бритья. А с ними расставаться мастер не спешил, планируя продолжить карьеру в другом городе, провинциальном, с менее взыскательной публикой.
Вокруг разбитого корыта с улюлюканьем носились мальчишки, кумушки, проходя мимо, шушукались и показывали пальцем, мужчины же степенно приветствовали неудачника поклоном. Дело то житейское, с кем не бывает. От тюрьмы, да от сумы, как известно, не зарекаются.
Путники поежились. Оказаться в разбитом корыте не хотелось никому. Может быть все-таки найдется другой выход из безвыходного положения?
Глава 21.
В каждом порядочном городе, а тем более в столице, все должно быть тщательно посчитано и учтено. В целях налогообложения, разумеется. Мосты, трактиры, фонарные столбы, афишные тумбы, ямы на дорогах и прочее. Вот решит, допустим, правитель ввести налог на праздно сидящих на заборах ворон. А писари враз подсовывают ему информацию: в таком-то месяце на заборах просиживало 2812 ворон, а в следующем только 911. Месяц выдался дождливым, хитрые вороны так и норовили спрятаться под крыши.
Вороны, наряду с воробьями и подневольными курами были в числе немногих птиц, живущих в столице. И если пересчет кур затруднений не вызывал, то ворон поди, сосчитай.
Считать ворон – занятие не для слабонервных. Ворона – птица умная и на редкость сообразительная. Нрав имеет гордый, но склочный, склонна к издевательствам. Поэтому считать их охотников находилось мало.
Этим неблагодарным делом и пришлось заняться путешественникам, чтобы не протянуть ноги от голода и заработать монет на продолжение пути. Одни только расходы на дорожные языки чего стоили.
Черноклювые бестии измывались над счетчиками на все лады. Мало того, что похожи были вороны друг на друга, точно горошины из одного стручка. Так стоило только спутникам пересчитать птиц на одном дереве или крыше, как они со злорадным карканьем взмывали вверх, кружили над городскими крышами, перемешиваясь с другими стаями, и вновь рассаживались по ветвям и дымоходам, с интересом взирая на счетчиков. Те же хватались за голову. Попробуй отличи одну ворону – пересчитанную, от другой такой же, но неучтенной.
Решение проблемы придумала Груша. Спутники стали выходить на дело, снаряженные ведром с меловым раствором. Пересчитав стаю ворон на одной конкретной крыше, счетчики смачивали в ведре толстую кисть на длинной ручке и обрызгивали всех пересчитанных бестий раствором мела. Недовольные вороны, покрытые белесыми разводами, с гадким карканьем взлетали, но перепутаться с другими товарками уже не могли.
Счетчики работали не покладая рук. Нужно было успеть сделать работу в несколько дней. Ведь после дождичка в четверг все вороны снова станут черными.
Глава 22.
Дорога в Семипятничное шла почти сплошь по тракту. Пейзаж разнообразием не жаловал: репейники, крапива, свежесмётанные стожки сена, лениво пасущиеся коровы и вертлявые, брехливые собаки. Тракт вилял из стороны в сторону, огибая холмы и озера, припорашивая вездесущей пылью из-под колес проезжающих телег и повозок обочины.
«Глядите-ка, что это там вдалеке?» – вдруг озабоченно спросил дед Богдан.
Навстречу им по тракту неслось облако пыли. Вскоре стали слышны скрип колес и тяжелое сопенье, точно в пыли пряталось стадо разъяренных быков.
«Привал,» – скомандовал невидимый зычный голос. Туча пыли неохотно замедлила движение, притормозила и рассыпалась по обочинам возками. В каждом из них лежала на боку огромная деревянная бочка, а вместо лошадей были впряжены люди.
«Что же это такое творится?» – обомлел дед Богдан и обратился с вопросом к ближайшему мужику. –«Кто вы такие, позвольте полюбопытствовать? За что такое вам наказание?»
Мужик в ответ ожег компанию сердитым взглядом, будто плетью, и молча повернулся спиной.
«Да это ж сердитые,»– зашептал Аристарх. – «На них испокон веку воду возят.»
«И долго ли?»
«Пока не подобреют.»
«А, ну этому грубияну еще долго лямку тянуть,» – сделал вывод дед Богдан.
