Квайдан
Глухо кашляя и содрогаясь на каждой неровности, старый гроб на колесах катил к центру города. Вечер, разлепив багровый глаз заката, шарил по заметенным снегом улицам. Смущенно сощурившись, Стеклов отвернулся от окна, словно его застукали за каким-то непотребством. А ведь он всего-то ехал через чужой город к дому по указанному адресу, чтобы встретиться с неизвестным человеком и передать ему очень важные бумаги.
– Командировка, говоришь? – спросил таксист.
Стеклову не понравилось, что водитель обратился к нему на «ты». Щуплый и весь какой-то скособоченный парнишка явно годился ему в сыновья.
– Угу, – буркнул пассажир, крепче сжав в руках портфель.
– А чего такой неразговорчивый? – водитель осклабился, и Стеклову, увидевшему это в зеркале, стало не по себе.
– Устал, – мужчина снова повернулся к расплавленному миру-морю, раскинувшемуся до горизонта.
Выходить из машины совсем не хотелось, даже несмотря на раздражающего таксиста. Казалось, что весь город – это лава, как пол в детской игре. К счастью, остаток пути прошел в относительной тишине. Машина с визгом подпрыгивала на кочках, и пассажир начал находить в металлической ругани какое-то подобие ритма. То ли коварные проектировщики специально задумали дорогу так, чтобы родились синкопы. А может, всё вокруг распадалось в такт чему-то. Стеклова пробил озноб от мысли, что с какого-то момента он начал ощущать нитевидный пульс города. В самом умении не было ничего страшного, пугала неизвестность того, какую именно черту и в какой момент он перешел.
– Сука, завтра растает и по гололеду работать, – выругался на снегопад таксист.
Стеклов подумал, что обрадовался бы гололёду сегодня. Чтобы машина не смогла остановиться и катила всё дальше и дальше, пока за спиной не погаснут окна последнего дома окраинного микрорайона. Но такси всё же затормозило около панельной девятиэтажки. Стеклов молча положил деньги на протянутую ладонь, открыл дверцу и вышел.
Давя ботинками беззащитный мокрый снег, прошелся до угла дома. От черной цифры на металлическом прямоугольнике ничего не осталось, равно как и от белой эмали. Подняв ворот пальто и зажав в правой руке портфель, Стеклов поковылял до следующего здания. На нем удалось различить следы синей краски. Они складывались в число двадцать три.
– Извините, – Стеклов окликнул помятого мужичка, сидящего на лавочке. – А вон тот дом – двадцать пятый?
– Двадцать седьмой, – мужчина выкашлял ответ в замерзшие кулаки.
Курьер отметил, что во всей фигуре обитателя двора было что-то от шахматного коня. Ответ же его не устроил вовсе.
– Но вот же двадцать третий, – Стеклов ткнул пальцем в сторону синей закорючины. – Если за ним двадцать седьмой, то где тогда двадцать пятый?
«Конь» пожал плечами и еще сильнее наклонил голову, почти к коленям. Курьер поежился и решил пройтись вокруг дома номер двадцать семь. Смесь из снега и грязи хлюпала, пытаясь затянуть в свои глубины. Но бездонности той налетело всего лишь сантиметра полтора. И провода насмешливо звенели, покачиваясь в свете окон. Стеклов дошел до дальнего угла дома и обескураженно замер. Потом сделал еще пару шагов и оказался на куске асфальта меж двух девятиэтажек. Дальше лежал лишь пустырь. Одинокая брошенная ЛЭП, наполовину разобранная, напоминала японские ворота. Стеклов подумал, что в полночь она могла бы послужить отличным стулом для огромного чёрта. Почему-то картина задумчивого демона, уткнувшего взгляд в далекие угасающие окна, ярко предстала перед Стекловым. На плечи чёрта ложился мягкий снежок, раскосые его глаза с непониманием смотрели на серые коробки, в которых копошилась жизнь, красно-коричневая кожа дымилась в ночи, заставляя деревья растворяться в тумане.
