Последние новости (лирическое отступление к окраине)
После третьего тревожного звоночка все расселись по своим местам. Осознали, что к началу не успели, а внутри вертеп и всякое такое. Кто увидел новый темный век, кто всплакнул по веку золотому, кто-то смежил свои веки. Вдалеке вереницей машины посолонь по Омскому кольцу. То ли славят вход и выход, то ли просто заблудились. Да и стены свежевыкрашенных зданий не прочней листа бумаги. Так и есть, и боязно их трогать, смотреть на них, касаться даже мыслью. Не прочней картона, на который небрежным движением бросили внутренности птицы, сложившиеся в новый Генеральный план.
На обочине объездной дороги много смятых банок, пустых пакетов, упаковок из-под продуктов, чьих-то перьев, костей и черепов домашнего скота, следов мужских и женских, старой одежды и обуви, спичек с обгоревшей головой. А внутри кривенькой чашки – океан. Балансируя, заблудшие души здесь гуляют весной-летом-осенью, от снега до снега, убивая ненужное время, подбирая сорные мысли. Над обочиной объездной дороги звезды. Только подпрыгни. Но кому это нужно?
Ветер густо накрасили свинцом и сурьмой. Тяжелые черные початки рогоза распались на легкие белые перья. Некто поднял с обочины спящую спичку, той снилось как весело было гореть. Засмеялся под ботинками огненный уроборос. И пусть зубы сомкнулись, где дамба и воды Ишима, где словно в тягучей смоле замедляют движенье машины, где страж одинокий плюет через край прямо в вечность – уже ни хера не потушишь.
Осталось две новости: хорошая и плохая. Осталось две новости: плохая и хорошая. От цирка лишь пепел. Представление продолжается.
Направление 2. Сквозь сон
Дача
Кто же заставил его забиться в темный угол, чьи же тяжелые шаги подгоняли его в ночи, кому же принадлежал рокочущий глас? Ответ был очевиден – по пятам шла алгебраичка. Та, что в девятом классе до последнего приберегала тройку, вытягивала радость жизни. Осознание накрыло беглеца. Звонкая напоминалочка, что школа осталась позади, что всё прошло и сгинуло. Так почему же мучительница идет и идет за ним, сурово требуя расплаты? Кончились спасительные коридоры и комнаты, пустые помещения и фантастические ландшафты, воцарилась полутьма подкроватья. И теперь он трясся от ужаса, видя в нескольких метрах от себя толстые щиколотки, растущие из угольно-черных туфель. Взгляд опустился и оказалось, что пол очень и очень знаком. Здесь он впервые понял, что А – это а, что Н – это эн. Именно здесь жизнь огорошила новостью, что он – АНДРЕЙ. И Андрей проснулся…
Дурной сон бросил тень на такое свежее и чистое утро понедельника. Пение птиц за окном звучало фальшиво, от прохладного сквозняка несло чем-то замогильным. Андрей встал и оделся, памятуя о главном утреннем правиле – делать, делать, делать. Не важно, что и в какой последовательности. Любые настоящие, привычные поступки укрепляли порядок дня, отгоняли ночной морок. Юноша подумал, что очень несправедливо устроены сны – хорошие забываются, кошмары остаются надолго.
Дом молчал, все куда-то ушли. Выпив чашку чая, закусив бутербродом, Андрей мысленно вернулся к финалу сновидения. И кровать, и дощатый пол пришли не из ниоткуда. Последним убежищем стала старая дача, на которой Андрей не был уже несколько лет. В детстве его таскали туда родители, приучали к работе, природе, земле. Правда, трудились все больше взрослые, а мальчик валялся на кровати и рисовал в альбоме или читал книжки. Собирать буквы в слова он научился именно там. Пока другие ковырялись на грядках, что-то сажали в рыхлый чернозем, Андрей копался в более тонких материях. И волшебная книга его начиналась с аиста и арбуза, чтобы в конце разродиться спелым яблоком. Мысли о даче натолкнули мальчика на единственно верное решение будничного утра: «Надо наворовать лука».
