Сверху, из окон дома, за ними наблюдает Ночь. Свернувшись в комок и положив голову на лапы, она, как хищница, взирает вниз с видом полного удовлетворения. Мальчик замечает это и машет рукой. Кошка отвечает ему лишь медленным ленивым зевком.
Парень спохватывается, когда солнце начинает неуклюжее восходить к зениту. Впереди целый день, но он всего лишь один, так что не хочется его терять. Нужно заполнить его до краёв и выпить без остатка, а там уж…
Девушка улавливает его взгляд и оставляет кота в покое. Тот немного удивляется, но сразу уходит, будто ничего не произошло.
– Идем? – весело спрашивает Подснежник.
– Да, – отвечает Малец, – А куда?
– Всё равно! – она счастливо улыбается жемчужной улыбкой.
Мальчик почувствовал, как ветер принёс в его сердце осенний литок. Он немного покружил над его тревогами, задел краешком камень под сердцем и лёг на чашу весов. Гармония стала ближе, кажется, Малец получил то, что заслужил. Он увидел в ней странника, Бродягу, открытого миру. И снова чуть не заплакал.
– Ты что? – она тут же подлетела к нему и взяла руками за плечи.
– Ничего.
Парень в ответ лишь глупо лыбится. Всё ещё не верит, что произошло нечто подобное.
– Идём, – внезапно говорит он, – я покажу тебе одно место!
Он схватил её за руку и рванул с места, две пары маленьких башмачков застучали по мокрому асфальту и тут же вымокли насквозь. Ветер развевал их волосы и хлестал по румяным щекам, но их улыбки никуда не пропадали. Широкие глаза так же искали тайну, ноги всё так же старались обогнать день. Который войдёт в историю, они это знали, несмотря на всё, это было похоже на…
…покой?
Парочка обогнула угол дома, миновала ржавые магазины, и оказалась на бледной от солнца улице. В оба её конца тянулся поток седых деловых машин, мчащий седых молодых людей по своим седым скучным делам. Правда их матовые стёкла так отсвечивали под напором весеннего солнца, что вся серьёзность вокруг терялась, и в памяти оставался лишь вид толпы жуков с блестящими панцирями.
Грязные сугробы ощетинивались пустыми бутылками, похожими на шапки гномов. С проводов капали слёзы, древний ворчливый троллейбус поприветствовал детей коротким ярко-голубым фейерверком из своих длинных рогов.
При виде бегущих ребятишек, прохожие ругались, щемились к привычным стенам уродливых домов. Под ногами разлетались голуби, кричали какие-то холодные старухи, ревели на своём языке утренние пьяницы. Только краснолицый старик с повязкой на глазу, что выглядывал с балкона, словно старый солдат, свистнул им вдогонку. Да так громко, что тут же сорвал целый ворох ругани.
Парочка почти не обратила на всё это внимание, их крылатые взгляды несли их навстречу великим авантюрам.
Когда мимо них в спешке пронеслась добрая половина улицы, они вконец запыхались и бросили бежать. Потом остановились, отдышались и подняли взгляды. Вокруг полыхал тот же полдень, где-то над их головами пересмеивались лохматые вороны. Реальность прямо на их глазах постепенно обретала иные очертания, более настоящие.
Слева раскрытыми объятиями толстых кирпичных рукавиц их подзывал к себе переулок. Тихий и спокойный на фоне всего этого гама, он уходил куда-то в потаённые места, где дырявые карманы разных миров соприкасались друг с другом рваными нитями.
– Идём, срежем немного, – сказал Малец, держа девчонку за руку.
– Ага! – отозвалась она с восторгом.
Её глаза горели живым светом подлинной дикой природы, неярко и тепло. Им не нужно было сжигать воздух пустотелой эйфорией, просто греть, и всё.
Парочка свернула с шумной улицы и нырнула в неуклюжие стыки домов. Они двигались рысью по давно нехоженым тропам, скакали по грязным хребтам сугробов, шли по переправам бездонных весенних ручьёв. Тупые окна чужих дворов неодобрительно смотрели на них, облаивали цепными собаками и окрикивали презрительным воркованием. Но путники не обращали на это внимания.