Мужчина выдохнул облако пара и поспешил к освещенной части улицы. Ждать прохожего пришлось довольно долго, и наконец чернильная пасть аллеи изрыгнула серое пятно. Приближаясь к Стеклову, пятно обрело форму, превратившись в женщину неопределенного возраста. Маленькие обсидиановые глазки блестели на сером сморщенном лице.
– Не подскажете, где тут Ленина, двадцать пять? – курьер постарался обратиться как можно вежливее.
– Чего?
– Вот двадцать третий дом, а тот – двадцать седьмой.
– Ну.
– А где тогда Ленина, двадцать пять?
– Чья? – женщина непонимающе смотрела куда-то сквозь курьера.
– Ленина, – тихо выдохнул тот.
– Не знаю такой, – прохожая сильнее завернулась в шаль и засеменила в темноту, отдаляясь от Стеклова.
Мужчина не окликнул вредную тетку. Что за чушь?! Он мог допустить, что улицу Ленина в этом городе давно переименовали. Но ведь когда-то же она точно существовала. И наверняка не валялась на окраине сжимающимся от страха дождевым червем, впервые познавшим небо. Нет, улица Ленина уж точно тянулась долго, соединяла рваные края микрорайонов. И прохожие прошивали проклятый город насквозь, как иглы, стежками шагов прирастая к его холодным и грязным лоскутам.
– Всё ты знаешь, – крикнул Стеклов в ночь. – Сука!
Легче почему-то не стало. Зато пришел стыд: и за то, что выругался на незнакомую женщину, и за то, что позволил себе запаниковать.
– Так, соберись, – курьер присел на покосившуюся оградку из труб. – Двадцать пятого дома нет. Улицы Ленина нет. А что тогда есть?
Ворона проскакала по краю мусорного бака и, склонив голову, посмотрела на Стеклова. Издала странный короткий крик, в котором отчетливо слышались насмешливые нотки, и взлетела практически вертикально вверх. Стеклов впервые видел, чтобы птицы так летали, но почему-то совсем не удивился. Встав с заборчика и переложив портфель в другую руку, он быстрым шагом направился туда, где мерцало несколько огней.
Пока он шел через спальный район, ночные шорохи все больше становились похожи на шум океана. Правда, курьер никогда не видел океан вживую, а стало быть, и не слышал. Но ощущение, что бесконечная толща воды со странными созданиями внутри издает именно такие звуки, лишь нарастало с каждым пройденным кварталом. И теперь желтые огни фонарей уже не так радовали, напоминая об уродливых удильщиках, вечно пребывающих на дне в состоянии полусна. Зато темнота, наоборот, обрела определенную притягательность. Стеклов подумал, что в её холодных просторах очень просто спрятаться. Да так, что, может быть, уже никто и никогда не найдет.
– А где машины? – неожиданно выпалил Стеклов и сам испугался своего голоса, который разошелся кругами, заставив мир вздрогнуть.
Действительно, в серый шум сливалось множество едва различимых звуков, но гула автомобилей среди них точно не было.
Дорога вела куда-то вверх, насмехаясь над тем фактом, что город покоился не на холмах, а на ровной болотистой местности. Ветер бил колючим мелким снегом по щекам, манекены за стёклами витрин отрешенно смотрели на одинокого путника, розовая неоновая вывеска дрожала где-то вдали, служа единственным ориентиром. Стеклов шагал, тяжело дыша и не смотря по сторонам.
– До розового дойду и разберусь, – шептал он. – Сейчас дойду и разберусь.
Когда до неонового маяка оставалось несколько десятков метров, свет погас. Мужчине показалось, что произошло это не мгновенно, а как будто в замедленной съемке: неуловимым рывком нежно-вишневое пятно рванулось в сторону и затерялось-растворилось в пурге. Остался лишь серый скелет из трубок, по которым не текло электричество. Стеклов все же дошел до здания, оказавшимся галантереей. Только теперь он увидел, что всё не так уж и плохо, – у дальнего угла был еще один вход, и рабочий в оранжевом жилете сгребал лопатой снег с крыльца. Курьер поспешил к нему, собирая мысли в кучу: «Спросить про транспорт, узнать адрес, попросить помощи. Сначала про Ленина. Да, про чёртову улицу Ленина…»
– Извините, – Стеклов положил руку на плечо рабочему. – Вы не подскажете, где улица Ленина?
