Для чтения вечером

– Слушай, а как тут люди чай пьют в это время? – спросил у экрана Гордей.

– А, это ты… Да просто берут воду из термоса, – её ответ был несколько разочаровывающим.

– Упс… Вот ведь засада, у меня только кипятильник. – Гордей был слегка смущён своей неосведомлённостью и неподготовленностью к жизни в реальном космосе.

– Это же тебе не провинциальная гостиница, тут тебя с кипятильником не поймут. Если хочешь, могу дать водички, у меня полтермоса ещё осталось. – Её предложение казалось абсолютно естественным. – Подождёшь пять минут, а? Я тут кое-что должна ещё сделать.

– Да не вопрос. Жду, – сказал Гордей и блаженно потянулся.

Он давно научился гасить глупые эмоции, но сейчас не очень получилось. Всё-таки себя не переформатируешь. Гордей обрадовался, как будто ему опять было девятнадцать лет и он наконец договорился с девушкой о свидании. Вскоре и вправду раздался негромкий стук в дверь каюты. Тук, потом тук-тук, потом опять тук. Сердце как будто ответило – такое же тук почему-то раздалось и в груди Гордея. Он сглотнул, сдёрнул своё тело с дивана и сказал двери «Да», хотя по уму надо было бы басовито сказать «Минутку!». Но не догадался… Дверь открылась и пропустила Лену Ивлеву. Она посмотрела на Гордеевы босые ноги и чуть улыбнулась. Он тоже перевёл взгляд на собственные ноги, и те, как будто в ответ, пошевелили пальцами. Как будто говорили – ну и что с того?

…Лена проплыла вглубь, улыбаясь и держа в руке термос. Она уже отдохнула и была в джинсах и футболке с какой-то непонятной Гордею надписью – воздух-то в жилые помещения станции нагнетался, так что можно было ходить в нормальной одежде. Они выпили чаю с сухарями, потом разговорились на общие темы. Гордей догадывался, что не стоит бередить земные проблемы, они явно коснулись Лену – это было понятно. Впрочем, Лена сама направляла разговор.

– Слушай, я тебя когда увидела, сильно удивилась, конечно. Да. Ты же теперь у нас журналист… Но, насколько я помню, ты упорно углублялся в кибернетику. Я ещё не забыла твои нашумевшие доклады про искусственный интеллект. Были же хорошие перспективы, как я понимаю. А теперь журналист. Как-то не вяжется…

– Ну да, было дело. И ты помнишь мои сообщения? – Гордею это было явно приятно, и он даже потрогал кончик носа. – Тогда ещё все были взбудоражены информацией от Verysoft про создание компьютерных программ, которые якобы обладают сознанием. Меня даже чуть не согнали с трибуны во время доклада. Помнишь?

– Не очень, но вполне возможно. Я же больше по телеметрии, ты же знаешь. – Лене, в свою очередь, явно хотелось получить более развёрнутые объяснения Гордеевых метаморфоз. Она сложила руки на коленях, слизнула крошку печенья с губы и спросила: – А кстати, та шумиха оказалась пшиком, да?

– Ну как сказать, пшиком или не совсем пшиком… Тут, понимаешь, нету однозначности…

Ответ Гордея был слишком абстрактен. Он это тоже понимал и потому быстро добавил, что идея «про программы, которые снятся другу другу и тем похожи на то, что происходит в голове человека» вызывает лично у него массу вопросов. Лена вежливо полюбопытствовала, что же это за вопросы. Гордей почесал затылок, посмотрел на потолок и сказал, что нельзя со всей определённостью говорить, что чертой, отличающей сознание от несознания, является способность видеть сны. Действительно, о чём говорит способность видеть сны? Только о том, что видящий их временно начинает считать текущий сон текущей реальностью. Это проблема интерпретации получаемой информации: во сне ты просто искренне полагаешь, что реальность – это то, что ты вот прямо сейчас видишь. То есть, по мнению Гордея, получаемые данные ни в коей мере не должны наталкивать на мысль о реальности своего источника. Гордей глотнул чая и посмотрел на Лену. Было неочевидно, что такое объяснение было ей понятно.