Со временем все Бродяги привыкают к трудностям, Иное того стоит. Оно поджидает за каждым углом, под каждым камушком. Так и ждёшь порой, что, свернув на очередную тропку, окажешься в «кармане». Что воздух вокруг нальётся серебряной дымкой новой настоящности, а рядом хищной птицей пролетит запах играющих друг с другом клочков магии.
А на дне васильковых лепестков на бесконечной арене взойдёт искрящийся закат.
Обычному наблюдателю могло показаться, что детишки просто играют в салочки. На самом же деле, они двигались в унисон, словно следопыты. Они искали чудо, в мире, будто созданном через призму из зелёного стекла. Чтобы поделиться друг с другом настоящей магией, чтобы хоть раз увидеть в глазах друг друга восторг открытия. Ради этого стоило жить.
А вокруг всё тянулись и тянулись тихие лабиринты кирпичных стен. Неухоженная и таинственная изнанка города, такая непричёсанная, и, вместе с тем, интересная, провожала Бродяг, пока ноги всё несли и несли их вперёд, едва касаясь тающего снега и мокрой земли.
На небе быстрым потоком проносились барашки облаков, день вступил в свою полную силу. Мальчик знал, они были уже близко, Подснежник тоже это чувствовала. Что-то такое витало в воздухе…
Неожиданно дворы оборвались и выбросили их на реку, в лицо ударил ветер, принёсший с собой свежий запах расколотого льда. Здесь почти не было машин, только на далёком мосту чуть слышно выли двигатели. Яркое солнце играло ослепительными бликами на кораблях льдин, плывущих по тёмной воде. Другой берег метался словно призрак голыми ветвями деревьев, весна вступала в свои полные права.
Подснежник закрыла рот руками, чтобы не закричать от восторга. Её глаза налились росой счастливых слёз.
Парень посмотрел на неё с удивлением.
– Ты что, никогда здесь не была? – спросил он её как можно мягче.
– Нет, – ответила она сквозь счастливый вздох.
– Почему?
Вдруг в её лице сразу что-то изменилось. Руки остались на месте, только сжались сильнее, с глаз испарился восторг, вместо него появился налёт неизбывной, безысходной тоски. На лбу прорезались беспокойные ёлочки, пальцы постепенно поползли вверх, скрывая лицо непроницаемой стеной.
Она побежала через дорогу, вцепилась руками в спинку ближайшей скамейки, села на неё и закрылась, отвернувшись к реке. Подснежник не издавала ни звука, но её плечи била крупная дрожь.
Мальчик долго таращился на неё, словно вдруг потерял. Ему показалось, что своим вопросом он только что оборвал для неё ту магию, которую они сегодня весь день так старательно искали. Страх и горе пронеслись по его венам, стирая в порошок крохотное сердце. Он уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но затем просто закрыл глаза и представил её лицо ещё раз.
Любой другой бы на его месте не замедлил заговорить, что угодно, лишь бы раздавить тишину. Но он всё понял, понял, потому что тоже молчал. Его душу терзал тот же мрак, та же боль крылась и у него внутри. Он тоже ложился в кровать, но не засыпал, боясь, что завтрашний день всё-таки наступит. Он тоже бродил, чтобы не возвращаться. Убегал откуда-то, но каждый раз оказывался там, где не хотел быть.
И он не говорил об этом, только не об этом. Потому что некому было сказать, да и не зачем.
Парень неторопливо пересёк улицу, стуча маленькими башмаками о мостовую, подошёл к скамейке и спокойно сел на другой её край, подальше от девушки. Потом устремил свой взгляд на гладь реки. Его тело налилось какой-то отрешённой тяжестью, скрыло боль в равнодушном покое. Она не исчезла, просто растворилась в темноте.
– Прости, – спокойно сказал он.
В его тоне не было ничего, кроме мёртвой усталости.
Она открыла глаза и повернула голову. Парень сидел, положив локти на колени, опустив плечи и бесцельно смотря вперёд, на тот, холодный берег. Его широкие миндалевидные глаза погасли, потерялись и ослепли.
