Ангел и соленые огурцы
В это время в Аризоне никому не было дела до нашего героя. У его детей в школе был назначен отчётный концерт. Мэри была сильно занята грядущим мероприятием. Всех нарядить, купить лучших сладостей, красивых цветов и игрушек… дел по горло. Когда раздался звонок Джона, с сумбурными объяснениями, что он где-то напился, улетел в другой город и вернётся теперь только через пару дней, она лишь испытала облегчение. Муж бы только путался под ногами и мешал «умными» советами.
Агенты ФБР, проворонившие Стюарта в баре, зафиксировав этот звонок, стали проверять друзей и родственников Джона в других штатах, куда их подопечный мог по пьяному делу сорваться. Их малость беспокоило, что странный телефонный номер, с которого звонил ковбой, не поддавался определению. Но это была лишь очередная загадка в длинной череде неясностей дела Стюарта.
Через день, когда Стюарт должен был появиться дома, Мэри обнаружила в ящике письмо: «Дорогая, я в России. Пишу тебе на бумаге, потому что единственное, что АНБ не умеет делать, так это вскрывать конверты. Ты знаешь, что здесь, в этой стране, похоронены мои предки. Вчера я был на могиле своего прапрадеда в Донском монастыре. Погода была холодная. Русские выдали мне теплые меховые ботинки. Правда, если не положить в них сухую газету, от мороза они не спасают. В монастырь мы ехали на длинном черном Mercedes. Таких дорогих машин я в Аризоне ни разу не видел. На могиле прадеда был памятник – ангел с распростёртыми крыльями. Скульптура сильно заросла мхом и плесенью. Я хотел сфотографировать её для тебя, но в Москве сейчас что-то вроде полярной ночи, и в четыре часа дня уже довольно темно. Мой старенький Nokia при таком свете не справился. Русские ходят с огромными Iphone последних моделей, но мне было неудобно просить их об одолжении. Мой куратор, майор ФСБ Тёркин, предложил по местному обычаю помянуть, и достал бутылку водки и банку с солёными огурцами. Ты, знаешь, холодная водка совсем не чувствуется, просто проваливается в горло. Тёркин сказал: легко заходит. Майор нюхал огурец, но не ел его, потому что в России закусывают только слабаки. А я откусил. Очень вкусно! Тёркин обещал дать рецепт, чтобы мы с тобой могли делать такие же дома. Дорогая моя Мэри, здесь можно бесплатно получить дальневосточный гектар. Дальний Восток расположен возле Монголии. Там живут евреи, и рядом прекрасные места, чтобы разводить коров. Вместе с тобой и тремя нашими детьми нам положено пять гектаров. Сельское хозяйство здесь плохо развито, а рынок сбыта огромный. Я уже нашёл первого серьезного клиента. Пищеблок ФСБ готов покупать у нас говядину. Мэри, я не смогу вернуться в США. Меня подставили. Единственный вариант – тебе приехать сюда. Никому об этом не говори. В этом письме для тебя инструкция. Пожалуйста, сделай все ровно так, как там сказано. Чётко по пунктам. Люблю, целую, твой Джон».
тихо радуйся и вопросов не будет
Побывав на могиле прадеда, на следующий день Джон почувствовал желание поближе познакомиться со столицей своей новой Родины. «Если ты хочешь увидеть Москву во всей красе, нужно дождаться темноты», – сказал майор. Вечером они выехали на служебной машине. Стюарт прилип к окну в восхищении. Каждое здание было подсвечено, иллюминации было столько, что в небе висело цветное пятно. «У нас северный край, – сказал Тёркин. – Всем хочется больше тепла и света». «Мы можем пройтись пешком? – спросил Джон». «Легко», – ответил майор и остановил машину недалеко от памятника князю Владимиру. Они подошли к подножию монумента, и американец долго смотрел на массивную фигуру крестителя. Потом коллеги двинулись вдоль Александровского сада, и их взору предстала скульптура патриарха Гермогена. Далее, пройдя по Охотному Ряду, они дошли до Славянской площади, где Джон был очарован фигурной композицией Кирилла и Мефодия. «Первый раз вижу такую религиозную нацию, – воскликнул Стюарт. – Все, кому вы ставите памятники, держат в руках кресты. Я думал в России всё ещё коммунизм». «Одно другому не мешает, – сказал майор. – Наоборот, всё тесно связано». Американец так сильно наморщил лоб, что Тёркину пришлось пообещать потом всё подробно разъяснить. Затем майор отвёз его на Рижскую эстакаду. Фээсбэшник любил это место. Он жил здесь рядом почти четверть века и любил гулять по мосту, смотреть на железную дорогу, думать о вечном.