– Ну да, это же не пара коммуницирующих инстансов, – задумчиво сказала Лена. Было видно, что она всё-таки пока пребывает где-то вдалеке, в своём мире.

– Пара чего? – переспросил Гордей. Это словечко было для него новым в таком контексте.

– Инстансов. Это типа экземпляров программ в памяти, – быстро пояснила Лена.

– Ну да, конечно. – Гордею надо было срочно что-то сказать, чтобы не утратить лидерство в их обсуждении. – Действительно, какие уж тут инстансы могут быть.

Они выпили по второй и ещё с полчаса пообсуждали все нюансы и ответвления этой темы. Гордею было что тут рассказать. Лена больше слушала, но постепенно и её захватило. Всё-таки как рассказчик Гордей был неплох, очень даже неплох…

– Да-а, повезло тебе, – протянула наконец Лена, – это же было так классно. В том смысле, что жутко интересно. Так с чего ты бросил эту сферу-то? Перестали платить? Или с шефом поругался? Ты же был самый перспективный на курсе.

– Да нет, с шефом-то всё было более-менее. Ты ведь его тоже знала, кажется. Профессор Амбарцумян, помнишь? Он нам ещё читал распознавание образов на пятом курсе.

– Да, что-то было такое. – Лена добросовестно пыталась вспомнить лица и фамилии людей тридцатилетней давности.

– Но ушёл я из кибернетики совсем по другой причине. – Голос Гордея вдруг чуть изменился. Лена это заметила и заглянула ему в лицо. Гордей кашлянул и продолжил: – Даже не знаю, как это сформулировать-то получше. Ты ведь читала «За миллиард лет до конца света»?

– Ну было, да. – Лена ответила утвердительно, но слегка неуверенно.

Гордей догадался, что ни хрена она не читала. Жаль. Большой минус… Ну или читала, но всё уже давным-давно выветрилось у неё из головы. Гордей, разумеется, не мог её осуждать, просто это было печально. Женщина, что взять…

– Гениальная книжка, тут не может быть двух мнений. Так вот – у меня было что-то слегка похожее. Это очень странное чувство. А потом – страшное, просто жуткое. Ощущение своей управляемости, разумеется, приходило ко мне и раньше. Но то было иное. Я в большинстве случаев понимал, чья воля мной движет туда или сюда. А тут я растерялся – было похоже, что моим скромным раздумьям сопротивляется нечто большее. Точно по той самой книжке. Как будто кто-то смотрит мне прямо в мозг. Это не описать … – Гордей сглотнул, расстегнул пуговку на рубашке. И вообще как-то заёрзал, что было для него нетипично в последние двадцать лет. Видно было, что он не на шутку разволновался.

– А… – Лена открыла было рот.

– Нет, это было не от переутомления, – быстро ответил он на незаданный, но подразумевающийся вопрос.

– И что ты сделал?

– А что тут сделаешь? Так не могло продолжаться, ты понимаешь. Через год пришлось уйти, а то бы положили в дурдом. Всё к тому шло… Не знаю, очень трудно описать то самое чувство… Тупая сила начала в тебя кидать бомбы… Пытаешься сначала себя уговорить, что это нелепые случайности, вспоминаешь статистику – учёный же как-никак. Отовсюду исходит угроза… И бомбы ложатся ближе и ближе… Но стоило перестать делать то, что хотелось делать, как тут же всё наладилось. Как награда за сговорчивость… Я до сих пор сам себе противен, когда вспоминаю всё это, если честно… Действительно, прямо как было там написано… Единственное, что хорошо, так это понимание того, что это тоже с кем-то когда-то было… И, может быть, происходит не так уж и редко. Но укротить свой страх мне не удалось, увы… – Гордей замолчал, опустил лицо, но через мгновение почувствовал тёплые Ленины ладони у себя на плечах…

– Тебе, Гордеюшка, сейчас надо бы успокоиться и переключиться, мы, похоже, зашли не туда, куда надо, – глядя ему в глаза в глаза, сказала Лена. Раздался звук раскрываемой молнии…

