– Чем будете платить?
– Нечем, – отвечал тот.
– Как это, нечем?! На чём вы сюда добрались?!
– Забирай! – неожиданно произнёс издалека Роман, подняв голову. – Но больше ничего не бери! Оставь в покое, ради Бога!
– Да пожалуйста! – дружелюбно воскликнул Степан. – Мне и этого добра на сегодня хватит!
Он подвязал мешочек с деньгами к поясу, и сказал: «Пойдём, Софрон!». Молодой купец дивился случившемуся. Степан встал из-за стола, и они пошли вместе.
– Всю ночь играл! – весело рассказывал Степан, – поначалу было худо. А потом как заладилось! – он весело похлопал Софрона по плечу. – А ты? А ты вылез тогда из-за стола зачем-то!
– Ох, что-то припоминаю…
– Пошёл куда-то, и упал! Ха-ха! Миша тебя увёл отсюда.
– А кто ж на моей лошадке ускакал? – взволнованно спрашивал Софрон.
– Фёдор! У него она. Да всё в порядке, отдаст он её тебе!
Они подошли к задней двери кабака. Отворив её, вышли на мороз. Всё ещё стояла ночь, но звёздное небо уже немного посветлело. Справа от них раздалось громкое лошадиное ржание. Здесь, у выхода, стояло два здоровых коня: один чёрный, а другой – серый в яблоках. Они были привязаны к толстому столбу. Степан подошёл к нему и отвязал их. Он тотчас же вскочил на вороного коня, и крикнул Софрону: «Полезай на серого! Дарю!». Софрон в изумлении раскрыл глаза, стоя на месте, и не решаясь что-либо сделать. Но потом опомнился, и подошёл к коню. Поместил сапог в стремя. И, поднатужившись, забрался в седло. «Погнали!» – крикнул Степан, хлестнув поводьями по чёрной спине лошади. Она понеслась во всю прыть.
Они летели по посаду. По большой и широкой улице. Острые крыши теремов мелькали по сторонам. В некоторых окошках горели огоньки. Под тяжёлыми копытами коней вдребезги разбивались замёрзшие лужи. По дороге брёл какой-то мужик с деревянным ведром. Заслышав конский топот, он с воплем бросился в сторону, роняя ведро. Хоромы да избёнки всё мелькали и мелькали. Вдруг Степан крикнул: «Свернём налево! Я знаю одно место». Наездники резко свернули влево, попав на другую улицу. И понеслись дальше.
Дворы попадались всё реже. Изб становилось всё меньше. Копыта коней пробивали толстую заледенелую корку смёрзшегося снега. Впереди показался холм, покрытый снегом, почти лысый. Только по бокам его торчала парочка деревцев. Вслед за вороным конём Степана, Софрон с лошадью взлетели по пологому склону на вершину холма. Степан резко остановил коня. Софрон следом затормозил и своего. Загнанные лошади устало сопели и фырчали. «Тише, тише!» – Степан погладил своего коня по голове. Они медленно провели коней к другому краю холма. Софрон остановился справа от Степана.
Пред их взором, вдали, раскинулась широкая Волга. Она была вся белая, лишь кое-где виднелись сероватые проталины. За нею – леса и пажити. Скучившиеся длинные берёзы хмурым одеялом закрывали половину другого берега реки, перемежаясь с темноверхими рыжеватыми сосенками. В стороне открывались просторы, ещё не освободившиеся от снежного покрывала. Везде белым-бело, но кое-где чернели крошечные зданьица деревень и заимок.
Небосвод просветлел. По всей его синеватой глади сверкали звёзды. А с нижнего края разгоралась заря. Здесь небо окрасилось в оранжево-золотистый цвет. Софрон дышал глубоко, наполняя грудь морозным воздухом, и клубами выдыхая пар. А слева вороной конь Степана, разбрасывая снег, перебирал копытами. Лёгкий синий халат купца сверкал рисунками серебряного узора. «Как же холодно!» – подумал Софрон, потирая застывшее лицо.
Он посмотрел вправо. Там, вдалеке, на пригорке, высилась крепость. Рубленый город! С мощной стеной из брёвен. По всей её длине проходил ряд бревенчатых башен разной высоты, больших и малых, с заострёнными верхушками. За стеной вздымался красивый белокаменный храм, украшенный зеленоватой росписью. В свете едва взошедшего солнца, огромные и толстобокие золотые купола блестели и искрились.
