Чита – Хабаровск
После Читы российские просторы потеряли форму и вытянулись в поток неосознаваемой бесконечности. Красноярск, Новосибирск, Иркутск, Благовещенск. Где-то в районе Комсомольска-на-Амуре тяжесть, вызванная обескураживающим отказом Фишмана, начала покидать душу Стюарта и медленно растворяться в стуке колес и проплывающих мимо столбах. Лампочка тревоги потухла. Страх, что он закончит как коллега, пытавшийся застрелиться во время русской рулетки, ушёл. Покой и умиротворение вошли в Стюарта. Мимо проплывали дерзкие дива природы, города с многооконными, высокими дворцами, вросшие в утёсы дерева, громоздящиеся в вышине каменные глыбы; темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющом и несметными миллионами диких роз. Блестели вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные, ясные небеса, и простирались пустынные пространства, где как точки, как значки, неприметно торчали среди равнин невысокие города, не обольщающие взора. Куда бы не смотрел Джон, какая-то непостижимая, тайная сила влекла его. Слышал он несущуюся по всей длине и ширине страны песню, что зовёт и хватает за сердце. Звуки её лобзали и стремились в душу. «Голову мою осенило облако грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? – думал американец. – Здесь ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль!» – Джон тряхнул головой, и странная мысль ушла.
Следуя интуиции
На перроне в Хабаровске его обняла Мэри. Она приехала на пикапе и отвезла его на ферму. Дети выбежали навстречу в меховых шапках– ушанках, и сразу потащили Стюарта в конюшню. Недавно здесь появились низкорослые якутские лошадки. Американец впервые видел сибирских мохнатых пони, и с интересом узнал об их добром характере и неприхотливости. Детишки стали требовать, чтобы он оседлал одну из них, но Джон показал им на дырку в ягодице, и они отстали. Служба в ФСБ имеет свои недостатки.
Вечером, выйдя на задний двор, Стюарт засмотрелся на бесконечные снега своей Новой Родины. Несмотря на пустынность и холод, здесь ясно чувствовалось и тепло и единение. Местные жители были далеки от американских заморочек: считать свой дом своей крепостью, поднимать флаг на участке. «В России флаг более уместен на здании администрации. В этом соль и практичность данной земли», – рассуждал наш герой. В последнее время философские темы ему нравилось.
Ночь прошла в семейных радостях. А утром, когда зимнее солнце проникло сквозь шторы, он понял, что должен сделать сегодня. Полдня он ездил по хозяйственным магазинам. Потом положил покупки в пикап, добавил огромную охапку сена, и пропал на окраине фермы.
Мэри была в городе. Ближе к ночи вернулась, уложила детей спать и позвонила Джону: «Ты где?» «Иди за ангар в конец участка», – позвал он. Уже на подходе Мэри увидела среди сугробов горящие факелы и между ними контур красной звезды. Посередине композиции на сене лежал голый Стюарт, раскинув руки и ноги по сторонам. «Ты стал коммунистом? – крикнула она, смеясь. – Тебе нужна помощь?» «Да, мне нужна помощь, – ответил Джон. – Раздевайся».
Заговор
Джон надеялся, что после ритуального секса он изменится. Но преображения не случилось. Ему было хорошо, но это был не оргазм Красной Звезды. Мир потребления всё ещё властвовал над ним. Он смотрел на натертый до блеска пикап и понимал, что форма машины, звук её мотора, все это по-прежнему вызывает у него привязанность.
Служба в ФСБ приучает не зацикливаться на неудачах, и Джон принялся искать другой путь. От соседа он узнал о некоей сибирской бабке. Она, как тот утверждал, решает любые проблемы. Ехать к ней пришлось долго, около двухсот километров. Асфальтовая дорога закончилась уже через сто, а грунтовая превратилась в просеку еще через тридцать. Попутные машины исчезли. Тайга стала гуще. Вокруг появились следы диких зверей. На въезде в деревню Джон увидел покосившиеся избы с черными и пустыми глазницами окон. В одном из домов из трубы шёл дымок.