Ноги сами несли путешественников вперед по тракту, но ровно до того момента, пока не пришла пора пойти налево. Народная тропа, ведущая в село Семипятничное, поросла быльем. Трава, местами достигавшая пояса, сильно затрудняла продвижение. Чувствовалось, что здесь давно не ходят люди, не ездят груженые товаром телеги, не подпрыгивают на ухабах лаковые коляски. Значит, дела в Семипятничном совсем пришли в упадок. Заросшая тропа вилась по окраинам полей, утыканных свежей порослью сосенок, перепрыгивала по камням сонные ручьи, прорезала насквозь прозрачные березовые рощи и мрачные ельники.
Как спутники умудрились заблудиться в трех соснах, они и сами не поняли. Казалось бы, вот она тропа, еще минуту назад была видна. Как вдруг вокруг только темные стволы с отмершими нижними ветвями, а под ногами толстый слой побуревшей хвои и шишек, в котором ноги тонули по щиколотку.
Заблудиться в лесу – дело нехитрое. Каждый приличных размеров лес полон заблудших овец и блудных сыновей. И если заблудшие овцы и не подозревают о том, что потерялись, пока не попадутся на зуб волку, то блудные сыновья всеми силами стремятся найтись. И всегда находятся. Обычно они просто бредут куда глаза глядят и держат ушки на макушке.
Поэтому путешественники, не падая духом, решили остановиться на ночлег и подождать, пока на них кто-нибудь не наткнется.
Ночной костер в сосновом бору, почти лишенном подлеска, был виден издалека. Как только отблески огня заиграли меж темных стволов, а над костром забулькала каша в котелке, из темноты вынырнула и осторожно приблизилась к огню косматая фигура.
«Доброго здоровьичка, странники,» – внимательно оглядел она компанию. – «А я чую дымком потянуло. Ну думаю, нет дыма без огня, а огня без каши. Дозвольте скоротать ночь у вашего костерка.»
Мужик был не то, чтобы здоров, но угрюм, волосат и давно не чесан.
«Клим Кологрив,» – отрекомендовался он, присаживаясь к костру. – «Мастер на все руки. Могу ручки позолотить или нагреть, сидеть сложа руки или на руках носить, могу умыть руки, да и запачкать их не боюсь, могу взять что хочешь голыми руками или протянуть руку помощи.»
«Не тот ли Вы Клим Кологрив, который недавно потерял паршивую овцу?» – оживился Аристарх.
«Он самый,» – сокрушенно кивнул гость. – «Так и не нашлась, бедолага.»
«Надеетесь в здешнем лесу ее отыскать?» – не унимался Аристарх. – «Так это напрасно. По лесам только заблудшие овцы бродят. Советую махнуть на эту затею рукой.»
«Да я уж и махнул,» – уверил Клим Кологрив. – «Другим делом промышляю.»
«Каким же, позвольте полюбопытствовать?» – заинтересовался дед Богдан, раскладывая кашу в свою и не в свою тарелки.
«Несу ахинею,» – гордо известил новый знакомец. – «Заморская диковина. Пользуется большим спросом. Цельный мешок на продажу имею. Не интересуетесь?»
«Нам без надобности,» – протянул гостю отрезанный ломоть хлеба Иван.
«Да что же это я?» – засуетился Клим. – «У меня калач тертый к чаю имеется. Вон какой пышный, да мягкий. По утру в селе купил. Чувствуете? Совсем из другого теста сделан.»
«Не в Семипятничном ли часом?» – всколыхнулась Груша.
«А разве оно еще не сгинуло?» – ответил вопросом на вопрос Клим Кологрив. –«Уж и указатель дорожный на него покосился и в землю уткнулся.»
«А где он? Где тот указатель?» – вскричала Груша.
«Да вот через две опушки на третью и вдоль ручья вниз по косогору, ежели направо пойдете,» – указал Клим.
Путешественники вновь встали на правильный путь.
Глава 23.
В окрестностях Семипятничного царило небывалое оживление. Ловили удачу.
Удача – штука капризная. Откуда берется и куда девается – неизвестно. Некоторые полагают, что обретается она на седьмом небе, и изредка ненароком оттуда крохи ее на землю просыпаются.
Но если увидишь ее, не зевай, немедля лови и прячь за пазуху. Этим сельчане и занимались. Позабыв и позабросив все дела, не позаброшенные ранее, они, вооружившись шапками, сетями, сачками, мешками и даже наволочками, какие побольше, носились по окрестностям села, обшаривали овраги и пустыри, шерстили стога полусгнившего прошлогоднего сена, вытаптывали давно запущенные ягодники, шарили по воде вилами.