Лето тянулось бесконечно долго, деньги у Андрея появлялись редко, да и не задерживались как-то в карманах. Простейшим способом заработать служило воровство с огородов. Благо, продать добытое не составляло труда. Стихийный рынок у остановки автобуса пользовался популярностью среди жителей микрорайона. Полтинник за пакет лука, желанная сотня за яблоки осенью, плюс немного денежных знаков за петрушку, чеснок или укроп. Андрей закинул на плечо рюкзак и вышел из дома.
Почти по всему периметру город оброс дачными обществами. Некоторые участки топило весной. Такие дачи стоили меньше всего, никто их особо не охранял, а когда начинал сходить снег, там частенько находили тела бездомных. Но топать до них не хотелось, да и атмосфера в тех краях царила унылая. С южной стороны города росли вширь и вверх настоящие усадьбы. Большинство участков там стоило дороже, чем квартиры в хрущевках. Из минусов, которые выделял Андрей – шлагбаум, сторож, конное патрулирование. Поэтому, как и всегда, он выбрал третий путь – в Новопавловку.
Некогда Новопавловка была самодостаточным поселком, со своим укладом, добрососедством и установленными границами. Но в годы обрастания пятиэтажками, город сделал рывок на север и захватил новые территории. Так скукожился поселок до дачного общества. Сначала на бумаге, а потом и в реальной жизни. Новопавловке, можно сказать, повезло. Потому как, если отъехать от города еще на пяток километров, только березовые колки по правую сторону, а по левую – луга и коровы, да высоченный берег Ишима. К концу двадцатого века из глинистого склона стали вылупляться истлевшие гробы, черепа и кости – следы забытых поселений. Если Новопавловку втянуло в гравитационное поле города, то эти деревушки так и остались молчаливой подземной трухой, скрытой от взгляда исследователя.
Добраться же до Новопавловки труда не составляло. Вот уже и Мещанский лес встал стеной справа. Вот и высокие сосны Борков поприветствовали пешехода слева. С каждым годом бора становилось все меньше. То тут, то там, вместо деревьев возникали строения. Как будто ненасытное небо впитало слишком много города, и пролило его частичку на беззащитные Борки. Затем дорожка шла чуть в горку, чтобы скакнуть вниз около первых дач и могилок. Андрей смотрел на свежевыкрашенные оградки кладбища, но не узнавал их. Здесь допускалось делать новые захоронения, и горожане активно пользовались этим правом. Андрей еще помнил, что когда-то по правую сторону от дороги до самого горизонта была лишь трава. Из холмиков торчали колышками любопытные суслики, а не кресты. Сейчас же ветер сносил мусор с дороги прямо на кладбище. Андрей допил воду, взятую из дома и, подумав, бросил бутылку на обочину.
Долгий путь не успел утомить. Андрей хорошо рассчитал свои силы. Поворот с трассы, по длинной насыпи, одесную погост, слева заросли. Тропинка петляет, утопает в разнотравье, чтобы вновь выскочить серой змейкой. Потому и бросили родители дачу, что не купит никто. Вторая линия от кладбища. Андрей же шел к линии первой. Удивительно, но несколько участков тут не сдалось на волю запустения. Андрей сел в поле под дичкой-яблонькой и стал ждать. Тянулись ленивые, летние минуты. Ветер тревожил белизну одуванчиков, та просыпалась, возносилась, и убедившись, что вокруг ни души, ложилась обратно в пыль. Убедился в своем одиночестве и Андрей. Значит, пришла пора набить рюкзак.
