– Здравствуйте, добрые люди! Я ко двору Фёдора Затопина пожаловал, верно?
– А отчего ж нет? – спокойно ответил сидящий на пеньке слева от рыжебородого, посмотрев Софрону в глаза.
Мужчина был высокий и широкоплечий, в простом сером кафтане. Его большие зелёные глаза и угловатое лицо, усеянное морщинами, выражало твёрдость и покой. И какую-то скрытую грусть. Ему было лет сорок пять или пятьдесят. Волосы и борода его были чёрные, и с сединой. Уперев ладони в бёдра, он сказал:
– Фёдор Затопин, сын боярский, перед тобою.
– Ну слава Богу! – с облегчением воскликнул Софрон, перекрестился и опять поклонился сидящим. – Твой сосед такой лютый народ у себя держит! Угрожали увечьем и расправой, пальцы мне чуть не оторвали! Из-за того, что я ошибся и к нему постучался!
– Ох ты! – улыбнулся Фёдор. – Ничего… Я не думаю, что мой бы сосед попросту христианина честного загубил! Добрый он человек. Ты скажи мне, чего ради ты к нам пожаловал?
– Меня прислал мой отец, Савелий Ефремов.
– А-а, я и гляжу, знакомое у тебя лицо, похож на отца своего! – сказал вдруг, улыбнувшись, толстенький мужичок, который сидел с другой стороны, напротив Фёдора. – Ты, стало быть, Андрей?
– Нет, сударь, – молодой купец, учтиво приложив руку к сердцу, вновь поклонился, – я Софрон, из сыновей Савельевых младший, Андрей – это братец мой. Я прислан, чтоб с Михаилом Ивановым переговорить.
– Что-ж, уводи коня и садись к нам, Софрон! – отвечал мужичок. Он встал с пенька и поклонился гостю. Ростом был небольшой, на нём был яркий красный кафтан. Лицо его было круглое, с маленькими серыми глазками, и с длинной бурой бородой. Он сказал Софрону:
– Я Михаил, сын Иванов! Мы давеча с твоим отцом решили посотрудничать. Я его-то, честно говоря, и ждал. Ну, раз уж ты к нам пожаловал, то и славно!
Рыжебородый в халате воскликнул:
– Рад знакомству! Я Степан Артемьев, – он кивнул Софрону, и принялся вертеть нож вокруг пальца.
– Ну чего, – задумчиво сказал Фёдор, и взглянул на молодого купца, – идём, коня твоего привяжем, Софрон!
Степан вновь обратился вправо, и наклонился в сторону Михаила:
– Можешь верить, а можешь и не верить! Помнишь – я тебе вот что говорил. Мой дед был непростой человек! При Василии Ивановиче…
Фёдор поднялся со своего пня и подошёл к Софрону. Тот заметил, что у сына боярского возле левого глаза имелся длинный рубец, давно уже заживший. Фёдор взял узду лошадки и сказал: «Пошли за мной!». Вместе с лошадью они направились к большому сараю.
…
За сараем лежали горки поленьев. Сын боярский повертел головою, осмотрев кучу сырых еловых деревяшек, слегка припорошенных снегом. Стряхнув снег, он ухватил и поднял один большой кусок. И направился обратно, к разговаривающим на дворе, Софрон пошёл следом. Фёдор нёс в руках бревно. Слегка улыбнувшись, он сказал Софрону:
– Уж прости, дорогой гость, за таковой приём скромный. Ни стола накрытого, ни вина доброго!
– Да, славно бы сейчас поесть, – заметил молодой купец, идя вслед за Фёдором и топая по водянистой грязи, – да и выпить чего-нибудь, тоже бы неплохо…
– Всё впереди, братец! – весело ответил Фёдор. – Сейчас мы пойдём с этого вшивого двора в кабак!
Софрон раскрыл глаза и удивлённо спросил:
– Как же я к вечеру тогда домой ворочусь? Да ведь, я ж сюда по делу отцом послан, обговорить торговлю с Михаилом Ивановым!
– А что, разве это не общее наше дело? – возразил Фёдор. Они приблизились к сидящим на пеньках. – Сейчас тут свежим воздухом подышим… А после того и потолкуем обо всём важном. С вином наша затея да знакомство всяко лучше сладится!
Софрон сильней изумился. Почесав бороду, он покачал головой. Сын боярский поставил толстое полено возле берёзового пня, напротив Степана:
– Садись! – сказал Фёдор.
