Когда османы два месяца назад осадили город, Гокай стал по ночам пробираться в их лагерь и пытаться передать сообщение через брата. У него ничего не выходило, отец решил, что Гокай его обманывает.

Время было на исходе, и тогда отец послал Марка вместе с ним. Марк должен был любой ценой добиться встречи с Заганосом и, главное, пообещать ему Зульфакар. (Это слово мне тоже показалось знакомым.)

Зульфакар – это очень важная вещь для любого мусульманина. Особенно – для полководца. Тем более – на войне.

Зульфакар – это священный меч самого пророка Мухаммеда. В Сунне написано, что он придает обладателю силу десяти тысяч воинов. Ещё там написано, что он "двойной" – никто точно не знает, что это значит. Так вот, отец когда-то купил у одного испанца необычную саблю – с клинком «жало змеи». Её клинок, единый у рукоятки, ближе к остриям раздваивается. При ударе два лезвия могут разом высечь из жертвы «клин» плоти. На самом деле, это сабля выкована лет 50 назад в Толедо, но отец всем говорит, что это и есть Зульфакар. Некоторые этому верят, и отец решил попробовать, поверит ли Заганос.

Остальное ты знаешь: Марк из османского лагеря перенесся в… (тут Сашка опять показал пальцем вверх) и там умер от ранений.

В этой фразе и жесте было что-то непонятное и важное, но пьяный, я никак не мог сообразить, что именно, и решил наплевать на это.

Вошла тётка, достала что-то из сундука и, недобро посмотрев на меня, вышла. Тут я, наконец, понял, что именно важного было в рассказе о Марке, что требовало выяснения: «Как Марк мог перенестись в будущее из турецкого лагеря?» (Мне, ведь, тоже, было важно вернуться в будущее. Зачем-то.)

Сашка добродушно обнял меня: «А, я не сказал? Марк же украл айфон отца.» Сашка, как нарочно, говорил непонятно. Я закричал: «Ну и что, что украл!? Как айфон может помочь попасть…(я передразнил жест Сашки пальцем вверх)!? Это что, машина времени!?». Я сообразил, что слова «машина времени» могли его только запутать.

«Аа, ты же не знаешь», – улыбнулся краснорожий добрый ничуть не запутавшийся Сашка. Он был очень пьян, у него от меня не было тайн. И он не умел объяснять коротко:

«Всё вышло случайно. Перед продажей каждого айфона Марк его «чистил»: Eβραϊκό παιχνίδι должен был содержать только игры. Изредка, клиенты натыкались на что-то лишнее, странное, что наводило их на ненужные мысли об устройстве коммерции отца. Отец как-то это объяснял и трудностей не возникало. Но однажды, это привело к большому скандалу.

Среди тех, кому отец продал Eβραϊκό παιχνίδι, был старый патриарх Геннадий. Однажды Геннадий, копаясь в айфоне – говорят, он искал свою любимую игру «тетрис», которую случайно удалил – наткнулся на изображение почти голой девушки. Старик был неприятно поражен, но главное, по городу поползли грязные слухи о православном патриархе. Слухи достигли ушей епископа Леонарда, приставленного Папой ко двору василефса, надзирать за внедрением унии взамен православия. Старики много лет ненавидели друг друга. Неудивительно, что Леонард тут же поделился слухами с василефсом. Василефс, тоже, не любил упрямого Геннадия. Всё это могло сильно повредить лагерю противников унии. Спасая положение, Геннадий уже собрался предать анафеме колдовство, силой которого, как говорил отец клиентам, были созданы Eβραϊκό παιχνίδι. Отец с трудом замял дело, и с тех пор стал лично проверять, хорошо ли очищены айфоны».

Сашка разлил остаток ракии. Я потерял нить – к чему он это всё рассказывал? Я выпил столько, что «лагерь противников унии» звучало, как бессмысленная комбинация трёх слов. Я вспомнил Лолу и её первый вопрос: «униат ли я»? Мне стало грустно.