Сейчас, в своей висевшей на нём зелёной шинели и ободранной форме, он больше всего напоминал что-то такое, что вырвалось из боя вместо того, кто шёл туда с песней и отвагой в сердце. Чуждое, хотя всё ещё родной и близкое.
Лучи солнца как-то странно падали на его лицо. Отчего-то ей представилось, что сейчас он сидит перед лесным костром. Будто белый дым от поленьев и сухих листьев равнодушным призраком поднимается под усеянную звёздами волшебную тьму небосклона. За ним, ввысь, устремляются кривые голые ветви, которые словно бегут от огненного света во мрак ночи.
Крохотную полянку под столетним ясенем освещает равнодушный свет трескучего пламени, а перед ним, прислонившись к стволу дерева сидит он, тот самый. Усталый рыцарь.
Он не открывает забрала, потому что за ним – тьма. Он ничего не ест и не пьёт, не в силах пошевелиться. И он не спит, ведь Кошмар ждёт его за спиной.
Внезапный дождь, и теперь капли воды бисеринками сверкают на его доспехах в свете угасающего костра. Проворные холодные стрелы забираются через пластины, вымывая из них кровь, не то свою, не то чужую.
Он не шевелится. Не спасает огонь, не сжимает в руках меч.
Лишь ждёт, когда умрёт свет.
Он отдал ей всю магию и остался пустым.
Она взяла его руку, очень осторожно, даже как-то боязно. Так касаются пугливым пламенем спички восковой свечи. Его пальцы дрогнули, когда почувствовали прикосновение холодных рукавиц, но в итоге крепко сжались и больше не размыкались. Малец обернулся, Подснежник увидела, что на его лице застыла усталая, чуть заметная улыбка.
Они ещё долго сидели так, ведя молчаливый разговор.
А вокруг них всё ещё летела жизнь. Разбуженная наступлением весны, она сновала туда-сюда, совершенно не замечая сама себя. Где-то кот подрался с вороной, где-то собака погналась за одинокой машиной, и всё шло своим чередом. Неслось мимо двух печальных странников, деливших одну крупинку волшебства на двоих. Они смотрели на реку, вместе, рядом.
Странники сидели так очень долго, до тех пор, пока день не начал закрывать слипающиеся от усталости глаза. Солнце клонилось к закату, на улицах появились первые прохожие, небритые и уставшие после очередной смены. Одинаково помятые, одинаково пахнущие, с одинаковой пустотой в глазах и груди. Они возвращались с караулов личных фронтов, чтобы навестить родное небытие и завтра снова плестись в тщательно продуваемый холодными непогодами окоп.
Застучали озабоченные каблуки, прокатился звонкий женский смех. Где-то вдали зазвенела гитара. Она звучала как-то странно, неестественно здесь, среди тяжело дышащего города, словно была окутана сумеречной тайной и сигаретным дымом. На секунду ей вторил одинокий хлопок шампанского, но тут же затих. А музыка лилась из-под звонких ударов монеты, унося песнь в Космос сквозь предзакатное небо.
Зазвучали слова, сперва неуверенно, срываясь на крик, словно долго сидели взаперти и теперь рвались наружу. Но, чем дольше длилась песня, тем ровнее строки разливались в вечерней дымке. Они текли по глади реки, гулко перекатывались по стенам домов и брусчатке мостовой, убегали наверх, растворяясь в наступающих рваных облаках. И там, наверху, плясали с потеплевшими звёздами.
– А я знаю её, – с теплом отозвался мальчик, – слышал когда-то давно.
Малец пел, одними губами, не издавая ни звука, закрыв глаза. Словно бы старался выпить песню до дна. Подснежник почувствовала, что, несмотря на поднятую ото сна вечернюю прохладу, вокруг становится всё теплее и теплее. Кажется, душа начала потихоньку оттаивать.
Когда струны зашлись в медленно угасающем огне, а остатки слов ушли через купол небосвода, воцарилась тишина. Её нарушал только слабый ветер, да эхо камней. Никто не мог поверить, что песня ушла, стихла, словно молодость. Тогда Малец встал и начал аплодировать. Тихо, робко, словно делал это в первый раз и боялся остаться один на один с тишиной. Но, как отважная маленькая птичка, продолжал лететь. Пока не услышал за собой хлопки больших белых крыльев.