– Какая красота! – говорил Софрон, смотря на крепость и на купола. А затем на другой берег Волги – на леса, на белёсые поля, на пустоши19.
– Да, чудесно! – отвечал Степан, – но уж очень холодно!
Постояв так ещё какое-то время, они медленно развернули коней в обратную сторону. Пред их взором открылся вид на Ярославль. Сотни теремов и избушек лежали как на ладони – стояли порознь, как будто сторонясь друг друга. Из их крыш торчали сказочные резные фигуры. По всему посаду было зажжено множество крохотных огоньков. Но их становилось всё меньше. Повсюду тянулись тоненькие столбики дыма. Наконец, на горизонте выглянуло яркое золотистое солнышко! Степан и Софрон прищурились от его света. Кони под их сёдлами заворчали, и замотали головами.
– Хотел тебя спросить, – учтиво произнёс Софрон. – Для чего едешь в Архангельск?
– Товарища желаю проведать, купца одного, – отвечал Степан. – Давно его знаю. Давно не виделись!
Снизу, со стороны посада, отдалённо зазвучал колокол. Было видно, как там, внизу, появлялись люди – и потихоньку заполоняли улицы. «Но-о!» – крикнул Степан нетерпеливо и ткнул коня в бок. Конь рванул. Вместе с Софроном они полетели вниз по склону – в посад.
[1] Нарты – сани, запряжённые оленями или собаками
[2] Малица – верхняя одежда из оленьих шкур мехом внутрь с капюшоном
[3] Зернь – игра в кости
[4] Толмач – переводчик
[5] Охабень – русская распашная верхняя одежда с откидными рукавами
[6] Ферязь – парадная верхняя одежда без пояса и воротника
[7] Хоромы – просторный деревянный дом
[8] Клеть – постройка для хранения имущества, кладовая
[9] Тафта, как и парча – дорогая шёлковая ткань
[10] Постав – кусок сукна фиксированного размера
[11] Гость – это купец
[12] Полавочник – покрывало для лавки
[13] Ворвань – жир морских млекопитающих, белого медведя или рыб
[14] Палаты – каменное здание со сводами
[15] Немцы – иностранцы из Западной и Северной Европы (англичане, голландцы и др.)
[16] Братина – вид посуды, большая вытянутая ёмкость для еды или напитков
[17] Целовальник – должностное лицо, ведавшее поступлением в казну денежных доходов
[18] Плетень – ограда из прутьев и веток
[19] Пустошь – запустевшая, заброшенная территория
Глава 2. К устью Двины.
В вытянутой комнате, за письменным столом, сидел молодой парень, в лёгкой белой рубахе. Склонившись над пустой бумажной книжицей, он выписывал на её листах буковку за буковкой, иногда макая перо в чернильницу и поправляя золотистые космы, падавшие на лицо. И поглядывая, время от времени, в книгу побольше, что лежала вблизи и была открыта. По правую руку от него высокое узорчатое оконце испускало яркий свет, лучи весеннего солнца падали прямо на стол. На столе стояло ещё несколько стопок всяких книг, обёрнутых кожей, цвета и тёмного, и светлого, с железными заклёпками и застёжками. Молодой писец терпеливо наносил чернила на чистую страницу:
«…К Тебе привержен есмь от ложесн,
от чрева матери моея Бог мой еси ты.
Да не отступиши от мене, яко скорбь близ,
яко несть помогаяй ми.
Обыдоша мя тельцы мнози,
юнцы тучнии одержаша мя.
Отверзоша на мя уста своя,
яко лев восхищаяй и рыкаяй».
Вновь обмакнув перо, он коснулся им бумаги, и, скрипя, продолжил выводить:
«…Яко вода излияхся,
и разсыпашася вся кости моя,
бысть сердце мое яко воск,
таяй посреде чрева моего.