Мальчик перелез через тупозубый забор ближайшей дачи, чтобы сразу же вытащить из его черных десен немного укропа. Зелень помещалась в специальный боковой кармашек, и не теряла товарный вид. А вот чеснок еще не созрел, иначе точно полетел бы на дно основного отдела. Зато лук успел напитаться подземными соками, разбухнуть, обзавестись загадочной сотней одежек. Андрей вытаскивал очередную золотистую комету за зеленый хвост, слегка отряхивал её, кидал в рюкзак. Мысленно он прикидывал, что сможет купить на вырученные деньги. И превращалась добыча из банки пива в свежий номер спортивной газеты, из длиннохвостых наушников в синие китайские кеды. Наконец, рюкзак наполнился. Мальчик метнул молнию от одного его края к другому, закинул ношу на плечо. Заходить в домик Андрей не стал. Он знал, что найдет там: старые вилки-ложки, пластмассовую кружку, а может кружку алюминиевую, поношенный пиджак или куртку, ботинки в конечной фазе распада, обмылок, соль, свечку, газету с разгаданным сканвордом, черный от копоти чайник и прочие не имеющие цены артефакты. Поэтому, он вышел на дорогу, чтобы вернуться к трассе по ней, а не через поле. Посреди дороги кто-то стоял.
Женщина в грязных желтых сапогах, женщина в черной юбке, женщина в серой кофте, женщина в зеленой вязаной шапочке стояла в нескольких метрах от Андрея и мусолила губами огрызок карандаша, зажатый в левой руке. В правой белел маленький блокнотик. Возраста незнакомка казалась неопределенного, предпенсионного. Вполне могла быть хозяйкой дачи. Но оставался еще шанс на поворот к лесу и неспешный, горделивый отход.
– Пять лет, – женщина обратилась к Андрею и шанс исчез.
– Что, простите? – спросил мальчик, не двигаясь с места.
– Пять лет, говорю, ей осталось, – кивнула на дачу женщина и занесла пометку в блокнот.
– Вы из отдела какого-то, – догадался Андрей.
– Нет там никаких отделов, – рука с карандашом описала дугу и указала на соседнюю дачу. – Четыре года.
– А вы откуда знаете?
– Побудь с моё, не то узнаешь.
Андрей замялся, не решаясь что-то сказать. Потом на него накатило нечто похожее на стыд, и рюкзак особенно сильно впился в плечо.
– А я тут лук собираю, – в доказательство мальчик спешно достал одну из золотых комет и протянул на ладони, демонстрируя честность.
Женщина подошла, молча взяла луковицу, впилась в неё мелкими зубками. Затем положила огрызок в карман, криво пришитый к юбке. Андрей ошалело смотрел на частички почвы, оставшиеся в уголках губ. По облипшему паутиной подолу носилась кругами сороконожка. Андрею захотелось вырвать из земли подорожник, плюнуть на листья и залепить глаза. Непонятно, как бы это помогло, но что-то же стоило предпринять.
– Не с той ноги встал, – то ли озвучила диагноз, то ли огласила обвинение женщина.
Вдалеке завыла собака. Тетка порылась во втором кармане и достала оттуда что-то голубенькое.
– На, – протянула она угощение подростку. – «Взлётная».
Андрей осторожно взял леденец. Тот оказался на удивление чистым, без обертки, но и без прилипшего мусора. Хотелось спрятать подарок в рюкзак, чтобы потом выкинуть, но женщина смотрела пристально. Андрей выдохнул, решительно забросил леденец в рот. Мятная слюна вернула ощущение реальности.
– А вы зачем считаете? – осмелел мальчик.
– М-м-мэ, – женщина пожала плечами и сделала неопределенный знак рукой.
Повисла тяжелая тишина, которая с каждой секундой давила на плечи Андрея все сильнее.
– А ты зачем лук таскаешь?
Андрей немного опешил от того, что незнакомка перехватила инициативу.
– Продаю.
– Кому?
– Ну, как… Всем. Людям.
– Нет никаких «всех людей». Есть отдельные личности. И эти отдельные личности чего-то оборзели, – теперь тетка смотрела сурово.
