Дериват

– Нам надо рассказать всему миру, – безумно распахнутые глаза Бэи уже расчертили весь будущий план-спасения затерянного мира. – Мы обязаны вытащить их отсю…

– Даже не думай, – он впервые проявил незамаскированную строгость: ее категоричностью можно было сгибать металл. – Они будут обречены, если попадут в тот мир, откуда мы прилетели. Животных запрут в клетку, сделают из них коммерческий продукт. Ты думаешь, Осевому Полису, который, руководствуясь бумажными показателями рентабельности, лишает жизненноважного обеспечения космическую флотилию, несущую будущее человечества сквозь космос, будет дело до здоровой экосистемы этих животных?

– Крео, выслушай меня…

– Нет, ты выслушай, – тут он сделал выжидательную паузу. – Ты просила меня помочь тебе спасти ему жизнь. Я попытался это сделать. Так теперь ты позволь выжить остальным животным. Я понимаю твою бескорыстную тягу сберечь этих зверей. Тобой движет несгибаемый материнский инстинкт не дать погибнуть полюбившимся созданиям, но твое профессиональное понимание устройства механизмов функционирующего государственного аппарата искажено наивностями розового цвета. Ты оставляешь все на откуп бесполезной вере в понимание ответственным чиновником твоих душевных чаяний. Но им плевать.

– Мы не такие, как тебе кажется!

– Может быть, не такие. Хотел бы я быть неправ. Но оглянись, – Спри охватил взглядом местность, – именно эти люди сделали таким данное место. Именно от таких людей мы все бежим, создавая независимые островки автономий. Ты готова взять на себя ответственность за их жизни? Взвалить на свои плечи такой непомерный для бюрократа среднего звена груз? Причем из абсолютно непрофильной для настоящей проблемы комиссии, мм?

– А ты, ты готов их оставить на растерзание шайке людоедов или пустынных набежчиков? Что ты отвернулся-то? Потому что сам не уверен в том, что отстаиваешь? Откуда ты знаешь, что терравосстановительные вышки, которые в том числе и твой босс клепает, обезопасят жизнь зверей?

– Пожалуйста, сделаем по-моему. Я обещаю, им ничто здесь не будет угрожать.

Собака предупреждающе гавкнула – спорщики вновь смотрели на льва. Видно, что он исполнял заключительные шаги своего длительного пути. Животное не переставало смотреть на утес скалы, где без сил лежала его пара. Ему навстречу из глубины двора вышли все, кого он оберегал в часы властвования: это были и другие львы-охотники, кто-то меньше, кто-то побольше, были и раннее замеченные львицы, откуда не возьмись, вылупились котята, одни – совсем крохи, другие – более взрослые. Прайд с пиететом и торжеством за оказанное благородство провожал своего коро… своего бдительного стража, главу их неуязвимого царства. Лев вильнул головой, пытаясь воспрянуть поникающей под тяжестью неминуемой кончины статью. Славный рыцарь с развевающейся на ветру гривой сделал еще пару шагов, осекся и свалился замертво. Его дух стал умозрительной материей для ночных созвездий.

– Какой же всепроникающей является скорбь этих животных. Нам есть, чему у них поучиться, – Ханаомэ Кид следила за душераздирающей панихидой, речь ее набирала утяжеляемые с каждым валом обороты доблестных изречений и предначертаний неминуемых свершений: будто бы процессия являла собой отправную точку для чего-то нового – века вознаграждения вечных надежд человечества на хорошее и доброе. – Ты когда-нибудь видел снимки дельфина в утробе матери, а львенка или даже слоненка, своим крохотным хоботком пригревшимся под сердцем матери?

Спри чувствовал нарастающую волну удара: удара высвобождающейся энергии святости и недосягаемой чистоты эманирующих сефирот – нечто подобное он прочувствовал в вулканической пещере на острове после падения капсулы.

