А вот и смена, молодцы, всегда бы так. За три недели, что я наблюдаю за этим чёртовым участком, ни разу не видел, чтобы часовые прибыли вовремя. Постоянно в разное время, постоянно с проблемами, их грузовик, грязный, как железная свинья, ломается чаще, чем это позволено законами мироздания. Но, после приезда какого-то важного чина из столицы, распорядок более-менее наладился. Что ж, иногда и начальство может быть полезным.

Беспорядок в одном – беспорядок во всём, вот почему я теперь ухожу. Не из-за политики, не из-за мыслей, просто потому что больше так не могу. Без пожитков, без разрешения, без документов, убираюсь отсюда куда подальше.

Кто сказал, что нужно соблюдать правила? Те, кто правят этим деградирующим уголком не соблюдают никаких, правил. Нет уж, за тридцать лет я уже уяснил, что те, кто живут, не преступая граней, в них же и перемалываются.

И никакого просвета, нигде нет, никакого поступка, только вечный страх и тошнотворный героизм. Там, на той стороне, я готов отдать всё, чтобы жить, если не в свободе, то хотя бы понимая, зачем. Только бы выбраться с этой.

Вот кто-то поставил ширму порядка на несколько дней, и у кого-то другого появился шанс. Никто не будет больше лично бегать и залатывать все дыры в гниющей лодке и надеяться, что не появится новых. Для меня же упустить одну из них – непростительно.

Сегодня ночью я пересеку границу.

Я убрал бинокль в футляр и развернулся на спину, спокойно выдохнул. Где-то в кронах деревьев играет уже зубастый ветер, а через молочное небо тянутся редкие облака. Сегодня не будет луны. Пёстрая осень щедро посыпает землю листвой, а птицы услужливо молчат, так что, при желании, можно за полмили услышать патруль. Вот только по ночам здесь бывает холодно.

И всё же мне нравится эта погода. Её томительная грусть и тоска, контраст цветов и ликованье лета. Да, города прокляты, дождливо и слякотно лето, безобразна в своей грязи зима, но мир вокруг них удивительный, широкий и утончённый одновременно.

Я рад, что наслаждаюсь им сейчас. Этот дивный мир тоскует по мне и печалится, ведь столько раз я совершал паломничество на его безграничные просторы. Возможно, на той стороне до меня будет долетать его прохладный сладостный шёпот. Плохо только то, что я один ценю его голос, один, и более никто.

Лес принял меня в свои объятия и скрыл от ветра и патрулей. В двухстах ярдах от него – участок границы, отделённый от кромки деревьев ровным, как стол, голым лугом, идущим в наклон. За ним – колючка, несколько человек, вышка и спуск к реке. Скверно, но лучше места в округе не найти.

К северу отсюда есть ещё один спуск, где река прорезается через узкое глубокое место, но там стоит столько людей и техники, что можно получить пулю задолго до того, как увидишь сам пункт. Там нас не ждут.

Да, именно здесь, непременно. Тихо проползти через луг, пробраться к колючке, перерезать проволоку и ползком вниз, по песчаному склону. Можно наделать много шуму, если просто так нырнуть в воду, поэтому придётся хорошенько изваляться в грязи.

Течение реки не очень сильное, место мелкое, но достаточно широкое, поэтому плыть придётся долго. Вода в это время года не слишком холодная. К тому же, дожди ещё не начались, и берега остаются на своём месте.

Отцовские часы показывают шесть. Скоро солнце пойдёт ко сну, видимость ухудшится. Небо уже покрывается тяжёлой синевой, смутные тени начали марш на восток, ветер кусался всё сильнее, скверно, но терпимо. Главное, что летнее тепло всё ещё борется с осенней тоской, и на этом поле битвы я смогу выжить. По крайней мере, вода не будет так сковывать лёгкие.

Спать сейчас слишком рискованно, и, чтобы занять себя, я проверяю то, чем обладаю. Бинокль, кусачки, часы, изолента, маленькие рогатинки из толстой проволоки, потёртый брезентовый плащ, фляга с водой, мешочек с галетами и охотничий нож. Его я берегу на самый крайний случай, когда выбора не будет.