…Секс в космосе оставил бы приятное впечатление, если бы не одно но: Гордей довольно быстро понял, что Лена вместо него сейчас ощущает в себе своего мужа. Она даже прошептала его имя пару раз – уши-то Гордею пока не заложило, он всё отчётливо расслышал. Он хотел обидеться и прекратить немедленно, но какое-то острое и внезапное чувство то ли жалости к ней, то ли злости за себя самого не позволило сделать это. Поработать за мужа было приятно физически и неприятно психологически. Получалось так, что собственно самого Гордея для Лены и не было тут. Был некий человек мужского пола, временно выполнявший функции мужа. Гордей от этого даже замедлился, почти остановился. Но внезапно ему зашло спасительное видение, что им по двадцать лет, никакого мужа ещё нет и в помине, а они просто целуются в общаге на скрипящей кровати (чего никогда в реальности не было). И простыня медленно сползает на пол… Лена призывно раскрывается… Они соединяются, она скрещивает ноги у него на спине… У Гордея даже пересохло в горле от этого видения. Он почувствовал, как его захватывает и несёт куда-то в молодость…

7. Второй визит к капитану

В этот раз кэп выглядел весьма хмуро. Возможно, не выспался или ещё что – мало ли на станции всяких волнений. Он сидел за рабочим столом, перед ним дымилась чашка кофе. На диване валялся скомканный коричневый плед. Капитан смотрел в стенку перед собой и механически помешивал жидкость в чашке антикварной серебряной ложечкой, которую Гордей отметил ещё в первое посещение этой каюты-кабинета. Когда Гордей вошёл и прикрыл за собой дверь, кэп даже не сразу его заметил. Во всяком случае, никакого шевеления Гордей не увидел. Тогда он деликатно кашлянул и с хрустом прогнал вверх-вниз молнию на своём комбинезоне – только тогда кэп сфокусировал на нём взгляд и молча указал ему ложечкой на кресло.

– Ну что, и как ваши ощущения, уважаемый? – спросил кэп вместо приветствия, и Гордей не понял, про какие ощущения задаётся вопрос.

То, что Лена была у него ночью, кэп, скорее всего, был осведомлён: все сотрудники станции были с датчиками, и их перемещения отслеживались. Это было понятно даже Гордею. Следовало ли Гордею реагировать в каком-то определённом ключе – было неясно. Но, может быть, имелись в виду ощущения от вчерашнего концерта и общения с другими людьми? Гордей, кстати, предполагал сегодня подловить одного бородатого дядьку, которого он вчера заприметил, и поговорить с ним более развёрнуто. Там был интерес – дядька обозначил любопытные социальные мысли, и чуткий к таким вещам Гордей ещё вчера внутренне возжаждал разъяснений и развёрнутых комментариев. Хотя бы про то, что люди, не нарушающие УК в течение всей трудовой деятельности, получают существенную прибавку к пенсии. С коэффициентом «два». То есть лояльность имеет явно выраженную цену. Впрочем, мы к этому ещё вернёмся. А пока Гордей решил ответить обтекаемо, чтобы не подставлять никого и выиграть время.

– Да нормально, – ответил он нейтральным голосом и начал с преувеличенным интересом разглядывать замеченного ещё вчера Боттичелли на стенке.

– Ну-ну, я так и подумал. – Кэп разгадал хитрость Гордея и опять своей короткой репликой поставил его в двойственное положение. И даже слегка улыбнулся при этом, негодяй.

Гордей не то чтобы растерялся, но он просто не любил таких неуправляемых ситуаций и решил потому внести определённость.

– Вы что-то конкретное имеете в виду, капитан?

Гордей сообразил, что об их давнишнем знакомстве с Леней кэп, возможно, и не знает и поэтому мог подумать, что Лена вдруг стала такая импульсивная и лёгкая на приключения со свежим человеком. Вряд ли такая репутация ей была нужна, поэтому Гордей приготовился защитить соответствующими комментариями свою старинную знакомицу. Но, к счастью, этого не понадобилось.

– Да я не про то. – Кэп быстро взглянул на Гордея и досадливо махнул рукой. Стало понятно, что он всё знает, но не считает важным.