Изсше яко ск…»
Он вдруг запнулся. И тяжело вздохнув, раздражённо убрал перо в чернильницу. Чуть приподнявшись грудью от стола, он угрюмо посмотрел в окно. С улицы слегка доносился шелест копыт и чьи-то малопонятные разговоры. Светлое и румяное лицо молодца стало ещё светлее, он прищурил свои голубые очи. А после снова обратил взор к столу. Закрыв глаза, он поднял вверх ладони и положил туда свою голову. Видно, опять пришла на ум недобрая мысль…
…В ту пору была зима. Иван стоял в тёплом кафтане, отороченном мехом, на заснеженном берегу Волги, на просторной речной пристани. Только едва слышимое карканье вороньей стаи в небе разбавляло холодную серую тишину этого дня. Слева, вдали, лежали лодки, припорошенные снегом. Там же стояла маленькая избушка. С правой стороны высились какие-то хоромы, где пофыркивал привязанный белый конь. Вдалеке, на льду реки, было двое рыбаков в шубах, которые возились возле проруби и бросали туда невод. Иван глядел на другой берег, на ряды стройных, вытянувшихся к серому небу берёз и сосен. Среди них кое-где виднелись пустые прорехи со стоявшими там избёнками и клетями.
«Ваня!» – послышался сзади голос. Он обернулся. К нему слегка неуклюже шла девушка в шубе, вишнёвого цвета с серебристым узором. На ней была вишнёвая шапка на меху, из-под шапки на плечи спускались чёрные волнистые пряди волос, а на виски падали две жемчужные подвески. Иван пошёл ей навстречу. Взял за плечи и слегка притянув к себе, поцеловал её. Они молча смотрели друг другу в глаза, пока он не сказал:
– Боже мой, как я тебя давно не видел! Почему же ты тогда уехала?
– Батюшка велел отъезжать, дела у нас объявились срочные. Прости, – вежливо ответила она, опустив глаза.
Помолчав, он чуть смущённо промолвил: «Пойдём, что ли, вон туда…» и показал рукой в сторону выложенных вдалеке лодок. Она ответила: «Пойдём». Они медленно зашагали по неглубокому снегу вдоль берега широкой и заледенелой Волги. Иван смотрел на свою спутницу. Её взгляд был опущен. Он спросил:
– Как твои дела? Помнишь, ты хотела написать продолжение моего письма? – улыбнулся Иван. – Да чтобы краше, чем у меня!
– Помню…
…Иван медленно поднял голову. Что-то заставляло его сердце колотиться очень сильно. Он просидел ещё немного, нахмурившись и согнувшись над книгами. Потом взял перо из чернильницы, смахнул упавшие на лицо волосы и продолжил писать, и уже подошёл к концу:
«…Яко Господне есть царствие,
и Той обладает языки.
Ядоша и поклонишася вси тучнии земли,
пред Ним припадут вси низхдвовщ»
Иван запнулся. Взволнованно буркнул: «Твою мать, что ж такое… прости, Господи». И постарался, насколько это возможно, сделать свою описку неприглядной:
«…пред Ним припадут вси низходящии в землю,
и душа моя Тому живет.
И семя мое поработает Ему,
возвестит Господеви род грядущий.
И возвестят правду Его
людем рождшымся, яже сотвори Господь».
На этой фразе молодой писец поставил точку и окончил своё занятие. Он взял стоявшую подле рукописи маленькую железную песочницу и хорошенько посыпал обе страницы. Отряхнув песок, он захлопнул свою книгу. Затем аккуратно закрыл другую, большую книгу, с которой переписывал псалом. Вытянувши спину и расправив плечи, Иван три раза перекрестился и поблагодарил Бога за милость, которой тот осенил его работу. Потом встал, взял со стола книжицу и пошёл с нею из писчей комнаты.
Полностью застегнув вытянувшиеся в ряд до самого воротника пуговицы своего коричневого кафтана, Иван взял с лавки завязанный мешок. Он отворил дверь и вышел из сеней на крыльцо. Жмурясь от солнца, спустился по лесенке вниз и пошёл к конюшне.
Зайдя в конюшню, подошёл к уже опоясанному сбруей большому белому коню, смиренно склонившему голову и тихонько посапывавшему. Иван привязал мешок к седлу, а потом погладил коня возле гривы, сказав с улыбкой: «Ну что, поедем с тобой, Лукьян, в Спасский?». Лукьян бодро фыркнул в ответ и покачал мордой. Молодец поставил ногу в стремя, взобрался на коня, ткнул его слегка в бок сапогом и конь направился к выходу на двор. Оказавшись во дворе, седок направил своего коня в сторону открытых ворот, и тот потопал копытами по вязкой грязи и ещё не стаявшему снегу на улицу.