Взбаламутила односельчан Гадюка Аспидовна. Однажды в жаркий полдень она занималась любимым делом: лежала на боку под вишней в саду и плевалась косточками в мух, иной раз сбивая тех на лету. И вот, посматривая на солнце сквозь пальцы, она заприметила в ветвях нечто необычайное. Сгусток света, переливающийся всеми цветами радуги, запутался в ветвях. Глупа Гадюка Аспидовна не была. Она мигом смекнула, что это такое.
Удачу Гадюка Аспидовна узнала сразу. Надо сказать, что по жизни ей везло. Сначала был у нее работящий муж, дом – полная чаша и красавица-дочка. А когда село обнищало, ей снова повезло. Дочка Лукерья удачно вышла замуж, за жениха пусть и небогатого, но совестливого, слову своему, неосторожно данному, верного. Зять тянул лямку, рвал жилы на работе, а она с дочерью и внучкой как сыр в масле катались.
Но поймать чистую удачу, свою, собственную, – это совсем другое дело. Гадюка Аспидовна поднялась, стряхнула с подола вишневые косточки и потянулась сквозь ветви за удачей. Но та пряталась высоко, а Гадюка Аспидовна от сытой жизни изрядно раздобрела и влезть на дерево не смогла. Лишь спугнула её окаянную. Удача вспорхнула и поскакала по саду, как солнечный зайчик. Женщина кинулась за ней и всполошила все село. И теперь все сельчане, от мала до велика, носились по окрестностям, пытаясь поймать удачу за хвост. Семипятничное пришло в окончательный упадок.
Некому было кормить кур и доить коров, собирать яблоки и прореживать морковь, чинить прохудившиеся крыши и править покосившиеся заборы. Удочки были смотаны, кузнечные горны погашены, рабочие рукавицы повешены на гвоздь, косы затупились, а огороды поросли бурьяном. Ни из одной трубы в селе не поднимался сытый дымок, ни в одной печи не томился горшок с пшенной кашей или мясной похлебкой. И только скрипящие ставни раскачивались на ветру.
Удача же была неуловима. Ее видели на пруду, скользившей по воде вместе с гусиной стаей; на постоялом дворе меж битых горшков в глубине двора; среди ярко-желтых соцветий подсолнухов, растущих вдоль дороги. Она то пряталась в тине под мостками, на которых бабы стирали белье, то взмывала к макушке колодезного журавля. И неизменно ускользала от преследователей, словно просачивалась сквозь пальцы, подобно песку.
Груша с грустью обозревала родное село сверху, с косогора. Вниз путешественники решили пока не спускаться, чтобы ненароком не напороться на Лукерью или Гадюку Аспидовну.
Вечерело. В полном безветрии над селом раздавалось протяжное мычание не доенных коров и петушиная перекличка.
«Слышите?» – огорченно вскрикнула Груша. – «Это наша Пеструшка. Я ее, ласковую, из целого стада узнаю. Пойдем в село ночью. Огородами проберемся, нас и не заприметят.»
«Ночью?» – засомневался дед Богдан. – «Еще за татей ночных примут. Пришибут ненароком или сами испужаются до полусмерти. Не по-людски это.»
«Вот что. Пойдем мы с Иваном отца твоего искать, а вы с Аристархом тут в малиннике схоронитесь до поры, до времени. А камень держи за пазухой,» – решил дед. – «Которое хозяйство ваше?»
На том и порешили.
Вооруженная мешком из-под картошки Гадюка Аспидовна тем временем сидела в засаде. Место было выбрано идеально. С малинника на макушке косогора все село было как на ладони. Пусть удача размером была невелика, но яркий ее блеск и издали нельзя было не заметить. Она была навроде солнечного зайчика. И Гадюка Аспидовна зорко оглядывала окрестности. Единственным неудобством был впивающиеся в кожу и цепляющиеся за одежду колючки. Но и оно отошло на второй план, когда сиделица услыхала голоса. Быстро смекнув в чем дело Гадюка Аспидовна справедливо рассудила, что синица в руке, то бишь камень у непутевой внучки за пазухой, лучше, чем журавль, то есть неуловимая пока удача, в небе. Проводив глазами спустившихся с косогора деда и внука, Гадюка Аспидовна стала тихонько выползать из малинника пятясь назад.
И тут внизу сверкнуло.