Трилогия пути

7

К вечеру они обошли ещё один экипаж и остановились на красном кресте. Белов рассчитал всё с точностью, которой теперь сам удивлённо радовался. Другим нужно было тратить дневное время на обнос, а они сделали это в сумерках, не торопясь, пока закипало в котелке. Спускать лодку пришлось по крутой осыпающейся даже не тропинке, а сланцевой пролежни в траве. Потом они поднялись к костру.

Стоянка располагалась на обрыве, под сенью пихт, плотным шатром переплётших ветви. Невидимая сквозь них, внизу луна осколками прыгала по каменным ступеням. Когда больше потемнело, она стала казаться, прищуривая глаз и слух, пляшущим языком чудовища, заключённого в бездне и воющего одним вечным дыханием. Этот рёв был так силён, что спалось беспокойно, и река мчалась прямо сквозь сердце. Эффект дополнял шихан, возвышавшийся на самой кромке берега над лесом, а вниз надломленный, будто драконий хребет. Поутру Зуев взобрался на его верхушку. Отсюда порог казался игрушечным, скорость реки чувствовалась только цветом. Зуев поводил на ниточке воображения кораблик каменными коридорами, втиснул в какую-то щель и побежал взглядом вниз по течению. За поворотом слабый штрих разъёма свидетельствовал дальнейший путь, и Зуев быстро помечтал о нём. Умозрение дали не утомляло чувств; но когда он опрокидывал реку назад, – там лежала долгая история, затуманенное время, череда вьющихся ощущений, сотни километров, по которым просто проделывая мысленное путешествие, становилось – сейчас, посредине пути, замерев в центре нефритовой полусферы, – тоскливо и безвольно, и память проглатывала целые куски.

Впереди материализовался курчавый дымок. Зуев шатко определил до него километра три прямого воздуха. Для симметрии он посмотрел вверх течения: там река уже заголубела, и из-за поворота показалась разноцветная байдарка. Гребцы двигали вёслами медленно и аккуратно, держась середины реки.

Зуев сбежал с гребня, хватаясь за стволы. Сучок больно оцарапал ладонь, и он прилизал шрамик. Горьковатые крошки коры таяли на языке. Он пошёл тише, наслаждаясь идти среди стремнины секунд, которыми мысль расчисляла пространство. Строгая кристальность пронизывала утро.

– Что видно? – спросил Белов по шороху шагов. Он сворачивал палатку.

Зуев помог, затянул чехол, выпрямился и доложил.

– Да? – Белов шевельнул бровью. – Рискуют ребята, по такому свету выходить. Ну, помочь надо.

Зуев понял только тогда, когда, привязав уже нагруженную байдарку в уютной гавани, по которой сонными кругами двигалась жёлтая пена с порога, влажной перхотью облепляя тягучие травы, они снова берегом принялись обходить порог. Вчерашняя двойка как раз причаливала.

– С добрым утречком вас! – закричал Лозинский.

Белоглаз выпрыгнул первым, протянул руку Зуеву и подмигнул.

– Значит, выскользнули, – риторически сказал Белов. – Ну, взялись!

Вчетвером они взмахнули байдарку со всем скарбом и порысили кручей.

– Заварушка! – рассказывал Лозинский, сбито дыша. – После вас как пошло-поехало: то нас обгоняют, то мы, целый день салочки. Раз семь, наверное.

– Восемь, – уточнил Белоглаз.

– Ну, вот. А к вечеру река вроде на утишь пошла, мы и решились спозаранку…

Капли с чужого днища вкатывались Зуеву за ворот ветровки и раздражали, что ему этого не нужно. Впрочем, на самом деле, он знал, что его раздражает мысль о Белове. Если в этой малонужной помощи не заключалось никакой выгоды, то что же – рассчитанное благородство? Или случайный порыв, в котором пугала именно эта спонтанность?..

Вскоре обе байдарки уже выходили из заводи.

– Спасибочки вам, – сказал Лозинский.

– Сочтёмся, – хмыкнул Белов. – Вы хоть завтракали?

– Так, наскоро, – отозвался Белоглаз. – У вас что с продуктами? – а то можем поделиться.

– Да вроде хватает… Не будет хватать, приторопимся, – Белову было легко, потому что когда происходило правильно, это было просто так, без дополнительного напряжения причин. Он знал, что всё равно нужно будет уйти от Лозинского, но, перечисляя себе, кто остался впереди, затаённо хотелось повременить.