– Чья?
Незнакомец обернулся, но лучше бы он этого не делал. Из глубин оранжевого капюшона на Стеклова смотрела тьма. Точнее, миллионы дрожащих частичек сажи, среди которых то и дело вспыхивали еле заметные голубые искорки. Взвизгнув, курьер побежал к освещенному участку тротуара. Портфель выпал из-под мышки. Мужчина затормозил, развернулся, чуть не свалился в грязь. Стараясь не поднимать взгляд, схватил драгоценный груз и вновь ринулся к спасительному островку света. Там обнял холодный позвоночник фонаря и тут же совершил рывок к следующему. Такими короткими перебежками он достиг перекрестка и замер, как рептилия в террариуме, которой резко понизили температуру. Стоило повернуться и посмотреть, не гонятся ли за ним, но Стеклов не решился. Тем более что загоревшийся зеленый сигнал светофора произвел неожиданный успокаивающий эффект на беглеца. Перейдя дорогу, Стеклов быстро повернул направо и зашагал дальше в гору. Внутренний навигатор говорил, что страшный магазин остался за пределами видимости и, раз шума преследования нет, то можно чуть расслабиться. Курьер присел на низкий металлический заборчик и прикрыл лицо руками. Снежинки, уже не колючие, а мягкие и легкие, сыпались на шею, тут же таяли, собирались в капли, скатывались за шиворот, оставляя мокрые дорожки. Сердце стучало ровно и неотвратимо, как барабан тайко. Стеклов встал и пошел в гору.
Снег скрипел под ногами скорее насмешливо, чем страдальчески. Курьера просто несло куда-то наверх. Дышать становилось все тяжелее, но Стеклов не останавливался, а лишь упрямо совершал шаг за шагом, оставляя за спиной темные безлюдные кварталы. Опустив голову, он летел к вершине, пока внезапно мокрая грязь асфальта не исчезла. Стеклов не успел затормозить и по колено залез в сугроб. Дорога кончилась, снежный пик вершины окончательно закрепился на темной фотопленке неба. Но дойти до него не представлялось возможным. Стеклов в отчаянии обернулся вокруг своей оси, стараясь найти выход. И выход нашелся…
Тротуар, вильнув у огромного дерева, повел к одинокой девятиэтажке. Курьер не стал искать указатель с адресом, а просто нырнул в пасть подъезда и понесся по лестнице вверх. Портфель дважды чуть не выпал в тьму пролета, но Стеклов не замедлил хода, перепрыгивая через ступеньки. Свет в подъезде не горел, лифт не скрипел в потаенных пространствах за стеной, ни один глазок на двери не подмигивал желтым. Стеклов поднимался всё выше и выше – пролетел шестой этаж и этаж седьмой. Добравшись до последнего, мужчина зажал портфель в зубах и полез на чердак. К счастью, люк легко поддался и впустил в загаженное голубями пространство технического этажа. Темнота дышала прело и затхло.
Вслепую пробираясь через сети проводов и хитросплетения труб, Стеклов шел, положившись на чутье. Еле заметная волна свежего морозного воздуха брала своё начало где-то на северо-востоке. По крайней мере, мужчина для себя определил то направление как север-восток И вправду, там его ждал выход на крышу.
Вершина горы сияла вдалеке так ярко, что Стеклов прищурился. Миллионы снежинок отражали неведомый свет то ли луны, то ли тайной звезды, то ли прожектора, скрытого от всех на земле. Ветер дул особенно сильно. Мужчина, шатаясь, пошел к черному пятну, что находилось у самого края крыши. Сначала Стеклову показалось, что это ворох вещей или мусорный пакет, но с каждым следующим шагом крепло ощущение, что пятно живое. Так и оказалось: опершись локтями на парапет, вниз смотрел некто в черном пуховике с башлыком. Ног существа курьер не мог разглядеть, но вот из рукавов пуховика что-то торчало. Подойдя поближе, мужчина понял, что это сухие ветки деревьев, похожие на руки. Видимо, незнакомец сжимал их внутри рукавов.
