5. Зачем
Не понимаю, зачем мне было нужно узнавать чей он сын. Чтобы начать сравнивать себя с кем-то, кто навсегда лучше, чем я? Чтобы наказать себя? А за что, собственно? И с какой целью?
Легче от этих размышлений не становится, но я пока не понимаю, нужно ли мне вообще себя уравновесить. И тут я внезапно прихожу к выводу, что забыл, что такое тепло, не знаю, что такое баланс и не помню счастья.
Абсолютно не помню ощущение счастья. Пытаюсь вспомнить детство, но в голову приходят либо моменты радости, либо тишина и покой тихого часа, когда спали все, кроме меня. А счастья как будто и не было вовсе.
Только минут через десять я замечаю, что телевизор выключен, а я лежу дома на диване и с увлечением смотрю в потухший экран. Делаю над собой усилие и встаю, иду на кухню. Пока не понял, зачем именно, но у меня есть в запасе метров шесть, чтобы придумать цель своего пребывания там. По дороге я спотыкаясь о кошку. Дура! Почему решила разлечься под ногами прямо в середине коридора?
Лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. Эту фразу часто говорил Глеб в приступе морализаторства. И он был не прав. В очередной раз. Я смотрю на кошку и жалею о каждом упущенное моменте, когда мог отказать Полине, но не сделал этого. Я жалею о том, что я ее прощал, о том, что пытался понять, снова и снова пускал в свою жизнь. И больше всего я жалею о том, что мне почему-то до сих пор перед ней стыдно и, кроме того, я на нее не в обиде. Это же как нужно было уничтожать себя всю жизнь, чтобы до сих пор себя за это же и наказывать?
С Полиной ведь уже через год после возвращения стало заметно, что все равно обиды никуда не делись. Непонятные, пустые, никому не нужные обиды. Обиды на прошлое. Обиды на обиды. Обиды с обеих сторон. Зачем? Кому они нужны? Какого черта я заставил себя верить в то, что все не случается дважды? Я всего лишь подошел к ней однажды и сказал:
– Полина, можно я задам тебе вопрос?
– А можно мне одной побыть?
А можно мне от желания быть рядом с ума не сходить? А можно мне быть таким, какой я есть, а не бороться с собой? А можно мне поддержки и ощущения семьи? А можно мне улыбок? А можно мне с тобой поговорить? А можно мне покурить с тобой? А можно мне почувствовать тебя? А можно мне поверить, что мы всегда будем вместе? А можно мне сделать так, чтобы тебе было полегче? А можно мне не думать, что ты все равно уедешь от меня опять? А можно мне обнять тебя? А можно мне признаться тебе в любви опять? А можно мне сделать тебе предложение еще раз? А можно мне попрыгать и потаскать тебя на спине? А можно мне попросить попить? А можно мне поцеловать тебя? А можно мне сделать так, чтобы голова не кружилась? А можно мне не выдумывать, что все хорошо? А можно мне пойти погулять, а потом вернуться, и ты будешь рада меня видеть? А можно мне, наконец, поверить, что это все не просто так?
– А можно мне побыть с тобой рядом?
Когда я не думал о том, что с Полиной что-то не так, очень хотелось спать. Круглые сутки спать. Почему так сильно хочется спать и зачем кружится голова, я так и не понял. На хрена вообще кто-то придумал эти нервные расстройства, от которых становится не хуже, но которые так мешают жить? Кто скажет-то? Кто объяснит?
Сколько же лет я потратил на то, чтобы сделать приятно тем, кто меня окружает. И, спрашивается, зачем?
Результат: долговязый кабан, который не понимает, как себя вести в самых простых ситуациях, реагирующий как малолетка на любые изменения в атмосфере, окружающей туловище и при этом страдающий от нервного расстройства.
Разучился жить для себя. Потом научился жить для себя и сразу разучился воспринимать происходящее.
Как починить? Как починить?