Река вильнула к востоку, и сверкнул новый порог. Край солнца, дрожа над долиной, разлил в воде обманчивые перламутры. Чуть прикрытые окатом воды венчики камней вырастали внезапно из расступающихся бликов, бурлящий по-меж плит поток из лакового удаления вдруг оказывался грозно здесь.

– Осторожно, – попросил Белов, щурясь в ряби.

Зуев надвинул на глаза кепку. Он шёл на порог с жадным желанием увериться во вчерашней слитности. Белов придержал скорость, но потом увидел, что Зуев успевает замечать каверзы бликующей реки, и добавил. Лозинский помедлил и вошёл следом.

Струя бросила на середине порога к правому берегу и тут же – резко обратно. Белов и Зуев удержались на малом радиусе, с запасом прошли по кромке корыта, а затем, обработав угол, в котором теснились и раскалывались волны, выскочили на гладь. Выворачивая, когда он на мгновение оказался ниже вскипевших по обоим бортам валов, летучей задержкой дыхания Зуев настиг остриё ощущения. Он осадил и оглянулся. Белоглаз с Лозинским проходили то же место. Они сделали это мягче, с какою-то равнодушной скользью. Их синхронность не была аффектированной, но простой и привычной.

За порогом река вернулась к меридиану, слегка покачивая влево-вправо. Байдарки бежали дружно и близко друг к другу. Борьбы ещё не было, вернее, она замерла внутри, а оба экипажа просто держали взятый темп.

Белоглаз первым увидел записку, вырвался вперёд, Лозинский сделал послушную дугу к берегу, и через полминуты лодки снова катились вровень.

– Кравченко, плюс сорок, – объявил Белоглаз азартом броситься в погоню.

Он был сегодня, действительно, каким-то другим – уверенным и так же возбуждённым, как накануне подавленным. И Лозинский смотрелся сильнее. Зуев подумал одним лениво продрожавшим образом, что это от них, от утренней встречи у тех взыграло настроение.

– Наставили, значит, Купчика, – тревожно сказал Белов.

Лозинский вытер с очков капли, сложил фиолетовый платок в карман и ответил:

– Шибко уж они урвали. Должен быть стоп, нельзя так всё время идти…

– Ну, с аритмией у вас всё в порядке!

Лозинский пожал плечами и улыбнулся. Это было устало или лукаво, Белов не мог бы определить. Они продолжали переговариваться. Река держала около полусотни метров ширины, течение её замедлилось в мягко-зольной лощине меж кряжами, и ничто не мешало байдаркам идти рядом.

На короткой шивере связка распалась, а когда они вновь сблизились, Белов почувствовал, как надавливает Зуев. Он встроился в темп и потихоньку ослабил, показывая, что не надо начинать день с перебора. Но Зуев упрямо гнул своё, разрывая четвёрку на две двойки, которые по-прежнему неслись рядом, но уже не вместе, уже – резким непритворным спором.

Оторваться, однако, было негде: Белоглаз всё лихо перехватывал, а то и сам угрожал. Лозинский внимательно посверкивал очками.

Впрочем, Зуев не думал об отрыве. Его несло так и не угасшее утреннее раздражение, переходившее теперь из повода в повод. Ему хотелось вырвать Белова из этого неразборчивого диалога рулевых, вскрутить гонку, остаться опять вдвоём.

Так длилось с час, затем гонщики увидели впереди новую байдарку и совместной скоростью быстро её настигли. Это были долгожданные Купцов с Завалихиным. Они, и сами прекрасно зная, что всей регаты с такой ровной мощью не пройти, до порогов выложились в задел, надеясь, несколько отдохнув, выпустить вперёд Дёминых и вслед за ними, не кипятясь, одолеть зону, чтобы уж на финише всё решать очно. Но Дёмины, видимо, ускользнули или привели с собой Кравченко, а связки из трёх байдарок были недолговечны. Теперь они отчаянно пытались достать Дёминых, ещё в виду; но сочетание скоростных участков с техническими издёргивало силы, – и в том, какое невзрачное рубато они работали, чувствовался выпущенный воздух. Было странно, что они столько просолировали.

Лозинский подвёл и заговорил с Завалихиным, но Белов остался за спинами. Всматриваясь в далёкую прорезь меж берегами, он пытался различить, двойной или двупарный проблеск вспыхивает там. От близости к лидерам он испытывал тугую уверенность, подобную пению басовой струны. Нужно было решить точный план.