Осталось шесть часов.

Поначалу выжидать по нескольку часов очень трудно. Чувствуешь, как мысли искрят в мозгу, отдаваясь в нейроны, и заставляют тело беспомощно ёрзать под напором упрямого комка в голове. Голова становится всё тяжелее и тяжелее, вечно хочется что-то делать, что-то говорить, чтобы потом не испугаться собственного голоса. Банально изменить положение, например, встать и немедленно броситься в воду, полагаясь на слепую удачу.

Но потом становится легче. Время сливается в единый поток, сложные процессы, до того словно ледокол продавливающие нервные клетки, теперь идут про проторенным путям. Наблюдать за жизнью заставы становится куда интереснее. И даже испытываешь некое чувство, вроде лёгкого раздражения, когда что-то меняется или, например, грузовик приходит вовремя.

Секрет в том, чтобы как можно реже смотреть на часы, отсчитывать время по небу и забыть про деление на минуты. И постараться занять свою голову одной долгой мыслью, разматывать её, словно моток проволоки по сознанию, смакуя каждую деталь. А ещё чаще прислушиваться, новые звуки способны разнообразить картину и не отвлекают от наблюдения.

И ещё не забывать про дыхание и поддержание температуры тела. Если пот застит глаза – обвязать лоб платком, если холодно – ровно дышать на руки и двигать пальцами ног. Все движения должны быть как можно более равномерными. Но главное – сохранять ровный пульс: чем ровнее пульс, тем спокойней голова, тем точнее движения, и тем тщательней используется ресурс времени.

Кто-то переносит это легче. Кто-то может по шестнадцать часов, без выходных, заниматься монотонной работой, еле волоча ноги в конце дня. Этот кто-то и остаётся умирать.

У этого участка, кстати, довольно длинные смены. По шесть часов беспросветного наблюдения, по шесть человек в машине. Они полностью меняются, но бригады состоят из одних и тех же людей. Правда, недавно один, пытаясь наловить рыбки, лишился руки. Проворней надо динамит бросать, господа хорошие. Его увезли, но пока не заменили. Сейчас – полная смена. Значит в полночь будет на пару глаз меньше.

Тут есть интересные персонажи. В первой смене, это там, где плохой рыбак, есть мужичок лет сорока, который очень любит уединиться за большим одиноким дубом, что растёт ярдах в десяти от пункта. Неизвестно, что он там делает, но возвращается он обратно порядком раскрасневшийся и неизменной довольный. Один из тех, что по-моложе, вечно облизывается при взгляде на него.

Другого, тощего, как приведенье, не встретишь без дешёвой отвратительной папиросы в зубах. И где о только такие берёт? Его ненавидит молодчик, который постоянно ест, сидя на лавочке. Неудивительно, ведь запах этого отвратного табака долетает даже до меня, а тому парню, наверное, вообще кусок в горло не лезет. Они даже как-то раз подрались, и курильщик пересчитал обжоре рёбра.

Вынимал ли он изо рта при этом свою цигарку? Ответ очевиден.

Сержанту доложили, что оба упали, или вроде того. Я сделал такой вывод, потому что их не отправили в тыл для взбучки, и они так и продолжили нести службу. Возможно, кто-то даже мог на это и купиться. Возможно, кто-то отреагировал бы более решительно, если бы было кем заменить.

Если бы разбирательство не сопровождалось такой волокитой, а потом, как итог, не заканчивалось бы абсолютно ничем, мне пришлось бы туго.

Вот так всё и работает, «на отвали». Одних наказывают ради примера, которому никто не следует, других – ради отчётов, которые никто не читает. Кабинеты и кабинеты, а внутри – люди с глазами мёртвых селёдок, которые даже властью не упиваются, которым вообще ничего не надо.

Но этих, вот этих, что стоят перед взглядом бинокля, можно понять. Люди как люди, со своими страхами, со своим правом на справедливость. Тут, среди лугов и лесов, мы практически равны. К тому же, если всё сложится, больше ни тех, ни других, я никогда не увижу.