Стюарту открылось великое множество железнодорожных путей, приходящих из неоткуда и ведущих в темноту. Между ними втыкалась в небо и переливалась всеми цветами радуги игла Останкинской башни. «Если сядешь на поезд, через шесть дней будешь на Дальнем Востоке», – сказал Тёркин. Стюарта восхитил факт, что вагон будет мчаться сквозь темноту и холод, как через толщу Космоса. На другой стороне от Рижской эстакады американец увидел ряды панельных многоэтажек. Они стояли чередой жёлтых огоньков в северной московской ночи. «За каждым из этих окон, – думал Джон, – большое счастье, ведь там есть тепло и свет». И тут он почувствовал, что газета, которую он положил при выезде с Лубянки в свою обувь, промокла, и мороз уверенно продвигается выше по телу. «Пойдемте в машину», – сказал американец.
В автомобиле он напомнил Тёркину обещание рассказать, почему в России коммунизм и христианство слились в одно. «Помню, Джон, но для начала ответь, что для тебя в жизни главное?». «Моя семья, мой дом, моё ружьё и мой автомобиль», – сказал иностранец. «Без прилагательного „моё“ все эти ценности для тебя ведь потеряют смысл, не так ли? А в России наоборот. Если кто разбогател, то к нему сразу много вопросов. У нас каждый о всеобщем счастье должен думать. Стыдно под себя грести. Так и при коммунизме было, и сейчас». «Что плохого, если я своему джипу радуюсь?» «Ничего, Джон. Ничего! Только ты тихо радуйся в своей комнате. А на людях говори, что тебе старушку в переходе жалко. Понял?». «Не совсем». «Забудь. На Дальнем Востоке тебе это не понадобится. Там, как в Америке: ружьё, дом и все остальное». «Там другие люди живут?». «Люди те же. Но ни царской, ни советской власти там толком не было». Стюарт покачал головой. Он мало что понял.
Смех этой скотины Дарвина
«Давайте выпьем того пива, после которого я к вам попал, – попросил американец Тёркина, когда они вернулись на Лубянку. – Мне, честно говоря, оно очень понравилось».
Майор, помявшись, согласился. Достал из сейфа два стакана и бутылку. Пиво выглядело обычно. Пробка, этикетка – всё на месте. Фээсбэшник внимательно посмотрел на Стюарта.
«Джон, это не просто бухло. С ним надо осторожнее. Есть одно правило, я его всегда соблюдаю. Пока ты в сознании, нужно вспомнить любой эпизод из Библии и в двух словах объяснить, почему он тебе нравится. Это нечто вроде страховки от всякой чертовщины. Мы бесов не боимся, но лишняя осторожность не помешает. Понял?».
Джон кивнул головой.
«Ну, тогда поехали, – сказал Тёркин, чокнулся стаканом о посуду американца и осушил свою порцию. – Я всегда восхищался Книгой Иова. Если бы я был режиссёром, то обязательно поставил бы спектакль или фильм, а может, даже и мюзикл. Вот, представь, едет Иов в автобусе. Современный такой – в джинсах, в рубашке, в кепке, а автобус набит монахами, священниками, словно в соседнем монастыре служба закончилась, и они все в „Ашан“ поехали. И вдруг у него в кармане телефон звонит. И из трубки полный кошмар – машину его сожгли, офис арестовали непонятно почему, а загородный дом снёс бульдозер. И он начинает кричать на весь салон: какого хуя!!? Монахи и священнослужители его успокаивают. Что-то про Бога говорят. Но ему уже не до Всевышнего. Он в истерике. Следом ещё звонок. И ему сообщают, что всех его родственников убили, а у него нашли СПИД. И это уже полный зашквар. Он падает на колени и орет на весь автобус: „Господи, за что!??“ Короче, я уже дорассказать не успею, вижу, тебя выносит. Давай – твоя очередь».
