– Ты, – Миралья видел, как ложка дрожит в руках Гориции, он боялся, что сейчас она выйдет из себя и набросится на него с кулаками. – Да как ты смеешь говорить об этом… «С трудом пережила»? «Можем обсудить»? Ты вообще понимаешь, что ты несёшь? Ты вообще отдаёшь себе отчёт?
– Я понимаю, что для тебя это стало тяжёлым ударом…
– Нет, – Гориция сжала руки в кулаки, явно сдерживаясь, чтобы не ударить Раньеро. – Ты нихрена не понимаешь…Ты нихрена там не был и не видел той бойни, ты вообще не в курсе дела…Ты думаешь, что раз номинально был в сражении, то что-то видел? Что-то чувствовал? Или ты считаешь, что можешь понять меня?!
– Я не…
– Нет, сопляк, ты ничего не понимаешь и не можешь понимать об этом. А раз ты так говоришь, то до тебя ещё не дошло, что это ты погубил ребят. В то время, когда их авиация рвала нас на куски, ты отстаивался в стороне и бездельничал. Ты можешь перед кем угодно строить из себя героя и ветерана Мальты, но меня тебе не обмануть. Ты просто дезертир и трус, который бросил своих товарищей в тот момент, когда они нуждались в тебе. И не думай, что я прощу тебя, потому что ты хочешь «пересмотреть» и «обсудить», – она кипела от гнева, как раскалённая лава. – Ты предатель, которому повезло выжить и устроиться на непыльную должность!
Она уже кричала на всю столовую и на них были обращены взгляды многих канмусу, что сидели за завтраком. Никто не решался вмешаться в это столкновение, которое грозило перерасти в избиение бедного гидроавианосца. Раньеро же сидел и стойко выносил все оскорбления и крики, что сыпались на его голову. Грустно было, что эта попытка примирения не увенчалась успехом. И на что он рассчитывал? Только ещё больше разгневал Горицию и попал в окончательную немилось.
– …Да ты просто жалкий трус, который…!
– Гориция, – прозвучал спокойный мелодичный голос у неё над ухом, заставляя остановиться на полуслове и замереть. Она сразу узнала этот голос. И, хотя звучал он очень ласково и с добродушными нотами, он не предвещал ничего хорошего. Рядом с ней стояла Котоми Тамаи и чуть-чуть улыбалась.
– Госпожа Адмирал, я… – женщина стушевалась перед начальством. И впрямь она перегнула палку, пойдя наповоду у эмоций. Сейчас она и сама это понимала. Понимала, что чуть не перешла границу и сорвалась с цепи.
– Вы с Джузеппе Миралья решили поговорить, это очень хорошо, – продолжала между тем Котоми, положив руку на плечо Дарии.
– Это не то, о чём Вы подумали, это…
– Кажется, ты высказалась достаточно, – не обращала внимания Адмирал. – Что ж, теперь твоя очередь слушать. Миралья, Ваш черёд говорить.
– Я… – юноша сидел, слегка опешив от такого поворота событий. Только что его чуть в порошок не стёрли, а теперь Адмирал просит его высказать Гориции то, что он думает. Сейчас Дарью держат прямо за ошейник, но потом Адмирал уйдёт, и кто знает, что она сделат с ним за его слова. С другой стороны, Котоми точно что-то затеяла, ведь она не просто так появилась тут в нужное время, не просто так остановила Горицию и предложила Миралье взять слово. Он вздохнул. Если говорить, то сейчас. Другого шанса точно не будет. – Я бы хотел извиниться за то, что ты так думаешь обо мне. Наверное, я и впрямь дал повод так думать. Но я бы хотел сказать, что прошлое – это прошлое. Нельзя постоянно цепляться за него и жить в нём. Я вижу, как ты изменилась за это время, вижу, как много прошла с тех пор, как Адмирал Котоми пришла на нашу базу. И ты справилась со многими вещами в своей жизни. Почему ты не хочешь преодолеть ещё один порог и справиться со своей злобой? Что она тебе даёт? Ты не вернёшь тех ребят, ты не спасёшь их, их больше нет. Нет. И не важно, кто в это виноват. Ты можешь винить меня, сколько угодно, но не я их убил, а Глубинные. И, если ты думаешь, что я мог что-то сделать…не мог бы. Я не мог бы спасти их. Никто бы не смог. И чудо, что хотя бы ты выбралась оттуда живой. Я не говорю, что в этом есть моя заслуга, но и моей вины в том нет. А ты продолжаешь цепляться за прошлое и обвинять во всём меня. Сейчас мы живём в другой ситуации, в другое время, с другими. Сейчас их жизни зависят и от тебя тоже. И, если ты думаешь, что из-за твоего отношения никто не может пострадать, то ты ошибаешься. Это ребячество! Не думаешь, что пора отбросить предрассудки и идти дальше в жизни? Или ты хочешь потерять кого-то ещё? Просто потому что тебе было проще срываться при виде меня. Подумай об этом. Один мудрый человек мне однажды сказал «Мы – семья. Не важно, есть ли у нас внутренние конфликты, в такой переломный момент, когда безопасность семьи под угрозой, мы все будем едины». Кажется, это был кто-то из итальянцев. Подумай об этом хорошенько…
– Замечательно, – Котоми с улыбкой подняла руку, останавливая Миралью. – Гориция, ты всё слышала?