А время шло, скользило, как холодная капля по грязному листку. Сумерки незаметно прикрыли землю сонным одеялом, в воздухе засквозил ветер, напоминающий о грядущих заморозках. Постепенно подступала ночь. Не холодная и мрачная, как зимняя, когда жизнь не стоит ровным счётом ничего. Не белая, как летняя, когда солнце, кажется, только притворяется спящим, и всё видно на много миль вокруг, а та, которая нужна. Та, идеальная ночь.

Та, которая всё никак не наступит.

На пункте зажглись огни. Один прожектор на вышке, лампа у конторы, маленького бревенчатого домика, и два фонаря на батарейках у сарая. Здесь есть генератор, бензиновая дрянь, его включают только в тёмное время. Все эти ночи я наблюдал за прожектором, всего-навсего скорое пятно, скользит быстро и как попало. Ребята не отличаются большой тщательностью в наблюдении, но расслабляться не стоит.

Проскочить можно, если пересекать луг аккуратно, не жадничая на метры. Двигаться медленно, без резких движений, всё-таки, ночи ещё недостаточно тёмные. Жаль, что нельзя испортить генератор и вырубить всё освещение, так, на всякий случай. Тогда сразу поднимется шум, солдаты начнут прочёсывать местность и наверняка заметят меня на берегу. Не хочу, чтобы происшествия приключились в их смену, здоровей буду.

Активность уменьшилась. Теперь сержант стоял у вышки и постоянно поглядывал на часы. Четверо солдат ушли в домик погреться, ещё двое, на вышке, закурили. Остальные бесцельно шатались по периметру, отмахивая шаг за шагом по неприветливой траве. Я взглянул на свои часы – десять минут девятого. Как-то рановато они расслабились. Ухудшение погоды на них плохо влияет, поди ж ты скучают.

Ещё есть время всё хорошенько обдумать. Когда приедет вторая смена, пункт будет полон людьми, но в это время прожектор, обычно, почти не двигается. Можно пересечь солидный кусок луга одним броском, но потом придётся медленно ползти и часто останавливаться. Затем нужно пройти к одинокому дубу, спрятаться там и подобраться к колючке. Дальше – дело техники. Прожектор не направится на реку, пока не поднимется шум.

Сумерки давно миновали, и вечер постепенно облачался в ночь. Уютно горели лампы, солдаты нетерпеливо ждали смены, а часы еле слышно тикали у меня в руке. Было бы почти хорошо, если бы не было так томительно. Чем ближе срок, тем чаще ты смотришь на часы, это получается как-то само собой, почти машинально. И ждать становится всё труднее, знаешь, что в голове только отсчёт минут. Сержант, вон, вообще почти не отрывается от циферблата. Ещё этот ветер…

Природа замерла в ожидании. Всё живое готовится к зиме, значит, вокруг тихо, только ветер и редкий дурной зверь. В такие моменты очень хочется рвануть со всех ног к цели или быть подальше отсюда. Но ни здесь, ни там меня не ждут, так что приходится ждать самому. Когда ж уже подъедет этот чёртов грузовик?

Вдалеке послышался хриплый рык мотора, наконец-то. Мои глаза окончательно перестали отлипать от бинокля. Скоро по земле пополз едва заметный свет фар. Неторопливый грузовик покачивал боками по прокатанной песчаной колее. Его подвеска умерла давным-давно, так что сидящим внутри было несладко, а рваный тент свисал с остова клочьями.

Пока колымага преодолевала последние метры, я всё думал: странно, столько времени убить на размышления и всё равно оставить в голове вещи, которые нужно обмозговать. Но они всегда там найдутся, всегда. К примеру, не засветят ли меня фары при развороте грузовика? Есть ли у пограничников лодка, если не здесь, то, по крайней мере, на берегу? Хватит ли мне сил, чтобы после броска переплыть реку?

Да, именно эти. Моя цель же для меня всегда оставалась ясной. Я слишком многое понял, чтобы сюда прийти. И поворачивать обратно из-за призраков никак не собирался, не теперь.