– Они так же, как и людские детеныши, наслаждались жизнью и любовью матери, с рождения впитывая с ее молоком всю картину мироздания. Они привязывались к ним, слушали их и обожали, – продолжала девушка. – Поэтому так велико и неугасаемо горе потери близких, как и для нас – людей. Но если на похороны отца, сына, матери или дочери придет только ближайший круг родственников – к тому же, большинство из них явится просто, чтобы соблюсти церемониальную формальность, – то, когда наши младшие братья по планете придают тело сородича земле, собирается не только лишь род, но и вся стая. Будто в последний путь проводится не опустевший физический сосуд близкого по крови, а стоящая за ним личность – воплощение ее трансцендентно духовной утраты созывается к месту прощения мириадами лап, избитых километровой дорогой. Если люди будут повернуты спинами к понятию ценности каждой отдельной личности, то все мы неминуемо вымрем в одиночестве.

Крео Спри мог трижды опровергнуть и даже выставить пару колких контраргументов, но не стал: мужчина узрел, как фантасмагорично потустронними мазками рисующаяся на его глазах картина начиняла речь Бэи спиритической солидарностью – реальность происходящего принадлежала только ей, и мужчина был априори неправ. Любое пущенное им копье зазубренного на холодных улицах прагматизма ломалось о щиты фантастического света, обретающего живое природное зарождение. Девушка продолжала речь.

По протянутой руке скалистого выступа мирно шла великовозрастная обезьяна: это, однозначно, был мандрил. А, может, от дичайшего ярма усталости Спри все это казалось. Примат седеющей лапой подталкивал постоянно запинающийся комок песчаной шерсти. Может, забытая буси-до реминисценция, полная теплых цветов, мультипликационных вставок, пыталась прорваться через материю реальности. Пушистая крошка шагала на своих четырех лапах сперва не уверено, но когда оказалась у утеса, то не преминула мужественно сигануть на самую кромку взлетной полосы. Спри слышал этот зов природы, эхом кличущий неравнодушные сердца по обагряемой рассветом саванне. Ворс травянистых ковров бесшумно уминался подступающими зверьми заповедника: это были не только представители семейства кошачьих. А, возможно, никаких других животных видов, кроме прайда, здесь и не было – иначе бы львы их всех растерзали; буси-до чувствовал, чувствовал, как нечто глубоко закопанное в лабиринтах памяти уже почти прорвалось наружу, сказание о прискорбной потере и громком возвращении. Крео также ощутил в сердцебиении веток и грунта стук шаманских посохов, которые могли повелевать небом – их таинственные носители принадлежали к этносам, сказания о которых палеонтологи продолжают находить в южных зонах на наскальных рисунках. Мужчина слышал и их ритуальные песнопения, под которые маленький львенок впервые явился народу: они призывали бесстрашного принца принять бразды правления их царством. Львенок и его отец без сомнений были реальными – иначе просто не могло быть.

– Мы обязаны сохранить свою человечность, насколько бы высока ни была цена, – можно сказать, Бэа и Крео смотрели одним организмом на монументальное коронование хвостатого принца. – Мы будем бороться за нее, спасая бедных от голода и искореняя неравенство, вырывая осиротевших детей из рук убивающего одиночества и вселяя в них надежду и добро. Мы будем сражаться за нее у трибун синклитных поединков, за письменными столами современников, будем непреклонны перед любым, кто попытается обманом снести нас с пути. По морю мы проложим путь бедствующим жертвам бесчинств южных зон, обеспечим прибывающих кровом, заботой и образованием.

В глазах львенка уже читалась нетленная в нити отведенного ему времени неприязнь к предрассудкам о различиях в родовых принадлежностях: даже когда зверек станет крепким, смелым, сильным, как его отец, львом, ему будет безразлично, если у кого-то будут черные, как смоль, перья или носорожьи клювы, пятачок с парой клыков и копытами или стройная мангустовая осанка, как у часового, – для него все будут едиными братьями и сестрами, и он никого не даст в обиду. Или же Крео Спри так безрассудно заигрался с сюжетом мультипликационной небылицы, преломленной поверх реального львенка перед ним, что иного будущего, отличного от анимационно-фантастического, он бы не пожелал своему новому четвероногому другу.