– Я посмотрел некоторые ваши, с позволения сказать, опусы, и сложилось чувство, что вы человек, который периодически тяготится текущими обстоятельствами своей жизни и упаковывает свои мечты в неплохие тексты. – Кэп отхлебнул из кружки, поставил её на стол и продолжил: – Можно, наверное, сказать, что вы, когда пишете свои тексты, на самом деле частенько пишете про другое. Это иногда проскальзывает там намёками. Имеющий глаза, да увидит. Это понятно… А сами тексты, их развёрнутый к простому читателю нехитрый сюжетец – это просто оболочка, носитель.

– Ну ясно, что некоторые тексты имеют двухслойность, это да. – Гордей даже обрадовался, что кэп такой умный и не желает обсуждать всякую фигню, чего Гордей боялся ещё полминуты назад.

– Ну а как мне, числясь простым журналистом, от которого руководство ждёт просто развлекательных сюжетиков, не потерять уважение к себе? – добавил Гордей. – Как писать что-то, что реально важно, но что не принято обсуждать, если нет желания немедленно вылететь с работы? Только такие вот вкрапления и могут помочь. Сапиенти, так сказать, сат. Обычное дело…

– Ну это тактика такая, я понимаю. Согласен. Но меня интересуют ваши наблюдения за окружающей жизнью. Вот вы написали, что подошли к весьма странным умозаключениям. О том числе, где взаимозависимость порождает эффективность. Помните этот материал? – Кэп пристально смотрел на Гордея, и Гордей не очень понимал почему.

– Да, было что-то. Только это просто игры ума, ничего более. – Гордей вспомнил свои предматематические мысли про то, как взаимодействуют люди в небольшом социуме и начиная с какого числа начинается расслоение этого социума. По его размышлениям выходило, что без вожака могут обходиться группы до семи человек. Именно такими группами жили айны, и Гордей в этом увидел очень важную, как ему казалось, вещь. То есть сила взаимовлияния на мысли и поступки другого человека вполне достаточна для того, чтобы обходиться без слов. Всё и так всем понятно.

– И что вы там нашли такого интересного, капитан? – спросил Гордей.

Капитан покружил по каюте и выдал:

– А то, мой друг, что с числом семь надо аккуратнее обращаться.

Гордей насупился. Запахло мистикой, он этого не любил, но промолчал, соблюдая субординацию.

– Ну допустим. И что дальше? – Гордей поглядел в потолок, помолчал, обдумывая ответ, и потом продолжил: – Вы ведь намекаете на то, что знак нужен только тогда, когда перестаёт работать передача непосредственного знания, я правильно понял?

– А вы молодец, шустро соображаете. И главное – в нужном направлении.

Было видно, что кэп готовился долго объяснять Гордею свои мысли на эту тему и весьма рад тому, что этого не потребовалось. Всё-таки у Гордея голова варила хорошо. Вернее, он оказался из тех, кто мог для передачи знания использовать прямые методы. Ну или если и не мог, то хотя бы знал о такой возможности. Это кэпа сильно впечатлило.

Они ещё поговорили о разных ответвлениях этой темы. Кэпу беседа доставляла удовольствие – это было видно. Плюс к тому он показал себя весьма подкованным в предмете. Такие транслингвистические эксперименты он делал, когда бывал на Земле между вахтовками. Практическую потребность он формулировал на примере. Так, человек смотрит на собаку, и собака каким-то загадочным пока образом понимает, что хочет человек. Речь в его понимании шла об определённой квантификации передаваемой психической энергии. Гордею эта тема тоже была интересна, и они ещё полтора часа обменивались разными соображениями, запивая это крепчайшим чаем. Но в конце разговора кэп взглянул на часы и сменил тему:

– Есть ещё важный и любопытный вопрос. Эх, жаль рапорт на Землю скоро надо начинать составлять. Но десять минут у нас есть. Я хотел вас спросить про космическое одиночество. В самой предельной формулировке. Что думаете?