…
Конь шёл неспеша. Иван, сидящий верхом, потихоньку продвигался по длинной посадской улице, поглядывая по сторонам, чтобы ни на кого не натолкнуться. Улица была многолюдной. Люди шумели. По сторонам вздымались хоромы, стояли клети. Шли ряды заборов, ограждающих дворы от злоключений внешнего мира. Тот день был неделей – был праздник, и народ гулял. Иван, тем временем, уже приблизился к месту, где улица слегка сворачивала. Тут пошла деревянная мостовая. Конь, постукивая подковами, побрёл далее по плотно уложенным доскам. Слева из-за переулка появилось трое стрельцов в блёклых зеленоватых кафтанах. Они шли один за другим, рядком, каждый держал по увесистому бердышу с заострённым лезвием. Иван потянул на себя поводья и остановил коня. Стрельцы прошли перед его мордой, а потом скрылись за домом на правой стороне улицы. Молодец двинулся дальше.
Как и днём ранее, светило солнышко, но уже было облачно. Ночью подморозило. Снег ещё лежал по краям крыш, временами игриво сверкая, когда яркое солнце выходило из-за туч. Когда же оно пряталось за ними, то улица сразу выцветала и темнела, и дующий прямо в лицо ледяной ветер пробирал до костей. Вдруг сзади заслышался гул. По деревянному настилу тяжело стучало множество пар копыт, гремели колёса. Иван отвёл коня чуть в сторону. Люди также разошлись ближе к краям улицы. Слева от него проехала пара запряжённых лошадей, они тянули, одну за другой, две высокие колымаги20, дорогие и лощёные. Вереница обошла молодца, и ушла вперёд. Впереди дощатая мостовая заканчивалась. Заканчивался и ряд теремов по левую руку. А за ними уже была большая торговая площадь.
На площади собралась толпа народу, чтобы посмотреть на скоморошьи игрища. На глазах людей полтора десятка глумотворцев в больших чудаковатых масках, мужчины и женщины, плясали и резвились, и носились друг за другом. Догонявший лихо хватал настигнутую за грудь, за плечи и за руки. В этот момент толпа разбивалась мощным хохотом, начинались выкрики. Кто-то пытался бросить в скоморохов камень. Вместе с шумом голосов, игрища сопровождал звон гуслей, трель дудок и протяжный вой гудка. Проходя на коне мимо площади и поглядев на толпу и выступающих, Иван скорчил лицо, презренно покачал головой и вымолвил про себя: «Беснуются, окаянные!». Он хлестнул коня поводьями. Тот ускорил шаг и наконец перейдя на рысь, понёсся вперёд, оставляя торжище с его забавами позади.
…
Вдалеке показалась выбеленная каменная крепость Спасского монастыря. Отдельные участки монастырской крепостной стены, крытые тёсом, соединяли собой угловатые башенки с высокими шатровыми верхушками. Из-за стены выглядывали тёмные купола церквей. Иван нёсся быстро, по большой широкой дороге, конь взбивал копытами грязь и расплёскивал воду в лужах. Приближаясь к крепости, он заметил впереди себя знакомый поезд: одна за другой блестящие повозки и двойку лошадей, придерживаемых возничим. Сбавил темп и неторопливо последовал за второй, крайней колымагой.
…
Впереди вздымалась крупная проезжая башня, с двух сторон обрамлённая белокаменными пряслами крепостной стены. В основании башни были ворота, отворённые настежь. Широкая дорога, немного изгибаясь, вела туда.
Иван очутился внутри крепости. Лукьян остался в монастырской конюшне. Молодец зашагал в сторону величавого белокаменного храма. По сторонам стояли церкви, часовни и разные зданьица. Впереди остановились две колымаги. Дверь переднего возка открылась. Оттуда высунулся пригнувшийся мужчина в длиннющей меховой шапке, на нём была сверкающая на солнышке узорчатая шуба, обитая мехом. Неспешно разгибаясь, взяв в руку небольшой посох, он важно ступил на землю и вылез из повозки. Следом отворилась дверца второй колымаги. За сановитым господином из обеих возков выходили его спутники в дорогих цветастых одеждах.