Софрон уселся, сняв с себя шубу.
…
– Я тебе, Софрон, расскажу всё сначала! – глаза Степана горели беспокойным огнём. Сидевшие по обе стороны Михаил с Фёдором устроились поудобнее на своих пеньках. – Когда я был маленьким, мой дед мне рассказывал, что однажды, великий государь Василий Иванович отправил его вместе с посольством из виднейших людей, из бояр и архиереев, в город Рим!
– Для чего туда надобно было людей посылать? – поинтересовался Фёдор. Он наклонился вперёд, расставив ноги.
– Чтоб веру латинскую соединить с православною! – ответил Степан. – Ну, так он мне говорил, как я помню… Там они встретили ихнего папу, который над всей латинскою церковью главный. Убеждали наши святители латинян об вопросах вероучительных. Но ничего не вышло! Хуже того – предлагал папа боярам принять веру латинскую, и жить в Риме. Сулил землю дивную, с садами райскими! Кое-кто из них согласился, да там и остался!
– А что твой дед? – спросил Софрон.
– А что он… Рим – великий и огромный город! Там что ни дом, то палаты14 каменные – высокие, пёстрые и цветастые, как платья девиц на праздниках! Повсюду фигуры стоят людей – мужчины и женщины… из белого камня, будто живые. А ещё, горожане на листках бумажных и на полотнах – всё пишут, и чертят, и рисуют, и картинки печатают всякие. Да… – Степан немного нахмурился и опустил голову. Он на миг прекратил вертеть нож, но затем поднял взгляд и продолжил. – Мой дед сказал латинянам, что веры не сменит. Что там, где русская земля – там и его дом. Но мне завещал, чтоб я письмо учил усердно, чтобы знал не только наше письмо, но и латинское. И что мир, созданный Богом – огромный размер имеет, и мы не ведаем, где он кончается! На западе толкуют, что уже обошли его. Хотя по-прежнему свои корабли за море посылают – и всё новые края отыскивают. Свет велик! Надобно, говорил он мне, не только для прибыли, но и для души – попасть в каждый его уголок. Эх… с грамотой у меня не шибко сладилось. А вот другой завет его я исполнил!
Степан вынул из-за пояса монетку. Аккуратно держа её пальцами левой руки, поднял перед собой и продемонстрировал. Все наклонились, чтоб лучше разглядеть. То была крупная золотая монета. С неё смотрела на товарищей, чуть выпирая с поверхности, вытянутая морда волка с острым носом. На обратной стороне имелась какая-то непонятная надпись.
– Вот, ихний рубль! – воскликнул Степан. Подержав перед собой и показав всем, он положил монету на берёзовый пень, который стоял в центре круга сидящих товарищей.
– Чудная монетка! – улыбаясь, Фёдор дружелюбно похлопал Степана по плечу. – Только у нас с тобой, Стёпка, больше нихрена и нет, кроме этой монетки!
– Это правда, – хмуро отвечал рыжебородый купец.
Софрон припомнил разговор с Ивашкой, когда тот ему сказал о служилых людях, которые изъяли все товары и добро у Степана. Хотел было полюбопытствовать Софрон, но не решился.
Михаил, меж тем, важно уселся, положив ладони на коленях. Ехидно ухмыляясь, поглядывал он на монетку, и на Степана. И помолчав немного, промолвил:
– Ну что ж, братцы! Нам днесь в Рим идти не надобно. Наше дельце нехитрое! Хотя Архангельск тоже неблизко – пятьсот вёрст! А потому, нам нужно поскорее выезжать. Вон, уж снег тает! Глядишь, так в дороге и завязнем – даже до Вологды не доберёмся! Хе-хе! – купец поправил высокий воротник своего ярко-красного кафтана. Улыбаясь, он почесал лицо и посмотрел в глаза Софрону. – Мы сейчас идём в кабак, а завтра – отсыпаемся. Ну а на другой день, с Божьей помощью, в путь-дорогу!
Софрон растерянным взглядом поочерёдно смотрел на своих собеседников. Он напрягся и с серьёзным лицом спросил Михаила:
– Что, сударь, нашего товару тебе не надобно? А говорил, что посотрудничать решил с моим отцом.
– А на что мне твой товар? – недоумевал купец. – Решили же, что на моём кораблике поплывём из Вологды в Архангельск. Там у меня товарищи есть, у них остановимся. Назад тоже вместе воротимся. Ты с нами, или нет?