Вошёл Сашка – оказывается он выходил – с новой бутылкой и с окончанием истории: «С того случая отец стал сам проверять айфоны. И вот, однажды, он нажал на иконку и оказался в…(Сашка в который раз показал пальцем вверх). И вот этот-то драгоценный айфон пропал».

Я незаметно ощупал в кармане айфон Аркадия. Пьяный хаос в голове не помешал мне понять простую мысль: спасение близко. Я взял доброго Сашку за руку: «Арон, бежим!? Пусть Аркадий остается со своими турками. Вот тот самый айфон. Мне его Марк передал перед смертью. Бежим в будущее прямо сейчас! Какой пароль и какая иконка?»

Сашка грустно сказал: «Пароль у всех Eβραϊκό παιχνίδι один и тот же: надо перекрестить айфон православным крестом – по договорённости с патриархом. В цифрах это – 258456. Иконку я не знаю».

Вздохнув, он тихо добавил: «Мой отец бездушная сволочь, а мать отупевшая жадная баба, но я останусь с ними».

Я принялся рисовать кресты на черном стекле. Заряда осталось: 40%. В этот момент в наш пьяный уютный мирок, как сырой ветер в натопленную комнату, ворвался трезвый, энергичный Аркадий. Аркадий был одет в чёрное, голову его покрывала черная шёлковая ермолка, лицо его было решительно, а движения необыкновенно быстры для 85-летнего старика.

«Давай айфон», – строго, но спокойно приказал он мне. Время у меня в голове явно шло медленнее, чем у него, по крайней мере – медленнее, чем он готов был терпеть. Правой рукой с перстнями – по диагонали через живот – Аркадий схватился за что-то на левом боку. Не успел я пьяно привстать на скамье, как Аркадий с металлическим скрежетом сделал круговое движение рукой – выхватил саблю и высоко замахнулся. Перспектива умереть зарубленным саблей казалось и страшной, и абсурдной: как будто ты попал в потрёпанную приключенческую книгу из детства.

Раздался страшный свист и громовой удар: Аркадий ударил саблей по столу, разделявшему нас. Чудом она не задела мою руку. Сабля вырубила из стола толстую клиновидную щепку – сабля была с двумя клинками – они начинались из маленькой рукояти, как единый клинок и постепенно расходились, как язык змеи. Это, видимо, и был тот лже-Зульфакар, о котором говорил Сашка. Помимо щепки, сабля разбила бутылку и задела Сашку: он схватился за руку.

Надо было спасаться. С трудом выбравшись из-за стола, споткнувшись об упавшую лавку, я на заплетающихся ногах скатился по лестнице, сбив завизжавшую тетку, и выбежал на улицу. Меня ослепило солнце в высоком белом небе, в разгорячённое лицо подул свежий морской ветер. Слыша крики за спиной, из глубины дома, я побежал вниз по улице, куда глаза глядят. В руке я сжимал айфон.

Кирилл зевнул и сказал: «Умираю, как спать хочется. Я посплю минут пять» и, правда, заснул в кресле.

Мне было любопытно, чем закончится рассказ. Теперь придётся ждать. Я пошел в ванную умыть лицо. Обычно, у Кирилла был идеальный холостяцкий порядок. Сейчас на дне ванны валялся ком грязной и, как мне показалось, окровавленной одежды. Наверно, это как-то было связано с приключениями Кирилла.