– Это наша дача, – смутился Андрей.
Женщина удивленно приподняла бровь и указала куда-то в сторону леса. Андрей понял, что как раз где-то там находится его законная дача, и нервно сглотнул.
– Так, ладно, мне идти надо, – протараторил он и сделал шаг, но тетка жестом остановила попытку побега.
– А показания? – хищный прищур не предвещал ничего хорошего.
– К-к-акие? – выдохнул подросток.
– Точные. Садись-ка, вон, где сидел и начинай рассказывать.
– Что рассказывать?
– Правду.
Андрей дошел до яблони, сел на землю, прислонился к стволу. Сначала он хотел вернуться к моменту преодоления забора, потом решил описать ход утра, следом в голову пришли подробности сна, затем события прошлой недели. Андрей понял, что так доберется до совсем уж незначительных вещей и притормозил. Тетка терпеливо ждала на дороге, продолжала слюнявить карандаш. Подросток напряженно смотрел на заросли бурьяна. Те поймали его внимание и не отпускали, как смоляная лужа, как зыбучие пески, как гравитационное поле. Между двух стеблей на ветру дрожала паутина. Сухой трупик мухи качался в серой колыбели. Разноголосье тысячи жизней лилось-разливалось сквозь поле. Клекотали птицы в лесу, выла далекая трасса, шелестела листьями яблоня, жужжали пчелы, стараясь не уронить на землю солнечную эссенцию. Жук ползал по красной крышечке от газировки. Круг за кругом, стремясь познать непознаваемое. Колонна муравьев огибала кусок зеленого стекла. Пунктирной линией границы делила пространство на царство человека и царство всего остального. Зловещей скалой, угрожающей небесам, выглядывал из травы кусок шифера. Неумолимо сгущался вечер.
– Хватит, – тетка прекратила писать и спрятала блокнотик в карман, топорщащийся от огрызка луковицы.
Андрей запустил пятерню в волосы, стряхнул мелкий сор. Потом встал и потянулся. Захрустели косточки. Можно было идти домой.
– Погодь, – кажется, женщина догадалась о его намерениях, – Твоей год остался, если что.
Андрей открыл было рот, но так ничего и не сказал. Просто кивнул и зашагал в сторону второй линии, тянущейся из леса. Дорогу до дачи он помнил прекрасно. Мимо недостроенного коттеджика, зеленого забора участка пенсионерки-татарки, желтого забора участка пенсионерки-украинки, в обход горы щебня и вечной лужи из протекающей трубы. И вот, рука уже трогала знакомые красно-коричневые доски. Ключ обычно висел на обратной стороне одной из них, на секретном гвоздике. И гвоздик пальцы обнаружили быстро, но вот ключика не оказалось. Пришлось второй раз за день проникать на дачу постыдным способом. Спрыгнув на землю, Андрей бросил рюкзак около ворот, пошел налегке к домику. За несколько лет тот совсем обветшал, дверь не закрывалась, шаталась на хлипких петлях. Из дыры в крыше вылетела птица.
Подросток бегло осмотрел родные четыре с половиной сотки. Ряды малины, казалось, и не заметили, что стали сиротами. К концу лета, наверняка, заплодоносят мелкой бледно-красной ягодой. Две яблоньки-уралки пышно зеленели. Там, где некогда толстели кабачки, стояла трава в пояс. На перевернутой лейке грелась серая ящерка. Воробей перескакивал с одной ветки облепихи на другую. Меж белых кирпичей еще темнели головешки давнего лета. Тропинка до сарая и уборной совсем заросла.