– Я? В Архангельск?!
– А кто? Савелий сказал, что сам не поедет.
– Отец мне ничего не говорил! – с раскрытыми от удивления глазами отвечал Софрон. – А кому мы товары-то будем продавать?
– Кому-кому? Немцам15, из дальних стран! – воскликнул он в ответ.
– Идём в кабак! – нетерпеливо крикнул Степан.
На большом и толстом белом пне лежала сверкающая золотая монета с мордой волка. Небо порозовело. Маленькое солнышко бросало свои последние лучи. Степан сжал рукоять своего острого ножа. Он замахнулся и с силой воткнул лезвие в пень. Нож торчал из его поверхности, возле блестящей заморской монетки.
…
В кабаке было светло, тепло и просторно. И очень шумно. Отовсюду звучали весёлые крики и смех: заливистый и гулкий, иногда тяжёлый и басистый, а порою надрывный и необычайно громкий. Иные раззадорившиеся стучали тяжёлыми кубками по своим деревянным столам. Из дальнего конца кабака доносилось приятное бренчание гуслей. Звуки домры и свирели перемежались чудесным и звонким женским голосом, распевавшим:
«В сто-ольном во городе, во Ки-иеве,
У сла-авного, у князя, у Влади-имира!
Было пирова-а-ание, почётный пир,
Было столова-а-ание, почётный стол!
На мно-огие на кня-язи, на боя-а-аре…
Товарищи сидели за высоким и длинным столом. Софрон сел у самой стены избы, подле Фёдора. Напротив был Михаил. В конце стола сидел Степан. Перед каждым стоял высокий оловянный кубок. На столе был серебристый сосуд с вином. Здесь же стояли две большие братины16 – вытянутые деревянные лукошки, с концами в виде лошадиных голов. Оттуда торчали, кучно вздымаясь из-за краёв, блескучие тёмненькие огурчики, вместе с сочными желтоватыми кусочками варёной репы и длинными свёрточками ветчины. Каждый держал свою чашу. Фёдор, слегка постукивая и водя ею по столу, говорил не торопясь, монотонным голосом:
– …мы тогда ходили на вылазку. Баторий своих людей полсотни тысяч привёл, а нас – нас всего двести удальцов было! Ну, ясное дело, что мы не прямо на их стан пошли. Мы тихонько, из-за леса – да к обозам. Завидели нас ихние рыцари. Там были знатные шляхтичи, в основном, а не немцы, которые в ихнем войске только за серебром. Бились мы отважно, ничего не скажу… Но и они не сплоховали, из наших – человек семьдесят зарубили. Хотели мы их обозы зажечь, да не зажгли! Я в том бою чуть не погиб. Навстречу мне вылетает один, на коне – здоровый, и в латах! Моего коня непойми откуда подстрелили, он тотчас и свалился наземь! Вернее я сперва полетел – потом он на меня. Думал раздавит! А он только своею ногою мне мои ноги придавил. Я лежу, пытаюсь выползти, да не выходит нихера, а ноги оттого страшнее только болеть начали! Подлетает рыцарь на коне, рубит саблей мою голову! А я ж успел что есть силы дёрнуться – и он только мне возле уха и глаза левого, вот тут, – Фёдор показал пальцем на свой рубец возле левого глаза, – вот здесь только сабля его прошла, и в траву уткнулась! Копыта его коня прямо возле ушей ударили, аж землёю лицо засыпало!
Товарищи слушали внимательно. Михаил потянулся к кувшину, тихо приговаривая: «Добро!», и принялся разливать крепкое вино по кубкам. Степан первый подставил свою чашу, Софрон взял два жирненьких куска ветчины из братины, и положил в рот. Затем и Фёдору налили вина. Поочерёдно смотря в глаза собеседникам, он продолжал:
– И что ж? Я своей саблей его за ногу подцепил – и он рухнул возле меня! Конь его без седока улетел. А я чудом выполз из-под своего-то из-под мёртвого! Прикончил я того рыцаря, и взял саблю! С ножнами, – Фёдор наклонился ближе к слушателям, – из чистого серебра, с алыми каменьями! И до сих пор держу! Как память – о том бою, которому почти два десятка лет…
– Дорогая небось сабля? – заедая ветчиной, спросил Софрон.
– Дорогая! Но продавать её не хочу.
– Братцы! – задорно воскликнул Михаил, вставая с лавки. – Выпьем за здоровье нашего великого государя, Бориса Фёдоровича! За здравие его бояр, и всего христолюбивого воинства!