– На что похоже? – тихо, но отчетливо спросил черный человек.
Стеклов осторожно подошел к обрыву и посмотрел вниз. Город лежал перед ним как на ладони, как будто странник забрался не на девятиэтажку, а на телевизионную вышку. То тут, то там вспыхивали розовые, голубые, оранжевые искорки. Дома дрожали в морозном ночном воздухе, словно миражи. Стеклов присмотрелся к сплетению дорог и задумался.
– Сосуды?
– А что ты меня спрашиваешь? – ответил чёрный. – Сосуды так сосуды. Пожалуй, что и они. Алхимические, прозрачные, тонкие. И в них вызревает новый человек. Новый виток эволюции. Семя улиц, гомункулус города. Холодное и разбитое порождает живое и теплое. Диалектика.
Мужчина поежился и завороженно вгляделся вдаль. Улицы пульсировали, поток искорок несся по невообразимым векторам.
– А вы случайно курьера не ждёте? – спросил Стеклов.
– Не, – отмахнулся чёрный рукой-веткой. – Это тебе к нему.
Снежный смерч где-то далеко внизу, в закоулках спального района, набрался сил, разросся, завыл. Стеклов не мог видеть деталей, но ярко представил, как вихрь вбирает в себя окурки и обрывки газет, грязный снег и еще не успевшие опуститься на асфальт снежинки, свет фонарей и бензиновый пар луж. Воронка всё расширялась и расширялась, становясь похожей на раскрытую пасть. Чёрный ритмично постукивал веткой по парапету, качая в такт головой. И Стеклов рассмеялся дико и хрипло. В смехе его смешались все тревоги, все страхи, все переживания. Размахнувшись изо всех сил, курьер швырнул портфель в пасть города. А потом учтиво поклонился существу в пуховике, забрался на парапет и сделал шаг…
Некто вышел из переулка. Настороженно, припадая на четвереньки, подкрался к углу дома, привстал и, приложив ладонь ко лбу, устремил взор вдаль. Снежинки падали на его горячее тело, превращаясь в пар. Человек прищурился и заметил темную точку на высоте девятого этажа. Она медленно кружилась, опускаясь всё ниже и ниже. Уверенными рывками, как зверь, от мусорного бака до гаража, от гаража до подворотни, некто достиг нужной точки. Пнул ногой ворох одежды. Убедившись в безопасности, присел на корточки и выбрал из кучи необходимое. Ногам в ботинках стало теплее, телу в пальто стало еще жарче…
Некто шел по дороге, ведущей к лесу, и что-то напевал себе под нос, задрав голову. Город угрожающе шумел за спиной. Снежинки мягко опускались на плечи. На небе зажигались незнакомые звезды, и путник давал им имена.
Собеседование
Весенняя грязь заполняла собой все пустоты, хищно поблескивала среди камышей, лезла по обшарпанным стенам, каталась на диких кошках, требовала особой классификации. Пока Женя выделил два ее типа: та, по которой можно пройти, и непроходимая. К счастью, старый указатель предлагал прогуляться по грязи робкой, уже засыхающей под апрельским солнцем. Шаги не поднимали брызг, дорога недовольно причмокивала, но все же отпускала ботинки. Промзона равнодушно смотрела на человечка, идущего к навсегда заколоченным воротам завода.
Некогда шелестели бумаги в прохладных кабинетах, созревали в исполинских цехах загадочные механизмы. Теперь лишь призраки шуршали в высоких травах, незримо повторяя привычные маршруты. Стены покрылись трупными пятнами – фамилиями известных мертвецов, уродливыми граффити. Под разбитым окном свернулась змеей коричневая спираль, нарисованная краской. Женя достал из кармана газетную вырезку и проверил адрес.