Его подхватили, Подснежник стояла за ним и глухо хлопала ладошками, обёрнутыми в шерстяные рукавицы. За ней послышались другие, уже более уверенные, аплодисменты, затем ликование, крики одобрения, и вскоре вся улица зашлась в оперных овациях, словно каждый сейчас побывал на главном концерте в своей жизни.
Каждый из этих людей, даже самый несчастный, сейчас знал, что однажды может сказать: «Я был там…»
– Бежим! – весело крикнула девушка.
– Ага! – отозвался парень и схватил её за руку, – За мной!
Они рванули с места, оставив позади грубоватый бархат ликующих пешеходов. Вдоль набережной, удаляясь всё дальше и дальше от цивилизации. Сейчас Бродяги светились от счастья и переполняющей их храбрости. Их глаза были полны изумрудного природного азарта. Теперь они были готовы окунуться в сумеречный лес и узнать все его тайны. Ну, или хотя бы одну.
Парочка бежала в сторону изгиба реки, туда, где начинались неизведанные земли. Огромные здания, обшарпанные руины былого величия, закончились. Потом закончились и пышные особняки, что росли над водой. Начались развалины и запущенные крохотные рощицы. А странники всё никак не могли остановиться. Они старались обогнать приближающийся свет фонарей.
Вокруг становилось всё странней и странней. Ржавые остовы машин, вытаявшие из-под зимних курганов, жалобно провожали их взглядами. Где-то вдалеке шумела сова, распугивала чужаков, асфальт под ногами постепенно покрывался снегом. Мир впереди них был ещё более заброшенным, чем тот, что они оставили, однако, в этом и была вся его прелесть.
Их несло вперёд, меж грозных деревьев по едва протоптанным в снегу тропинкам. Без оглядки, без страха, их отвага пробивала им путь сквозь тьму. Потом Лес сомкнулся за их спинами, кажется, хотел испугать их, заставить повернуть обратно, вселить страх неизведанного. Но, на самом деле, спасал их от беспощадного холодного света, от липкого изведанного мира.
Совсем не зная о том, что его тусклый живой огонёк им куда дороже. Что они в своей стихии. И они не спешили ему об этом сообщать, потому что тогда волшебство его строгих сомкнутых ветвистых бровей пропадёт.
Лес густел, и, казалось, странники сбились с пути, но внезапно перед ними возник крутой обрыв. Он выскочил из-за деревьев, как замок с драконом, но это было…
– Это же…
Подснежник не могла поверить своим глазам.
Под ветвистой аркой деревьев дремало сокровище леса. Странники разбудили его своим шумом, и теперь оно с трудом разлепляло вечерние глаза. Но даже этого ленивого сонного взгляда хватило, чтобы дыхание ребят встало на полпути.
Это было зеркало, не из мёртвого стекла, но из живой ткани природы. Такое глубокое и красивое, что, казалось, в него можно шагнуть и идти до тех пор, пока не упрёшься сам в себя. Здесь не было границ, не было направлений. Здесь перепутались местами рваное далёкое небо и такая же гладкая медленная река.
Луна, вышедшая на горизонте до того, как ушло солнце, теперь глядела из реки на небо, а небо вторило ей такой точно такой же Луной, только совершенно другой, осенней. Они сливались друг с другом, как две рыбы из того восточного символа, только тот, в отличии от них, не мог передать всего, что хотел. А зеркало – могло.
Настоящую хаотичную гармонию.
– Каждый раз оно разное, – сказал мальчик.
– Что? – спросила Подснежник.
Она поняла, что никак не может оторвать от зеркала взгляд.
– Каждый раз, когда я прихожу сюда, оно глядит на меня по-разному, -ответил он, – Оно откликается на мои мысли. Что ты видишь сейчас?
– Огонь, – честно призналась девочка.
– А на душе?