– Выпьем! – крикнули товарищи.
Они чокнулись, звякнули оловянные кубки. Каждый осушил свою чашу. Софрон тотчас скорчил лицо. Глубоко и тяжко вздыхая, он потянулся к братине. Остальные сделали то же, вытянув оттуда по огурчику. Михаил громко засмеялся, взглянув на Софрона:
– Вот оно, вино добренькое и крепенькое! А не та бурдень заморская, из винограда, какую нам немцы привозят!
– Ух… – отвечал Софрон, дожёвывая огурец и вытирая слезинки возле глаз. – Мне прям всю глотку обожгло… Крепенькое, правда!
– Надо ещё по одной! – купец радостно устремился к блестящему кувшину с вином. Все приготовились подставлять кубки.
– Здорово придумано, – воскликнул Степан, сидевший в конце стола, поглядывая вокруг себя. – Такое прибыльное дело! Столько народу, каждый хочет свою душу развлечь! Вина выпить, девок озорных потискать. И все денежки – в карман целовальнику17! А кроме него – никто не может такого же кабака у себя держать…
– Ну а как ты хотел? – безмятежно отвечал Михаил, наливая Степану вина в кубок, который тот держал. – Государево распоряжение! Казна, видать, пустует. Нужно её пополнять.
Товарищи выпили ещё. Время было позднее. За стеною была ночь. А в кабаке по-прежнему стояли шум и веселье. Какие-то буйные мужики прямо посреди кабака начали было драться, но потом успокоились. Музыка продолжалась – переливистая трель гуслей и мягкая песнь свирели складывались в очередную былину из далёкого и забытого прошлого…
– А у них, у… аглицких людей какие корабли? Такие же… как у твоих друзей… ну, звероловов? Которые ходят за рыбами морскими? За моржами? – горячо любопытствовал Софрон со слегка поникшей головой, чуть покачиваясь. Он протянул руку к центру стола, пытаясь ею отыскать в пустой братине кусок ветчины.
– Не-ет! Не такие! – бойко ответил Михаил, громыхнув тяжёлым кубком. – Я… Мне… Я не видал сам. Мне рассказывали! Мне рассказывали, что они гораздо больше! Ну конечно…
– Ну конечно! – крикнул Софрон, убрав руку, выпучив глаза и смотря Михаилу в лицо. – Ну конечно. Им наших – не перегнать!
– Да! – купец разгорячённо ударил кубком по столу.
– А ты знаешь, что? – вдруг спросил Софрон.
– Я знаю! Я знаю…
Софрон потихоньку приподнялся с лавки. Оказалось, что всё вокруг него – стало причудливо колыхаться. Всё стало медленно плыть, слегка покачиваясь. Всё завертелось. Он опёрся левой рукой о толстое бревно стены здания за его спиной. А правой решил попробовать дотянуться до кувшина с вином, который стоял на столе.
В стороне от стола, где пребывали товарищи, началось какое-то оживление. Кто-то вошёл в кабак. Кто-то встал из-за своего стола и обнялся с подошедшим. Поодаль несколько мужчин и женщин с весёлыми воплями, лихо и неудержимо выплясывали – вроде бы даже в ритме музыки. Один из сидящих гусляров, держа на коленях свой инструмент и нащипывая струны, пел:
«…видел во дому его дву дочерей!
Первая – Настасья королевишна,
Другая – Афросинья королевишна!
Сидит Афросинья, да в высоком те-е-ереме,
За тридцатью замка-ами, за була-атными!
Станом статна-а-а, лицом красна-а-а!
Лицо у неё – как бы белый снег,
А чёрные да брови, будто соболи!»
Софрон тянулся к вину. Он почти дотянулся, коснувшись двумя пальцами кувшина, и попытался взять его за ручку. Но тот только качнулся в сторону, чуть не упав на бок.
– Погоди, погоди… – Михаил, нахмурившись, замахал головою в разные стороны. Он встал из-за скамьи. – Давай-ка я, братец. Мне ближе…
– Да-а… Давай… – Софрон рухнул обратно на свою лавку, расставив обе руки, и опёршись ими на неё. Молодой купец поглядел вправо и увидал, как голова и руки Фёдора лежат на столе. Но сам Фёдор колышется в воздухе! Да так, что невозможно было его отчётливо разглядеть. Вместо него было что-то чёрно-серое. Что-то расплывчатое и мотающееся. Софрон с трудом поднял правую руку и направил её прямиком в гущу этой странной черноты. Его ладонь уткнулась во что-то мягкое, в какую-то толстую ткань, из какой обычно шьют кафтаны:
– Э-эй! – немного испугавшись, закричал Софрон. – Ты чего? Что с тобой?!