В дверях показалась старуха в наряде из разноцветных лоскутов. Стюарт путано рассказал ей суть своей проблемы. Бабка открыла печку, бросила в неё пучок трав, и мерно затараторила: «На море, на океане, на острове, на Буяне, лежит Алатырь-камень. На нём стоят три гроба. В них – три доски, под каждой доской три тоски. Первая тоска убивалась – с телом сопрягалась. Вторая убивалась – с мыслью соединялась. Третья убивалась – по сердцу разостлалась. От тех трёх гробов ветер подувает, тоску на Красную Звезду навевает. Ей о Джоне каждый день повторяет. Чтобы была мила и желанна, чтобы по Джону всегда тосковала, чтобы в мыслях с Джоном не расставалася, чтобы телом и сердцем с Джоном сопрягалася. Чтобы сохла, да не умирала, да рук на себя не накладывала».
Закончив, бабка обошла избу по кругу, подошла к Стюарту и пристально посмотрела ему в глаза. Покачала головой и, видимо, не удовлетворившись результатом, полезла под кровать, достала из сундука засаленную бумажку и забубнила с неё: «Стану я поутру, пойду из дверей в двери, не перекрестясь, из прохода в проход, не благословясь, в чисто поле и на чёртово море. На чёртовом море стоит железная изба, в той избе каменный мост, под мостом стоят мраморные столбы, на столбах двенадцать чертей, из них трoe – мои старшие братья. Пойду я к ним поближе и поклонюсь пониже: старшие вы мои братья, сослужите мне службу, закрутите и засушите Красную Звезду, чтоб она пила – не запивала, ходила – не захаживала, ела – не заедала, любила – не забывала, чтоб сохли у ней о Джоне все двенадцать жил, тридцать поджилков, сорок суставов, семьдесят подсуставников и срамное место».
Стюарт покорно сидел и ждал. Бабка смотрелась растерянной. Она засуетилась. Залезла на печку, взяла еще трав. Бросила в огонь. Изба наполнилась характерным запахом. Затем извлекла на свет с антресолей древний чемодан. Порылась в нём и достала потемневший листок бумаги. Джон услышал, как она забубнила под нос. «Непослушную милую Красную Звезду умываю, вместо мыла, слезы мои чистые, вместо полотенца – волосы мои длинные, – зашептала бабка, периодически поднимая на Стюарта глаза, и высматривая что-то в них. – Не нужна ей любовь другая, когда у Джона такая большая, Уйдут соперницы на все стороны четыре, один Джон с тобой останется, один он будет. Как свеча неслышно капает, так любовь в Красной Звезде разгорится, как вспомнит она о Джоне, так приедет, как увидит – останется. Глаза чужие Красную Звезду не видят, языки не говорят, губы не целуют, только Джона она слышит, только его она любит, только с ним Красная Звезда навек будет. К любви тебя приговариваю, к Джону тебя привязываю. Рядом будешь скоро, звать будешь, в сердце держать будешь, верной будешь, честной будешь, образ Джона навсегда в крови оставишь».
Вглядываясь в американца, бабка с большим сомнением покачивала головой. Что-то явно шло не так. «Пойдем со мной», – сказала она, оделась и повела его на улицу, на задворки деревни. Впереди показалось кладбище. Сбоку от погоста стоял сарай. В нём стоял гроб. «На прошлой неделе последний старик умер, – сказала бабка, – зарывать не стали, решили весны дождаться. Всё равно как в морозильнике». Она открыла гроб. Сунула Стюарту очередную мятую бумажку и сказала читать, вставляя, где нужно, слова «Красная звезда». Американец мужественно затараторил: «Как этому мертвецу никогда не встать, как ему из гроба не уйти, так никогда от меня не уйти Красной Звезде. Как по этому мертвецу люди страдали, как они по нему слезы проливали, так бы по мне Красная Звезда страдала, день и ночь плакала-горевала, везде и всюду по мне скучала, никогда обо мне не забывала, глазами меня искала, руками меня хватала, к ретивому сердцу прижимала, любила меня больше жизни своей, гонялася повсюду за тенью моей. Помяни, Господи, не в земле лежащего, помяни по земле ходящего. На сильную тоску, на любовь. Ходи, его горячая кровь. На ныне, на века, на все времена. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и присно и во веки веков. Быть так, как велю».
«Ну, все, касатик, – вздохнула бабка. – Теперь уж наверняка».