Кэп от обсуждения всяких идей явно заводился, голос его обретал экспрессию, глаза заблестели. Он встал, вышел из-за стола, прошёлся по каюте, поделал в разные стороны вращения корпусом. «Кстати, надо бы сходить в тренажёрку, она тут должна быть», – глядя на движения кэпа, сообразил Гордей, а вслух сказал:

– Космическое одиночество? Чем оно отличается от земного одиночества – вы это имеете в виду или что-то другое?

– Нет. Другое. Я про то, насколько можно сохранить разум и работоспособность, если ты точно понимаешь, что назад никогда не вернёшься. Шансов – ноль. В нашей с вами юности были популярны вдохновляющие рассказы про смелых пионеров космоса, которые с концами куда-то улетают, и вся земля восхищается их подвигом. Полная чушь, человек сойдёт с ума и потеряет работоспособность. Психология камикадзе срабатывает на час-два вперёд. Но не на годы вперёд, вы меня понимаете. Вопрос в том, не выйдет ли у человека на первый план чувство одиночества, если он станет таким космическим камикадзе. И только в таком космическом контексте это чувство сможет перед нами развернуться во всей своей фундаментальности… Земное одиночество – это всё-таки не потеря самоидентификации. Это просто печаль, скука, заброшенность, но это не экзистенциальное одиночество. Вот в каком смысле я хотел вас послушать…

«Оп-паньки, – подумалось Гордею, – не слабо дядя сейчас выступил…»

– А где, капитан, вы в моих текстах нашли такое место, что вам стало сразу ясно, что я эту тему разрабатываю? Или хотя бы осознаю.

– Меня навело на эту мысль одно эссе, на которое я наткнулся, изучая вашу биографию. Ваше оно на самом деле или не ваше, я так и не понял, признаться. Но это ваша внутренняя кухня, мне это неинтересно. Сначала оно, это самое эссе, показалось мне пустоватым, но я там наткнулся на мысль, которая выпирала из текста и вообще показалась мне богатой. Про то, что одиночество в раю хуже, чем одиночество в аду. Вы там что-то умное излагали на пяти страницах, деталей не помню, уж извините…

– Хм… Странно. – Гордей вспомнил это эссе, но там было про экзистенциальное одиночество. Кэп всё понял не так. – Но если всё же хотите поговорить на эту тему, то извольте, я буду только рад. Надеюсь, мои незрелые раздумья вас не сильно опечалят…

– Чаю? – перебил его кэп.

– Да, пожалуйста. Так вот. Видите ли, в чём тут дело, капитан… Придётся начать издалека. Нормальный человек не может силой воли уничтожить свою самоидентификацию. Это ведь означает стать Буддой. Практическая космичность несовместима с отказом от самоидентификации, вот какая штука. Самоидентификация – это ведь привязка к «здесь» и «сейчас». Поэтому надо сначала разобраться с этими понятиями. И отменить их вовсе или чем-нибудь заменить. Тот, кто «везде» и «всегда» – это Абсолют. Переход от наличия самоидентификации к её отсутствию похож на то, как вы лопаете иголкой надутый презерватив. Мгновение назад вы были в нём как нечто дискретное, а вот мгновение спустя вы соединились с Абсолютом и превратились в «везде» и во «всегда». Вопрос в наличии оболочки и в возможности её проткнуть свои интеллектом. Вернее, интеллектом её проткнуть нельзя, это я неправильно сказал. Глупость, извините. Её можно проткнуть только очень специфическим волевым или эмоциональным усилием. Этому надо учиться всю жизнь. Буддисты это называют «пройти верхней дорогой». Но отказаться от интеллекта – это обречь себя на одиночество в интеллектуальном смысле. Зато приобрести приобщённость к Абсолюту. Так что одиночество – это свойство интеллекта. В мире, где нет интеллекта, нет и одиночества. Поэтому в вашу воображаемую ракету надо посадить буддиста – он этого одиночества и не почувствует, оно всегда при нём. Имманентно. А вот в каком смысле самоидентификация может быть объяснена для существа из мира чистых эмоций – это пока никто не осмелился описать… Такие дела, капитан, но на эту тему писать текст неправильно. Надо писать некую музыку, ибо она напрямую соприкасается с миром эмоций, минуя интеллект. Или картину рисовать. Типа «Чёрный квадрат», там, в общем-то, аналогичные дела, вы понимаете. – Гордей перевёл дух и поднял глаза на кэпа. Длинная речь далась ему с некоторым трудом. Он потёр подбородок, протянул руку к чашке и отхлебнул из неё.