– Нам нельзя сдаваться. – В зеркальном отражении глаз Ханаомэ Кид солнце окончательно встало. – Ну а если мы потерпим поражение…

К вымышленному примату, выдуманному призраку, охраняющему львенка от его младенческой неуклюжести, подошла мама детеныша: она набралась-таки сил и, невзирая на истому титанических родовых страданий, была рядом с сыном, как и его отец. Лев до последнего боролся с наступающей тьмой: он гордился за свое крохотное, но уже бесстрашное продолжение. Отец и сын встретились взглядами.

–… тогда флотилия космических первооткрывателей, что отважно несет знамя нашего рода, признанного быть мудрым и великим, откроет фронтиры новых миров для процветания в них человеческого рода.

Лев пустил слезу в зрительном диалоге с сыном, и его веки навсегда опустились: король пустынной саванны мертв, да здравствует король пустынной саванны!

Спри вспомнил и это. Цикл жизни что есть детской мочи зарычал на всю округу.

Под бетонными сводами ржавая гидротурбина отживает последние столетия. Безжизненный веер лопастей давно перестал обмахивать электрогенератор, расположившийся по соседству: их казавшаяся несломленной связка по преобразованию энергии водного потока в электрическую теперь не смогла бы пропустить по стальным жилам цепи и жалкой мухи. Стоит легкому дуновению чуть коснуться лопасти агрегата, стройное тело ротора тут же надломится, как поясничные позвонки гимнаста от непосильной массы, а на месте рухнувшего привода клубы пыли испариной накроют эту ванну раскисшего металлолома. Так же и частицы магнитного поля, застряв на овальном корте черного аккреционного диска, притупленно ожидают, когда же поверхность дорожки избороздит раскаливающий диск конькобежец.

Проходит год, десятилетия, века, миллионы лет, но с магнитным полем ничего не происходит. Его нереализуемая индукция – как самые быстрые лыжи у спортсмена, ожидающего зиму в тропическом солнцепеке. Его напарника гравитация давно утащила в пучину квантовой непостижимости. Бессердечие, с которой сингулярность так распоряжается с установленными столетиями узами, не оставила надежды магнитному полю на сколь угодно возможное воссоединение.

Но тут случается чудо.

Спиралевидные потоки, по которым черная дыра похищала газ, приходят в вихревое движение, а вместе с ними и сама звезда. С минуты на минуту, с светового года на световой год должная зажечься рождественской елью она принимается крутиться по своей оси. И тогда магнитное поле, почувствовав знакомые признаки своего, казалось бы, вычерченного из пространства партнера, перерождается в уже не скорбящего об утрате вдовца, а в перерожденного стоика – в электрическое поле. Неудержимые потоки воды обрушиваются на лопасти гидротурбины, ее почувствовавшая прикосновение жизни сталь ничто не останавливает – она вдувает энергию в бледное тело генератора. Динамо-машина вновь питает светом все вокруг. Звезда загорается – ее ионизированный газ неожиданно фонтанирует выбросами двух джетов.

Замаскированная под невинную русалку плутовка, тихо молящая о вспомоществовании при виде озирающихся странников космического океана, оказывается мифологической нереидой. Потухшая Звезда оказывается Квазаром.

Часть 2. Безумный вор

Глава 1. Три комнаты

Мужчина отхлебнул немного воды, затем поставил стакан на верхнюю стойку трибуны и стал выжидать. Сквозь слегка опущенные очки глаза закостенелого политика, разменявшие пятый десяток созерцания самых вопиющих жизненных неурядиц, утихомиривали волны в сосуде, пока качка вовсе не угасла. Нахмуренные брови были несменной частью его облика: не менее постоянны, чем строгий темно-синий костюм.