Выходя и ванной, я вздрогнул: передо мной возвышался Костя. Встав, он оказался настоящим гигантом. Глядя на меня нетрезвым пронзительным взглядом, он торжественно и мрачно произнес: «Εξάδελφος Δον Φρανσίσκο, εξάδελφος Θεόφιλος και Ιωάννης Δαλματός. Και οι τρεις είναι νεκροί»

Генерал тоже вышел из кухни и из-за спины Кости весело делал мне знаки, что Костя напился. Костя же, как будто, ему стало душно на кухне, тяжело дышал и растягивал воротник майки, как будто душивший его. Он двинулся в мастерскую, мы с генералом пошли за ним. Костя, видно, хотел что-то сказать Кириллу, но не стал его будить, и теперь застыл в нерешительности. Механически, он разглядывал сильно ретушированное черно-белое фото красноармейца в будёновке – будущего наркома. Механически – взял с блюда гексаграм и положил обратно, взял в руки ятаган, и стал вертеть его.

Генерал, на голову ниже Кости, ласково обнял его и попытался утащить напившегося сербского туриста обратно на кухню. Это дружеская бесцеремонность взорвала Костю. Он оттолкнул генерала, так что тот упал на Кирилла, и, глядя на меня, произнес целую речь на незнакомом языке (судя по интонации, он жаловался, что его очень достал генерал):

«Κωνσταντινούπολη χάθηκε, ολόκληρο το Βυζάντιο χάθηκε, η γυναίκα και οι γιοι μου χάθηκαν, όλοι οι φίλοι μου χάθηκαν. Και είμαι ζωντανός. Πίνω κονιάκ. Δεν είναι σαφές σε ποια χώρα σε ποια χρονική στιγμή. Με αγνώστους. Τι πρέπει να κάνω εδώ?! Γιατί να ζήσω?!»

Сказав это, Костя решительно направил ятаган себе в сердце и с высоты своего роста упал грудью на пол. Ятаган оказался каким-то ненастоящим, он просто сломался и Костя остался невредим. В московской квартире это вышло особенно глупо: падая, Костя уронил мольберт с «Одиночеством». «Допился!» – засмеялся генерал, решив не обижаться. Я скрыл улыбку: я уже стал догадываться, откуда взялся Костя и что он пережил. Проснувшийся Кирилл увел обиженного Костю обратно на кухню.

(…)

Кирилл тряс меня за руку, чтобы задать самый бессмысленный вопрос: «Ты спишь?»

Не давая, мне сказать правду, спросил: «Сейчас я тебе расскажу, как мы с Костей встретились. Помнишь, на чём мы остановились?»

Я хотел только спать, но вежливо простонал: «Аркадий за тобой гнался – с этой священной саблей»

«Да, так вот…» – продолжил толстый выспавшийся эгоист.

Так вот, я побежал, куда глаза глядят, все больше трезвея и задыхаясь. Я боялся обернуться, мне казалось, вот-вот раздастся свист Зульфакара и «Шейлок» отсечет фунт моей плоти – как по Шекспиру. Я сбежал вниз по улице в сторону Софии. На перекрестке я остановился в растерянности: Аркадия не было видно, но спасаясь от него, я попал в самое пекло другой опасности, о которой забыл. У меня совершенно вылетело из головы, что сегодня пал Константинополь.

Мимо бежали люди, вперемешку горожане и турки. На первый взгляд, в этой беготне было мало смысла: казалось, все хаотично носятся, все что-то несут, вырывают что-то друг у друга и снова несутся куда-то. Это напоминало игру в салочки: вот турок вырвал у обогнавшей меня старухи сундучок, сундучок упал, из него высыпались грозди поблёскивающих цепочек. Вот старуха, опередив турка, схватила пару ожерелий с земли и бросилась бежать. Вот, турок догнал ее и вырвал одно из ожерелий. И они побежали каждый в свою сторону. Старуха была в безопасности, потому что саблю жадный турок зажал под мышкой, чтобы освободить руки для грабежа.

Мне нужно было собраться с мыслями. Спасение был у меня в руках, мне нужно было сообразить, как им воспользоваться. Я заметил поблизости маленькую церковь – казалось, она никого не интересует – и поспешил туда.

Вдруг я услышал рыдания: мимо перекрестка в сторону Софии двигался небольшой крестный ход. Около двадцати монахинь несли иконы и, нестройно произнося молитвы, рыдали от страха. Крестясь, они поглядывали на небо. Среди этого грабежа и охоты за людьми группа молодых женщин, да еще несущих золоченые иконы, могла уцелеть только чудом. Видимо, вид сплочённой процессии обращающихся прямо к богу женщин, чьи головы были целомудренно покрыты тёмными платками, до поры вызывал робость у насильников.

Я обогнал монахинь, и отворив тяжёлую дверь, зашел в церковь, чем-то напоминавшую соседнюю церквушку в Москве. В церкви было темно и уютно, запах ладана усиливал ощущение безопасности. Горели лампады и свечи, а алтарь и иконы были украшены белыми и алыми розами, как на праздник. Я обошёл старого нищего и прошел вглубь церкви. В церкви было довольно много молящихся. Несколько старух сидели на стульях вдоль стен. Среди молящихся – в основном, женщин – выделялось семейство полном составе – богато одетый пузатый отец, закутанная в плащ немолодая красивая мать, девушка дочь, которую била дрожь, и сын школьного возраста. Перед алтарем служили два священника – один старый и толстый, второй высокий, лет сорока, с лоснящейся черной бородой. В заведённом порядке они ходили взад и вперед навстречу друг другу, останавливаясь у конторок с большими книгами, читали оттуда и продолжали ходить.

На улице послышались крики – женский визг и грубые крики турок. Молящиеся в церкви ниже опустили головы, священники стали ходить быстрее. Отец семейства быстро подошел ко мне и сказал мне что-то по-гречески, показав на дверь. Перед тем, как помочь ему запереть тяжелые медные двери, я выглянул на улицу. С крестным ходом монахинь произошло то, что должно было произойти: крики прекратились, недалеко от церкви на земле лежала в луже крови одна из женщин. Остальные покорно стояли, давая себя связать. Они чувствовали себя обесчещенными уже тем, что стояли с непокрытой головой: турки привязывали их друг другу платками, сорванными с них же самих.

Священник с лоснящейся бородой помог нам с отцом семейства запереть тяжелые двери и служба продолжилась. Через какое-то время заутреня закончилась, и старый толстый священник вышел в зал и долго говорил по-гречески прихожанам, окружившим его.

Я постепенно приходил в себя. Сев в кресло в темноте у задней стены – рядом с двумя старушками – я включил айфон Аркадия. Заряд был 24%. Стараясь не обращать внимания на крики на улице и осуждающие взгляды старушек, я со второго раза ввел пароль (православный крест) и погрузился в изучение содержимого. Айфон содержал много иконок приложений, все они выглядели обычно: игры, бытовые приложение и даже обычная иконка звонка по телефону. Я стал открывать приложения, начав с телефонного звонка – каждый раз ожидая, что перенесусь в Москву 2021 года и оставлю всё страхи этого мира в прошлом. Айфон тормозил, приложения открывались с трудом.

Я не успел. Вдруг, как последний призыв о помощи, неподалеку стал часто и настойчиво звучать узнаваемый маленький колокол святой Софии. Все поняли, что это значит: турки добрались до собора. Толстяк прекратил свою проповедь и, едва доковыляв до пристенного складного кресла, бессильно рухнул в него. В наступившей тишине все негромко переговаривались, прислушиваясь к звукам за стенами церкви – со стороны Софии послышались ритмичные удары и крики многих мужских голосов. Удары становились все громче, крики все дружнее. Наконец раздался самый сильный удар и вслед за ним нестройный крик ужаса, в основном, состоящий из женских голосов: ворота Софии рухнули и укрывшиеся в соборе, молившиеся о явлении ангела с огненным мечом, оказались в полной власти победителей.

В церкви все молчали, слушая непрекращающиеся вопли, боясь встретиться взглядами – воображение рисовало душераздирающие картины насилия и глумления.

Все понимали, что нас ждет та же участь, нам ничего не остаётся, кроме как ждать насилия, а, может быть, и смерти. Особенно нестерпимо было смотреть на молодых женщин. Мне не так больно было смотреть на тех, кто рыдал, обнявшись с близкими, как на тех византийских аристократок, что молча бледнели. В них происходила унизительная внутренняя перестройка – они понимали, что их не убьют, поскольку они ценный товар, и их дальнейшая судьба зависит от того, насколько они понравятся солдатам. Они невольно начинали думать о себе не как о дочери, жене или матери, а как о красивом животном.

Священник с лоснящейся бородой вышел к алтарю, с вызовом взглянул на запертую дверь и стал читать из тяжёлой книги. Его старый толстяк-напарник – так и остался безвольно сидеть в кресле у стены.

Мне оставалось проверить три иконки: Mail.ru, Яндекс-навигатор и управление настройками (Заряд: 19%), когда случилось то, чего все ждали: раздался оглушительный пушечный выстрел и казавшиеся надёжными двери грохнулись на пол.

В церковь ворвались человек десять турок. Женщины завизжали. Меня турки не заметили, и я наблюдал сцену сзади. Возглавлял солдатскую банду молодой священник – так мне показалось в первую секунду. Ворвавшиеся, видимо, грабили уже не первую церковь и их предводитель, молодой парень, поверх чалмы и шаровар, напялил драгоценное облачение православного священника – видимо, просто, чтобы освободить руки: в одной руке он вверх ногами держал золотое распятие, второй рукой он держал за шарф и таскал за собой заплаканную девушку. За спиной молодого предводителя семенил ссутулившийся человечек в чёрном. Человечек начал оглядывать церковь – и вдруг я узнал в нем Аркадия. Он преобразился: злые глаза его страстно сверкали из-под ермолки. Видимо, договорившись с вожаком, он не опасался турок и, сжимая в руке свою страшную саблю, он оглядывался в поисках чего-то. Я похолодел от догадки, что он ищет меня.

Турки были весело возбуждены, как грибник, нашедший поляну, полную грибов. Они деловито направились в толпу молящихся, разматывая приготовленные веревки. Они хватали и ощупывали красивых девушек – без похоти, как крестьянин выбирает корову. Но их интересовали не только девушки. Сразу трое турок сцепились из-за мальчика – представлявшего, видимо, особую ценность на мусульманском рынке рабов. Торопливо ткнув саблей вступившегося за мальчика отца и отпихнув кричавшую мать, солдаты стали страшно кричать и драться между собой, чуть не разорвав мальчика на части. Мальчик плакал и тянулся к отцу, который, сидя на полу, страшно кашлял кровью.

Священник дрожащим голосом продолжал читать молитву у алтаря. Наконец, очередь дошла и до священников. Оба покорно дали себя связать. Один из турок, видимо, специализировавшийся на этом, стал ловко срывать с икон и книг серебряные переплеты и оклады, ссыпая пластины в увесистый мешок.

Как я ни прятался в темноте, Аркадий, заметил меня: он что-то сказал вожаку, показав на меня. Два турка схватили меня, а вожак, не спеша, достал саблю и, непристойно глядя мне в глаза, больно упёр ее острием мне в кадык. Подошедший Аркадий обыскал меня, вытащил конверт Марка и, со значением глядя в наглые глаза вожака, отсчитал ему три слитка золота. Остатки золота и айфон Аркадий собирался забрать себе. Вдруг вожак вырвал их у него, страшно крикнув: «Вяй!» и замахнувшись саблей – старик громко испустил газы, рассмешив солдат. Не обращая ни малейшего внимания на слабость своей плоти и на угрозу жизни, Аркадий стал униженно выпрашивать айфон у посмеивающегося вожака. Он получил его обратно, хотя ему пришлось отдать вожаку самый дорогой перстень, а затем и Зульфакар.