Что-то определенно сломалось. Сломалось в очередной раз. Сломалось сильно, конкретно и очень хочется верить, что не навсегда. Страх, который начинается откуда-то из глубины желудка, не такой, как в прошлый раз. Теперь он настоящий, резкий, и уже кажется, что всепоглощающий. Страх о том, что это дебильное ощущение не пройдет никогда. Оно так и останется жить со мной до последнего вздоха.
Похоже, я больше не могу чувствовать.
Если прикинуть по итоговой сумме эмоций, опасения смахивают на серьезные. От меня ушла любимая (дважды), которую я заставлял себя любить, когда мне казалось, что чувств больше нет (дважды). Я заставил себя ей верить (дважды), но почему – так и не понял (ни разу). Она подарила мне ребенка (однажды), но оказалось, что этот ребенок не мой (минус один). Я потратил на него свое время, силы и, черт возьми, деньги (все без остатка) и в ответ получил ровнехонько ничего (ноль).
В итоге, я вернулся в отправную точку. Я потерял годы (пятнадцать), я потерял веру в себя (всю), я потерял понимание происходящего (без остатка).
Я ничего не чувствую (ноль).
Мне нужно заставить себя не думать (определенно). Для этого мне нужен человек (плюс один).
Похоже, у меня проблемы (100%).
6. Поля
– Ты готова к счастью?
За бортом плюс тридцать пять. Поля жмурится на солнце и улыбается. Мне двадцать два. Ей двадцать один. Мы лежим на моем балконе, который вчера стал нашим. Мы – молодожены.
– Если бы была не готова, меня бы здесь не было.
Ее правая рука с тонкой сигаретой свешивается с балкона. В левой – высокий стакан с сидром, который она лениво пьет через трубочку. На импровизированном лежаке, который я соорудил из старых подушек неделю назад, жарко. Подушек ушло много, получилось неудобно, но мы не обращаем на это внимания. Балкон достаточно длинный, но узкий: мы можем лежать на нем во весь рост, только соприкасаясь подошвами кед. Рядом было бы не разместиться. Зато я могу смотреть Поле прямо в глаза. Мог бы. Если бы она не жмурилась и сняла свои черные очки. Она похожа на героиню фильма шестидесятых, страдающую от легкого похмелья. Хотя почему «страдающую»? Скорее получающую от него наслаждение. Фильм, пожалуй, французский.
Я закрываю глаза, и солнце все равно проникает через веки, как будто намекая, что я не спрячусь от нового счастья даже внутри своей головы. Это все слишком похоже на сон, чтобы быть правдой.
Утро буднего дня. По улице мимо дома медленно проезжает одинокая машина. Водителю явно некуда спешить: на работу он уже опоздал, значит едет куда-то по делам или просто катается. Синхронно проснувшись в шесть часов утра, весь рабочий класс разбрелся по трамваям и маршруткам, оперативно разъехался по душным офисам и оставил спальный район прогреваться под лучами беспощадного июльского солнца. Не хочется шевелиться. Даже музыку не хочется включать. Хочется лежать в этом моменте, слегка соприкасаясь с подошвой кед моей жены и отчаянно мечтать о том, что теперь так будет всегда.
Поля протягивает руку к открытому на кухню окну и ловко выуживает невесть откуда взявшуюся фату. Она нелепо дополняет Полин имидж, оказавшись на её голове. Откинувшись, Полина выпускает тонкую струйку дыма и тихо постанывает, то ли от жары, то ли от головной боли. Я заставляю себя думать, что от удовольствия.
– Хочешь я принесу с кухни мороженое? – тихо говорю я. Она едва заметно кивает в ответ.
– А какое: шоколадное или ванильное?
– Запомни одну вещь, – вещь, видимо, будет важная. Поля приоткрыла левый глаз и сдвинула очки на кончик носа, – прими это решение сам. Не представляешь себе, как важно, чтобы мужик сам решал вообще все. Даже в такой мелочи, как мороженое.
Я с готовностью киваю, встаю и направляюсь в помещение. Внутри прохладно, дом ещё не прогрелся насквозь после удивительно холодной ночи, и я ловлю себя на том, что успеваю замерзнуть уже на полпути к холодильнику. А еще я понимаю, что уже соскучился по жене, хотя отошел от неё в сторону примерно на двадцать секунд.