Река, торопя подсказку, изогнула длинный перекат. Между передними байдарками был небольшой просвет, – и Белов обозначил туда атаку. Купцов закрылся, и Лозинский тоже прирезал угол, при этом они слегка помешали друг другу. Тотчас Белов переложился и ушёл резко в сторону, по дуге заводя в узкую струю, прорезающую перекат. Зуев взвинтил, а соперники, слишком плотные меж собой, замешкались. Пока он боролись за позицию, Белов оказался первым, протиснувшись перед самым носом купцовской двойки, которую с другого бока тут же накрыл Лозинский. Купцов уступил, но в самом перекате шёл почти в касание. На изливе сражающиеся экипажи отставали метров на двадцать.

– Разделяй и властвуй, – оценил Зуев. – Но ведь они сейчас объединятся против нас?

– Это мы ещё будем посмотреть, – оглянулся Белов.

На плёсе, давшемся после быстрины довольно тяжело, их не догнали, а потом река начала подсовывать шиверочки и перекаты. Они были несложные, но в одиночку проход получался экономнее, и преимущество кусочками прибывало. Сзади, похоже, так и рубились между собой, и Белов перестал оборачиваться, спиною чувствуя дистанцию.

– Дёминых бы разом достать, – хрипло попросил он, когда близнецы очередной раз показались в глубине перспективы, подрожали виноградинкой и завалились за поворот.

– Ну, так и достанем, куда они денутся, – пообещал Зуев.

Радуясь, он раззудил было в полную силу, но вскоре почувствовал, что перегребает Белова. Тот, хорошо держа отрезками, особенно при обгоне, в сплошной работе всё-таки уступал. В буквальном ощущении было – что часть усилия, вместо гнать лодку вперёд, отваливается на корму, загружая Белова, вынужденного частить и пробиваться. В такие минуты Зуев слегка терялся от бесполезного запаса. Он чуть сбавил. Всё равно, на прямых они превосходили Дёминых; но после каждой завязки разница возвращалась.

В какой-то момент между байдарками осталось метров сто извилистого переката. Братья просквозили его, а Белов взял паузу на входе и потом, разбираясь в ветвлениях, из мозаики виртуозных кусочков скорости не сложил. Дёмины опять отдалились. Они шли очень скупо и точно, почти без брызг. Тёмноволосые, ладные и неразличимые, – в них мнилось что-то китайское. Раз за разом они легко уходили на перекатах, беззаботно подпуская гладью. Но то была назад обращённая беззаботность. Вперёд – Белов угадывал, словно видел в их чёрных, как замочная скважина, глазах – устремлялась лихая хищность.

8

Погоня продолжалась сутки. Ночь исполнилась автоматически, не извлекая души из трепета. Движилось всякую секунду, обрезая омертвевшую ткань посторонних мыслей. В ноздрях стоял щекотливо-алчный аромат воды, от которого некуда было деться, а только – спешить за ним. Близость соперников не дозволяла расслабления, протянутая по стрежени голым нервом. В то же время вещественная действительность, вплоть до собственных рук, казалась отдалена и только снилась. Диалоги были пересыпаны колкою злостью.

Мало, что Дёмины постоянно убегали, ещё и сзади никак не хотели отставать. Заканчивая длинную прямую, которою река текла по дну сужающегося каньона, Белов встал и, приложив ладонь козырьком, с удивлением увидел, что за ним далёкой россыпью следуют сразу три лодки. А у него заново заболели плечи, боль ещё не взыграла, но тяжело накапливалась, и всё чаще приходилось пропускать такт, откидывая локти за спину.

Зуев работал машиной, и по спине нельзя было понять, насколько он устал, только рыжая майка раскраснелась потом.

Так могло бы длиться долго: погоня вроде бы уже застыла злокачественной стабильностью; но Дёмины, в свою очередь, нагнали первый экипаж. И всё затормозилось.

Пройдя цепочкою перекатов, гонщики вылетели на долговодье. Завидев так близко обоих лидеров, Зуев взбурлил, но Белов вдруг вовсе перестал грести. Этот-то кусок и так был в кармане. Суть заключалась в другом.

Зуев наклонился и по локоть сунул обе руки в воду. Потом с шумом, внушая маске кожи облегчение, умылся.

Река гудела, предчувствуя страдание. Шов каньона почти сросся. Стеною надвигался порог, поверху которого в пенке облачков скользил свинцово-серебряный замок. Под ним, в спрятанной от глаз глубине, надрывно выло.