Вдруг откуда-то раздался знакомый ему голос, но слышно было плохо. Стояло эхо, и какой-то звон:
– Ничего… поспать нельзя…
– Ладно, – растерянно ответил молодой купец, и медленно перевёл взгляд обратно на Михаила. Его ещё можно было разглядеть. Хоть и не без труда. Но Софрон всё же увидел, как тот наполнил его чашу вином.
– А я ведь хотел… – сбивчиво начал Михаил, – я тебя хочу женить… на своей старшей дочери! Да-а-а! Вот так вот! Её, понимаешь… тоже Настасья зовут, как он по-о-оёт!
– О…
– Да-а! – улыбаясь, радостно отвечал Михаил, стуча пальцами по столу. – Ха-ха! Но… это я так… в тайне! Ей вот… семнадцать лет уже! Вот! А ты, – он потянулся рукой к Софрону и похлопал его по плечу, – ты… да ты молодец! Ты мне – свой человек, почти что… Брат! И всей семье моей!
– Ох!
– А за это, – он взял в руку кубок, и поднял его вверх, – за это – надо выпить!
Софрон с трудом отнял правую руку от скамьи. Нащупав свой кубок, он обхватил его, что было сил. И поднял. Всё вокруг гудело и крутилось. Звякнуло олово. Где-то зазвучал чей-то странный, чей-то очень отдалённый, дребезжащий голос: «До дна! До дна…»
– До дна, – тихо повторил Софрон. Он поднёс кубок к губам, и в несколько глотков наполнил своё нутро жгучей жидкостью.
…
В конце стола по-прежнему сидел Степан. Серебристый узор на плечах его синего халата поблёскивал на свету. Купец раздражённо смахнул с плеча пылинки. Он поставил пред собой руки и упёрся в кулаки подбородком, сердито нахмурив лицо. Он исподлобья глянул на Фёдора – тот поднял свою голову со стола. Поморгав глазами и потерев руками лицо, Фёдор зевнул и что-то буркнул. Потом снова лёг на стол, и заснул. Михаил хохотал и что-то говорил Софрону. Молодой купец сидел, едва живой. И качался. Чокнувшись с Михаилом и выпив вина, он поставил кубок и улёгся спиной на бревенчатую стену, тяжко вздыхая.
Вдруг к столу приблизились трое мужчин. Они подошли к Михаилу со спины. Один из них, средний, был постарше, лохматый, с курчавой бородкой, и с загнутым носом, в сиреневом кафтане. Двое по бокам от него были молодые, в дорогих нарядных одеждах. Остроносый положил Михаилу руку на плечо и проговорил хриплым голосом:
– Будь добр, подвинься, братец.
– Да не вопрос! – Михаил пересел чуть правее.
Все трое уселись на скамью.
– Здорово, Степан! Как ты? – прохрипел мужчина в сиреневом кафтане.
– Херово! – рассерженно крикнул купец, расставив широко руки и раскрыв глаза. – Меня сегодня вино не берёт! А это кто?
– Я Иван Смольянинов! – гордо воскликнул молодой человек в вишнёвом кафтане, севший ближе всего к Степану. – Я, и мой брат Роман – мы сыновья Никиты Смольянинова, московского дьяка, который, между прочим, в казённом приказе служит!
– Ого-го! – ответил Степан восторженно, нарочито насупив брови. – Как приятно…
– Мы к тебе не с пустыми руками! – заметил хриплый.
Иван достал из-за пояса большой завязанный мешок. Развязав, он вытащил из него тёмно-коричневый блестящий ящичек. И положил на стол пред собой. Он надавил на большую плашку, после чего крышка ящичка мигом взлетела вверх и он открылся.
– Аглицкие карты! – промолвил Иван, вынул из ящичка карту и показал Степану. На ней был причудливый цветастый человечек в золотой короне, со скипетром в руке. Иван положил её и начал доставать остальные. А после выгреб из ящичка горсть фишек. Остроносый мужчина, тем временем, собрал все карты в руку. Степан тотчас оживился:
– Так… Хорошо! Ну что ж, давайте – для начала, я ставлю рубль!