Орбитальный собеседник явно что-то хотел возразить Гордею и даже открыл было рот, но тут в каюте-кабинете внезапно включился какой-то скрытый динамик и раздался чей-то довольно скрипучий голос с явными нотками раздражения:

– Капитан Ферстаппен, время вышло, и я опять не вижу отчёт. Вы что там вообще делаете, уважаемый? Где результаты мониторинга?

Кэп, который до этого выглядел как человек, наслаждающийся высокоумной беседой, мгновенно перегруппировался, скорчил недовольную гримасу, но энергично подсел к экрану и надел гарнитуру. Голос раздражённого босса (видимо, с Земли) теперь не разносился по всей каюте.

– Да вот готовлю, господин Сикорски. Практически готово. Так точно, господин Сикорски. Никак нет, господин Сикорски, Слушаюсь, господин Сикорски. Пару минут буквально. Есть, господин Сикорски. – Кэп как бы визуально сдулся, вытер пот со лба и сделал извиняющийся жест Гордею, который означал, что кэпу очень жаль, но они продолжат беседу в другой раз.

Гордей кивнул, вышел из этой замечательной антикварной каюты и аккуратно закрыл за собой дверь. Он понимал, что вряд ли ещё когда попадёт сюда. Поэтому мысленно попрощался с кэпом и двинул не спеша в свою каюту. До отлёта на Землю ещё было часа четыре, теоретически можно было чем-то себя развлечь. С Леней увидеться вряд ли получится – она на смене. Но с другими интересными персонажами вполне можно пообщаться. Гордей пошёл посмотреть, что там в комнате с наклеенным на двери долларом. Никого. Ну оно и понятно.

По пути он заглянул ещё в пару мест, но и там людей не оказалось. Ясно, что жизнь тут в коридорах начинается после окончания рабочего дня. Или рабочей смены, как тут говорят. Гордей дошёл до своей каюты, снял комбинезон, в одних трусах завалился на кровать и начал глядеть в потолок, попутно соображая, как бы ему получше выстроить материал для своего редактора и что там стоит акцентировать, а что – нет.

Мысль кэпа о том, что люди, которые улетают в один конец, – очень особенные люди, практически самоубийцы, если называть вещи своими именами, эта мысль какая-то шершавая. Можно, наверное, взять в полёт группу таких людей, можно даже семейную пару или несколько – только непонятно, какая нормальная семейная пара на это согласится. Проблема долгих перелётов есть – и это факт. Тут затык. Это только писатели-фантасты бодро обошли проблему расстояний. Мол, просто скоренько изобрели, как летать быстро и далеко, и всё сразу стало в шоколаде. А ты поди сначала изобрети. Так что по факту дальше Солнечной системы упаришься летать. И это кэп осознал не с технической точки зрения, а с психологической. Молодец, что тут сказать. И про это надо бы написать, да. Кэп вообще понравился Гордею. Не сдвинуться мозгами на орбите можно, только если очень грамотно загружать свой мозг задачами, которые вытесняют страх и тоску. До сих пор Гордей как-то не очень понимал, до чего можно додуматься, если находиться долгое время в одиночестве.

Уединение и изоляция. Два слова, обозначающие, по сути, одно и то же – одиночество. Но как же различаются смысл и вызываемые эмоции. Добровольное уединение и принудительная (или вынужденная) изоляция. Мысли в этих состояниях текут в абсолютно противоположном направлении. Почему-то не получается сделать из изоляции уединение. Кэпу это, без сомнения, давно известно – с орбитальными нюансами, понятно. Изолированное сознание – откуда оно должно черпать мотивацию для продолжения своего существования? То есть, когда оно знает, что ничего не изменится вплоть до конца. Становится непонятно, да. Как бы тут не запутаться… Гордей нашёл на своём плеере пару песен реликтовой группы Slade – он всегда слушал эти песни, когда его посещало внутреннее беспокойство неясной природы. Сейчас был ровно такой случай. Слушать и понимать слова там ведь совсем необязательно – главное воспринять ритм и энергетику.