Он выдал короткий разогревающий кашель и, ухватившись за бортики трибуны, вернулся в зрительное противоборство с недремлющим оппонентом:

– Возвращаясь к беспрепятственному транзиту. – Не взирая на усталость, отважный муж, взваливший на себя ответственность выступать рупором независимости северо-западной всегломерации в переговорных процессах, продолжал подмечать не относящиеся к делу посторонние мелочи. Так, к примеру, его внимание на долю секунды захватила гетерохромия оппонирующего чиновника из Осевого Полиса: два взаимно сообщающихся оптических сосуда походили на мензурки, где разных цветов реагенты пускали в глаза смотрящему пыль эмоционального шифрования. Но мудрость неисчисляемых лет, в течении которых не одна директивна была пробита через неподатливые ярусы Синклита, преподносила Сэллэлайну Адамсу любого – даже самого хладнокровного – дуэлянта на хирургическом блюдечке с распахнутым брюхом переживаний. Сэллэлайн, будучи уполномоченным верховным переговорным комиссаром, по долгу службы не мог не видеть все насквозь: даже бетонная стена, за которой оградившийся центральный дом представителей Земного Объединенного Полиса организовывал кулуарные козни против любого проявления полисной самодостаточности, никогда не казалась настолько транспарентной. Сэллэлайн Адамс был настоящим рентгеновским излучателем: он разоблачал каждый учуянный схрон недомолвок в подпольной изнанке государственной системы сдержек и противовесов. Однако ему хватало ума не разбалтывать кому ни попадя свои поразительно точные умозаключения. – Так вот. Ни одному мне известно, что режим сквозного перемещения между северо-западной всегломерацией и юго-западной всегломерацией помимо того, что способствует самому показательному на Земле процветанию пяти свобод – в частности, культурной, – так еще и обеспечивает юг нашего великого края здоровой конкуренцией на рынке труда. Люди обоих краевых образований с успехом находят применение своим квалификациям: адаптивность трудовой политики искоренила понятие структурной безработицы, а ее гибкость свела до каких-то жалких двадцати пяти дней циклы фрикционной безработицы. Самое главное – уже третье поколение сросшихся столетиями назад этносов образовало неразрывные синкретические общности. Это целые семьи, для которых пересечение всегломерационных границ не менее примитивно, чем перешагивание порога дома. Для этих людей сместились горизонты территориального регулирования на несколько сотен миль вперед, – тут верховный переговорный комиссар Адамс, до этого из-под бровей смотрящий на когорту делегатов Осевого Полиса, плавным переходом адресовал свой взгляд Топ Моулу, специальному полисному скауту, выбранному центральным домом в Бордо в качестве переговорного лица в вопросах выхода Мэго из Земного Объединенного Полиса. – Поэтому вопрос об ограничении транзита сразу всех пяти свобод с юго-западной всегломерацией – высшая форма пренебрежения человеческого уюта и самореализации.

– Не менее пренебрежительная, чем внезапное решение Синклита северо-западной всегломерации одобрить выход из Объединенного Полиса, – раздалось с галерки пространной галереи, где напротив Сэллэлайна, воздымаясь над спинами высоколобых вояк-дипломатов из рабочей группы центрального дома, уместились приглашенные со всех краевых образований политики.

– Независимые звезды континента не намерены прощаться со ставшим уже родным соседом и стучать в наглухо закрытую осевыми властями дверь Чиркулум Чинере, – Сэллэлайн не думал выхватывать взглядом наглеца, посмевшего выкинуть столь недалекую диффамацию. Время для него было ценным ресурсом, попусту растрачивать который в столь значимый для его страны час значило еще большую глупость, чем слово, только что выкрикнутое одичалым рассудком с дугообразного балкона. – Более того, сам сосед не тяготеет к такому расставанию. Неоднократно лидер юго-западной всегломерации на встречах с крае-советником Иммом выражал свою заинтересованность в существовании нерушимой связи двух всегломераций.