В ночной тишине раздался оглушительный визг тормозов. Грузовик остановился, с ржавым скрежетом откинулась вниз задняя дверца, послышался топот сапог.

Пора!

Я вынырнул из-за кромки леса и быстро двинулся по лугу, постоянно следя за лучом прожектора. Белое пятно лежало на траве ярдов за пять от грузовика, двигаться не собиралось. Пока всё шло по плану. Солдаты ещё переговаривались, медленно погружаясь в грузовик и меняясь на вышке. Так я преодолею сразу ярдов сто, не меньше!

Но, как оказалось, ничего подобного. Примерно через шестьдесят ярдов пятно пришло в движение. Луч предательски заскользил в сторону леса. Я замедлился, остановился и медленно прилёг на траву.

Ни в коем случае не стоит бросаться вниз резко. Резкие движения слишком привлекают внимание, даже в темноте. Хоть человек – не кот, его динамическое зрение не такое сильное, но отметить фигуру в траве вполне может. Пятно проползло где-то слева, скорее всего, остановилось на кромке леса.

Теперь я полз уже медленно, стараясь не шуметь и иногда посматривать в бинокль. Тихий шелест травы заставлял меня нервничать. Само собой, на заставе этого никто не слышит, но сам факт шума начисто выбивает рациональное мышление. Чёрт, он опять проскочил мимо меня.

Одна предательская жилка не давала мне покоя. Жизнь здесь, в этой стране, научила меня, что всегда может быть хуже. Так вот: а вдруг они в курсе? Вдруг они ждут меня сейчас, вдруг прожектор проходил мимо не просто так? Возможно, они сейчас тоже наблюдают за мной, так, чтобы я не заметил. Стоит только подойти к ним поближе, как я услышу щелчки автоматных затворов.

Что меня успокаивает? Безысходность, матушка. Что там, что здесь, в конце концов, она начинает работать на тебя. Я отсюда, с этого отрезка земли, никуда не денусь. Не перенесусь домой или на ту сторону, я буду здесь, пока полностью не отмерю его своим брюхом. Если уж я зашёл так далеко, изменить что-то уже невозможно.

Поэтому я продолжаю ползти вперёд, избегая ослепительного белого глаза и стараясь не смотреть на него слишком пристально, чтобы не лишиться зрения. Если меня ждут, если выследили во время моего наблюдения, то, возможно, я этого так и не узнаю.

Он остановился, прямо на мне, чёрт, да я прямо сейчас чувствую его жар кожей, готов поклясться! Никакая, даже самая холодная тёмная ночь, не отгонит это проклятое белое пятно! Оно выжгло мне глаза! Молча, не двигаясь, стоит на мне, как же больно!

Я замер, задержал дыхание, медленно упёрся лицом в траву. Собрал всё своё самообладание, чтобы не начать зарываться в землю.

Тихо!

Ну вот, ушёл.

Облегчённый вздох вырвался из моей груди сам. Он был судорожным, рваным и очень горячим. Хорошо, что ещё не так холодно, чтобы показалось облачко пара.

Боги, я прямо сейчас готов либо остаться здесь навсегда и лечь костьми, сгнив до основания, либо нестись грудью на колючую проволоку. Только жесточайшее усилие воли заставило меня двинуться. Паралич схлынул, медленный поход до реки продолжался.

Плевать, назад пути нет.

Она всегда со мной, здесь, рядом, у сердца, словно в нагрудном кармане. Самая верная из всех подруг. Хотя бы потому, что уже никогда от меня не отстанет. Привитая с молодости, как иммунитет к жизни, она не оставит меня ни здесь, ни, к сожалению…там.

Считанные футы, вот, до дуба рукой подать, почти всё. Сейчас луч гуляет где-то далеко, скоро я и думать про него забуду. Когда сердце перестанет стучать по глотке. Как раз пошла группа патрулирования. Они идут вдоль колючки туда и обратно каждые два часа, не забыв, при этом, дойти до края обрыва. Всё-таки, большие корни дуба сослужат мне хорошую службу. Я смогу переждать обход и двинуться дальше, не боясь, что они что-то услышат.