Иван обошёл колымаги, стоявшие у входа в храм. Дальше тянулся придел с белыми стенами. В конце был выступ, отходивший влево. К нему Иван и шёл. По пути встречались шедшие навстречу иноки в чёрных ризах: кто брёл в одиночку, а кто группкой в два-три человека, переговариваясь между собой.
…
Он медленно шагал с мешком в руках по узкому и длинному коридору, тихо постукивая подошвами сапог по каменному полу. Коридор был белоснежный и светлый. Свет изливался из крохотных окон, ютившихся в глубоких причудливых выемках по бокам. Наконец, свернув направо и пройдя ещё немного, молодец остановился у двери, и постучал. Он медленно приоткрыл её, и зашёл в небольшую келью.
Пред взором Ивана, в центре комнатки, сидел за столом здоровый широкоплечий старец с круглым лицом, в чёрной иноческой шапке и чёрной рясе, с бородой и золотым крестом на груди. На столе беспорядочно лежали бумаги и грамоты. Старец, нахмурившись и что-то бормоча, проворно скрежетал пером по длиннющему вытянутому свитку, один конец придерживая левой рукой. С левой стороны кельи, по правую руку от пишущего, было высокое окно. За спиной монаха на белокаменной полке громоздились стопки книг. А в правом углу, на другой полке, чуть выше, стояли иконы. Перед ними мерно колыхался огонёк уже дотлевавшей маленькой свечки.
Иван перекрестился и поклонился образам.
– Здравствуй, отче! – приложив правую руку к груди, он поклонился старцу.
– Здравствуй, Ваня, – ответил могучим и низким голосом игумен. Вдруг остановив перо, он что-то сердито хмыкнул. Потом резко продолжил писать и в конце совершил напористый росчерк. Убрав перо в чернильницу, он аккуратно свернул грамоту и отложил её в сторону. Старец поднял своё широкое и толстое лицо с круглым носом, и сказал. – Садись. Что тебе нужно?
– Как и обещал, – Иван присел за стол, напротив игумена, и стал развязывать свой мешок, доставая оттуда книжицу, – сделал давеча небольшой сборник. Святых отцов словеса кой-какие переписал, которые счёл самыми важными и подходящими. Здесь же их жития и несколько псалмов, – молодец отдал её старцу в руки.
Тот положил и раскрыл книгу, и стал внимательно листать:
– Хм… Как ладно все буквы стоят, красиво как написано! Кто это тебя научил? – одобрительно воскликнул игумен, улыбнувшись.
– Близкий человек один.
– Ну и ну! Я отдам твой сборник Варламу. Он проверит, нет ли каких ошибок значимых, которые бы правду искажали. Но, как бы то ни было, нынче люди грамотные да благоразумные – вовсе поперевелись! – громогласно молвил старец и серьёзно взглянул на Ивана. – Таких, как ты, кто бы писал с усердием что-то разумное, ради чтения христианам, чтения душеполезного – таких с великим трудом отыскать случается! Бог тебя мудростью книжной наделил, Иван. Думается мне – как Иоанна Златоустого, как Иоанна Лествичника. Подобною мудростью, – нахмурившись, покачал головой игумен.
– Благодарю тебя, отче, за эти слова! Не таков же я, правда, как они. Грешен премного, и, к тому же, мирской я человек, – Иван сокрушённо вздохнул. – Но для того есть у меня к тебе, отче, просьба.
– Говори.
– Постричься желаю в иноки. Не решился ещё, да обдумываю.
– Ежели хочешь, то нужно. Только готов ли оставить навек все здешние мысли? Отринуть страсти душевные? Может грех тебя точит? Уныние, али помыслы блудивые. Хм?
…
Поднявшись по ступенькам паперти, перекрестившись и поклонившись, молодец прикоснулся к толстой створке высоких дверей церкви. Он осторожно потянул рукой дверь. С тяжёлым скрипом она поддалась. Иван с волнением шагнул вперёд, и оказался в храме.
Пройдя притвор, он попал в главный зал. Здешнюю темноту рассекали лучи, струившиеся из тонких прорезей высоко над головой. Там, под объёмными сводами, пылали десятки свечей в паникадилах. Своды держали несколько колонн. Внизу везде стояли свечи. Зал, колонны, и своды – всё было расписано бесконечным числом фигур святых, плывущих по жёлто-золотому океану вселенной.
