иерархия в россии: Отец или сын?
«Либералы говорят, что христианство по-настоящему так и не пришло в Россию, и нам до Европы как до Луны, – начал Саид Бельдыев, коренастый офицер с узким азиатским прищуром и широкими скулами. – Европейцы, и правда, больше похожи на христиан. Везде у них распятия, и вместо „бля“, когда удивляются, восклицают „Jesus“. Но они лишь заточили христианство под себя, и при этом извратили его сущность. Вставили младенца Иисуса в ряд своих культовых младенцев. Меркурий, Писающий мальчик, Гомункулус, Чипполино, Гарри Потер – всё это лишь преклонение Европы перед молодостью. Психоанализ потому и стал так популярен у них. Этот бесконечный судебный процесс в защиту детей, постоянное оправдание их капризов, истерик, бесконечных хотелок и невыполнимых желаний. Во всем виноваты родители? Ни один серьёзный человек в России такого бы не сказал. У нас всегда побеждает Отец, будь он Тарас Бульба, Иван Грозный или Пётр Первый. Именно отец объясняет детям, что хорошо, а что плохо. А в ЕС историю пытаются делать малолетки, которым трудно понять, зачем нужна семья, традиции и служение Отечеству. У них не христианство, а ми-ми-ми культ. Сделали из Христа игрушку из фильма ужасов. Я не готов умереть за их ценности. Хотя, смерти я не боюсь. Для офицера ФСБ, вы знаете, вообще смерти нет».
Он взял револьвер, взвёл курок и выстрелил себе в висок. Пистолет издал пустой звук. Патрона в гнезде не оказалось. Он так нервничал, что забыл крутануть барабан, но коллеги простили ему эту оплошность. По тремору рук было понятно, что боится он не на шутку.
Слово взял Виссарион Гомиашвили, кучерявый грузин: «В школе мы слушали Beatles. Английский, конечно, никто из нас не знал. Так что тексты я перевел уже в институте, и перевод меня огорчил. Все душевные драмы, что я пережил под любимую музыку, оказались пшиком. Не было в этих песнях никаких великих чувств. Одни фантазии саунд-продюссеров. Сейчас я слушаю в основном наших музыкантов. Нани Брегвадзе, Вахтанга Кикабидзе, Тамару Гвердцители. Им важнее содержание, а не форма. Это я уважаю. Атлантисты сгнили потому, что побежали за красивой обёрткой. В чём смысл жизни западного человека? Кто будет умирать за фантик? Можно ли подняться в атаку за сникерс? Сомневаюсь. А за наши идеалы умирать легко и приятно».
Он взял пистолет со стола и выстрелил себе в висок. Вслед за сухим щелчком грохота взорванного пороха не последовало. Патрона в гнезде не оказалось.
Жертва потребления
Джон вдруг осознал, что голливудские продюсеры вовсе не врали. Офицеры пытались убить себя из револьвера. Его охватила паника. В любую минуту кто-то из присутствующих мог умереть. Скоро очередь дойдет и до него! Не дав Джону окончательно перепугаться, слово взял светловолосый офицер характерной славянской внешности, светловолосый, с голубыми глазами Иван Жалейкин.
«У меня был друг. Мы были как близнецы. Вместе слушали любимые песни, восхищались одними фильмами, влюблялись в одинаковых девушек. Но однажды он пропал. Исчез. Поиски ничего не дали. Дело закрыли, но я не мог успокоиться. Я был уверен, что его не могли ни убить, ни похитить, не мог он скрыться и сам. Куда ему было бежать? Он называл наш город самым прекрасным на Земле, и ни в какое другое место не стремился. Я восстановил в памяти всё, что знал о своем друге. Вспомнил каждый наш совместный день минута за минутой. Мы оба были большими романтиками. Могли бесконечно долго стоять на набережной возле Кремля или в Парке Горького. Впитывать простирающуюся от края до края красоту, и дышать, дышать этим фантастически сладким московским воздухом. Нас тянуло на прогулки снова и снова. Мы постоянно застывали в восхищении от красоты нашего города. Ночью мы были без ума от подсветки домов. Она зачаровывала нас. В ней столько сладости! Я не могу рассказать вам словами, насколько она сладка. Это надо чувствовать. Наша страсть не осталась в тайне. Генерал Вахрушин узнал о наших увлечениях и сказал, что Контора не может полагаться на пускающих слюни романтиков. После этого мой друг исчез. Не нужно гадать, что случилось. Я знаю! Вечером он поднялся на смотровую площадку Сити и увидел один из ошеломительных и необыкновенно щемящих московских закатов. И случилось чудо. Он растворился в этой романтике. Слился с закатом. А потом ушёл за горизонт вместе с ним. Сегодня время принимать решения. Своих не бросают. И я иду вслед за ним».