Ошибки быть не могло – «Третий переулок Индустриальный, 14». Мальчик осмотрел табличку, прибитую к будке вахтера. Надпись давным-давно выцвела, но все еще сообщала: «3 пер. Индустриальный, 12». Женя ухмыльнулся от дурацкой мысли, что таково обозначение инфекции, убившей целый завод. Он посмотрел налево. Через дырку в заборе виднелось, как мужики в синей униформе катят что-то большое и деревянное. В любом случае, предприятию по левую руку повезло. Оно дышало, заставляло людей работать, тратить время жизни на несомненно важные для всего человечества цели.
Женя посмотрел направо. Выползая из-под забора, железнодорожная ветка тянулась вдаль, теряясь среди болот. Большая часть города стояла на грязи и там, где требовалось возвести строение, заливалась бетонная подушка. Но если промышленный объект слишком долго смотрел сны, то болотина отвоевывала свое – засасывала, поглощала, укрывала камышом и тростником. В такую шуршащую неизвестность и вели рельсы. Благодаря насыпи, они не скрылись навсегда, продолжали ждать.
Женя еще раз перечитал начало объявления: «В консалтинговую компанию требуется сотрудник. Опыт не важен, обучение на месте. Прием по результатам собеседования». Что такое консалтинг Женя представлял смутно, но чувствовал, что из всех неизвестных слов это ему милее других. Уж точно лучше, чем та деревянная хрень, которую катили рабочие в синей униформе. И Женя пошел направо, смело ступив на пожелтевший от ржавчины кусок металла.
Мелькали рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Погружали в гипнотическое состояние. Черная ворона спикировала на железнодорожное полотно, стала ходить кругами, смешно топорща перья, высматривая что-то в траве. Женя улыбнулся, сделал быстрый жест руками, затем сложил их на животе. Ворона склонила голову набок, уставилась на подростка блестящим глазом, потом коротко каркнула и, потеряв интерес, продолжила прыгать по земле в поисках еды.
Между тронутых гнилью шпал росли странные белые грибы, напоминающие навозники. Мысль тут же метнулась в осень давно ушедшего года, когда старшеклассник вместо того, чтобы сидеть на уроках, искал по скверам грязно-белые шляпки с черным подбоем. И если находил, то стыдливо озирался, и, убедившись в отсутствии зрителей, срывал гриб, кидал в пакет, скрывался с места преступления. За пятилитровое ведро навозников платили достаточно, чтобы закупиться в «секонд хэнде» шмотьем на лето. Женя знал, что потом грибы высушат, расфасуют и продадут в десять раз дороже, как средство от алкоголизма. Конечно, он мог и сам заняться чем-то подобным. Но он не умел красиво фасовать. Не умел хорошо продавать. И не умел виртуозно врать. Поэтому шел по желтым рельсам, позволяя мыслям крутиться в голове, как в лототроне.
Номер один! Женя задумался и довольно быстро догадался, что это из-за журнала, который он нашел несколько дней назад в доверху забитой кладовке. Искал старые тетрадки с рисунками, долго разбирал хлам, погружался во все более глубокие слои ностальгии, а наткнулся на древний январский номер издания, посвященного науке и религии. Жене стало интересно, что между этими понятиями могло быть общего. Оказалось – ничего. Наукой на страницах и не пахло, разве что искусством. Авангардная иконопись подростка не увлекла, архитектурные особенности каких-то нартексов тоже. Гороскоп на февраль и вовсе поверг в уныние самим фактом наличия в журнале. А вот следом шел интересный текст. Благодаря ему, Женя выяснил, что когда-то проповеди больше походили на беседу.