8. Опять всё по-старому, однако…

– …И что это тут за херня, прости господи? А? Гордеюшка, ты задолбал, однако! Так у нас не пойдёт, коллега мой ненаглядный! – Голос главного редактора был уже с явными нервическими нотками. Он резко взял со стола зажигалку, потом передумал и швырнул её обратно на стол.

Гордей хмурился и молчал. Хотя, в принципе, ничего страшного ведь не произошло. Ну подзадержался слегка, суточные пришлось брать дополнительные. Но текст же ведь написал! Просто он получился как бы из двух частей. Первая, концертная часть вышла так себе, конечно. Но не ниже его, Гордея, уровня – в меру гладкий текст с элементами ностальгии по тем временам, когда можно было жечь костры, ночевать в палатке, горланить песни перед такими же глупыми, но податливыми подругами и искренне думать про себя при этом, что ты являешься носителем офигительных новых идей. Вполне себе нормальный текст, слегка ироничный, слегка грустный. Старший телеметрист пускового комплекса Елена Ивлева изображена выпукло и даже высокохудожественно. Ну, может быть, следовало использовать феминитив? Абсолютно не факт. Редактор сначала глазами пробежался по тексту, одобрительно хмыкнул пару раз, кинул лукавый взгляд на Гордея, переложил во рту зубочистку и продолжил читать. Однако выражение его лица стало меняться, когда он перешёл ко второй части. Сначала он по инерции проскочил пару абзацев, сохраняя на физиономии лёгкую улыбку и даже определённую благостность. Но потом информация, похоже, всё-таки поступила в мозг. Он вернулся назад, перечитал всё написанное ещё раз и только после этого поднял на Гордея глаза. На этот раз в них уже не светилось доброты и умиления текстом. Гордей только сейчас догадался, что первая и вторая части текста не состыковались в голове главреда.

– Да ну, хорош мне дрезину по мозгам гонять, – решил Гордей немного поиграть роль «парня с окраины». – Обычный текст. Что-то не так, шеф?

В глазах главного стали уже видны прожилки. А вот это реально плохой признак, решил для себя Гордей. Надо сбавить обороты. А то сейчас начнётся истерика… Мы это уже проходили…

– А то, Гордеюшка, что ты у нас тут работаешь пока специалистом по культурке, а писать про что-либо иное я тебя ведь не просил.

– Так оно само получилось. – Гордей не то чтобы извинялся, но попытки сгладить неловкость всё же в его интонации были. – На станции много интересных людей оказалось, у них полно идей и мне показалось…

– Тебе очень зря это показалось, – с внезапной злобой перебил его главный и выплюнул на стол зубочистку.

– Да не надо так возбуждаться, шеф, это же просто игры ума, – парировал Гордей.

– Ничего себе, игра. Это может быть квалифицировано совсем иначе. – Главный засунул себе в рот следующую зубочистку. – И ты это понимаешь ведь, козёл! Зачем же ты мне это подсунул-то? Ведь отмываться придётся очень долго. И я не могу этот материал просто тихо не пропустить. Типа не заметить. Ты же меня подставил фактически, Гордей! – Главный вгрызся в несчастную зубочистку, и казалось, сейчас её просто измочалит.

– Шеф, там у них просто такой кружок. Собираются, болтают от скуки. Надо же правильно понимать людей, которым реально нечем загрузить себя. – Гордей тоже начал понемногу злиться. И надо срочно определиться: реагировать на козла или не стоит.

– А что плохого в том, что люди придумали некую очередную утопическую систему и радостно обсуждают её? Разве это говорит о чём-то большем, нежели о том, что им жутко скучно? Они не пойдут бунтовать – это стопудово.