Дёмины медленно двигались под левым берегом. Микипорис с Кравченко, наоборот, заходили вправо в какие-то сомнительные эволюции. Они поменялись местами, и теперь из-за спины двухметрового Кравченко широкоплечий, но приземистый Микипорис с будто негнущейся шеей на каждый гребок выкачивал туловище, – и лодка чуть рыскала. Впрочем, они тоже утишали.

В этом месте река в короткой бушующей горловине сужалась вдесятеро и пятиметровым потоком огибала отвесный скальный массив левого берега. Справа берег был положе и весь рассыпан валунами самых удивительных подобий и изрезов. Иные были обточены докругла, будто гигантские мячи, другие, извиваясь дельфинами, тянули туповатые губы к недосягаемо-близкой воде, а истуканы, монолиты которых достигали многоэтажных сравнений, со скоростью фантазии оборотнями чередовали обличья, устраивая боковому вниманию летящих мимо гребцов вычурно-мёртвый спектакль.

Выходной коридор, чем ближе, казался геометрически правильным и вовсе не страшным. Синий крест, стоящий на карте, в принципе, требовал просмотра, но, по длине порога, это могло бы отнять и полчаса. С другой стороны, достаточно вынырнуть какому-нибудь зубцу – и это был бы уже чёрный крест.

Белов, отдыхая, ощущал, что руки его не расслаблены, а покрыты мелкой отвратительной дрожью. Это была реакция усталости, опустошающая внутреннее спокойствие, но не с примесью ли страха… Он глубоко подышал, стараясь сбросить дрожь, и решил, что ни за что не пойдёт в порог первым. Что-то там таилось, что знали братья, – иначе о чём же была эта игра?

Передние почти остановились. Судя по раскладу, эти две лодки всю гонку держались где-то рядом, и между ними сложилось что-то витиеватое и прочное. Задний из Дёминых мельком глянул назад, кивнул привет и осторожно двинул веслом. Микипорис сбоку подбирался к горловине порога. Белов шуршащей лентой предположения развалил плотно смотанные минувшие дни. Возможно, на такой переменчивой, разноблещущей дистанции оба экипажа, вместо работы в отрыв, предпочитали сдерживать и осаживать друг друга, подстерегая единственный момент, но самый верный.

Дёмин снова обернулся, на этот раз сквозь Белова, и тот тоже. В глубине пройденного, простиравшегося прямо к солнцу, уже блеснул бронзовый торс Белоглаза. Выжидать дальше было нельзя, – и Дёмины с одновременностью тела и тени вдруг вскипели в карьер. Но Микипорис ждал этого, он рявкнул, – и в два толчка байдарки оказались рядом, причём под углом друг к другу.

Сперва Зуеву показалось, что Микипорис просто перестарался, но в другую секунду он понял, что тот перекрывает. Дёмины, продолжая разгон, ушли влево, под скалу. Всё происходило в кипящей, расшвыривающей вектора сил, трапеции. Байдарка Микипориса оказалась впереди и почти поперёк. Вот-вот её могло бросить в камни, но рулевой выжидал, совсем запирая проход близнецам. Повисла мучительная пауза. Потом Кравченко погрузил правую лопасть и могуче затабанил. Микипорис крикнул ему что-то яростное, рот злобно перекосился. Лодки коснулись бортами, но уже обе в струе. Дёмины выпустили соперников, сами отталкиваясь от чуть оцарапавшего их берега. Кравченко с Микипорисом вдребезги набирали ход.

– Ни ого себе! – крикнул Зуев через плечо. – Как там насчёт кой-чего?..

Белов что-то проворчал. Он внимательно следил и следовал за Дёмиными метрах в двадцати.

Байдарки глиссандо неслись по коридору. Вся задача была обуздать выносящую с виража силу. Левая ступня Белова лежала на педали трепетно, как пальцы пианиста. Байдарка влизывалась в нависшую стену, вспенивая по борту гребешок отвальной волны.

В одном месте в стене был ручейный раскол. В раздвое сейчас высохшей струи, вжилившись корнями в треснувшие камни, навзничь росла седеющая сосна. Зуев наклонился под неё, его колко хлестнуло по щекам, он выпрямился, – и в тот же миг лидеры впереди судорожно ушли вправо, вразнобой зачастили и едва не влетели в откос, но Кравченко вонзил весло и титанически-неуловимым усилием вернул в струю.