Она широко улыбается, когда я возникаю в дверном проёме с двумя порциями мороженого: шоколадного и ванильного. Ставлю блюдца на пол, между нами, Поля хмыкает, смотря на них и снова закрывает глаза.
Вчера мы сыграли свадьбу. На неё я потратил абсолютно все сбережения, что у меня были, до копейки. Гостей было совсем немного, все прошло спокойно и как-то очень быстро. После завершения праздника ко мне по очереди подошли все друзья и сообщили, что это было самое приличное мероприятие в их жизни. Беспрецедентно приличное. Жених с невестой прилично накидались. Хорошо, что на церемонии не было родителей: мои были не слишком довольны тем, что их сын внезапно решил остепениться, а Полины не успели купить билеты на самолет.
Ну и хорошо. Не надо нам родителей. Да и друзья пусть лесом идут. Нет никого у нас, кроме нас самих. А еще есть июль, жара и счастье.
– Надо бы тебе костюмчик прикупить. И пальто, – внезапно подает голос Поля. Она стряхивает пепел на пол и почему-то щелчком отправляет сигарету в полёт с тринадцатого этажа.
– Как раз об этом думал, – отзываюсь я. – На улице всего лишь плюс тридцать пять. А у меня нет пальто.
– Я не об этом, балда. Твои рваные джинсы и толстовки слишком резко контрастируют с обручальным кольцом. Теперь ты не просто мальчик. Теперь ты муж.
– Как скажешь, – отмахиваюсь я. – А еще пора бы задуматься о личном автотранспорте.
– Это следующий шаг.
– И какого цвета машину мы хотим?
– Мы хотим машину цвета наших чувств. Бирюзовую, конечно. Чтобы как море.
Машина цвета наших чувств. Что вообще может быть романтичнее?
Полин телефон настойчиво жужжит из глубин нашего импровизированного лежака. Она моментально ставит стакан на подоконник и начинает рыться в подушках.
– Эй, мы же договорились выключить мобилы, – я прикладываю максимум усилий, чтобы в моем голосе обида звучала наигранной. Получается так себе: мне и вправду обидно.
– Ну прости, товарищ муж, я хотела бы, чтобы мама все же всегда могла со мной связаться.
Виктория Петровна. Как жаль, что она не приехала. Надеюсь, правду говорят, что девушки похожи на своих матерей. Муж бросил её много лет назад, а она воспитала Полю сама, ни разу никому не пожаловавшись, работая на трех работах. Не сдалась. Не расклеилась. Выжила, да еще и из дочери человека сделала достойного. Золото, а не теща – еще и во всех спорах всегда встает на мою сторону. Ни слова поперек не сказала, когда Поля сообщила ей о свадьбе. Надо её как-то отблагодарить, когда наконец приедет в гости.
Полина таращится в телефон несколько минут, а потом заливается самым громким смехом, что я когда-либо слышал в её исполнении.
– Тебе мама анекдот что ли прислала?
– Это не мама. Так, старый друг, одноклассник. Леха, – отдышавшись говорит Поля. – Не обращай внимания. Потом расскажу.
Она смотрит на телефон с едва уловимым сожалением и теплом. Больше не смеется. Твою мать, почему этому старому другу надо было написать именно сейчас? Мы ведь так хотели хоть немного побыть в тишине и убраться подальше от всех знакомых и друзей? Ну, то есть я точно хотел. Надеялся, что и Поля тоже. Она недолго переписывается с другом, бросает на меня ироничный взгляд, шепчет «Ну все, все, гляди», – и демонстративно долго нажимает на кнопку выключения. Телефон пикает и его экран темнеет. Мне больше всего на свете хочется задать пару вопросов: что это за друг, чем он так её развеселил, почему она выключила телефон, хотя ждала сообщения от матери, но я делаю над собой усилие и закрываю глаза. Не надо портить момент. Не хочу. Потерплю.