– Не уверен. Я не хочу выглядеть параноиком, но этот текст воспримут так же, как в Америке воспринимают до сих пор идеи коммунизма, – произнеся это, главный перевёл дух и показал бровями наверх. – Ты и вправду думаешь, что публичное обсуждение вопроса «в каком смысле власть должна быть сервисом» останется незамеченным? Хоть ты эти мысли привёз с орбиты, хоть из другого места – это табу!

Главред возбуждённо ходил от стола к окну и обратно и махал в воздухе руками возле своей головы. Гордей вдруг подумал, что тот сейчас начнёт брызгать слюнями, и невольно отодвинулся.

– Шеф, угомонитесь. Ну не надо же так возбуждаться. Всё это банально, про это давно и многократно написано, – сказав это, Гордей поднял глаза к потолку. Он увидел, что видеокамеры по углам уже живо интересовались происходящим в кабинете. Они активно шевелили цилиндрическими тушками и едва не говорили: «минуточку, я записываю».

Гордею вдруг стало скучно и тоскливо от этого разговора. Редактор, похоже, заметил это и сменил тональность.

– Мне это тоже неприятно, – примирительно, но не очень убедительно сказал он.

– Блин, да о чём мы вообще говорим, шеф? – Гордей ещё больше насупился. – Я не считаю такую публикацию ничем большим, чем просто текстом. Что с того, что люди задают себе простые и абсолютно естественные вопросы о сути власти? Власть же конструирует наше будущее, так? И потому вопрос о том, как и куда уйдут политики и как они будут в будущем ассоциироваться с властью, вполне даже обсуждабелен.

– Да ты что, фантастики перебрал? Не понимаешь, где граница дозволенного? – Редактор скорчил гримасу, но она была отнюдь не смешной.

Гордею на секунду показалось, что в комнате резко похолодало, как будто открылся канал в прошлое, и из него потянуло подземельным хладом и вонью. Он поёжился, достал из пачки сигарету и помусолил её как бы в раздумьях. Потом сказал:

– Мне, пожалуй, не очень интересно обсуждение этой темы в таком ключе, – и, закурив, добавил: – Не хотите публиковать – не надо. Давайте оставим только мою, так сказать, лирическую часть. Какие песни слушают в своё свободное время наши орбитальные вахтовики. И о чём видят сны… Несомненно, очень актуально и в духе вашего издания, – не смог он удержаться от лёгкого сарказма.

– Заметьте, не я это предложил, – с нескрываемым удовлетворением ответил редактор какой-то старой цитатой (Гордей точно знал, что это цитата, но совершенно не помнил, откуда она). Сарказм Гордея редактор не заметил или сделал вид, что не заметил. Он повернулся вбок и щёлкнул выключателем стоящего на подоконнике чайника. В комнату пришёл звук готовящейся к закипанию воды.

Гордей сидел молча, не стремясь ничего изменить в голове редактора. По его внутренней шкале, текст получился на четвёрочку. Была, разумеется, пара острых фраз – для оживляжа. Про кружок орбитальных социалистов-утопистов. На это главред, простая душа, и клюнул. Но он не разглядел другого. Была пара важных страничек про собственно космическую проблематику. Это Гордей раньше не особо понимал, на самом деле. Например, про то, что человека нельзя изменить, адаптировать к космосу. Человек остаётся человеком, но только если есть хоть маленькая возможность вернуться на Землю. Это крайне важно. Человек вне Земли может быть только временно. А если возможности вернуться нет и он это чётко понимает – то просто сходит с ума. Точка. Или самоликвидируется, если хватит духа. Потому что становится незачем жить. Отсутствие надежды на возвращение – вот что разрушает. Никто не видел ещё человека, который согласился бы остаток дней провести в ракете, даже якобы (или не якобы) принося пользу человечеству. Например, из тюрьмы пожизненно заключённому можно попытаться бежать или, может быть, случится война/землетрясение, а тут – вообще нет вариантов. Вот про это Гордей и написал пару страничек. А до такого ни один фантаст не додумался ещё. И, похоже, этот ход пройдёт: редактор социальные фрагменты явно уберёт, а важное про космос вполне может остаться. Что уже неплохо. Таков был подход Гордея – подставить одно, чтобы спасти другое.