– Крае-советники не имеют возможности и тем более права навязывать волю народу, – уже с другого фланга говорящей галереи обезличенный голос центрально-осевого негодования эхом раздался под куполом парламентской арены.

– Народ как раз и определился, – мистер Адамс вспылил. Он, словно смельчак-одиночка, стоял у шелестящей стены бурлящего злонамеренностью леса и перекрикивал рев гнусных чудищ, скрытых грядой деревьев. – Именно волю Общественного Надзора я и мои коллеги здесь, на сцене величайшего демократического проводника, воплощаем в полноценные реалии. Именно агломерационные Общественные Надзоры юга северо-западной всегломерации сообщили о недопустимости лишения даже малейшего прутика связи с близкой им юго-западной всегломерацией. Повторяю, Независимые Звезды Континента, как правопреемник северо-западной всегломерации, не принимают любого рода изъятия их устоявшихся прав с Чикрулум Чинере из договора о выходе. Предложенные рабочей группой Осевого Полиса варианты заключения в индивидуальном порядке соглашений о беспрепятственном движении капитала, труда, услуг, товаров и культуры несут в себе ряд подводных… я бы даже сказал, непозволительных камней.

– Что же вы тогда выходите, а? – очередной невоспетый герой балконной массы не устоял от эмоционального рвения высказаться.

– Порядок в зале! – председатель экстренной Земной комиссии по выходу служил всевидящим медиатором в окружении микрофонных панелей. Мужчина в длинной черной мантии с полами, едва касающихся паркетного островка, стоял на небольшом отдалении между двумя трибунами дуэлянтов: выполняя роль опорной призмы весов, он решал, чьей чаше мнения пора занять внимание чающих лиц.

– Уважаемый верховный переговорный комиссар Адамс, – оппонент Сэллэлайна, дождавшись, пока взбучка председателя не вышколит ватагу до показательной дисциплинированности, водрузил на плечи представителя будущих Независимых Звезд Континента тяжесть строгой буквы закона, – Вы не хуже меня знаете, что выход любого всегламерационного субъекта из состава Земного Объединенного Полиса⁵ автоматически ведет к снятию всех бестарифных привилегий. Данный порядок, я напомню, был утвержден, в том числе, и представителями северо-западной всегломерации на полях центрального дома представителей ЗОП в рамках создания особой экзомерационной зоны на Марсе, которая дэ-юре только в космическо-военном администрировании ассоциирована с юго-восточной всегломерацией, когда же в экономических и трудовых аспектах выступает самостоятельным хозяйствующим государственным субъектом. Исключительно посредством механизма заключения рамочных соглашений возможен прежний, хоть и неполноценный, объединенно-полисной режим межгосударственного взаимодействия.

– Предложенные квоты по экспорту, – верховный переговорный комиссар расправил гибкую жидкокристаллическую листовку у себя под носом; его грузные от едва переносимой тяжести обсуждений веки стойко приподнялись и явили степенное существо политика, – я их непременно зачитаю. Второй буллит пункта «а» раздела четыре «сокращение диаметров беспрепятственного транзита». Выдержка из договора о выходе, как все здесь присутствующие, я надеюсь, понимают: «в отношении эммера и эйнкорна с момента вступления в силу настоящего договора Независимым Звездам Континента выделяются экспортные квоты на каждую всегломерацию, входящую в состав ЗОП, в размере ноль целых тридцать пять сотых от среднего значения поставок соответствующей группы товаров, зафиксированного статистическим бюро внешнеторговых оборотов земного и экзамерационного рынков, за последние пять лет от даты настоящего договора о выходе». То есть вы предлагаете сократить до жалких тридцати семи миллионов тонн одну из ключевых статей внешнеторговой активности северо-западной всегломерации. Я опущу детали схожего вопиющего предписания одного из пунктов раздела «объединенно-полисный режим конкуренции с внеполисными субъектами», согласно которому субсидирование селекционных мероприятий по возделыванию высокопротеиновых злаков необходимо ежегодно сокращать на пять целых семьдесят пять сотых процента до момента достижения Независимыми Звездами Континента среднего уровня поддержки сектора, который сейчас существует в субъектах ЗОП. При этом любая директива Общественного Надзора не должна приниматься во внимание, если она противоречит обозначенным настоящим договором формулировкам – именно так указано в проекте документа. Все предложения представителей моей рабочей группы вашей по вопросу более-менее адекватной сбалансированности торговых потоков были безапелляционно отклонены. Кроме как мезальянсом это безобразие не назвать.