Вместо того, чтобы взять револьвер со стола, офицер полез в карман брюк и вытащил служебный «Макаров». Глаза игроков удивленно раскрылись. Иван трясущейся рукой поднял ствол к голове, и дальнейшие события Стюарт помнил фрагментарно. Вместе со всеми он бросился остановить самоубийцу. Раздался выстрел. Пуля попала в люстру. Свет в комнате погас. В темноте началась суматоха. Кто-то повалил Джона на стол, и нечто воткнулось ему в ягодицу. Раздался второй выстрел, и Стюарт потерял сознание.
с жопой джона все в порядке
Когда больничный потолок появляется перед глазами, ты изучаешь его трещинки, наплывы краски и перепады между перекрытиями. Так захватывает, что не оторваться. И вовсе не потому, что больше нечего делать, ведь в больнице огромное количество развлечений. Можно сделать человечка из трубок от капельницы или познакомиться поближе с медсестрой. Жизнь кипит. Однако более всего интересует потолок.
«Мы все бежим куда-то, торопимся, а настоящее дремлет в обычных вещах. Стоит только взять в руки корку апельсина или веточку дерева, и внимательно без суеты погрузиться в их созерцание, как открываются глубины и приходит понимание: мир необычайно сложен и многообразен. А мы ведём себя так, словно он заключен в нескольких ссорах за день и одном удачном сексе в месяц. Это ли не прожигание жизни? Бесконечность – она совсем рядом. Но мы не берём этот подарок. Мы создаём свою мелочную вселенную, основанную на глупости и тщете», – так размышлял Джон, созерцая больничный потолок. Он очнулся совсем недавно и только-только начал понимать, где он и что с ним случилось. Повязка на ягодице. Капельница в вене… Тут в палате открылась дверь, и вошел Тёркин.
«Джон! – крикнул он с порога. – Как твоя жопа?!»
«Что случилось, товарищ майор?»
«Этот офицер с пушкой, он не про друга рассказывал. Он про себя говорил. Если бы я там был – сразу бы раскусил. Вы, сосунки, только уши развесили. Надо было его сразу крутить. Слюнтяй! Он давно этот номер готовил. Хотел красиво обставить. Теперь в психушку, и нахуй из Органов».
«А кто мне задницу прострелил?»
«Ты на револьвер сел. Вообще-то пушка заговоренная – личное оружие Дзержинского. По сотрудникам Конторы не работает. Бьёт только врагов революции. Думаешь, почему так смело наши в рулетку играют? Но такого заговора, чтобы против американской задницы – в природе нет. Короче, форс-мажор».
«Товарищ майор, можно мне спецпива?»
Тёркин приподнял одеяло Джона и засунул под него бутылку. «Знал, что попросишь. Выздоравливай. Пойду. Дела».
«Товарищ майор, почему мне уже не надо перед путешествием сюжеты из Библии вспоминать? Меня уже черти боятся?»
Тёркин громко засмеялся. «Прости, Джон, начет Ветхого Завета я над тобой прикололся. Настроение тогда было литературное».
Оставшись один, Стюарт взял бутылку, отвинтил крышку и влил в себя её содержимое.
Часть 3
Отблеск высшей гармонии
На этот раз в Зале Героев Фишман не появлялся долго. Джон включил фонарик в смартфоне и, обойдя весь зал, заглянул каждому герою в лицо. Он посмотрел на своего деда, участника встречи на Эльбе. На Феликса Эдмундовича Дзержинского, рыцаря без страха и упрёка. На Иосифа Виссарионовича Сталина, спасшего для России Булгакова. На Леонида Ильича Брежнева, великого охотника. На Дина Рида и Саманту Смит, на Нельсона Манделу и Поля Робсона. Он чувствовал родство с ними и смотрел в их пустые глазницы с пониманием и надеждой. Он знал, наступит то время, когда они воскреснут и выпьют вместе с ним за Победу. И тут появился Фишман.
«Исаак Феликсович! – Крикнул Джон. – Очень рад вас видеть».
«Привет, ёбарь-террорист», – ответил старик мрачным голосом.
«Товарищ Фишман, тот офицер, что хотел застрелиться, у него ведь тоже потребительский оргазм был? Такой же, как у меня?» – торопливо спросил Джон. Попытка самоубийства коллеги не давала ему покоя.
«Сынок, я тебе уже говорил, эта хрень у всех бывает. Ничего мы сделать с ней не можем. В каждом из нас идёт борьба: служить Родине или испытывать потребительский оргазм. Были коммунисты, кто навсегда эту заразу в себе изжил, и йоги были, и монахи. Но их немного. Человек слаб. Есть песня одна „И вновь продолжается бой“. Ты ее включай, когда понадобится поддержка. Всем нашим помогает. Временно. Но действует».
«Товарищ Фишман, простите, что я… но вы и сами говорили про Оргазм Красной Звезды. Я когда смотрю некоторым офицерам в глаза, вижу в них таинственный отблеск. Может это отблеск высшей гармонии?»