Двое солдат идут мерным скучным шагом, как умеют ходить только солдаты. Остальным такая походка и в голову бы не пришла, разве что ожившим мертвецам, которые не жаждут ни плоти, ни мозгов, ни вообще чего-либо.

Так, этих я знаю, кривозубый в веснушках и туповатый парень с широкой мордой. Эти по сторонам не смотрят, им не зачем, они сами собой олицетворяют наплевательство и небрежность, словно картинки в словаре. Даже как-то не стыдно их обманывать. И, тем не менее, их снова и снова ставят в патруль, что ж, переждём.

Прошли мимо, обронив пару раз несколько мечтательных взглядов в сторону одинокого дерева. По окуркам, которые лежат у меня под ногами, я понял, почему. Кора была испещрена угольными следами от потушенных сигарет. Это плохо, плохо то, что я это заметил. Если такие мелочи сейчас видны, то кто-то, возможно, заметит и примятую траву, и силуэт на реке. Нужно спешить.

После той драки, которая случилась между толстяком и бледным, сержанты неодобрительно смотрят на курильщиков. Всё делается постфактум, это понятно, но сбегать сюда покурить отныне стало чем-то особенным и святым для каждого. Даже для тех, кто раньше не курил и сигарет видеть не мог.

Когда дозор дошёл до небольшого утёса над крутым обрывом и отправился назад, их не отворачивающиеся от дуба головы говорили сами за себя. После обхода они придут сюда, и конечно наткнутся на меня.

Я подождал, когда они отойдут на приличное расстояние, а затем подобрался к колючке. Да, этого я опасался, такое не рассмотреть в бинокль, гораздо лучше увидеть воочию. Под моими пальцами бежала лёгкая и звенящая лента.

Её просто разрезать, но одно неосторожное касание превращает её в нитку паутины, которая созовёт всех окрестных пауков. И мухе не поздоровится, когда они явятся, дьявол, как же не вовремя.

Ну да это фокусы для детей, родимые, мы-то знаем, как нужно. Я снял с себя плащ и положил рядом. На него аккуратно легли кусачки, рогатинки и моток хорошей изоленты. Нужно сделать несколько полосок и крепко-накрепко привязать ленту к опорам. В несколько оборотов, чем прочнее, тем лучше.

Если идёт наклон, заполнить пустое пространство чем-нибудь жёстким и глухим, очень подойдёт древесина. Затем аккуратно, очень аккуратно положить сверху ткань, приглушить звон. И лучше прижать плотней, чтобы наверняка. Так, чудно, теперь можно резать.

Я прислушался. Шагов ещё не было слышно, наверное, сейчас они у сержанта. Время есть.

Тихий, неприятный металлический стук раздался, когда кусачки коснулись ленты. Само собой, могло быть и хуже, да и сам звук скрылся под тканью, достигнув только моих ушей, но когда твоё тело превращено в слух…

Всё будет немного сложнее, чем я думал. Толщина колючки весьма приличная.

Руки плотно сжали прорезиненные рукояти, зубы слились в одно целое, бицепсы срывались с костей. Неприятно хоть на секунду терять бдительность, но счёт на эти секунды стремительно подходил к концу. Поэтому я позволил крови прилить к вискам, через стиснутые губы вырвался тихий стон, а сам я полностью сосредоточился на процессе.

Пальцы свернуло в узлы прежде, чем я почувствовал, как метал поддаётся. Со лба стекали ручьи пота, которые боролись с кровавыми мальчиками в глазах. Я весь сконцентрировался на этой проклятой проволоке. Не сдавался и жал, иначе не видать свободы. Костяшки пальцев побелели, я ощутил, как мышцы начинают потихоньку рваться.

Наконец металл сдался и лопнул с приглушённым лязгом. Я не знал, сколько шума произвёл, от ушей всё ещё не отхлынула кровь. В любом случае, нужно торопиться. Аккуратно, чтобы не порезать пальцы, взять истерзанную колючку, раздвинуть в стороны и поставить под них рогатины, широко, чтобы не снести их ногами при броске.