Встреча на Эльбе
Обратно Стюарт гнал, словно в тумане. Мысли путались. На следующий день что-то заставило его выехать из дома. Он направился в город. Бросил машину в центре. Углубился в кварталы. Что-то манило его. Вот пятиэтажка. Грязный подъезд. Дверь с порванной обивкой. Он нажал на звонок. Дверь открыла старушка, и без слов впустила его, приняв за социального работника. В прихожей Джон не знал, что сказать, и произнес два слова: «Красная Звезда». Старушка пригласила его в комнату, открыла ящик комода и достала бордовый футляр. Внутри, завернутый в бархат, лежал орден. Присев на диван, Стюарт прижал орден к сердцу. И почти сразу в его душе возникли яркие картины. Всадники мчались в атаку. Танки шумно двигалась через линию фронта. По небу неслась эскадра самолетов. В реку с противоположных берегов прыгали солдаты и обнимались. Он понял, что это встреча американских и советских солдат в 1945-м. «Ваш муж был на Эльбе?» – спросил старушку Джон. «Там была я», – ответила она. «Мой дед тоже», – сказал Джон. Он обнял её, вернул орден и вышел на улицу.
Заговор сибирской бабки определённо действовал. Но как-то слишком буквально.
Оргазм Красной Звезды
Дома Джон помазал рану на заднице медвежьим жиром, помог Мэри по хозяйству и улегся спать. Утром включил телевизор и увидел то, что заставило его немедленно сорваться в Москву. Мэри отвезла его в аэропорт и посадила на ближайший рейс. Полёт прошёл в нетерпении. Приземлившись, он добрался до метро и вышел на станции «Площадь Революции». Через пять минут он увидел то, о чём говорили в новостях. Рабочие заканчивали возводить строительные леса вокруг Спасской башни. Началась запланированная реконструкция. Джон предъявил удостоверение офицера ФСБ и поднялся наверх.
«Вот она!» – думал Стюарт, стоя на лесах прямо перед Кремлевской Звездой. Он задержал дыхание и инстинктивно сделал шаг вперед. Звезда оказалась совсем близко. Он прислонился к ней. К её огромному прекрасному телу. И все его существо слилось с красным цветом, и полетели в глазах американца красные шары, и выстрелил Глеб Егорыч, и громыхнул изо всех стволов крейсер «Аврора», и пронзила молния строительные леса. И так хорошо стало Стюарту, что почувствовал он, ещё мгновение и случится великое таинство.
Но вдруг помутнело в глазах, и подкатила тошнота к горлу, и закружилась буйна головушка. Легла черная тень на Стюарта. Подняли веки у Вия. Унесли лебеди Иванушку. Съели Хаврошечку атлантисты. Раскусил Горбатый Шарапова. Пришел серенький волчок. Остались от козлика рожки да ножки. Замедлились темпы импортозамещения. Снова начали поставлять свои помидоры турки. Загрустили краснодарские фермеры. Забрали своих детей из элитных школ.
Но мелькнул силуэт старика Фишмана в районе ВДНХ. И сошли с постамента Рабочий и Колхозница. И мигом оказались они у башни. И протянул свою пятерню Рабочий и пожал ладонь Стюарту, и потекли жизненные соки по каналам американца, и опять образовалось в нём электричество. И отступила тьма. Подавились атлантисты долларом. Поперхнулся Илон Маск. Закрылся Твиттер.
И положила Колхозница свою ладонь на мошонку американца. И разверзлись хляби Стюарта. И затрясся бывший американский гражданин, а нынче сотрудник самой влиятельной в мире секретной структуры. И хлынули потоки.
И открылись киоски мороженого, заиграли плейлисты ВКонтакте, задымили грили в ресторанах, закрутилась шаверма, зарумянились булочки, заколосились яблони и груши, поплыли туманы над рекой.
И далеко в Хабаровской глубинке бабушка достала футляр с орденом, и, зажав его в ладонях, улыбнулась и поняла, случилось что-то важное с тем иностранцем, деда которого она встречала на Эльбе.
И закатили по случаю Оргазма Красной Звезды у Стюарта огромную вечеринку на Лубянке. Достали ящики крымского шампанского и камчатских крабов. И счастлив был Джон, как никогда прежде. Наконец он стал офицером ФСБ, прошедшим точку невозврата. Умолкла свинцовая вьюга, пропала смертельная тъма, а ну-ка, дай жизни, Калуга, ходи веселей, Кострома!