– Всё, – буркнула та, глядя в пол. Вид у неё был пристыженный, кажется, что слова Миральи достигли её, и что-то она поняла очень отчётливо.
– Вот и славно, – добродушным тоном откликнулась Котоми Тамаи. – Думаю, что этот разговор был чрезвычайно необходим всем нам.
Вокруг стояла тишина, а все взгляды были устремлены на них троих. Никто не решался встревать, потому что это моментально бы означало переход на чью-то сторону. Историю Гориции и Миральи тут так или иначе знали все, но все старательно игнорировали её, не решаясь впутываться в этот конфликт. И только Адмирал флота могла войти в него, сохраняя статус кво, и разрешить ситуацию, что она сейчас и сделала. Миралья выглядел очень взволнованным. Он сказал всё с максимальной серьёзностью и решимостью, но не знал, как отреагирует на это Дария. Пока она была сдерживаема Адмиралом, всё было в порядке. Но, кажется, гнев Гориции улетучился и на смену ему пришло какое-то тяжёлое обдумывание. Сказать точно, о чём думала женщина, было сложно, но это было что-то явно глубокое и тяжёлое.
– Раз всё было сказано, то я предлагаю всем вернуться к трапезе, – громко возвестила Котоми на всю столовую. – Гориция, ты поешь у меня, составишь мне компанию за кофе, если ты не против, – она всучила канмусу поднос с её порцией и развернула в сторону выхода. – Всем остальным я желаю приятного аппетита и хорошего дня. Постарайтесь сегодня!
На такой странной позитивной ноте Адмирал и Гориция покинули столовую, а все, кто завтракал, за неимением большего, вернулись к еде. Миралья тоже сел на своё место и стал медленно доедать кашу.
В кабинете Котоми, как всегда, стоял аромат хорошего свежего кофе, на столе была тарелка с рисовой кашей и пара булочек с повидлом. Пропустив Горицию вперёд, Адмирал указала ей на стол и стул, а сама устроилась на своём месте. Дария медленно села туда, куда ей указали и уставилась в тарелку. Настроения откровенно не было. Было ощущение, что её сейчас будут отчитывать. К этому она и приготовилась.
– Кофе будешь? – милым тоном спросила Котоми.
– Нет, у меня есть чай.
– Как скажешь, но кофе вкусный, а я много сварила…
– Не стоит.
– Приятного аппетита, возьми булочку, они с яблоком и корицей.
– Спасибо, не буду.
– Возьми, настроение поднимется.
– Вы так хотите смягчить впечатление от своей речи?
– Какой речи? – искренне удивилась Котоми.
– Вы разве не хотите прочитать мне нотацию на тему того, что Миралья прав, что я ребячусь, и мне надо забыть прошлое? Разве не за этим Вы меня вызвали?
– Я хотела позавтракать в компании, – растерянно сказала Котоми Тамаи. – А ты подумала, что я вызываю тебя к себе на ковёр?
– А разве это не так?
– Нет, просто покушать не в одиночестве. Да и тебе было бы трудно сейчас там среди всех. Ты ещё недостаточно окрепла, чтобы выдержать такое внимание. Я подумала, что завтракать тут тебе будет легче, – девушка положила ей на поднос одну из булочек. Гориция покосилась на неё.
– Зачем Вы это устроили?
– Я пришла, потому что меня вызвали на шум в столовой. Вообще-то это не моя компетенция – разнимать канмусу, но мне передали, что это может быть важно. Так это и оказалось. Я считаю, что это очень хорошо, что ты и Миралья высказались. Можно сказать, вы разрушили барьер, что стоял между вами.
– Вы считаете, что это хорошо?
– А ты сама так не думаешь об этом? Разве тебе не показалось, что Миралья уважительно подошел к твоим чувствам, не стал отрицать своей вины и говорил о важных вещах?
– Вы так хотите, чтобы я его любила?