Андрей переступил порог и зашел в домик. Старая одежда висела на крючочке. На полу валялись горелые спички. За посеревшей занавеской, на полочке лежали обмылок, алюминиевая вилка, пластмассовая кружка. На обрывке газеты покоилась пустая солонка. В основной комнате пол совсем прогнил, доски прогибались от тяжести шагов. Мальчик увидел множество обгорелых веток, черное прожженное пятно. Он слышал, что в холода на дачах собирались бездомные, согревались, как могли. Случалось и так, что по весне владельцы не находили домика, лишь пепелище. Андрей порылся в тумбочке, где обычно лежали газеты и книжки. Ничего не осталось, видимо, все пошло на растопку зимой. Одиноко лежала страничка. Подняв ее, Андрей понял, что это из сказки про зайца, нашедшего ружье. А вот некоторые картинки на стенах уцелели. Старые вырезки из журналов – черный лебедь, нахохлившаяся сова, скворец с червячком в клюве. Матрац на пружинистой кровати покрылся нездоровым румянцем. То ли кровь, то ли вино. Андрей лег на него и свернулся калачиком. В разбитое окно постукивала веткой калина. Всплыло воспоминание, каким надежным барьером казалось стекло во времена ночевок, когда по нему барабанил дождь. Угрожающе грохотал гром, вспыхивали молнии, но вход в домик был им заказан. В нем при тусклой свечке читал книжку про зайца маленький мальчик. А сейчас он лежал на матраце, глаза его медленно слипались.
И выгоревшая фотография обретала цвет, оживала. Проявлялись из темноты знакомые образы. И не было там ни школы, ни работы, ни страшных преследователей. Только робкий желтый свет, только черная птица, плывущая по далекому озеру, только легкая ветка калины – колыбель для звездного неба.
Тайное
В год седьмой от победы сборной Греции на чемпионате Европы по футболу довелось человеку по имени Аркадий узреть еще одно чудо. Жил он на северной окраине города – в Двадцатом микрорайоне. Однокомнатная квартира осталась ему от родителей. Работал он репетитором по русскому языку и литературе, не шиковал, но и на черный день не откладывал. Любил гулять вокруг своего дома, читать газеты, кормить голубей хлебом, но больше всего – смотреть футбол по пузатому телевизору. Кинескоп функционировал странно, сильно желтил, искажал цвета, но Аркадия все устраивало. В общем, жилось тихо и спокойно. И вот как-то пришел апрель, и вот как-то наступила суббота, и вот как-то случилось утро.
Аркадий резко вскочил с дивана, стараясь войти в день с правой ноги. Предвкушение переполняло, предвкушение Эль-Класико. Ближе к ночи на стадионе «Сантьяго Бернабеу» должны были сыграть «Барселона» и мадридский «Реал». Тридцатидвухлетний человек быстро почистил тридцать два зуба, думая только о тридцать втором туре чемпионата Испании по футболу. Аркадий не представлял, чем себя занять до вечера. В итоге, сделал зарядку, полистал подшивку старых спортивных газет, включил телевизор, пощелкал кнопкой смены канала. Кто-то с кем-то воевал, львы гнали по саванне испуганную антилопу, черно-белые солдаты сурово поднимали оружие, что-то аппетитное бурлило в кастрюле, полуголый абориген пристально смотрел сквозь время и пространство прямо в душу. Аркадий выключил телевизор.
Немного походив по залу, он подошел к книжной полке, взял наугад томик, раскрыл его, зажмурился, ткнул пальцем в страницу. Открыв глаза, мужчина увидел, что испачканный зубной пастой ноготь задевает сразу два слова: «Барцелона велика». Аркадий чуть не уронил зеленую книжку на пол. Несколько раз перечитал очевидное, посмотрел по сторонам, снова вернулся к страничке.
– Чехов. Антон Павлович, – зашевелил губами Аркадий, разглядывая обложку. – И что ж это значит, Антон Павлович?