И тут она поняла, почему не может закрыть глаза. Зеркало не сходилось во внутреннем равновесии, о нет. Вместо этого оно проникало внутрь того, кто пытается разгадать его загадку и образовывало равновесие с ним самим. Не забирало, не отдавало, просто сливалось, будто бы никогда не покидало тела. Оно всегда было внутри, с самого начала, только об этом не знал ни Бродяга, ни оно.
Тогда она закрыла глаза, и поняла, что теперь зеркало осталось с ней навсегда. Оно само будет меняться под неё, и нет больше никакой «её» и «его».
На душе каждого из странников сейчас был мир. Непричёсанный, искренний, какой бывает только после самой страшной войны, вечный её неразумный ребёнок.
Они стояли и стояли на краю обрыва, пока время не потерялось. А, когда нашлось, зеркало изменилось, накрылось тенью, почти сомкнуло веки.
– Пора, – сказал мальчик.
Он сжал её руку, будто сам не веря тому, что сейчас говорит.
– Нет, – прошептала Подснежник, – подожди немного.
Малец посмотрел на неё, как на голодного котёнка. Он чувствовал, как теплится её сердце, как тёплые волны омывают его тонкие пальцы. Как он может сейчас сказать «нет»? Как он может сломать об колено всё, что сегодня было?
Она подняла на него взгляд, посмотрела в его спокойные тёплые глаза. И не смогла сдержать улыбки.
– Пойдём.
Лес медленно шагал им навстречу, а на темнеющем небе показались первые звёзды. Один мир отходил ко сну, другой навсегда прощался с Бродягами. Они не знали об этом, но лес знал. Его деревья печально склонились над ребятами, а с серых веток капали слёзы ночной влаги. Сказка постепенно облачилась в траур сумрака.
Но парочка ничего этого не замечала, в их душах всё ещё бушевала дневная отвага. Даже когда они вырвались из леса наружу и встретились лицом к лицу с чёрной равниной, продуваемой дыханием зимнего ветра, жаркий огонь не покинул их сердец. Это было настоящее, полное жизни, пламя горна, опаляющее бороды и кующее железо. Такое просто так не загасишь.
Они шагали по городу, смешно переставляя ноги, и болтали обо всё на свете. А также обо всём том, чего на свете нет, и том, что должно в нём быть. И ничего не замечали, ни мёртвых глаз фонарей, ни мрачнеющего неба, наступающего им на пятки, ни чёрных зданий, изо всех сил старающихся их проглотить. Но, как невозможно съесть угли, так и мрак ночи не мог ничего поделать, а просто расходился от эти светящихся, звонко смеющихся детей.
Им уже давно нужно было поговорить. Теперь страх ушёл, осталось только то, что они так бережно и долго несли через ветра и дожди. Теперь странники делились друг с другом…друг другом.
Когда дворы наконец сомкнули челюсти, парочка очутилась на улице. Улица оказалась совершенно пустой и светлой, словно солнечный луч в пыльной комнате. Несколько редких машин, да парочка запоздалых ворон, вот и всё, что осталось от дневной суматохи. О лучшем нельзя было и мечтать.
Дети замедлили шаг и теперь неторопливо гуляли по финишной прямой. Открытый простор отбил у них охоту говорить, и теперь они лениво перебрасывались фразами, но при этом чувствовали в себе непередаваемое счастье. Бродяги старались напиться этим вечером и друг другом перед долгими тёмными днями.
Каждый давил в себе страх, и делался от этого ещё счастливее. Потому что у них оставались силы, чтобы не пускать его выше…
Впереди показался знакомый двор, как всегда, мёртвый и холодный. Он не подстерегал их, не приветствовал, ему было просто наплевать. Но сегодня он не мог не засиять под взглядами странников, ответил им хотя бы одним единственным фонарём перед дверью подъезда.
В окнах домов не горел свет. По какой-то странной причине их жители тщательно прятались от улицы с наступлением темноты. Кроме Мальца и Тигра, здесь редко кого можно было встретить после захода солнца. Теперь к ним присоединилась и Подснежник.
– Знаешь, – вдруг серьёзно сказал парень, – я ещё никогда не…
Они остановились на полпути, зависнув посередине крохотного переулка, идущего между дворами. Девочка посмотрела на него с беспокойством и увидела нерешительность на его лице. Словно сейчас он пытался не упасть.