«Мистер Тёркин, – заплетаясь языком, начал Стюарт. – Самое таинственное место в Ветхом Завете, это когда Господь создаёт мир. Если бы я снимал кино, я бы показал, как Всевышний творит рыб, а потом они вдруг на его глазах выходят на сушу. И тут важно показать глаза Бога, когда он это видит. Он не понимает, что происходит, но ему совершенно очевидно: что-то пошло не так. А за кадром ржёт эта скотина Дарвин. Но зрителям почему-то ясно, что это – не смех победи…».
Не успев договорить, Джон отправился в путешествие. Майор последовал за ним.
В нужном месте в нужное время
Тьма, пришедшая со стороны Клязьминского водохранилища, накрыла Джона Стюарта. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, но особой разницы не ощутил. Прощупав пространство вокруг себя, он сделал несколько робких шагов. Под ногами было нечто твёрдое. Идти дальше было страшно. Сколько ему пришлось простоять, сказать трудно. Может час, а может, десять минут. Чувство времени потерялось. Он ощутил себя частью тёмной материи. «Мать-тьма, – подумал он. – Где же тогда отец?» В этот момент рядом зажёгся луч фонарика и осветил лицо старика. Это случилось так неожиданно, что Джон должен был бы испугаться. Но лик незнакомца выглядел доверительно и, кроме того, показался Стюарту знакомым, поэтому страх улетучился.
«Здравствуй, Джон, – сказал бородатый старец. – Меня зовут Исаак Феликсович. Или, если угодно, старик Фишман. Мы с тобой, помнишь, уже встречались».
«Добрый вечер, – ответил американец, и тут же торопливо добавил, – мы выпили в ФСБ спецпива с майором Тёркиным, и потом я оказался здесь. Если я вам помешал…».
«Не волнуйся, Джон, – сказал старик. – Знаешь, где ты?»
«Буду благодарен за объяснения».
Исаак протянул руку, и вокруг в пространстве зажглось множество светильников. В их желтоватом неярком излучении Стюарт увидел, что стоит среди рядов людей в военной форме. Джон с восхищением начал разглядывать терракотовую армию. Среди бойцов он узнал генерала Ли, командующего армией Юга, которого почитал с самого детства.
«Это герои, – сказал старик. – Они ещё воскреснут. Кстати, твой дед, ветеран Второй Мировой здесь, справа от тебя».
Джон увидел своего родственника, участника встречи на Эльбе.
«Ты с нами?» – спросил Фишман.
«Видит Бог! – воскликнул американец. „Я с вами!“ – решительно подтвердил Стюарт и спросил: « А что с моей семьей?»
«Они сейчас делают пересадку во Франкфурте и уже через семь часов будут на Лубянке. Кстати, вот письмо от твоей жены».
Исаак протянул Джону конверт. Американец прочёл, что успела набросать супруга перед отъездом: «Милый Джон, я уезжаю из США с легким сердцем. Той страны, которую мы с тобой любили, в которую верили, уже нет. Вчера какие-то подонки осквернили могилу Маргарет Митчел. А вечером твоего лучшего друга, нашего соседа Билла Смита, арестовали за твит в поддержку Луи Си Кея. Сегодня утром на отчётном концерте в школе нашим детям запретили петь их любимую песню. Джон, они объявили „Джингл беллз“ расистской из-за того, что в 1857 году её спел человек, перекрашенный в афроамериканца! Милый, ты можешь это представить? Они надругались над „Джингл беллз“! Дети до сих пор плачут. Мы больше не хотим жить здесь. Мы летим к тебе. Мы будем хорошими русскими. До встречи. Целую, твоя Мэри».
«Господин Фишман…», – начал было Стюарт. Но Исаак поправил его: «Здесь в России, и особенно на войне, мы используем обращение «товарищ». Запомни это».
«Ок. Товарищ Фишман, а с кем мы будем бороться?»
«С фашистами, либералами, наркоманами… ну, там большой список – пидоры всех мастей. Ты ведь республиканец, зачем я тебе объясняю».
Джон облегченно вздохнул. Вопросов больше не осталось. Он попал в нужное время и в нужное место.
«Мне разрешат использовать „Магнум“? Я неплохо стреляю».
«Тебе выдадут сенокосилку. Родине нужно развивать сельское хозяй…».
Последние слова старика Фишмана расплылись в мареве пробуждения американца. Стюарт начал приходить в сознание.