Кривоватая подпись классика раньше напоминала ему не то кардиограмму, не то гимнастическую ленту. Но теперь проявились в ней какие-то тайные смыслы. Аркадий поспешил в коридор, достал из кармана пальто бумажник, пересчитал деньги. Наличности оказалось сорок пять тысяч шестьсот тенге. Чуть подумав, мужчина отложил пять тысяч шестьсот в карман брюк, постучал бумажником по ладони, спрятал его обратно в пальто.
Погода за окном стояла чудесная. Весна брала квартиру штурмом, поливала солнечными лучами бархатистые листья герани, лезла назойливой зеленой мухой по гардине. И Аркадий сдался. Второпях одевшись, поспешил на улицу. Грязь уже подсохла, сквозь черную землю пробивалась трава, дети грелись на трубах, отопление еще не отключили. Ворковали о чем-то старушки на лавочке у подъезда. Аркадий с ними поздоровался, чего обычно не делал. Но теперь он чувствовал в себе такую силу, что благосклонно и щедро даровал толику внимания окружающим. Он не просто гулял, не тратил впустую время жизни, у него была конкретная цель – ближайшая букмекерская контора.
В офисе девушка лет двадцати осоловело смотрела на страницу с кроссвордом, катая по столу карандаш.
– Подскажите, какой сегодня на «Барсу» коэффициент? – поинтересовался Аркадий.
Девушка, не отрываясь от кроссворда, пододвинула к нему распечатку на листе А4. Жест показался мужчине несколько пренебрежительным. Обычно, он обижался на такие вещи, но приобретенная утром броня самоуверенности защитила эго. Ну и что? Ну и пусть. Коэффициент оказался невысоким – два и два. При удачном стечении обстоятельств, можно было забрать восемьдесят восемь тысяч. А о том, как стекутся обстоятельства, Аркадию сообщили. Сообщила? Сообщил? Мужчина отогнал дурацкую мысль и сделал ставку. Драгоценная квитанция легла в нагрудный карман, поближе к сердцу.
До начала матча оставалась прорва времени, и Аркадий не нашел причин возвращаться в однушку. Его распирало от чувства неожиданной причастности к чему-то удивительному, скрытому до поры. Он остановился на перекрестке, прикинул все возможные варианты путешествия. Дорога направо вела к улице Мира, связующей большинство районов города. Но Аркадию не хотелось ни в какие районы. Теперь тенистые дворы казались столь же тесными, как и родная квартира. Выбрав прямой путь, мужчина дошел бы до того участка, где улица Набережная ныряла вниз к Ишиму, превращалась в дамбу, перетекала в объездную. Представив всю ту апрельскую грязь, что успел стряхнуть очнувшийся от зимней спячки город, Аркадий отказался и от второго варианта. Оставался поворот налево – к Парку Победы. Туда, окрыленный утренним откровением путник, и отправился. Шаг за шагом, изредка бросая взгляд на металлическую звезду, вознесшуюся над деревьями и забором.
Сложно представить Парк Победы без стелы, о каком бы городе не шла речь. Типовой памятник Аркадий помнил еще по диким и темным девяностым. Парк тогда стоял заброшенным, топорщился кустами, из шрамов на асфальте тянулась к небу трава. В один из тех странных дней Аркаша возжелал бегать. И на следующее утро отправился к стеле, решив, что это – отличная стартовая точка. Желание бегать испарилось, как только он подошел к её белому обшарпанному телу. Бледно-розовая полоска на горизонте едва тлела. Надо всем нависала ночь. Загадочно мерцали созвездия в морозном воздухе. Встав спиной к холодной каменной поверхности, Аркаша поднял взгляд. Стела казалась исполинской стрелой, замершей в полете. Древняя, безмолвная, вечная – такой осталась она в его памяти. И ни одной души вокруг, только стрекотание насекомых и черные кусты.