«Джон, думаю, ты сам понимаешь, что к счастью путь только один: найти смысл и красоту. И подчиниться великому замыслу. И только потом по-настоящему начинается жизнь».
«Согласен».
«Вчера, ты знаешь, я решил прокатиться в автобусе. Ностальгия накрыла. И вдруг водитель включил по громкой связи: «Уважаемые пассажиры, не храните проездные билеты возле мобильных телефонов. Влажные и размагниченные билеты для проезда недействительны».
«Не совсем понимаю вас».
«А что тут понимать, мальчик мой, я почувствовал себя влажным и размагниченным билетом, уже недействительным к проезду».
«Что вы имеете в виду?» – спрашивал Джон, но Фишман не слушал и продолжал говорить нечто странное: «Потом я зашёл в метро, а там сказали: Если вы упали с платформы, лягте между рельсов головой по направлению к поезду и постарайтесь не двигаться. Я сейчас примерно вот в таком состоянии. Заходи в другой раз». И старик исчез.
Москва – Улан-Удэ
Стюарт был обескуражен. Он ждал, что угодно, кроме столь нелогичного отказа. Он рассчитывал на старика. Следующая неделя прошла в скверном расположении духа. Не хотелось ни есть, ни пить, ни читать. Потом его выписали. Для реабилитации после ранения ему полагался месячный отпуск. В апатичном настроении американец гулял по городу и пытался восстановить душевное равновесие. В одну из прогулок он дошёл до Рижской эстакады. Долго стоял, глядя на бесконечные железнодорожные пути, вспоминал, как впервые попал сюда с Тёркиным. Решение сесть на поезд в Хабаровск пришло само собой. Американец надеялся, что дальний путь поможет прояснить мучающие его вопросы. В тот же день Джон сел в двухместное купе и отчалил в сторону Тихого океана. Колеса застучали по окраинам столицы все бодрее и бодрее. Вагоны мчались в сторону Тулы.
Попутчик в купе молчал. Читал книжку. Но через час разговорился. «Знаешь о корейских унитазах? Нажимаешь кнопку, и струйка воды точно попадает в анальное отверстие. Ты понимаешь, они всё просчитали! Не представляю себе русского инженера за такой работой. У нас баллистическая ракета размером с 12-ти этажный дом вылетает из Калининграда и попадает в колышек на Камчатке. Этому можно посвятить жизнь. Но поиск идеальной геометрии жопы…». Джон заметил, что сам однажды в японском ресторане в Лос-Анджелесе сел на такое азиатское чудо и, в общем-то, ему понравилось.
В Туле подсел другой попутчик. У него была гитара, и он два дня играл почти без перерыва. Джон слушал тексты песен, вдумывался в их смысл. Особенно ему понравились строки о караванах ракет, что летят от звезды до звезды. Ночью во сне американец увидел космонавтов перед стартом. В Самаре гитарист вышел, оставив в подарок Стюарту банку шпрот. Следующий попутчик ехал до Екатеринбурга. Джону было не до него. После рыбных консервов его так скрючило, что общаться не было никакой возможности. Сосед тоже не проявлял к нему интереса. Только один раз философски заметил, глядя в окно: «Похоже, фашисты связаны с пидорасами через либералов». Данный тезис представлялся Джону бесспорным, но меньше всего хотелось начинать серьёзный разговор с расстроенным желудком.
После Екатеринбурга компанию американцу составил огромный мужик в тулупе. Он достал бутылку коньяка, сорвал с неё крышку зубами и разлил по стаканам. Джон отхлебнул немного из вежливости. Следом тип вынул пиво и коробку с тортом. Джон намекнул: могут быть проблемы. Мужик махнул рукой. «Был я в Москве месяц назад. Пошли мы с родственниками в Большой театр. Там Серебрянников балет поставил. Лучше бы я на кладбище сходил, и то приятнее бы время провел. А в буфете совсем другое дело. Интеллигенция хлеб с рыбой поедает и шампанским запивает. Я после этого тоже раскрепостился и живу теперь творчески, без внутренних зажимов. Ты сам попробуй», – предложил сосед, подвигая к Стюарту стакан с пивом и кусок торта. Джон не рискнул.
В Уфе сосед с широким азиатским лицом угостил американца строганиной. «Чем ближе к Японии, тем еда больше напоминает сашими», – подумал Джон. В Бурятии подсел религиовед, пишущий диссертацию «Сравнительный анализ церковных обрядов православия и реформаторской церкви», и прочитал целую лекцию о том, как далеки два разных священнодействия друг от друга. «У православных священник стоит лицом к Богу. У протестантов наоборот – лицом к пастве. И это, кстати, глубоко вшито и в политику. Русский царь отвечал за свои действия перед Господом. У протестантов священником может стать любой член общины, потому что должность выборная. А православный священник появляется словно бы ниоткуда. Семинария, ведь, – это таинственное место, всё равно что Академия ФСБ». Тема была крайне интересной, но Джону было запрещено рассказывать о своей работе. И он молчал.