– Верховный переговорный комиссар Адамс, – Топ Моул ни на йоту не потерял бюрократическую холодность речи и взгляда, – в очередной раз повторяю: учитывая колоссальный разрыв в сельскохозяйственном преуспевании северо-западной всегломерации от остальных полисов, национальные производители субъектов центральной, северо-восточной и юго-восточной всегломераций находятся на грани выживания…

– Не перевирайте – ни о каких банкротствах не может идти и речи. Все это не больше, чем домысел. Тем более мы говорим о естественном существование капиталистического устоя. Рынок расчетливо справедлив к каждому участнику на своих бескрайних полях дохода! А вы делаете из нее регулируемую зону на неповоротливо тесной шахматной доске, – поднявшийся из глубин нравственного эгоизма комок недоумения уперся в кадык верховного переговорного комиссара и теперь рвался наружу что есть мочи. – Все представительства Общественного Надзора Вами указанных полисов выступали только «за» устоявшуюся здоровую конкуренцию. Национальные производители, о которых Вы также упомянули, адаптировались к конъюнктуре и перевоплощались – если на то была необходимость – как меняющие по сезону окрас шкуры зверьки. Вы же предлагаете сделать из рынка черт знает что!

Сэллэлайн Адамс почувствовал, что еще пара разгоряченных шагов и никак неподдающаяся усмирению экспансивность сведет на нет конструктивность и достоинство позиции, которую он с блеском отстаивал битый час перед заведомо скептически настроенной ареной.

– Я предоставлю слово моему коллеге, – посмотрел через правое плечо политик на сидящую за ним команду единомышленников. – Мистер Вуменхэттен, будьте любезны как бывший полисовый скаут поясните наиболее явные заблуждения центрально-осевых властей их представителям.

Далвин Вуменхэттен, теперь занимающий пост главы внешнедипломатической комиссии Независимых Звезд Континента – которыми, трезвоня по всем средствам массовой информации, называли северо-западную всегломерацию, не взирая на отсутствие легитимного земного эдикта на существование оного – принял от коллеги эстафету в этих длительных дебатах. Внушительный физическим воплощением мужчина в черном костюме занял место у трибуны. Оскалившие клыки волки, кольцом окружавшие зал, тут же усмирили свое рвение кинуться на центр логова, где до этого выступал не внушающий гладиаторскую непобедимость человек: политические ястребы учуяли оборонительную мощь его приемника.

– Мне просто не верится, что мы в стенах сакрального, с точки зрения представительской демократии, храма присвоили ярлык торговой квоты такому явлению как культура. – Врожденная харизма Вуменхэттена заставила Топ Моула запаниковать: ни разу его ювелирно отесанному хладнокровию не противостояло оружие большего калибра сдержанности. – Только вслушайтесь. По итогам предлагаемого к принятию варианта договора, любое свершение мастера неравнодушного к духовным чаяниям толпы будет обесценено… ее номинал всемирной доступности будет девальвирован, как, наверняка, выразились бы финансисты.