Теперь аккуратненько проползти. Дальше будет идти уже песчаный спуск, так что, если я оплошаю, мои следы прочтёт даже ребёнок.

Рогатины плотно воткнуты в землю, обрезки проволоки покоятся на них безмятежно. Брезент сковывает собой железные мотки. Я просунул руки в низкую арку и подтянул себя вперёд, стараясь ничего не задеть головой. Затем помог себе ногами, при этом чуть не свернув рогатинки, а потом развернулся, и, словно инвалид, подтянул к себе ноги. Трава смягчила звук движения тела.

Нужно быть осторожней. Особенно теперь, когда река так близко, и звуки разносятся лучше.

Ещё один финальный штрих, я развернулся, аккуратно снял брезент с колючки, накинул его на себя и оторвал ещё один кусок изоленты. Осторожно убрал рогатинки и скрепил вместе обрезки проволоки. Сам собой, дурацкая маскировка, но ночью намного легче заметить перекушенное ограждение нежели маленький чёрный кусочек на блестящем металле. Утром это обнаружат и начнут прочёсывать местность, лучше мне в этот момент быть как можно дальше отсюда.

А потом я услышал шаги и тихий разговор. Я был прав, они идут сюда, неспешно прогуливаются вдоль заслона. Чёрт, ещё пара минут, и они меня увидят, только этого не хватало.

Рогатинки второпях вернулись на место, как и изолента. На берегу, на песке, от плаща не было толку, поэтому я заткнул его за пояс и тихо, стараясь не шуметь, бросился вниз. Плащ оставлял за собой нечёткий след, словно лисий хвост заметая следы.

Звуки приближались, тяжёлые солдатские сапоги шумно ударяли по траве, а я, как крыса, всё ещё полз вдоль крутого откоса обрыва. Едва-едва уговаривая себя не совершить глупость, не броситься в страхе вниз. Я напрочь забыл о дыхании. Потом мне это, несомненно, аукнется, но сейчас дыхание мешает мне слышать. Они, кажется, ускорились и прекратили болтать. Только бы успеть…

Вот и спасительный берег, завернуть за выступ и спрятаться под навесом обрыва. Быстрей, быстрей!

Да, есть! Я прижался к песчаному отвесу и щупал его руками, не в силах поверить. Дыхание раздирало лёгкие, просилось наружу, но я держал его в узде, слушал.

Шаги приблизились, остановились. Несколько секунд стояла абсолютная тишина, затем шаги начали удаляться, разговоры возобновились. Я развернулся и выпустил весь воздух в песчаную стену.

Восстановив дыхание, я сбросил плащ. Затем достал часы и ужаснулся. До наступления рассветных лучей оставалось часа два, не больше. Скоро ночь начнёт становиться всё светлее и светлее, вот тогда меня уже ничто не спасёт. Заметить силуэт на реке, да ещё и со стороны, с которой встаёт солнце, очень легко, а прицелиться – сущий пустяк.

И тут я понял, что всё это время был не один, у самой кромки воды кто-то стоял. Я не слышал его голоса, я не слышал его дыхания, я почувствовал его по исходящей от него по тёплой тишине. От него пахло страхом и металлом, но почему-то он не стреляет. Наконец моя голова медленно повернулась. Я не знал, как выгляжу в этот момент, но человек, который стоял у воды, отшатнулся.

Это был мальчишка, ещё совсем молодой, я не видел его раньше. С автоматом на плече, смотрел на меня во все глаза. Видимо, его прислали на замену того инвалида, судя по всему, не нашлось больше никого, кого можно было бы отправить в эту глушь.

Бедный парень, он сейчас выглядит довольно растерянно. Видимо, думал, что, если у него есть оружие, то нарушители будут разбегаться от него как куропатки. Но не этот нарушитель, этот стоит, не двигается и буравит его оценивающим взглядом.

Всё, он меня уже увидел. Такой молодой, такой смешной, стоит чуть ли не в воде, в своих новеньких сапожках, в висящей, как на пугале, форме. И вот он, вот этот вот, станет помехой на моём пути.