В церкви мальчик был всего раз – в шестилетнем возрасте. Бабушка завела его туда погреться. В памяти остались только высокие потолки, на которых он ничего не разглядел, так как с ресниц капало. Но во всем, несомненно, чувствовалась какая-то торжественная пустота. Женя догадывался, что попади он на проповедь, вставить слово ему бы не дали. Не то что в древние века. Слово то ли на Г, то ли на Х все никак не хотело вылазить из завалов памяти, и Женя остановился на термине «беседа». Вот на подобных условиях можно было посетить храм. А так…
Карусель наблюдений и воспоминаний заскрипела, остановилась. Слева, в окружении склонивших головы камышей, возвышался холм. Женя узнал очертания: серый волдырь, черный провал. В бомбоубежищах ему уже приходилось бывать: спускаться по загаженным ступенькам, выхватывать лучом фонарика бетонные углы, обходить кучи мусора, поднимать с пола обрывки документов, потерявших свою волшебную силу. Пожелтевшие плакаты на стенах рассказывали, как распознать шпиона, тоскливо поблескивал кафель в санузлах. Лежала в летаргическом сне эпоха. В общем, Женя знал, что такое бомбоубежище, Женя понимал, что без фонарика там нечего делать, и Женя все-таки повернул налево.
Когда-то к холму вела тропа, заботливо усыпанная щебнем: бордюристая, двужильная. Но про дорогу забыли, воды поднялись, скрыли щебень. Пророс камыш, и лишь два бетонных хребта остались над болотиной. Женя осторожно ступил на узкий мостик, и, перескакивая через провалы, направился к своей цели. Надежда на работу стухла, но любопытство потрескивало внутри, щекотало, вело вперед. У самой лестницы Женя оглянулся и, приложив ладонь ко лбу, посмотрел на золотое сияние в синем небе. А потом спустился во тьму.
Когда глаза немного привыкли к недостатку света, Женя понял, что может различать силуэты предметов, проемы в серых стенах. Что-то не давало темноте сгуститься до почти осязаемой плотности. Живым духом в сырых залах и не пахло. Ни намека на офис или отдел кадров. Женя особо не расстроился. Его успокаивала тишина, а еще радовало, что весенние воды то ли обошли холм стороной, то ли успели высохнуть.
В последней комнате подросток разглядел отверстие диаметром в полметра. Металлическая труба торчала под самым потолком, на расстоянии протянутой руки. Закрыв глаза, он замер и прислушался. Что-то шуршало. Может в глубинах трубы, может на поверхности холма, а может где-то в трещинах между бетонных стен. Женя задумался. Что бы он мог сказать, окажись тут на самом деле стол, стул, перспектива работы и собеседник?
– Здравствуйте.
Сначала был шорох. А потом в пустоте родились слова:
– Вы по какому поводу?
Женя решил, что начало разговора хорошее. Именно такой вопрос ему бы и задали.
– Я по объявлению. Хочу у вас работать.
– Кем?
– Консалтером, – Женя, понял, что не знает точного названия профессии, и вообще не уверен, что такое консалтинг.
– Так это у вас надо спросить, – пришел ответ из пустоты. – Что такое консалтинг, таргетинг, личностный рост.
– У кого «у нас»? – испугался Женя.
– У желающих.
Прошло несколько секунд, потом шорох усилился, и мальчик приоткрыл один глаз. Способность видеть в темноте усилилась. И теперь Женя смотрел, как из отверстия сыпется металлическая стружка. Кисло запахло ржавчиной. Мусор накатывал волнами, вылетал на несколько сантиметров, звучно падал на сырой пол.
– Прежде придется ответить на несколько вопросов, – даже новый шум не смог заглушить слова, пришедшие из ниоткуда.
– Какие вопросы?
– Что там с вороной за ситуация была?
– Какая ситуация? – занервничал Женя, чувствуя, что теряет контроль над мыслями.
– Не тяните время.
– А сколько у меня есть?
– Растянете – больше станет. Вам это надо?
– Хорошо, я понял, – мальчик задумался. Нужно было просто довести все в голове до логичного завершения. – Ворона забавная, я ее забрал.
– Куда?
– Не знаю. Куда-то, где однажды окажусь я. И все остальные. И не надо будет умирать.
Женя открыл второй глаз, ржавый поток едва заметно усилился. Часть сора долетала до ботинок, тускло поблескивали миниатюрные болтики и гайки, обломки проволоки, тонкие медные хлопья.
– Продолжайте. Кто остальные?
– Остальные, – Женя пожал плечами. – Уличные собаки, котейки из-под труб, снегири и гусеницы, еноты из контактного зоопарка, белки, мыши, хомячки, бабочки. Много кто. Ворона теперь еще.