Шаги отзывались эхом. Издали, от алтаря, тихо, но в то же время звучно и степенно лилась хоровая музыка – томное многоголосое пение. Поодаль стоявшие у столика с иконами спутники знатного господина, наклонив голову, бесшумно шептали каждый свою молитву и крестились. Иван медленно ступал вперёд. Он вдруг вздохнул и нахмурился, опустив взгляд, остановившись и обдумывая в своей голове то, что сказал ему игумен…
– Для противления козням и прелестям дьявольским крепость духа нужна! – грозно воскликнул сидевший пред Иваном круглолицый старец, упорно смотревший ему в глаза. – Тому примером Иоанн Предтеча. В пустыне всю жизнь прожил до тридцати лет! Носил едино вельбужье рубище, а питался тем, что пустыня родит. И ты – молитвою и верой, и старанием, и трудом великим – так только и сможешь из грешных мыслей вырваться!
Игумен глянул в сторону и помолчал. Но посмотрев опять на собеседника промолвил громогласно:
– А когда он к тому стал готов, тогда и Господь позвал его! Позвал, чтобы проповедовать людям, и чтобы учить их о пришествии к ним Сына Своего. Вот, как можно к Богу приблизиться, сделаться готовым голос Его услышать. Но только великими трудами, только усмирением плоти и возможно! А о праздности, и об унынии, – игумен поднял вверх палец, – сказано, что уже и секира при корени древа лежит: всяко древо, не творящее плода добра – посекается, да во огнь вметается!
Он задумался, затем воскликнул:
– Я знаю, что тебе для ума и души будет полезно! – повернулся к выступу со стопками книг за его спиной, и взял оттуда одну. – Почитай эту «Хронику греческого царства». О том, как цари Константина града с погаными боролись. Долго то продолжалось. Но Господь их предал в руки нечестивых агарян. А под конец и пред ордами турскими устоять не дал, то им за грешную их жизнь сделалось, – игумен тяжко вздохнул. – Подумай над этим…
…Иван подошёл к стене. Рядом на высоком подсвечнике мерцали огоньки, освещая и бросая на неё тени. Стена была искусно расписана. Строгой и грубоватой выглядела фигура святого – на золотистом фоне был изображён худой смуглый мужчина, с курчавой бородкой и в чёрном рубище. Позади и возле него вздымались рыжевато-песчаные скалы. У ног, в золотой чаше, лежала его же отрубленная, косматая голова, с опущенными веками. При ней был нимб. По другую сторону от ступней торчали два деревца. Возле них приставили секиру.
Иван упал на колени, сложив ладони:
– Крестителю Христов, – взволнованно начал он, – молися ко Владыце за мене, недостойного, унылого, немощного и печального, во многие беды впадшего, утруждённого бурными помыслы ума моего! Аз бо есмь вертеп злых дел, отнюдь не имеяй конца греховному обычаю, пригвожден бо есть ум мой земным вещем…
…В левой руке святой держал свиток. Там была надпись: «се, Агнец Божий, вземляй грехи мира: Сей есть, о Немже аз рех». Правая рука была воздета кверху и вправо. Туда же он обратил и свой кроткий взгляд. Оттуда, сверху, из тёмного лоскута таинственной мглы небес, к пророку была простёрта длань Господа со сложенными пальцами…
– Что сотворю, не вем, и к кому прибегну, да спасена будет душа моя, токмо к тебе, святый Иоанне! – дрожащим голом и со слезами молился Иван. – Ты сподобился еси коснутися верху Царя Христа, вземлющего грехи мира, Агнца Божия! Егоже моли за грешную мою душу…
…Над макушкой Иоанна Предтечи простирались вверх одна за другой новые росписи – иные события, иные фигуры святых. Здесь, наверху, в вертикальной прорези было окно. Поодаль, чуть качаясь, висела люстра со свечами. Ещё выше, над святыми, парили ангелы с белоснежными крылами, покрывавшие своей цепью верхушку всего зала. В центре огромный свод глубоко вдавался в потолок. Там, на вечном престоле, пребывал белобородый старец в светлом одеянии с приподнятой правой рукой, издалека взирая на крохотных людей внизу. На коленях у отца сидел отрок в каштановом хитоне. Над головой мальчика пархал белый голубь…
– …обнови душу мою покаянием, яко вторым крещением, понеже обоего начальник еси, крещением омываяй грех, покаяние же проповедуяй во очищение когождо дел скверных. Очисти убо мя, грехми осквернённого, и понуди внити, аможе ничто же скверно входит, в Царствие Небесное, аминь!