Сейчас он оцепенел, но скоро очухается и поднимет тревогу. Убить не сможет, но сможет нашуметь. Уговорить его я даже пытаться не буду, вырубить тоже не получится, сил слишком мало. Рука плавно скользнула к ножу.

Стоит и смотрит на меня, будто никогда до этого не видел людей. Отчасти, он прав, сейчас перед ним предстал неизвестный для него вид, почти species incognita. А мне так хочется туда, на волю, я слишком долго сюда шёл, чтобы повернуть обратно.

Но неужели я получу свободу, только ценой жизни этого парня? Я же не ублюдок какой-нибудь, не мой соотечественник, в конце концов! Я всё-ещё человек, хоть и прожил в этом аду слишком долго.

Правда, он об этом не знает. Мои пальцы плотно прилегли к гладкой рукояти.

Окончательно озвереть на пути становления человеком или остаться человеком в клетке? Конечно, чтобы взлететь, нужно упасть, но парень-то тут при чём? Чёрт побери, почему именно этого бедолагу поставили на границу? Посмотрите на него, он же оцепенел от страха!

Ему бы жить да жить, пусть здесь, пусть в клетке, но жить! Сколько ему осталось? Двадцать, тридцать лет? Неужели я должен это сделать? Неужели я должен забрать остаток его жизни себе?

Да.

Я рванул с места. Он попытался закричать и схватиться за цевьё автомата, чтобы подтянуть его к себе, но не успел. Я схватил его запястье буквально за мгновенье до того, как ствол упёрся бы мне в грудь. Вторая рука автоматически, буквально машинально, исчезла с ножом где-то между пятым и шестым ребром парня.

Прямо в сердце, без мучений. Он даже не вскрикнул, может, даже не понял, что произошло.

Доля секунды.

Всё.

Молчит.

Мой взор следит за ним, он всё ещё не верит, и я всё ещё не верю. В его глазах исчезает жизнь. Мальчик перестаёт видеть чёрное небо, меня, кровь. Глаза закатились, и почти закрылись, о не хотел так.

Он хотел умереть, защищая Родину, но не так, не так глупо, не так бездарно, от руки случайного убийцы. И я не хотел становиться тем, кто заберёт его жизнь. Я не хотел чувствовать его последний вздох на своей щетине. Видят все боги, я не хотел.

Но он встал на моём пути, и теперь я должен смотреть в его глаза. Прости меня, парень. Правда, прости. Я не знал…

Я взял его за чистые погоны и оттащил к откосу обрыва. Потом долго рыл яму, как собака, чтобы оттащить туда тело и положить к его груди отцовские часы.

На это право я не имел, не должен был, но всё равно оставил час с ним. Затем закрыл ему глаза и испуганный рот. Накрыл тело брезентом, сложил вокруг него все свои вещи. Затем разделся, лёг рядом с ним, поплакал.

Нужно двигаться дальше, вода оказалась холоднее, чем я думал, но это пустяк, теперь пустяк. Вперёд, забыть о друзьях, забыть о Родине, забыть о том парне. Руки, ноги, руки, ноги, руки, ноги, всё держать под контролем, плыть спокойно, всё дальше и дальше удаляясь от всего, что меня терзало.

Уже ил перестал царапать живот. Медленно, с осознанием собственной пустоты, я вспарывал воду.

Я потерял всё сегодня на этом берегу. Всё…

Теперь моё тело наливается обманчивой лёгкостью. Гладь воды периодически захлёстывает ноздри и доходит до глаз, а мысли витают в полудрёме. Сейчас как раз нельзя думать, только не сейчас, когда слёзы всё ещё текут, до того берега ещё далеко и нужно сосредоточиться на одной точке. Нужно забыть про холод и не забыть про течение. Если меня собьёт с курса, неизвестно, смогу ли я выплыть туда, куда нужно.

Я постепенно освоился. Пару раз нырнул, чтобы голова пришла в порядок, и перепад температур не сломал мне сосуды. Очень хотелось плыть быстро, но меня могли услышать. К тому же силы быстро покинули бы итак забитые мышцы, поэтому приходится двигаться медленно, почти ювелирно. Небо как будто бы начало светлеть.