Поля берёт с пола блюдце с растаявшим мороженым и начинает жадно поедать его маленькой ложкой. Мороженое растекается по подбородку и капает на ее футболку. Она не выглядит утонченной и изящной. Она выглядит настоящей. Я хочу с ней состариться.
– А ты уже думала о том, как мы назовем наших детей?
– А у нас не будет детей, – она даже не поднимает на меня глаза, продолжая уплетать десерт.
– В каком смысле?
– В самом прямом. Я не хочу детей. Просто не хочу и все. Ты что, правда думаешь, что я смогу сидеть дома с каким-то орущим комком? Вынашивать его, воспитывать, рожать, – последовательность странная, но Полина не обращает на это внимания. – Нет, нет, нет. Ни за что. Никогда. Или лет через десять. Но только не раньше. Не собираюсь ни с кем делиться мороженым, – она облизывает блюдце и уже смотрит на мою порцию.
Когда мы начали встречаться, мы уже обсуждали совместное будущее. Тогда это звучало как незатейливая шутка или игра во взрослую жизнь, к которой мы оба не были готовы. Но теперь-то мы семья. Неужели все еще слишком рано? Быть того не может.
– А знаешь, – пытаюсь я перевести тему, – кто сказал: «Более девяти тысяч моих бросков не достигли цели. Я проиграл в трёхстах матчах. Двадцать шесть раз я мазал решающий бросок в конце игры»?
– Понятия не имею, – Поля плавно берет мое блюдце с мороженым и тащит его поближе к себе, не сводя с меня взгляда. Я киваю ей и продолжаю:
– Майкл Джордан! Представляешь! Он совершил такое количество косяков, что их не сосчитать даже на калькуляторе. Вот и мне кажется, что мой главный трехочковый в жизни – это то, что я тебя не отпустил.
– Понятия не имею, кто это такой. Хоккеист? – Полина принимается за вторую порцию, и я понимаю, что еще одна тема нашего разговора не закрепилась дольше, чем на две фразы.
– Нет, не хоккеист, – отвечаю я и закуриваю, чтобы прикрыть внезапно образующуюся в нашем взаимопонимании пустоту.
Когда мы только начинали встречаться, Поля рассказала мне о том, что такое любовь. Она произнесла это как будто одной фразой, быстро, и при этом спокойно. Пропела. Причем так, что я сразу же поверил ей и захотел жить в этом рассказе:
– Ну как что… Это мечты, ощущения. Понимание, что хочешь скорее приехать к нему, ждешь с работы, нервничаешь в кафе, пытаясь понять, хорошо ли ты сегодня выглядишь. Это когда он приносит цветы и дарит подарки, а ты радуешься. Радуешься так, будто тебе их никто и никогда не дарил. Это когда не засыпаешь, пока не получишь смс со словами «Спокойно ночи, я по тебе скучаю», прогулки под дождем или поездки за город, вера в будущее и боязнь в него заглянуть, потом признание и робкий ответ «Я тоже». Это попытки предвидеть те черты, которых боишься и не хочешь, чтобы в нем внезапно проявились, и следующее за этим понимание того, что узнать правду можно только с годами. Потом – предложение жить вместе или, что еще лучше, – предложение руки и сердца, причем такое, тихое, не на публику, а только для тебя, потому что это же никого не касается, только вас двоих. А дальше… Дальше – жизнь.
Каждое ее слово отозвалось в моей душе готовностью раз и навсегда прекратить поиски себя, поиски смысла, поиски единомышленника. Я даже предложение ей сделал шепотом, чтобы никто не подслушал и не помешал нашему с ней грядущему счастью: нашел свое старое серебряное кольцо, потому что на новое не было ни копейки, протянул ей вечером, когда мы сидели на лавочке во дворе и сказал: «А давай?» Поля засмеялась и сказала: «Ну давай», – и мне показалось, что она по-настоящему готова стать частью моей жизни. А сейчас я смотрю на то, как Полина потягивается в лучах обжигающего солнца, довольно улыбается, и осознаю, что пока не имею ни малейшего понятия, готова ли она сама следовать каждому слову из той красивой и стройной речи.