– … не забирал весь день с собой, – продолжил он, глядя вниз, – никогда не существовал просто так, ради себя. Никогда не говорил о…
Он ещё очень долго перечислял, о чём он никогда не говорил, а девушка, смотря на него, старалась не разрыдаться. В этом чернильном сумраке он выглядел таким потерянным, таким беспомощным, но вместе с тем решительным и суровым, как грязный котёнок, который хочет выжить. Не в силах сдерживаться, она прижала его к себе, прервав на полуслове.
– Глупый! – закричала она, – Глупый!
Парень поднял голову, она плакала. Крупные слёзы катились по её раскрасневшемуся от холода и стыда лицу. Веки были плотно сжаты, словно старались не выпускать всех её чувств, но не могли справиться.
– Скажи уже, – шептала она, – я знаю, что ты сможешь. Ты сможешь нас спасти, вытащить отсюда. Потому что ты…
И она его поцеловала. Жадно прильнула губами к его щеке, а затем выжгла слова на обветренной коже. Её солёные слёзы водопадами скользили вниз по лицу Мальца. Холодный нос, словно замёрзший зверёк прятался в его чёрных волосах. Тёплое, слегка влажное дыхание мягким облаком стелилось по онемевшему лицу.
А затем она развернулась и бегом бросилась к тому подъезду, над которым качался фонарь, на ходу вытирая слёзы. Парень стоял и провожал её взглядом. Он изо всех сил пытался утихомирить те вспышки взорвавшихся звёзд, что сейчас заменяли ему эмоции. Как же…как же это было….
…прекрасно…
Прошло немало времени, прежде, чем он поднял руку и осторожно прикоснуться к щеке. Она была ещё влажной. Он так не хотел спугнуть это чувство, эту удивительную волну тепла и покоя, но внезапно понял, что оно останется с ним навсегда.
Он улыбнулся, молча, слова были ни к чему.
Через какое-то время он всё же смог сделать шаг и направиться домой. Подошёл к стене, закрыл глаза, провёл по ней рукой. Ему представилось, как он так же проводит взглядом по его крупному аккуратному почерку под мутным стеклом, как ощущает вкус каждой буквы под пальцами.
Ладонь Мальца скользнула внутрь трещины между кладкой, нащупала верёвку.
Он поставил ногу на стену, упёрся мышцами и начал подниматься, быстро и спокойно. Сейчас он представлял себе летние вечера на берегу реки, пробежки по паркам, лесам и дворам, охоту за сокровищами. Перехватывая ладонями узлы, крутил в голове тягучие в тёплом мареве дни и быстро несущиеся перед ним календарные листки. И её локоны, её руки…
Свободу.
Мальчик карабкался наверх по стене и думал о том, что теперь всё это имеет смысл. Что перед ним открылась новая Вселенная, возможно, самая главная в его жизни…
Он не заметил, как она схлопнулась. Не заметил, как открылось окно, как в тусклом свете сверкнуло лезвие ножа.
А когда всё понял и поднял голову, то увидел перед собой лишь два серых глаза на бледном измятом шар лица. Они были большие, правильные и очень пустые.
Затем парень услышал сухой треск волокон. Его сердце сжалось, через горло прошёл свист, Малец оцарапал руками воздух, попытался удержаться, но…
Дальше его жизнь уместилась в одной секунде.
В одной секунде невесомости.
А затем мир полетел куда-то вверх…
Потом была только бездна.
Боль.
Горечь.
И Пустота…
Вечер опять выдался мерзотным, и я опять возвращаюсь домой поздно, чего очень не люблю. Снова от моих тяжёлых шагов разбегаются коты, но хотя бы на этот раз ни одна тварь не суётся ко мне со своими разговорами. Чудовищная сонливость тянет мои плечи к земле и занудно смыкает веки, даже не помню, когда я последний раз толком спал.