Не знаю, сколько прошло времени, когда я увидел другой берег. Тёмный неясный силуэт за тугой плёнкой воды. Он появился как раз где-то между двумя периодами, когда тело вновь вспомнило об усталости, и когда глаза окончательно привыкли к темноте.

Сейчас мозг должен был бы захлёбываться серотонином и сразу заморозить нервы, спрятав боль. Но пока я чувствовал только звериную усталость и медленно подступающую апатию.

Я не мог остановиться передохнуть, не мог ускориться, только продолжать путь, словно швейная игла по ткани воды, монотонно отбрасывая руки и ноги в унылом медленном брассе. Не знаю, сколько я уже здесь.

Знаю только то, что пару раз сверкнули зарницы. Честно говоря, сперва мне показалось, что эти вспышки прошли прямо перед глазами, но, оказалось, нет. Надеюсь, меня никто не увидел, во всяком случае, выстрелов я пока не слышал. Хоть, на самом деле, и хотел.

До берега оставалось немного, когда снеба постепенно начал спадал мрак. Я мог видеть белый пляж и полосу деревьев. Этот берег весь целиком ниже того, с которого я спустился, и граница здесь открыта.

Скоро я буду там. Коснусь этой благословенной земли, смогу ощутить её между пальцев ног, почувствовать запах свежескошенной травы, вдохнуть своими сдавленными лёгкими воздух свободы. А заслужил ли я его? Не знаю.

Я слишком долго дышал отравой, и этот наркотически опьяняющий дух может теперь меня убить. Я даже забыл, когда последний раз улыбался, когда последний раз искренне радовался. Даже уже перестал задаваться вопросом, смогу ли я преодолеть этот порог безумия.

Заслуживаю ли? Тот парень на берегу так не считает. Его испуганная мордочка до сих пор стоит у меня перед глазами. И то, как его тонкая ручка пытается вырваться из моей цепки хватки….

Внезапно ногу сковала боль. Вода ринулась в открытый рот, руки потянулись вниз. Судорога, судорога у самого берега, когда до него рукой подать. Как больно! И холодно! Нет, только не сейчас, пожалуйста! Что нужно делать? Забыл! Вылетело из головы! Больно! Холодно! Больно!!!

Тело замерло, над головой сомкнулись челюсти воды….

Я шёл ко дну. Чудовищная ледяная бездна тянула меня вниз. Боль ушла, ушла паника, чувства. Остался только холод и чёрный мрак. Всё то время, пока меня медленно тянуло туда, куда мне самое место, я задавался вопросом. Только одним.

А сколько тут таких как я? Десятки, может, сотни? Может, целая армия тянет сейчас ко мне свои костлявые руки?

Зато всё остальное ушло. Стыд, злоба, жажда, надежда, усталость, всё улетучилось, остался только покой. Бесконечный мёртвый покой.

Я как будто вернулся домой, в свою уютную маленькую квартирку. Тусклый свет фонаря пробивается через зашторенные окна, над головой качается одинокая лампа, и то и дело тут и там шумят батареи. Снова провожу рукой по вздувшимся обоям, их жёсткий рисунок задорно щекочет пальцы. По дну раковины бьёт одна и та же капля, вокруг холодно, ноги околевают, но тут так хорошо. Хорошо, что не на улице и не на работе.

Здесь и только здесь есть настоящая тишина. Только здесь тебя не достанут.

И тихо тикают на столе отцовские часы…

Как будто там, по ту сторону. А за окном жизнь, которая хуже, чем смерть. Тихо, темно…

Над мутной водой мелькнул свет. Совсем крохотный лучик ворвался во тьму…

Для этого надо было родиться? Чтобы теперь вернуться туда, откуда пришёл? Вот оно, Солнце встаёт! Оно ждёт меня! Ждёт, когда я взлечу, чтобы опалить мне крылья и вернуть обратно! Но я не прощу себе, если не попробую.