На небе появляется одинокое облачко и мне кажется, что именно оно испортило мне настроение: сегодня мне не нужно ни единого намека на дождь. Я смотрю на него, хмурясь изо всех сил, будто прогоняя из своего яркого дня, но оно не поддается. Тогда я принимаюсь молча махать руками, чтобы оно как можно скорее скрылось за горизонтом или хотя бы не заслонило нам солнце. Выглядит это, наверное, довольно забавно: пара лежит на балконе, девушка не шевелится, а парень размахивает руками, будто пытаясь отделаться от навязчивых мыслей, не дающих ему спокойно отдыхать. Когда оно рассеивается, я записываю эту победу на свой счет.
Мы долго молчим. На несколько минут мне даже кажется, что Полина задремала. Я рассматриваю её сначала тайно, а потом уже и открыто. Левая рука слегка подрагивает. Ну точно уснула. Локоны русых волос падают на очки, что заставляет Полину выглядеть героиней курортной фотосессии. Фата сдвинулась на бок, майка сбилась в ком прямо на животе, скрещённые ноги лежат на моих коленях. Я боюсь пошевелиться, чтобы её не разбудить. Если будет надо – я просижу так весь день.
– Завтра, – говорю я шепотом – мне надо на работу. Но я заеду в офис часа на полтора. А потом опять к тебе. Только никуда не уходи.
– Ага. Так и останусь здесь, на балконе. Обещаю. Кстати, – Полина поднимается на локтях, снимает очки и хитро смотрит мне в глаза. – Сейчас меня интересует только одно: ты где взял столько подушек?
– А какая, собственно, разница? Главное – чтобы тебе жилось помягче.
7. Смс
Я столько раз слышал, что главное в жизни – это найти себя, а потом найти того, кому можешь верить и остаться с ним рядом навсегда. В случае, если это – женщина, необходимо ее хватать, оставлять себе и желательно поскорее жениться. Никто не говорил, зачем это делать. Это было нужно по умолчанию, мол, а как иначе. Хотя и вправду: если ты встречаешь на своем пути сотню человек, кто-то из них понравится тебе больше, чем все остальные. И тогда тебе захочется проводить с ним как можно больше времени. Ещё в институте я понял, что хочу быть рядом с Полей. Как можно чаще, как можно больше, а лучше всего – всегда.
Я сижу и смотрю на стену. Кажется, эта стена видела больше моих недоуменных взглядов, чем все мои друзья за всю жизнь. Но только она даёт мне ответ на вопрос, который я не задавал. История, которую рассказала мне Поля на нашем первом свидании в «Честном», абсолютно правдива. Вот только персонажи в ней поменялись местами: это не ее парень сбегал от нее к своей жене. Это она сбегала от него к Лехе. Всегда к Лехе.
А ее бывший парень – это, получается, я.
Я выхожу на балкон, на котором тринадцать лет назад лежала гора подушек, а мы с Полиной начинали выполнять роль молодоженов. Смотрю на тяжёлое небо. Оно правда тяжёлое: тучи какие-то однотонно-серые и кажется, что они монотонно нависают прямо над моей головой, как будто вот-вот рухнут прямо на меня. Солнца никакого не видно и, если бы я не посмотрел на часы на стене, было бы не сильно понятно, какое сейчас время суток. Полдень. Но темень такая, будто я смотрю какой-то скучный сон, в котором в любой момент произойдет все, что угодно. И тут я понимаю, что просто хочу, чтобы все вернулось. Чтобы опять было лето, причем настоящее, а не такое, как сейчас. Чтобы рядом со мной стояла, положив мне голову на плечо, Полина.
Или все же не Полина?
Не глядя, достаю из кармана джинсов телефон, открываю один за другим мессенджеры, потом соцсети, а потом нажимаю на ярлык с надписью «СМС». Нажимаю и держу долго, словно готов удалить его навсегда. Но приложение уже сработало. Я задумываюсь, стоит ли поступать так, как хочется и, пока я размышляю, пальцы сами выбирают контакт из телефонной книги. Я печатаю короткое:
«Кофе?»