Белов покачал головой. Там виднелся лёгкий сливочный бурун. Дёмины, едва вынырнув из-под сосны, спрямили дугу и миновали узкое место. Белов повторил траекторию. Под буруном оказался крокодилоподобный зубчатый одинец, вплотную прилегающий к скале. Понять, что он оставляет лодке лишь небольшой промежуток справа, можно было лишь вблизи. Это и был сюрприз синего креста. Белов вновь качнул головой, думая, какого чёрта Микипорис, вместо чтоб отсидеться за Дёмиными, так нагло рисковал, и что между лидерами в эти дни могло произойти. Так или иначе, ему-то эта неприятная усобица сыграла на руку: крокодил мог запросто пропороть байдарку.

Их занесло в болтанку, потом река успокоилась, и на выкате из длинной прямой сзади уже никого не было. Зачастили плёсы. Между ними течение держалось неплохо, но уже без сильных акцентов. Быстрины ветвились и требовали скрупулёзности. Стало совсем жарко, как в начале пути, или это время повторяло само себя. Вычтенная из зелени ракит в синеве заводей, проступала между небом и землёй молочная желтизна…

Дёмины с антагонистами держались вровень, но врозь, по разным берегам. Белов догнал Микипориса и строго сказал ему:

– Дуришь, Сашок! Не шутки шутим.

Микипорис метнул на него острый взгляд и ничего не ответил.

– Я и говорю же, добрый день, уж и сам говорю… – протянул Кравченко, пожимая плечами и бровями. Он положил весло и поочерёдно смотрел на Зуева и Белова. – Купчика дёрнули, убегать бы как раз, так нет. Давай, мол, с Дёмиными разберёмся… А чего…

– А того, что пахать надо, чем говорить, – сквозь зубы просвистел Микипорис. В нём что-то бешено ворочалось.

– Так вот, – наобум обрадовался Кравченко.

– И не таквоткать, а на пороге надо было! Сам не можешь думать – сиди и жди!

– Сашок, вы сейчас два раза чуть не урылись, – попытался смягчить Белов. – Если б Валька не выдернул… Не пацан ведь, всё взбрыкивать.

– Ну, чуть не считается, – сказал Кравченко, доверчиво улыбаясь собственным словам. – Чуть по-зырянски это вроде целый чекмос выходит.

– Хорош базар! – прикрикнул Микипорис, заметно сдерживаясь что-то вспылить и Белову.

– Ну, чекмосьте, только без буйства, – Белов развёл байдарки и вполголоса сказал Зуеву: – вот Валька человек. Болен патологической необидчивостью.

– За что и страдает…

– За то. Ему бы злости – цены бы не было. А то этакая сажень, а в самой заварушке вечно с ним что-нибудь. Так что Сашка, может, и правильно его заводит, да себя б не спалил…

– Да, нравы-то гладкостью не отличаются…

– Люди… – неохотно выговорил Белов.

Зуев вблизи наблюдал работу этой пары. Выглядела она грубовато, но изумительно мощно. По разнице в руках и темпераменте, Микипорису, сидя сзади, неловко было вкладываться в длинные, проглублённые гребки Кравченко, отчего ощущался шероховатый люфт, и порой он просто передёргивал, брэвируя. Однако, когда плечевой маховик раскручивался, а тут-то в силе Микипорис напарнику не уступал, и байдарка начинала нервно выпрыгивать из воды, – погрешности сливались, и подавляюще казалось, что какой-то четырёхластый дьявол протаранивает реку. Правда, они часто разваливались в ритме – и всё же усреднённой мощностью хода, пожалуй, единственные в гонке, превосходили Зуева, который с далёким паническим предчувствием воображал, как с ними будет справляться на чистой воде. Видимо, шансы были, если Микипорис нервничал и плёл что-то странное. Зуеву, захотелось сейчас же, без отлагательств, схватиться с ними. Он потихоньку начал добавлять. Доказать себе свою силу – уже означало нащупать у соперников слабину.

Но те вскоре встали на обед, а минут через десять, заметив приютный мысок, и Дёмины.

– А мы? – спросил Зуев. – Что-то подсасывает…

– Деревенька тут на карте имеется, – ответил Белов. – Опять же, как в песне: Яблоневая. Думаю заглянуть, только жива ли…

Яблоневая была жива, хотя с реки в ней никакого движения не замечалось, а из дюжины набережных изб только в двух блестели окна.