– И давно собираете?
– Лет с шести. Там щенок в кустах сидел. И стало страшно, что с ним что-то случится. А с нами всеми однажды что-то случится. Это я уже тогда понял. И я подумал, что так не пойдет. Сам его заберу. Чтобы он все время был.
– Где?
– Где трава зеленая, зимы нет, людей нет. Там увидим.
– А вот руками вы что делали?
– Да как-то рефлекторно. Нельзя же без ритуала. Сначала щелкал пальцами, в ладоши хлопал, сплевывал. А потом как-то все…
– Редуцировалось?
– Наверно. Откуда я это слово знаю? Упростилось. Теперь руки к животу чуть прижимаю.
Труба захрипела, чтобы выплюнуть особенно крупную деталь. После ржавый поток забил с новой силой, на полу образовалась довольно высокая горка.
– Люди?
– Люди все испортят. И кто я такой, чтобы людей брать?
– Домашние животные?
– Не. Они по хозяевам скучать будут.
– Большинство пород за столетия отбора обрели повышенную потребность во внимании. Даже бездомные.
– Так я же буду там.
Труба зашлась кашлем, поток трухи иссяк. Женя попытался сдвинуться с места, но не смог. Вроде ничего и не держало, но не хватало какого-то последнего волевого усилия.
– А ты забавный, – в голосе из пустоты впервые мелькнула снисходительная жалость.
В глубинах трубы что-то забурлило. Теперь дыра не изрыгала мусор, а всасывала воздух. Гайки и болты задрожали, приподнялись над полом, чтобы через секунду со свистом скрыться в черном отверстии под потолком. Следом полетела проволока, ее догоняла увесистая неопознанная деталь. Женя покачнулся, но устоял на ногах. А вот левая рука предательски задрожала и начала тянуться к трубе. Подросток сжал губы, напрягся. Понял, что совершенно не контролирует руку, как будто никогда и не обладал таким навыком. Тем меньше он расстроился, как только конечность оторвалась от тела и, кружась, как кленовый «вертолетик», пропала в темноте. А вот правую руку мальчику было жаль. Он вспомнил как рвал грибы, рисовал, кидал камешки в воду…
Когда воспоминания пошли по второму кругу, правая рука беззвучно открепилась от тела и последовала за левой. Туловище наклонилось вперед. Женя сделал усилие, запрокинул голову. На сером потолке кто-то оставил тлеющими спичками черные звезды. Смотреть на ноги Женя не стал, осознав – ног больше нет. И вообще больше ничего нет. Одна упрямая голова и негатив Млечного пути. Последнее, о чем подумал мальчик перед тем, как мир закружился: «Почему, интересно, паутина даже не шелохнется?»
Потолок-труба-стена-угол-пол-стена-потолок-труба-стена-угол-пол-стена-потолок…
За мгновение до того, как голова влетела во тьму, Женя зажмурился. Личная чернота казалась безопаснее черноты трубы. Никаких звуков – наверное в этих космических пространствах их и не могло появиться, а может уши отлетели уже давно. И среди вечной темноты единственное, что удивляло – отсутствие привычных искорок, орнаментов, вспышек. Ничего, только бескрайнее воронье крыло…
– Кар!
Крыло отдалилось. Стало возможным различить отдельные перья. Затем вокруг крыла обозначились контуры птицы. Под когтями заблестела шпала. Над глазом-бусиной засинело небо. Зашептались меж собой о чем-то камыши.
Женя улыбнулся, приподнял руки, но какое-то смутное предчувствие остановило его, и мальчик замер в нерешительности. Ворона, потеряв интерес, продолжила прыгать по земле в поисках еды. Подросток посмотрел на холм вдали. Лезть в брошенное бомбоубежище ему совершенно не хотелось. Всему есть предел, и погулял он сегодня достаточно. Скомкав вырезку с объявлением, он швырнул ее куда-то в шуршащий занавес, хранящий секреты болот. А потом Женя развернулся, поднял с щебня тростинку, подул в нее, прислушался к звуку, и зашагал к золотому кругу в синеве.