Воспоминание растворилось, как только мужчина миновал большие ворота. Все-таки с годами парк облагородили, поставили аттракционы. Памятник одели в багровую плитку со строительного рынка. Рядом воткнули «стакан», чтобы полиция могла круглыми сутками следить за объектом. Никакого желания подходить к обновленной стеле у Аркадия не возникло. Он быстрым шагом миновал площадь. Аттракционы ждали детей, солнце отражалось в глянцевой улыбке исполинской гусенички, готовой ползти по рельсам в горку. Грязная дворняга лежала на лужайке, прикрыв глаза, подставив морду легкому ветру.
С дальнего края Парк Победы не был огорожен, естественной преградой служила рощица из осин и акаций. Снег среди деревьев не спешил таять, держался до последнего. Аркадий посмотрел на белый покров, стараясь представить, что за тайны скрыты под ним. Роща хранила молчание. А в каких-то нескольких метрах за посадками путнику открылся вид на Ишим, Заречный поселок, купола церкви далекой Подгоры. Высокий берег из года в год понемногу обваливался, проигрывал неравный бой с ветром, водой, временем. Аркадий приложил ладонь ко лбу и всмотрелся вдаль. По реке плыли серые льдины, стремясь в сторону дамбы. В голову лезли странные мысли. О том, что любая мелочь может оказаться частью мозаики; о том, что ответы есть, просто они прячутся; о том, что под каждым камушком ключ, за каждым деревом – дверь.
– Вот, к примеру, Двадцатый, – бросил Аркадий слова на ветер.
В городе среди названий микрорайонов было лишь два числительных – Девятнадцатый и Двадцатый. И теперь мужчине ясно виделось, что остальные восемнадцать зон просто скрыты от взгляда обывателя. И, чем черт не шутит, может ему доводилось бывать там, но он этого не понял.
Часы пролетели незаметно. Аркадий медленно брел по берегу Ишима, любуясь метаморфозами ледяного крошева. Скелеты ЛЭП тускнели в малиновом киселе апрельского вечера. Ничего не гудело, не звенело, не постукивало. Только треск льда, крики птиц, шепот ветра. Автомобили ползли серыми жучками, замедляясь перед дамбой, и ускоряясь, попав на другую сторону. Вслед за темнотой пришел голод. Мысль, как шарик в пинбольном аппарате, заметалась между пиццей, бургером и шашлыком. Только теперь Аркадий задумался о том, куда же стоит потратить выигрыш. В лицо ударило холодом. Пришла пора возвращаться домой.
Дорога до знакомого двора заняла не больше получаса. На небе уже вовсю светила луна, под ней сиротливо остывала лавочка, желтизна из заоконья падала на травинки, те трепетали. Мир становился все загадочнее и загадочнее. Аркадий вошел в подъезд, поднялся по лестнице на пятый этаж, открыл обитую дерматином дверь, включил свет в коридоре, и ощутил страшную слабость. Хотелось одновременно есть, спать, лежать в теплой ванне. Но до начала матча оставалось всего ничего, и мужчина поспешил закрыть дверь, разуться, метнуться в зал, включить телевизор, найти нужный канал, попятиться к дивану, упасть на него, сделать звук погромче. Тут же появилась идея сходить на кухню, соорудить хотя бы бутерброд, но следом подоспело осознание, что последние крошки хлеба еще в пятницу были скормлены голубям.
Сквозь бежевую рябь виднелось зеленое поле, на котором взошли беленькие и фиолетовые цветочки. Их стоимость огласили комментаторы, чьи голоса будто пытались пробиться сквозь толщу воды. Прозвучал свисток, цветочки закачались, как от порыва ветра. Глаза слипались. Мозг пытался фиксировать происходящее – Пуйоль катил мяч на Бускетса, Бускетс делал передачу на Месси, но стоило моргнуть и не было в кадре никакого Месси, а несся по левой бровке кудрявый Марсело, размахивал флажком боковой арбитр, суетились зрители на трибунах. Белый покров «Сантьяго Бернабеу» скрывал нечто интересное – одна из зрительниц напомнила Аркадию одноклассницу. Девочку, которая ему нравилась, и цвет глаз которой никак не хотел проявляться в памяти. Совершенно потеряв интерес к игре, мужчина погрузился в круговорот фантазий обо всех несбывшихся отношениях.
