Когда крестьянин в Индии хочет поймать обезьяну, он использует в качестве западни большой кувшин с узким горлышком. Внутри кувшина крестьянин помещает еду, которую любят обезьяны.

Обезьяна находит кувшин и просовывает лапу внутрь, чтобы ухватить как можно больше, но, зажав в кулаке пищу, уже не может вынуть лапу через узкое горлышко.

Обезьяна воображает, что кто-то держит ее за лапу, пытается убежать и, обессилев, обреченно затихает, по-прежнему крепко сжимая внутри кувшина набитый лакомствами кулак.

Никто не держит обезьяну: она сама просунула лапу в кувшин, сама сжала кулак. Как только она выпустит взятое из своей руки, она будет освобождена. Но…

Так и Человек, стремясь «ухватить от жизни как можно больше», запутывается в разного рода привязанностях, страдает… Но подобно обезьяне, никак не хочет признаться самому себе, что причина в нем самом. Подыскивает оправдания, винит весь мир – будто не он сам нашел себе ловушку, а некто другой тянет его вниз, пленяет чувства и ум, разрушает душу…

Откажись от погони за иллюзиями, разожми кулак, стань свободным.

Древнекитайские притчи

Постигший жизнь

(из древнекитайского трактата Чжуан-цзы, IV век до н.э)

Чжун ни (

прозвание Конфуция

) направлялся в Чу. Выйдя из леса, он увидел, как некий горбун ловил цикад на смазанный клеем кончик палки, да так ловко, будто собирал их руками.

– До чего же ты ловок! – сказал Чжун ни,– Видно, владеешь каким-то секретом?

– Есть один, – ответил горбун. – В пятую и шестую луну (

время ловли цикад, пение которых высоко ценят китайцы

) кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают – то из десятка цикад от меня убегают две три; если не падают три бусины – удирает одна; а уж если не скатятся пять – тогда будто руками собираю. Стою – как пень, руку тяну – как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари – у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю – как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

– "

Если соберешь волю воедино – уподобишься божеству

" – да ведь это сказано про нашего горбуна!

Искусство плотника

(из древнекитайского трактата Чжуан-цзы, IV век до н.э)

Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов*. Когда рама была готова, все поражались: казалось, ее делали духи. Увидел раму Луский князь (Лу – древнее царство на территории полуострова Шаньдун) и спросил плотника:

– Каким искусством ты этого достиг?

– Я всего лишь ремесленник,– ответил плотник,– какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятении, чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти – не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи – в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, всё внешнее исчезает, и всё мое умение сосредоточивается на одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем из стволов уже готовую раму, я принимаюсь за дело – иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева – поэтому и работа кажется волшебной.

В древнем Китае существовал музыкальный инструмент бяньчжун, который представлял собой набор из тринадцати колоколов, каждый из них имел свой размер и свою строго определенную частоту колебаний. Колокола подвешивались на деревянной раме, от материала и формы которой зависело звучание инструмента.

О совпадениях

(из древнекитайского трактата Ле-Цзы, IV в. до н. э.)

Циньский князь Мугун сказал конюшему Бо Лэ:

– Ты уже стар годами. Нет ли кого-нибудь в твоем роду, кто бы умел отбирать коней?

– Доброго коня, – отвечал Бо Лэ, – можно узнать по стати, мускулам и костяку. Однако у Первого Коня в Поднебесной всё это – словно бы стерто и смыто, скрыто и спрятано. Такой конь мчит