…
Над крышей храма возвышалось пять чёрных куполов с золотыми крестами. Четыре по краям здания, а из середины – один высокий и крупный.
По голубому небу быстро плыли облака. Кресты поблёскивали в лучах солнца. На самом большом, центральном кресте уселась синичка. Ветер порывами трепал её, пытаясь сбросить вниз. Птичка нервно прыгала по золотистой жерди и всё взмахивала крылышками. Наконец, вспорхнула и полетела.
Внизу раскинулось всё монастырское подворье, окаймлённое каменной полоской крепостной стены. Храм, придел, церквушки и часовенки, одиноко торчащие деревца и крохотные избушки потихоньку двигались, уходя из виду. Из зданьица конюшни, где-то там внизу, выскочила маленькая фигурка – кажется, всадник на белом коне. Она быстро полетела к воротам стены, выплыла за ворота и унеслась прочь.
…
Иван, сидя на коне, глядел по сторонам. Прямые золотистые волосы, спускаясь с макушки, покрывали его уши и затылок. На молодом румяном лице слегка только виднелась белёсая щетина. Если выглядывало солнышко, он прищуривался. Он присмотрелся. Впереди, между людьми шла серая лошадь в яблоках. На ней сидел его друг Софрон.
Друзья слезли с коней, и радостно обнялись. Иван поведал о том, что был в монастыре. Софрон, в свою очередь, предложил другу присоединиться к нему в походе на север.
…
Шли на лошадях в сторону реки. Домов вокруг было мало. Среди серо-коричневой округи белел снежок, торчали деревья.
– …из Вологды видный человек, приехал к нам недавно, и знаешь, чего хочет?
– Чего?
– В Архангельск ехать, к морю студёному! Меня с собою берёт! И ещё двоих. А я – тебе предлагаю – езжай с нами! Завтра уже отправляемся.
– Ничего себе! Насколько мне известно, дорога туда далёкая. Сначала к Вологде, потом по многим рекам. А там такие леса дремучие есть, где ни одной души христианской, только зверь лютый! И чрез те леса добираться до самой летней поры придётся. Опасно…
– Это правда. Зато выгода большая. Оттудова наши купцы со всяким дивным добром возвращаются. Добро это привозят немцы на огромных кораблях из далёких стран! Я ж знаю – ты хотел в далёкие края поехать, ты сам мне говорил. Как Афанасий Никитин в Индийское царство!
– Ну, – вздохнул Иван. Он перекрестился. – Да уж… Какая затея! Уговорил. Поеду с тобой.
Путники придержали своих коней. Те потихоньку спустились по склону. Дальше пошли по низине. Небо укутали серые угрюмые облака.
– Голова чуток болит, – жаловался Софрон, – вчера такое было!
– И что же было? – улыбнулся Иван.
– В кабаке сидели всю ночь с товарищами…
– Погляди-ка вон туда! – Иван протянул руку и показал. – Кажись, усадьба чья-то была. Знатного, видать, человека – большая!
Вдали, у берега Волги, на заснеженном пустыре чернели куски обгоревших бревенчатых стен, вздымаясь между берёзками. Сожжённые почерневшие брёвна напоминали стоявшие когда-то ряды хором – широкое роскошное подворье, обнесённое оградой. То что, осталось от былой усадьбы, навевало мрачные чувства.
– Всё в Божьей власти, – грустно промолвил Иван. – Сколько ни копи богатств, как ни поднимайся высоко среди людей в здешнем мире – однажды гром нагрянет. Если хоть и смерть не придёт – то огонь все богатства земные разрушит… А когда тому быть – никому не ведомо. И как не старайся, этого не упредишь.
– Пойдём посмотрим, – сказал Софрон, остановившись. Он пристально вглядывался в тёмные развалины. Его друг также остановился, конь Лукьян стал подле серого в яблоках.
– Зачем? Раз голова болит, поехали домой.
– Не хочешь, как хочешь. Подожди меня тогда.
Молодой купец слез с лошади. Он побрёл по хлипкому снежку вперёд, в сторону реки.