– Пять. Пять. Их было ровно пять, – комментатор подсчитал количество шагов, отмеренных Криштиану Роналду перед пробитием штрафного удара.
Аркадий встрепенулся, посмотрел не изменился ли счет пока он витал в облаках. Однако никто не отличился. Не загорелась единичка и после мощного, но неточного выстрела португальца. Оказалось, что игра идет вовсе не в одни мадридские ворота, как предполагали эксперты до матча. Аркадий ухмыльнулся. Обладание тайным знанием грело его, наполняло душу светом, заставляло усмехаться над наивными комментаторами, нашедшими какой-то нерв в противостоянии.
Через несколько минут сонливость снова начала брать верх. Паутина в углу комнаты колыхалась, дрожал лунный блик на поверхности старого серванта. Башня из книг, возведенная на полу еще месяц назад, грозилась простоять столетия. Веки сомкнулись.
– Все равно, за гранью моего понимания заключается ответ на вопрос: «Чего лежать то было?»
Аркадий не стал открывать глаза и смотреть, что же удивило комментатора. Мужчина медленно провалился в дрему, прощаясь со счетом времени и счетом на табло.
– Мы прожили этот день совершенно замечательной, полнокровной жизнью, – гремел чей-то глас. – Сегодня происходило то, чего так не хватает нашим зрителям. Здесь настолько очаровательная весна, она уже до такой степени наступила, широко шагая, что кажется – не хотеть играть в футбол сегодня просто невозможно.
Каруселью закружились образы – Богоматерь стояла около мраморной статуи, скорбно глядя на фигуру Давида; дьявол, лукаво улыбаясь, поливал карту Испании кровью; апостол Петр грустно уходил куда-то в пустыню, но вместо Павла на его позицию вставал какой-то Ибрагим.
– Пенальти! И удалять надо! – истошный крик разбил на осколки мир грез.
Пузатый экранчик равнодушно сообщал Аркадию, что до конца матча осталось десять минут, «Барселона» уже успела повести в счете, но «Реал» только что получил право на удар с одиннадцати метров. Игрок с семеркой на спине стоял подбоченившись. Черная цифра напоминала бумеранг. Разбег, удар – на плашке в углу экрана нолик сменился на единичку.
Аркадий встал с дивана. Следующие несколько минут в его голове царствовали мысли о выросшем коэффициенте на победу «Барселоны». Потом их сместило ощущение нереальности происходящего. Игра шла без центра поля, опасные удары возникали то у одних, то у других ворот. Напряжение росло. А потом матч закончился.
– Боже мой, свисток. Как это всё невовремя, – подтвердил очевидное комментатор.
Пинбольный шарик беззвучно провалился в темноту. В животе забурлило, мужчина понял, что так и не съел ничего за день. Но голод волновал его меньше всего. Экран погас по щелчку, пульт с глухим стуком упал на ковер. Квартира погрузилась во мрак.
Аркадий медленно вытянул руку и показал потолку средний палец. Потом повторил тот же жест полу. Следом продемонстрировал его всем остальным сторонам света, поочередно. Диван притянул к себе, заставил лечь. Гнева Аркадий, почему-то, больше не испытывал. Наоборот, на лице его расплылась улыбка. И пока тьма отступала перед внутренним светом, пока первое сновидение пыталось обрести очертания, он думал. Думал о превращениях весеннего льда; о том, что же скрыто под белым покровом в осиновой роще; о том, как отыскать оставшиеся восемнадцать районов; о том, чего не заметил, а должен был; о том, почему на берегу реки совсем другие звуки; о том, что «Барселона» все же велика; о том, куда улетела стрела; о том, что уже воскресенье; о том, какое его тайное…