Ветер всё так же жжёт руки, но сердце сейчас согревают болтающиеся в сумке горячими бутерброды. Отчего-то на душе при этом у меня спокойно и тепло, правда, не слишком легко…
Честно сказать, мне жалко того парнишку, что обитает в квартирке ниже. Я частенько его встречаю, когда ухожу в город, и каждый раз о не может вымолвить при мне ни слова, он вообще довольно неразговорчивый. А ещё тощий и какой-то весь несуразный, как воронёнок, но что-то в нём есть такое, огонёк что ли, какое-то любопытство ко всему живому, которое я запрятал далеко в карман и вытаскивать пока не собираюсь.
Какой же он тощий, этот малец, мне даже приходится отдавать ему часть своего обеда, хоть его и для меня-то особо не хватает. Всё никак не могу разобраться с его жирным папашей, ибо при парне этого делать не стоит, а вот подловить бы эту скотину где-нибудь, к примеру, по пути на работу….
А пока я тащусь сквозь влажный и душный вечер, который смотрит на мир сверху своими звёздами. Сам мир при этом отвечает ему сторицей сотней таких же любопытных взглядов. И, как всегда, я болтаюсь при этом где-то посередине, давя в себе тихое бешенство.
Но при этом не один: всегда остро чувствую на себе чужие взгляды, и этот тоже не ускользнул от меня. А, старый бродяга, кот с вечно взлохмаченной шерстью, скрывающей десятки шрамов. Мы нравились друг-друг, он меня совершенно не опасался, хоть никто и не понимал, почему. Видимо, мы были с ним похожи.
А, может, ему просто нравились мои руки и то, как от меня пахнет едой. Я присел на корточки, сумка с бутербродами при этом почти коснулась земли. А кот спокойно подошёл ко мне и принюхался.
– Не для тебя пока, – отвечаю я буднично.
Кот недовольно оторвал взгляд от сумки, но никуда не ушёл.
Немного подумав, я всё же открыл замок. Моя рука тут же получила волну тепла и покрылась острыми мурашками от холодной ночи.
– Но только немного, ладно?
Кот не ответил, только медленно моргнул. Я уже занёс другую руку, чтобы его погладить, как вдруг…
Он отвёл взгляд, посмотрел куда-то мне за спину и насторожился. Я тоже что-то почувствовал, сработали старые инстинкты. Мы оба уставились в одном и том же направлении.
Маленькая фигурка на стене. Мальца я узнал сразу, он часто так возвращался домой, избегая этого подонка, Жабы. Это было ненормально, но почти превратилось в обыденность.
Однако что-то было не так, сегодня всё казалось совершенно другим.
А потом…Чёрт!
Ноги бросили меня вперёд быстрее, чем мозг отдал приказ. Помню, как маленькие камешки процарапали колени, помню, как я вскочил и бросился вперёд. А потом – длинный прыжок.
Я не успел, приземлился на холодный асфальт и услышал лишь мерзкий хруст костей. Бока взвыли от боли, но я этого почти не заметил. Потому что он, родной, был у меня на руках. Его крохотное тельце обмякло, с бледных губ стекала струйка крови.
А в его глазах застыл ужас. Не страх смерти, этот я видел тысячу раз, сейчас это было как будто бы он оставил в этом мире что-то прекрасное и осознал, что больше никогда его не увидит.
Я сжимал его всё крепче, до меня вдруг дошло, что я ничего о нём не знаю, мне нечего сказать ему сейчас. Я даже не знаю его голоса! А он вот, у меня на руках. Мои пальцы тонут в его волосах, стараются не замечать необычную мягкость черепа. Его впалая грудь не шевелится, плечи беспомощно обвисли под тяжестью худых рук.
А я, как дурак, всё прижимаю его к груди и роняю на него искры горя.
И стараюсь не заорать.
Ничто не могло это исправить, мне было известно об этом, как никому другому. Но, тем не менее, я снял с себя сумку и положил с ним рядом. Глупо, бессмысленно, но, по сути, снйчас вместе с тем, что было для него приготовлено, ему досталась вся моя жизнь. Да, она могла уместиться в одной сумке, но разве этого мало?
Меня автоматом подняло наверх, рука схватилась за грызущие рёбра. Это было самое отвратительное чувство, всего долю секунды, как я, такой высокий, стоял над этим маленьким существом. Но потом мой взгляд обратился наверх, на закрывающееся окно. И всё ушло, провалилось в черноту, утонуло в мраке воспоминаний.