Хриплый засмеялся, тасуя карты:
– Хе-хе! Откуда у тя такие деньги? Ты ж гол, как сокол!
– Да какая к чёрту разница! Я тебе сказал, рубль!
– Ну хорошо! – хриплый улыбнулся.
Вдруг, Софрон открыл глаза и вперил взор в Степана. Поглазев на него немного, он неожиданно разразился речью:
– Ты… э-э… Степан! Ты ж продавал нам ковры и ткани заморские, да?! Почему ж ты перестал?
– Весь мой двор сгорел в пожаре! И люди мои все погибли, – мрачно ответил Степан со стеклянным взглядом, смотря перед собой. Рукой он выкладывал карты.
– Не просто сгорел, а подожгли его тебе! – вставил остроносый, – и ты сам знаешь, кто!
– Ты меня лучше не зли! – грозно крикнул купец, ударив своим тяжёлым кулаком по столу. – Я сказал, дом – сгорел!
– Ладно, ладно. Слыхал? – хриплый поднял со стола карту и поглядел на неё, задорно ухмыляясь. Он повертел карту. – Говорят, у каждого аглицкого немца – изо рта торчит какая-то херня! А оттудова – дым валит!
Сидевший в стороне Михаил неожиданно засмеялся:
– Я что-то такое слышал!
– Да уж! – смеялся, хрипя, остроносый. – На картах они такого не нарисуют! Эхе-хе! Из каждого младенца аглицкого, уже дымок сквозит. Черти они!
…
Софрон лежал на брёвнах стены, смотрел вверх. Ряды досок беспрестанно рябили в глазах. Огоньки стоящих на полках свечек безумно плясали, выписывая круговые узоры. С другой стороны стола были слышны звуки, сопровождаемые эхом. Кто-то говорил, смеясь: «Ха-ха… За тобою уже три рубля, Степан!». Всюду стоял гул – от музыки, от перемешавшихся криков и возгласов людей. И сильный звон. Софрон тихо повторял, чуть шевеля губами: «Ты сам знаешь, кто… Ты сам знаешь, кто… А кто ж мог двор Степана спалить-то?». Его внимание зацепилось за слова гусляра, которые тот распевал под звук своих гуслей, стенание гудка, трещотку деревянных ложек и барабанные удары:
«Гой еси-и-и ты, Алёша Попо-ович!
Хошь ли, я тебя огнё-ё-ём спалю!
Хошь ли, тебя копьё-ё-ём заколю!
Отвечал ему Алёшенька Попович млад:
Гой еси-и-и и ты, Тугарин Змеевич!
Бился ты со мною, о вели-и-ик заклад,
Биться, и дра-а-аться – один на один!»
Софрон резко выпучил глаза. Он отскочил от стены, поставил руки на стол и расставил их широко. Так, чтобы даже когда всё качается и пляшет, можно было удержаться, и не рухнуть. Вдруг, он неистово крикнул: «Я знаю!» и взмахнул рукой, что-то задев кулаком. Послышался лязг, и хохот сидящих за столом. Тут молодой купец начал вставать. Все вещи и лица – всё крутилось. Всё быстро неслось по какому-то безумному круговороту, устремляясь в пучину! Но наконец, он поднялся, держась ладонями за край стола. Правой рукой Софрон нащупал лежащий на боку металлический кубок. Он цепко схватил его, взял с собой, медленно вылез из-за стола и ступил в пустое пространство:
– Я убью его! – угрожающе кричал со скорченным лицом молодой купец, размахивая кубком. – Святую Русь освободить нужно! От змея нечестивого, от Тугарина, от ящера проклятого!
Потрясая оловянным оружием, Софрон сделал пару шагов вперёд. С двух сторон слышалась болтовня и смех. Он направлялся в другой конец кабака. Его сильно качало из стороны в сторону. Он разглядел вдали двух длиннобородых мужиков с гуслями. Они сидели на здоровенных бочонках. Гусли стояли у них на коленях. Рядом крутилась пара девушек в светлых платьях. А поодаль была высокая стойка. Из-за стойки гордо высилось туловище мужчины в роскошном алом кафтане с высокой соболиной шапкой на голове. Выпучив глаза, Софрон вопил:
– Вот он, Тугарин Змеевич! Целовальник проклятый! Иди сюда, – его правая рука опустилась на чьё-то плечо. Софрон облокотился на него. Раздался возглас: «Ты чё творишь?!». Внезапно кто-то толкнул его в грудь. Вдруг, всё пошло кругом. Один край дощатого пола загадочным образом начал подыматься вверх. И под конец, неспешно проплыв половину оборота, он легонько коснулся затылка Софрона.