Шагнув в пространство меж обломков стены, туда, где раньше была дверь, он осторожно ступил ногой на припорошенный снегом деревянный пол. Пол заскрипел. Вверху над головой белел небосвод. Изба была очень просторной. Укрытые тонкой снежной пеленой, торчали отовсюду валявшиеся обугленные брёвна и доски. Под сапогом Софрона хрустнули кусочки оконной слюды. Он аккуратно перешагнул горку деревяшек и подошёл к узкому пролому между двумя кусками здания. Вступив в небольшой сугроб, молодец встал в проёме и вальяжно опёрся руками о торчавшие по бокам брёвна. Перед ним раскинулась серовато-белёсая гладь реки. На другом берегу высился плотной стеной непроходимый сосновый лес.
Софрон вдохнул полной грудью холодный воздух. Умиротворённо улыбаясь, он глядел на другой берег. Пошёл снег. Посыпался наискось. Дул сильный, порывистый ветер. Молодой купец потёр ладонью нос и щёки. «Если это Степановы хоромы, жаль его. Погорело всё, и без гроша остался» – думал он, выдыхая пар.
Софрон отодвинул сапогом груду осколков вместе со снегом, и неторопливо зашагал по дощатому настилу в дальний угол избы, к пустой дверной выемке. Заглянув в этот проём и покрутив головой, он увидал вокруг лишь пару кусков здания. «Ничего любопытного» – подумал купеческий сын. Он развернулся и пошёл к выходу, откуда заходил в избу.
Он остановился. На широком заснеженном полу, по центру, была крошечная кучка снега. Софрон подошёл к ней ближе. Возле неё шло параллельно несколько тонких полосочек. Он поднёс сапог, чтобы смахнуть снег, вместе с горкой. Сапог ударился о выступ. Софрон присмотрелся, нахмурив брови, и нагнулся.
Присев на корточки, он вымел ладонью снежок вокруг выступа. «Железная ручка!» – заметил молодец. Ручка торчала из неплотно соединённых досок, между которыми были длинные узкие прорехи. Он дёрнул за ручку. Доски, скрипя, тяжко громыхнули под его ногами. Софрон встал, и отошёл в сторону. Взявшись за ручку в другой раз, он медленно поднял вверх огромную прямоугольную крышку. Открылся ход в погреб. Молодой купец взволнованно пригнулся к отворившейся яме.
В просторном сыром погребе стояла кромешная темнота. Посредине – столб света. Свет ласково изливался сверху вниз. Наверху зияла ослепительно белая прямоугольная дыра. На белом фоне всплыла бородатая физиономия. Оттуда вниз шла раскосая и ветхая вертикальная лесенка. Лицо молодца на миг скрылось за краем сияющего прямоугольника. Затем, на тонкую плашку лесенки тотчас опустилась подошва тяжёлого сафьянового сапога.
Софрон спустился по лестнице вниз. Под ногами скрипнул лежавший у её основания снежок. Молодой купец стоял на каменном полу, находясь внутри светлого пятна. А вокруг был мрак. Он принюхался. В подвальном воздухе витал какой-то сладкий, даже терпкий запах… «Эй!» – крикнул он. В ответ не прозвучало ничего. Софрон осмотрелся.
У лесенки стояли две высокие толстые бочки. Молодец коснулся крышки одной из бочек. Поводил по ней рукой. Двумя пальцами снял полоску пыли. Постучал по ней кулаком, звук был глухой и тихий. «Полная?» – удивился Софрон.
В стороне он увидал третью бочку. Та стояла на краю светлого пятна, освещённая лишь частью. Сверху на ней лежало что-то желтовато-белое. Софрон с любопытством подошёл к ней. Он ощупал укрытый тьмой странный предмет. Пальцы натыкались на лежащие одну возле другой толстые продолговатые трубочки. «Кости?!» – подумал он. Косточки сходились в одну. Софрон с тревогой наклонился, чтобы взглянуть, что находится за бочками.
От третьей бочки вниз шла белая полоска. Длинная белая кость. А снизу на Софрона смотрел большой, белый череп. С большими чёрными глазницами, и раскрытой челюстью. «Что ж это?!» – подумал молодец, и быстро поднял голову. Но всё же осторожно подвинул костяную руку ближе к свету. И заметил, что на желтоватом пальце у мертвеца что-то сверкнуло. Серебряное колечко. Он снял перстень и, повернувшись к свету, стал его разглядывать.