Зубы сами оскалились в отвратительной красной улыбке.
Знаете, бывают такие моменты, которые заканчивают всю цивилизованность внутри одним махом? Так вот он произошёл у меня уже давным-давно. А теперь вернулся и его радостно встретил мой голод.
Тяжёлые шаги на лестничной клетке возвещали о мести. В голове намертво застыла и не желала никуда уходить одна и так же фраза, повторяющаяся раз за радом.
– С будущего ободрали кожу…
Я не знаю, повторял ли я её вслух, или нет, но то, как при этом мертвел мой рассудок, помню точно. Тьма, свет, всё потеряло значение, оставались только голые инстинкты. Всё, что я старался оставить в прошлом, вернулось и теперь обгладывало мясо времени.
Растягивало момент.
Дверь его квартиры протестующе хрустнула под моей ногой. Затем ещё один удар, и ещё, и ещё. Рёбра отзывались на каждое движение, вокруг меня горел целый костёр из боли, но мне было наплевать. Послышался глухой металлический скрежет, дверь открылась.
Я вошёл внутрь и пошёл по коридору. План квартиры был мне знаком, она была почти как моя, так что я знал, куда идти и что делать.
Он был в ванной, мыл руки. Я увидел его толстый зад, обтянутый китайским халатом, а уж только потом этот мятый лысый череп, сверкающий под идеальной белой лампой.
Рукой схватил его за плечо. Это лицо, да, его было трудно не узнать, цинково-бледное, обвисшее, поросшее бородавками. Единственное, что в нём оставалось всегда безошибочно идеальным – это глаза. В них не было никогда и ничего, кроме праведного благочестия и абсолютной уверенности в своих намерениях. Даже сейчас, когда он стоял передо мной, они не изменились.
Жирные мокрые руки потянулись ко мне, широкий висящий нос что-то шмыгнул, прежде чем открылась пасть, полная золотых зубов. Именно туда я и ударил. Видимо, немного не рассчитал, потому что из его носа хлынула кровь, а сам он отправился в ванну и остался лежать там брюхом кверху. Про себя лишь я отметил, как смешно слетели с него тапки.
Я стоял над ним и думал о том, какого чёрта столько протянул. Ведь знал же, что рано или поздно этим всё закончится, что меня занесёт сюда, и что он будет тяжело дышать сломанным носом без сознания. А тот мальчик будет жаться ко мне, стараясь остановить, спасти.
Меня спасти…
Но сейчас…сейчас мальчик был…он был мё…сейчас я схватил с полки широкое полотенце и перехватил им талию, чтобы не задохнуться. Затем вытащил эту тварь из ванной и поволок за собой. Вытянул на середину комнаты и отправился лазить по шкафам, искал верёвку.
Пока открывал створки и выбрасывал наружу тряпки, наткнулся на форму. Чистая, выглаженная, слегка присыпанная наградами. Что ж, это меня не удивило – таких героев тут было как грязи. До предела тупых и безразличных, как устав.
А вот и белый моток, пластиковая, надёжная, совсем не такая, как та, что лежала сейчас на асфальте.
Жалкое зрелище: Жаба висит на стуле посреди комнаты, обмотанный пластиковой верёвкой. По матерчатому скотчу вниз стекает кровь и кажется, от полковника сейчас резко пахнет чем-то знакомым, мокрым.
А напротив я, сижу, жду, никуда не тороплюсь.
Наконец он очухался, встрепенулся, попытался вырваться, теперь орёт залепленным ртом. Ничего у тебя не выйдет.
Я посмотрел в его глаза, всё такие же правильные. Ни сожалений, ни капли вины, только животный страх, мне этого хватит.
Рука скользнула под куртку, туда, где в грубой коже покоился нож. С тяжёлым скрипом всё моё прошлое вырвалось наружу. В голове начали свистопляску старые деньки, когда человеческая жизнь не стоила ничерта. Когда смерть ходила за тобой по пятам и заглядывала через плечо, наблюдая за работой мастера.