…
Он увидал, что на дворе – ночь. Вокруг темно. Морозный, колючий ночной воздух резко обдал его лицо. Небо было ясное и звёздное. Кто-то вёл его, придерживая за руки, и приговаривая: «Тихо, тихо!». Они шли, по-видимому, возле кабака. Софрон обернулся и увидел, что дверь кабака была приоткрыта. Из щели исходило яркое свечение. Оттуда доносились шум, звон и весёлые голоса. Он повернул голову обратно. Впереди проскакала гнедая лошадка, на ней кто-то сидел. «Давай!» – вдруг крикнул ведущий его человек. А потом стало совсем темно.
…
Софрон медленно шёл по лесу, по широкой тропе. Под ногами скрипели сухие веточки и маленькие деревца. Был день. Только небо наглухо заволокло мрачными серыми тучами. Большие толстые ели и сосны вздымались так высоко, что неба почти не было видно. Отовсюду торчали разлапистые колючие ветви. Сплетаясь, они преграждали путь. Софрон аккуратно отгибал и отламывал ветки, которые лезли ему в лицо, и переступал поваленные стволы.
Позади него послышался какой-то шелест. Кто-то шёл сзади. Раздался женский голосок: «Пойди сюда!». Он оглянулся. Посреди тропинки его встретила невысокая женщина в плаще и капюшоне, закрывавшем почти всё её лицо. Она потихоньку приближалась к Софрону. Когда она подошла совсем близко, молодой купец разглядел, что под плащом на ней было дорогое платье с серебристыми узорами и жемчугом. Она сбросила капюшон, голова её была в шёлковом платке. Лицо было в морщинах, ей было лет сорок. Она спокойно посмотрела своими светло-голубыми глазами на Софрона. Чуть-чуть нахмурив брови, она спросила его:
– Ты убил моего сына?
Софрон помрачнел и отрицательно покачал головой. Ему хотелось сказать: «Нет… не я!». Но он только бормотал что-то невнятное.
– Так ты убил моего сына?! – она вся побледнела, словно не веря своим глазам. Её лицо скорчилось от боли. Надрывно вздыхая, женщина тут же стала кричать. – Ты убил моего сына!
Она зарыдала, и по щекам покатились слёзы.
Софрон в отчаянии мотал головой. Он так хотел сказать: «Я ни при чём!». Он подошёл ближе, хотел успокоить, потянул к ней свои ладони. Но женщина, разинув рот, словно пасть – истошно завопила! Софрон в ужасе убрал руки.
Где-то заслышался топот копыт, возгласы и лязг стали. Внезапно, из сердца женщины выскочил чёрный всадник на чёрном коне, машущий острой саблей над головой. Женщина заполыхала! Она обратилась в языки пламени. Сквозь пламя, вслед за быстроногим скакуном понеслись толпой маленькие чёрные люди, каждый тряс мелких клинком. Огонь расплывался по лесу – деревья зажглись разом. Повсюду стоял треск, валил жар. Всё вокруг загорелось.
Человечки несясь, нещадно рубили саблями налево и направо. Они кричали и хохотали. Рубили людей, рубили деревья. Стояли жуткие вопли и плач. Среди огня, на острых кольях дрожали нанизанные обуглившиеся куски тел – ноги и руки торчали в разные стороны. Вместо деревьев остались лишь обгоревшие чёрные стволы, заострённые кверху, как колья. Загорелись небеса. По всему пылающему пространству растянулась вереница тёмных людей с саблями. Они мчались вслед за удалым предводителем – чёрным всадником на коне.
Вдруг, весь огонь погас. Завыла вьюга. Всё вокруг укутала толстая непроходимая пелена. Снег нёсся в жутком вихре метели, сбивая Софрона с ног своим мощным напором. Но снежная мгла стала потихоньку рассеиваться. Белые хлопья уже сыпались как всегда, слегка наискось. Дул холодный ветер. Софрон посмотрел по сторонам: везде были льдины, занесённые снегом. Он сам стоял на бело-голубой льдине. Кругом вздымались горы льда, высились ледяные скалы. Он глянул под ноги. Потом посмотрел перед собой – и ужаснулся! Перед ним стоял здоровенный белый медведь, высотой в три сажени! Медведь грозно заревел, и замотал своей острой мордой. Он поднялся на огромные задние лапы, став в три раза выше человека. Он замахнулся своей когтистой лапой – она полетела Софрону прямо на голову!