Разум берет верх и сообщение я не отправляю. «Сохранить в черновиках?» – издевательски спрашивает меня экран телефона, и я начинаю смеяться. Черновик жизни, которой не получилось быть написанной начисто. Набросок семьи, от которого я стремглав убежал за горизонт. Эскиз одного из сотен, если не тысяч, неуверенных в себе и в окружающей действительности мужиков, которые и мужиками-то могут называться потому, что в определенное время у них начинает расти борода. Черновик. Набросок. Шарж. Неудавшийся портрет.
Я убираю телефон в карман рубашки и закрываю его на пуговицу. От греха подальше.
Однажды мама сказала мне одну важную фразу. Дословно не помню, но суть примерно такая: «когда пройдешь через ад, не забывай, кто был рядом все это время». За самый мрачный период у меня отвалилась жена и три четверти друзей. Именно так мама научила меня последнему уроку в жизни. Люди не выдерживают проверок. А те, кто выдерживает – те и есть Люди. И их мало.
Очень мало.
На свое тридцатилетие единственное поздравление с днем рождения, которое я прочитал больше одного раза и, пожалуй, единственное, которое я по-настоящему ждал, было от Лизы. Я перечитывал его снова и снова и не переставал удивляться: как же мы с ней похожи. «Помни, что, если ты плачешь, это не значит, что ты нытик. Если ты терпишь, это не значит, что ты слабый. Если ты ошибся, это не значит, что ты тупой. А если ты добился чего-то, то ты можешь и лучше, но вчера ты мог и хуже. Помни, как надо себя любить и ценить себя. Ты есть у себя. Береги себя. Ты себе пригодишься. С днем рождения!» – и пошлый смайлик с рожками, который мне почему-то понравился.
И тут у меня в кармане зажужжал телефон. Сообщение.
«Новое сообщение от: ЛИЗА.»
Открываю. Одно слово и один знак препинания.
«Кофе?»
***
Поздним вечером, как подростки, взявшись за руки, мы бежим к той парадной, которую разведали еще в старших классах. С набережной – во двор, потом направо, в следующий двор. По дороге я успеваю заметить, что на всех дверях теперь установлены домофоны и меня жутко пугает перспектива, что и «наша» парадная теперь заперта и мы никогда не проникнем на крышу, где прощались навсегда, не представляя, что окажемся здесь через почти что двадцать лет. Дверь и вправду новая. Но на ней кодовый замок. Я подхожу и неуверенно дергаю ручку. Дверь скрипит так, будто ее не трогали никогда и петли срослись намертво, но все же поддается.
Открыто!
Мы забегаем по гранитной осыпающейся лестнице на последний этаж, минуя приоткрытые шелушащиеся оконные рамы, баночки с окурками и стены с осыпавшейся краской, пробираемся через внезапно открытый и при этом чистый и сухой чердак и вылезаем на воздух. Тут еле заметно холоднее, чем внизу. Но гораздо проще дышать. На уровне наших глаз ангел Александрийского столпа, вдалеке, почти из-за горизонта, выглядывает башня Лахта-центра.
Люди, которые живут в этом городе, привыкли смотреть себе под ноги: они боятся луж, боятся споткнуться о случайный камушек и не хотят отступать от изначально намеченного маршрута. Так и бегают себе всю жизнь по делам, спешат, радуются, если успевают, расстраиваются, если опаздывают, но никто как будто не понимает одной простой истины, которая, видимо, навсегда осталась со мной.
Всегда. Смотри. Вверх.
Мы с Лизой стоим на крыше. Со стороны Дворцовой в лицо дует теплый бриз, напоминающий о том, что белые ночи закончились недавно, а впереди еще много лета. Лиза осторожно берет меня за руку, и я понимаю, что в этой зыбкой тишине я абсолютно счастлив.
– Как тихо. Обалдеть, как круто, – неуклюже радуюсь я вслух.
– Хорошо в тишине? – улыбается Лиза.
– Ага.
– Ну так заткнись скорее, – с улыбкой шепчет она и кладет мне голову на плечо.