– Будьте добры, подбирать менее фигуральные выражения, мистер Вуменхэттен! – специальный полисный скаут Моул беспомощно позарился на внимание аудитории: призыв Вуменхэттена к чистоте восприятия обратил прежде распыленную толпу в призадумавшийся пантеон мудрецов.

– Я имею в виду – хотя в глубине души и убежден, что вам всем с первого раза было понятно, но для громогласной констатации повторю, – что бесполисное гражданство культуры, будь то цифро-, кинематографа, нейросетевых или людских работ в изобразительных или музыкальных искусствах, предполагается отозвать. Этот непродуманный договор о выходе хочет вырвать паспорт мирового гражданина из рук мастеров-странников, вечно играющих на струнах наших чувств. Кто мы такие чтобы мешать заградительными пошлинами рвению центрально-осевого или же юго-западного воздыхателя наслаждаться силой творческой мысли гения из Независимых Звезд Континента? Мы, скучные до ужаса чиновники, стоящие на страже уюта жителей Земли, посмеем то ли от неизбывной зависти к таланту, которым, кроме как в делах канцелярских, никогда не обладали, то ли от обыкновенной скудности ума вторгнуться в сознания граждан, чтобы разворошить их идиллию культурного изобилия до похабно выхолощенной пустоты? Я верю в то, что мы не допустим…

– Что же вы тогда в противоположность одной абсолютизируемой свободе узурпируете другую? – прервала оратора теперь отчетливо видимая фигура, вместе с остальными ей подобными она образовывала одну сплошную линейку полисных политиков на балконной выемке. – Ваша сторона намерена опустить уровень приема беженцев с южный зон до скудных двух тысяч в год.

– Все верно, мистер Грейндж прав, – подхватил за сокомандником Топ Моул. Он по-прежнему не ощущал возврата речевой твердости из-за недюжинного умения Вуменхэттена убеждать в объективности своей линии – даже если ты возглавляешь стан его идеологических противников. Но специальный верховный скаут не позволил арьергардному бою собственных убеждений утонуть в отступлении – и тут он ударил: – Я напомню, мистер Вуменхэттен, что именно отказ соблюдать установленные центральным домом квоты по приему бедствующих жителей южный зон был краеугольным камнем, заложенным в фундамент документа о независимости вашего государственного образования. Объясните мне природу таких двойных стандартов, господин министр по внешнедипломатическим вопросам.

– Я без зазрения совести отвечу, мистер Моул, – тут же, не торопясь, растягивая выговариваемые слова, Далвин был, как никогда, предельно четок и откровенен; обычно сие качество служит менее опытному политику дурной славой. – Наши закрываемые перед беженцами врата мирного прибежища, по сути, символизируют неприятие той политики, коей Земной Объединенный Полис уже столетиями придерживается в отношении южных зона. Зачем мы отчуждаем людей от их дома, лишаем родословной не менее богатого культурой народа южный зон? Какой смысл в том, что самобытность народа будет растворяться в урбанизированных городах краевых всегломераций, где потопом рабочей суеты давным-давно смыта, приведена к единому знаменателю любая форма нац-идентичности? Разве вы не видите? – нехарактерный для уравновешенного темперамента Далвина резкий взмах руки в сторону потолка устремил взгляды политиков наверх. – Мы с Вами вместе сейчас пришли в это место с улиц беспощадно кибернезированной реальности… путем ввода тарифов на продукты творчества хороним тут последний оплот человеческой тяги чувствовать, тем самым еще более безотзывно отдаем людскую природу, почти потерявшуюся в непроходимых коридорах муравейника, на съедение цифровой пустоте.

– Прекратите сгущать краски, мистер Вуменхэттен, – чуть было не возмутился оппонент, но уперся в неостановимую машину активизировавшихся инстинктов Далвина: это были врожденные инстинкты разумного существа, взбунтовавшиеся от угрозы разлуки с кровным миром – их материальное волокно переплелось с аппаратным красноречием в композитный сложный колос и не отступало. Все знают, что делает зверь, загнанный в угол варварами.

– Мы же, Независимые Звезды Континента, напротив, инициировали программу по направлению помощи и созданию промышленно-интеллектуальных хабов, призванных вернуть мир в южные зоны. Мы не станем абсорбировать не без того угнетаемый народ по причине проявления уважения к особенностям южных зон, о которых, видимо, центральный дом представителей ЗОП решил забыть.

– Особенности южных зон? – балконы, выступающие на стороне Топ Моула, вновь занервничали в нескрываемом возмущении. – Там, где перекочевавшие из концентрационных зон пустынные набежчики устроили рассадник вооруженных нападений, убийств, грабежа и тому подобных бесчинств? Вы об этих особенностях говорите, господин министр?

– Мы сделаем все, чтобы вернуть туда мир, – Вуменхэттен чувствовал, что патронташ аргументов иссекается. – С помощью Земного Объединенного Полиса или без. Теперь возвращаясь к недопустимой творческой зарегулированности и вытекающей из нее более серьезной проблематике социокультурной уживчивости с системами цифрового нейроэко- пространства, такого же неотделимого аспекта нашей с вами жизнедеятельности. Здесь власти нового независимого государства выступают только за равнодолевой баланс существования двух осей общественных координат – без перекосов в любую из сторон.

– Заканчивайте с этой софистикой! – все тот же голос с противоположной оратору галерки продолжать неистовствовать. – Ваши граждане, сами не осознавая этого, лишают себя привилегий Объединенного Полиса. А вы тут медоточивые фразы отвешиваете!

– Беспардонный наглец! – теперь галерея, оберегавшая тылы Вуменхэттена, обрушила волну критики на противоборствующие балконы. – Неудивительно, что именно отсутствие разума центрально-осевых синклитсменов направило решающим голосом корабли «Световых горизонтов» в путь, откуда нет возврата!

– Учитесь слушать! – поддержал кто-то другой из стана новообразованного государства.

– Как вы смеете упрекать нас во всеобще принятых директивах! – ответ не заставил себя ждать.

– Сидите и не вставайте лучше! – вступил в полемику другой.

– Какой позор!

– И это мы-то еще лишены разума?!

– Лучше бы и не приезжали, а сидели там – на своем медианном материке!

– Цирк тут устроили, понимаешь ли!

Парламентское помещение Синклита в Мэго превратилось во взбаламученный внутренними междоусобицами улей, где в ход шли самые острые жалящие упреки. Политические ястребы и волки обеих сторон сгущали панораму идеологической баталии разгоняемыми роями чумных словесных артобстрелов. В центре поля боя полководцы покорно отдались военизированному сполоху их гарнизонов, как бесчестные вожди, смирно наблюдавшие за отправленными ими на заклание детьми, что окрепли силой, но пока еще не умом.

– Хватит! Тишина! – голос председателя экстренной Земной комиссии по выходу отрезвил переполошенный дом политических деятелей. Эта безэмоционально приказывающая грубая громада поистине судейского волеизъявления дала бесноватой арене непримиримых интересов понять, что еще живо и долженствует беспристрастное око арбитра. – В легком недоумении нахожусь я от того, что четыреста с лишним взрослых мужчин и женщин делают все возможное, чтобы их граждане, чьему благоденствию синклитсмены обязаны служить, остались с разбитым корытом. Сегодняшними слушаниями мы еще дальше ушли от фидуции. Только ее беспрекословное достижение будет являться гарантом соблюдения принципа существования института государства ради жизни его народа, а не наоборот! А Вам, мистер Моул и мистер Адамс, позор за то, что не обучили коллег, взявших ответственность нести в своих устах голос людей, манерам дипломатической вежливости и чиновнического профессионализма.