…
Софрон раскрыл глаза. Он проснулся. Вскочил с голого деревянного ложа, и в ужасе посмотрел по сторонам. Он был в избе. Здесь было темно и тесно. Лишь через маленькое окошечко в верхнем углу стены проникал в избушку лунный свет, оставляя длинную яркую полосу на пыльном деревянном полу. Возле окошка, на полке, стоял образок с ликом Христа. С этой полки Христос сердито взирал на Софрона. Софрон упал на колени, и принялся старательно крестится, судорожно повторяя: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный…». Повторил три раза. Потом отчаянно воскликнул, прослезившись: «Господи, помилуй меня, грешного!». Затем встал, ещё раз перекрестился, смотря на образ, и поклонился ему. После чего бросился к небольшой дверце. Дверца слегка посвистывала. От неё тянул морозный воздух. Он схватился за ручку, дёрнул – и дверь отворилась. Молодой купец выскочил из избы.
Он попал на просторную пустую площадку. Было очень холодно, и очень тихо. Двора не было, возле избы торчали только какие-то остатки плетнёвого18 забора. Вокруг стояли большие и малые бревенчатые избы. Пространство освещалось луной и звёздами. Софрон схватился руками за голову: «Ох! Чёрт возьми, ну и дрянь! Сука, сглазил кто-то!» – прошептал он. Голова чуть-чуть побаливала. Он плюнул в сторону. И отдышался. Из-за холода, от его рта шёл пар. «Гнедая лошадка! Это ж моя – моя лошадка была!» – вспомнил с горечью Софрон. Он присел на землю, на небольшую кочку, покрытую снегом. Заледенелая корка хрустнула под ним. Он понурил голову.
Вдалеке были слышны какие-то звуки. Софрон сидел, хватаясь руками за голову и дёргая за волосы. «Что ж это такое? Что делать?!» – думал он в отчаянии. Он прислушался к отдалённым звукам. Как будто кто-то что-то говорил или напевал. Он встал с кочки, и медленно побрёл туда, откуда доносились звуки. Под сапогами хрустел замёрзший снежок. Он пошёл по широкой улице, между рядами теремов. Постепенно, звук становился всё сильнее и отчётливее. Кто-то пел. Молодой купец остановился. Он свернул направо и пошёл по другой улице. Наконец, он увидал знакомую избу с приоткрытой дверью. Кабак!
К нему навстречу шли, обнявшись, двое пьяных мужчин. Они орали песню:
– Есть те-е-рем, в Новгороде, о-о!
– Зовётся – со-о-олнца восход!
– Он многих молодцев… сгубил! И я – оди-ин из них!
Софрон обошёл их и нырнул в кабак. Здесь по-прежнему было светло и тепло. Но народу было сильно меньше. Он направился в дальний угол кабака. Туда, где прежде сидели товарищи.
За длинным столом сидели носатый мужчина, и двое братьев в светло-зелёном и вишнёвом кафтанах, слева и справа от него. В конце стола сидел Степан. На столе были разложены карты и фишки. Роман обхватил голову руками. Выражение лиц других двоих было тягостное. Иван подавленно глядел в стол, лишь иногда поднимая взор. Остроносый нервно дёргал глазом, и злобно посматривал на Степана.
– Мда. Ну давай, показывай, – прохрипел он.
Тут подошёл Софрон.
– О! Кого я вижу! – весело воскликнул Степан. – Садись к нам!
– Скажи наперво, где моя лошадь? И где мои вещи другие?! – возбуждённо произнёс молодой купец.
– Да всё с ними в порядке! – ответил купец. – Садись!
Софрон не стал спорить, и присел на лавку у стены, слева от Степана. Тот перевернул две карты, лежавшие перед ним. И с жаром воскликнул, глядя в лицо остроносому: «Два короля!». Иван обречённо покачал головой. Хриплый что-то невнятно пробормотал. Наконец, он убрал руку со стола, и вынул из-за пояса мешочек. Он бросил его на стол, перед Степаном. Внутри мешочка гремели монеты.
– Рыжий диавол, – заключил хриплый, – обокрал, злодей.
Степан улыбался. Потом промолвил, смотря на Ивана: