– Никому не нужна?! ― взбудоражился Василий Антонович, ― Да сейчас кого угодно спросим, так они мою Дашу с руками и ногами заберут, и упустите вы своё счастье!
– Ха-ха! Кого? Бездомного бродягу спросим?
– А вот и нет, ― остановил насмешки Жабадушева Василий, ― Семью Выпендрюков!
Николай Петрович будто застыл, понимая на какую вершину замахнулся Василий. Выпендрюки ‒ главные противники Жабадушевых в материальном положении. Но Жабадушев, осознав происходящее ещё раз, вновь вернулся в прежнее состояние:
– Аха-ха-ха! Пошли к ним прямо сейчас! ― с хохотом крикнул Николай, желая посмотреть, как громкие слова Василия окажутся не более чем просто наивными и зазнавшимися мыслями.
Иначе говоря, Жабадушев горячо желал посмотреть на то, как его неприятель с позором потерпит фиаско.
– А пошлите! ― уверенно ответил Карамельников, устремившись к жилью Выпендрюков.
Их дом был далековато от места, где сейчас находились мужчины. Но в обоих проснулся такой сильный азарт, что пройти такое расстояние не составило особой сложности.
Глазом моргнуть не успели, и вот среди простых сельских домиков виднеется белый особняк с тёмно-синей черепичной крышей. В нём проживал Пьер Борисович Выпендрюк, которого все прозвали мужчиной с ногтями ухоженными лучше, чем у его супруги. Волосы его были короткими и всегда блестели. И хоть они и были уложенным невероятно дорогим импортным лаком, народ же считал, что его местная корова языком прилизала. Также проживали его жена ‒ Натали Евгеньевна, их сын Филипп, о котором мы уже знаем. Подходя к дому, Николай Петрович так всматривался в него, как будто проводил расчёты оценки стоимости постройки такого здания, сравнивал его со своим.
– Ну-с, давайте начнём. Попрощайтесь, Николай Петрович, со своим счастьем! ― усмехаясь, сказал Карамельников, когда подошёл к входной двери особняка.
Жабадушев принципиально не стал подниматься на крыльцо, так как считал этот дом недостойным для него самого, хотя, конечно же, это было далеко не так. Всё это ‒ лишь его вредность…
Раздаётся звонок в дверь. Карамельников улыбается. Дверь открывается.
– Ой! Здравствуйте, дорогой Пьер Борисыч! ― радостно произнёс Василий, ― Я зайду?
Пьер вышел в золотистом домашнем костюмчике, похожем на пижаму. В его руках было зеркальце, в которое он постоянно глядел не себя красивого: не измялось ли личико, не отекли ли глазки. Увидев Карамельникова, мужчина тут же схватился за свой остренький носик:
– Фи-и! ― протянул он, ―Василий, от вас страшно пахнет рыбой. Какой ужас! Извините! ― важно сказал Пьер Выпендрюк, захлопнув дверь у самого носа Василия.
Такая наизабавнейшая пауза была в этот момент! После чего раздаётся:
– Пха-ха-хаа! Умора! Ну, ты и лопух! ― заржал, как лошадь Жабадушев, чуть ли не валяясь на земле от смеха.
Карамельников сквасил лицо.
– Да это всё из-за вас! Вы вмазали мне своим карасём, запачкали пиджак, вот я и не понравился Пьеру!
Но Жабадушев только безбожно, злорадствуя, хохотал. В душе он был невероятно счастлив, что всё обернулось именно так. Василий безысходно присел на ступеньку, подпёр свой подбородок рукой и лишь жалко глядел на землю.
– Ладно… Пойду-ка я домой. Наржался вдоволь, как никогда! ― протирая слёзы от смеха, сказал Николай и пошагал обратно в сторону своего жилья.
– Стоять! ― крикнул ему вслед Василий, ― Вы должны благодарить судьбу, что она дала вам такой шанс. Идёмте же к Даше, как и собирались!
– Слушай, ― развернулся Жабадушев, ― Тебя в детстве по голове не били? Я тебе миллион раз уже сказал: «Твоя дочь нам даром не нужна!» К тому же… Ещё чего не хватало! Мне в такую даль идти, находился за сегодня.
– Николай Петрович! Говорю вам: «Пошлите!» Моя дочь другая, вы точно не пожалеете!
Жабадушев постоял немного, и после всё-таки побрёл вслед за Карамельниковым. Возможно, пойти его заставили мысли о том, что сейчас, скорее всего, случится очередная неудача Василия, и Николаю хотелось взглянуть на это ещё раз.
Уже слегка стемнело, в воздухе появились тучи мелких козявок, мошек, комаров, из-за чего без того редкий позитивный настрой Жабадушева стал куда-то рассеиваться.
– Если из-за тебя окажется, что я зря пропрусь в такую даль с этими гадкими мухами, то… ― начал Николай, пока его не прервал Василий.
– Сейчас увидите, Николай. Как распахну я дверь, а там прекраснейшая девица! Так ещё смотрите сами не влюбитесь, ― гордо произносил Карамельников.
Недовольный Жабадушев шёл да размахивал своими руками, прогоняя назойливых насекомых. Настроение его вновь было напряжённым, и ему снова хотелось удавить Василия Антоновича на месте. Идут они уже минут пять, если не больше…
– А вот и дом! ― радостно крикнул Карамельников и побежал к нему.
– Наконец-то! ― злобно проворчал Николай, отстав от торопливого градоначальника.
Карамельников подходит к двери своего дома, с предвкушением вставляя ключ в замочную скважину. Дверь со страшным скрипом распахивается, и перед мужчиной во всей красе показывается удивительная картина: Даша пожрала все обои, которые сейчас свисают, одиноким драным клочком, сверху, съела пол кожаного дивана, погрызла ножку берёзового кресла и нащипала плеши на своей же норковой шубе, купленной отцом на зиму. У Василия отвисла челюсть. Он медленно вошёл в коридор и услышал тяжёлые шаги приближающегося дитя. Этот неимоверный грохот отбил все надежды, что перед ним сейчас появится настоящая «Дюймовочка». Запыханный Жабадушев раздражённо подошёл к Василию и, увидев происходящее, воскликнул:
– Тьфу! ― плюнул он, ― Идиот…
Николай Петрович развернулся и нервно пошагал обратно к себе домой, браня наивного Василия. Но всё-таки единственный лучик счастья на его душе всё же имелся, ведь как-никак его неприятель вновь оказался в пролёте.
Ничуть не похудевшая Даша Карамельникова с жутким взглядом вышла из своей комнаты и уже хотела было набрать воздух в свои объемные лёгкие, чтобы выразить всю злость за проделки отца, как вдруг сам Василий Антонович, расстроенный тем, что его великие планы не сбылись, начал:
– Это что такое?!
– Чё? ― грозно переспросила дочь.
– Да как «чё»?! Ты что тут натворила? Где тощая девчушка, почему ты стала ещё больше?
– Да жрать я хотела, папаша! ― гаркнула Даша, выпучив голодные глаза.
– Жрать?! Ты зачем все обои съела, бессовестная? Это не еда! ― указывая рукой на свисающие обрывки, строго спросил он.
– Как не еда, папашечка?! На упаковке написано «в составе целлюлоза», ты сам говорил, что это углевод, а углеводы съедобные! Орёшь тут на меня наглым образом! ― не внятно, но громко рассуждала Карамельникова, взяв с пола плёнку, в которой находился рулон обоев, которую они до сих пор не удосужились выбросить, хотя ремонт был года четыре назад.
– Боже мой… А диван! Диван-то что? ― спросил Василий.
– Диван – кожаный! Хочешь сказать, кожу не едят? ― кричала она.
Василий Антонович промолчал и подошёл к креслу.
– Ладно, доченька… Это-то, всё можно понять, но ножку кресла ты для чего грызла?!
– Я пить хотела! Ты сам приносил мне из леса сока берёзового. А кресло из чего? Из берёзы! Что тут не понятного?! ― запыхалась Даша.
– И что… Попила? ― будто насмехаясь над великолепной логикой дочери, саркастически поинтересовался он.
– Нет! Какая-то сволочь уже выпила. Я грызла, грызла… А там всё одно – сухо! ― в гневе ответила Карамельникова.
Просто представь, мой дорогой читатель, эту до слёз смешную картину, как больших размеров девушка валяется по полу да грызёт кресло…
Василий схватился за голову.
– Ты какого лешего шубу попортила?! Здесь-то что съедобного?
– Глупый ты какой-то, папашечка! А моль? Моль почём жрёт? Значит съедобно! ― сурово объясняла она.
– Ты у нас что? Моль, бестолковая?!― не выдержав, очень громко спросил Василий.
Даша переменилась в лице, с трудом наморщила свой заплывший жиром лоб. Это уже было не лицо, а вернее сказать, морда дикого кабана. Ей очень не понравилось, что отец, итак оставив её дома голодать, стал повышать на неё голос. Карамельников начал медленно отступать к выходу, увидев что-то неладное.
– Хи-хи… Да ты чего, дуроч… кхм, ой! ― заговорился он от волнения, ―Дочурочка моя! ― ласково обратился он, спиной шагая к входной двери.
Даша зарычала, захрюкала и стала стремительно идти на отца.
– Дашуленька, ― продолжал играть ласку он, ― Дашуля!
А Даша-то всё быстрее и быстрее!
– Ну, я тебя, папашечка! ― вырвалось из неё.
– Дашуля, Даша! Остановись! ― закричал он.
И как он рванул из дому, только пятки засверкали. Хоть в марафоне по бегу участвуй. Дашка вылетела за ним на улицу, но тут же остановилась, когда увидела впереди кулинарию. Её заплывшие жиром глазки засветились, ножища затряслись, и побрела она дуром в это «сакральное» для неё место. Заходит. За одним из столиков сидит Алёшенька Грустилов да клюёт какой-то несчастный сухарь, которым при виде Даши ещё и давится.
– Вот это встреча! ― заорала она на всю лавку, раздвигая на своём пути все столы, когда направилась к мальчику.
Алёша расплылся на стуле. Буквально вчера его мать Анастасия дала ему денег, чтобы хоть как-то вывести сына из депрессии, он и пошёл сегодня в кулинарию, чтоб немного отвлечься, развеяться. А тут такое…
– Давай денег, Алексей! ― приказала Даша.
Мальчик нервно достал свой бумажник и не успел больше ничего сделать, как Карамельникова выхватила его у Алёши из ручонок.
Ну что за жизнь у этого бедного мальчика? Что ж он и в правду такого наделал?
В итоге набрала Дашка на чужие деньги пирогов со свининой штук двадцать да давай поедать с бешеной скоростью. Алёшенька сидел в истерике, захлёбывался собственными слезами. Так и прошёл его день в очередном несчастье. Подростковая психика его размельчилась в ничтожные щепки. Сцена пожирания пирожков заставила его затонуть в страшных мыслях. Он не понимал, спит он или же нет. Хотелось думать ему, что будто он вовсе не в этой реальности, что лишь находится он сейчас в безграничном измерении разнообразных фантазий, и очень горько ему было осознавать, что это, конечно же, совершенно не так… Карамельникова лопала пирог за пирогом, а он смотрел на это и представлял, что как только она закончит с выпечкой, примется за него самого.