Тропинкой среди лопухов Зуев выкарабкался наверх, где пылью извивалась улица. Где-то промычало. У взвившегося из черёмух колодезного журавля копошилось куриное семейство. Среди давно заброшенных дворов попадались крепкие дома с высокими заборами, только людей никого не было. Зуев походил, заглядывая в окна. Посреди улицы стояла ни к чему не относящаяся скамейка, приглашая к мечте или страданию. Тут его облаяла собака. На лай появилась румяная старушка в бойком голубом платке.

– Здравствуйте! – фальшиво обрадовался Зуев. – У вас не найдётся ли продуктов чего купить?

Она внимательно посмотрела на него – то ли сурово, то ли радушно – и спросила:

– Вы без дитёй?

– Нет, – удивился Зуев такому слову. – Мы… у нас, – попробовал он объяснить себя, – у нас соревнование…

– Ну, так нету же у меня ничего, – всплеснула руками старушка, потом, сложив их на животе, добавила: – огурцы одни, да с имя много ли наешь… Или разве сметанки возьмёте?

– Конечно, конечно, – сказал Зуев.

Она ввела его во двор. Там, на приступке, девочка с руками тоньше весла, старательно шевеля губами, читала книгу без обложки. Зуев поздоровался, девочка грустно задержала на нём оливковые глаза. Пустолайка подкатилась к ней, и девочка, обняв её за шею, другой рукой, придерживая локтем книгу, стала гладить собаку, как любимейшее существо жизни.

Вернулась хозяйка с банкою сметаны и горкою крупнокалиберных огурцов.

– Три-от двора скотину ещё держат, – гордо сказала она. – Ну, кто ещё козочек да овечек; а маслица с парным-от молочком и всякому охота, только силы нынче нету, ох, нет у людей силы, невмоготу… А втроём всех ли напоишь-накормишь, у нас тоже семья. Хотя, почитай, четвертинка от деревни и осталась…

Он робко перебил её:

– А хлеба, случайно, у вас нет?

– А хлеб-от вечор печём. Как печь топить – так и хлеб печь, а вчерась не пекли: жар в доме…

Зуев спросил, сколько всё стоит. Хозяйка назвала ему цену, от которой среди долгого гололюдного пути, среди дебрей, среди жестоких ласк замкнувшегося мира – в губах сделалось смешно. Он протянул деньги. Она захлопотала о сдаче.

– Не надо, не надо, – попросил он, – возьмите.

– Что ты, разве можно! – она испуганно посмотрела на него.

Томясь, Зуев дожидался, когда ему наберут серебра, которого, правда, все равно не хватило, и старушка опять побежала в дом и принесла оттуда три яичка.

– Варёные, – умильно сказала она.

На обратном пути Зуев увидел, наконец, и яблоню. Анисовка нависала над забором. Он бросил в рюкзак десяток яблок, выложил серебро на верхнюю перекладину забора и, держа рюкзак на отлёте, потрусил к берегу.

Белов поджидал его в полукилометре от деревни, где о близости жилья свидетельствовали лишь разбегающиеся тропинки. Котелок закипал.

– Пируем! – Зуев развязал рюкзак.

– Ого! Мы тогда сейчас кофеёчку покруче заварим – и бутерброды со сметаной, хлеб так и так доедать надо, оно посытней супу выйдет. А суп на вечер. Вы не против?

– Согласен, – сказал Зуев сквозь недозревшее, но всё равно милое свое терпкостью яблоко.

Радостно пахло горячей хвоей. В прозрачном пламени истаивала река.

– Разве же это сметана! – говорил Белов, намазывая её вдвое хлеба. – Это же птичье молоко!.. сливочный крем… концентрированный. Давно, наверно, не пробовали такой сметанки?

– Никогда не пробовал, – признался Зуев.

Белов улыбкой не поверил, обжёгся кофе и отставил кружку.

– Ну, как там? – спросил он после паузы, кивнув в сторону деревни.

Зуев пожал плечами. Деревня дрожала в дымке, превращалась в миф, и женский голос в ушах был навсегда оторван от слов, певучего порядка которых уже нельзя было передать.

– Сонно, – придумал он всё-таки сказать и виновато посмотрел на Белова, который, должно быть, ожидал сведений подробных и занимательных.

Белов поднялся и, потянувшись, крякнул. Оставалось ещё десять минут. Невзначай они вышли в лидеры, удачно миновали зону порогов и разговаривали на вы, – и это ему нежно нравилось.