– Не любила, – улыбнулась Котоми. – Принимала. Принимала таким, какой он есть, понимала, что он тоже очень важен для флота, уважала за его сильные стороны и не винила за слабости. Также, как и он относится к тебе.
– Он дрожит от страха при виде меня.
– А разве в этом нет твоей вины? Скажи, что было бы, если бы я не пришла и не остановила тебя? Ты бы ударила его?
– Ну… – тут Гориция почувствовала себя неуверенно под взглядом тёмных глаз Адмирала. Она и впрямь не могла сказать, как далеко бы пошла, если бы не это вмешательство.
– Гориция. Ты должна понять, что мы все тут в одной лодке, мы все вместе. И от каждого зависит, куда мы приплывём, и сколько нас выживет в этом плавании. Если мы будем ненавидеть друг друга, если будем держать зло, если не сумеем договориться, то от нас ничего не останется. Я, как адмирал, это понимаю. Хочу, чтобы и ты понимала.
– Вы так беспокоитесь об этом…
– Странно? Ведь я могу выйти из этого в любой момент. Просто попросить перевод. Но я не могу так поступить, потому что я отвечаю за всех вас. За каждого. Перед своей совестью. Я дала обещание, что все останутся живы и целы. И все будут жить долго и счастливо. Понимаешь. Обещание, которое нельзя нарушить.
– Теперь, когда Вы сказали об этом…
– Гориция, я хочу, чтобы ты подумала над отношениями с Миральей. Ты сделала многое за время нашего знакомства, ты преодолела множество преград и сложностей. Когда я пришла на эту базу ты отказывалась выходить из комнаты и только курила, глядя в окно. Теперь ты можешь выходить в море, сражаться, побеждать, принмать своих сослуживцев. Миралья сегодня сделал большой шаг к тебе. Он решил, что стоит что-то изменить в той ситуации, что сложилась у вас с ним. Тебе не кажется, что он сделал крайне смелый и отчаянный шаг. Ведь он не знал, что его ждёт, он шагнул в неизвестность. А ты? Ты встретила его агрессией, ты решила закопать весь его благой порыв. Не потому что ты злая, а потому что ты не можешь по-другому. Но ведь на самом деле это не так. Ты точно сможешь справиться с этим, если дашь себе время подумать, а не реагировать сразу. Поэтому я хочу, чтобы ты подумала.
– Я понимаю, – медленно кивнула Гориция.
– Вот и славно, сейчас большего от тебя я не требую. Приступай к завтраку, времени осталось не много, а тебе сегодня ведь на тренировку с группой Dog, – Котоми сделала глоток кофе из чашки, показывая, что на этом разговор она считает законченным. Гориция признала, что так и есть, поэтому приступила к своей порции каши, заедая её булочкой. Начинался новый день на шанхайской военно-морской базе.
Лютцов и Идзуми были в комнате крейсера. С каких-то пор девушка полностью переехала к своему любимому и стала жить с ним в одной комнате. Это было очень тесное, близкое сожительство, потому что пара делила одну узкую кровать на двоих, пользовалась одной ванной и даже шкаф у них был один на двоих. Вещи подлодка перевезла довольно оперативно. Все смотрели на эти отношения сквозь пальцы, так как понимали, что ничего сказать этим двоим они не могут, а Адмирал, зная об этих отношениях, ничего не предпринимала. Однако, некоторые уже начали говорить о том, что такие сожительства могут проходить между теми, кто этого хочет. К примеру, Ришелье уговаривал Жерайс пойти к начштабу и попросить переселить их в комнату на двоих. Однако, румынка пока стеснялась их отношений и демонстрации их в открытую. Были и те, кто считал Идзуми и Лютцова распущенными и вообще вульгарными, но никто не осмеливался высказывать эти мысли вслух, потому что о слухе слепой ходили разные сплетни, а в тяжёлой руке немца никто не сомневался. Любой, кто сказал бы что-то косноязычное или злое в их адрес, рисковал быть раздавленным или разрезанным на кусочки, а может и всё вместе. Так или иначе, никто не был против того, что эти двое делят одиночную комнату.
Для Лютцова такое соседство далось с определённым трудом. Он далеко не сразу согласился, чтобы девушка стала его постоянной соседкой. Он долго думал о том, что будет, если он сблизится с нею ещё ближе, что будет, если он впустит её в свою жизнь полностью. Хотя у них уже были признания, хотя они каждую ночь выходили в море вместе и сражались бок о бок, хотя они даже могли дать волю своей похоти друг с другом, отправляясь в пучину страсти в этой самой комнате, Лютцов всё равно сомневался, что сможет принять Идзуми. Ведь, пока она не рядом, он не сможет привыкнуть к ней, пока она не тут, она ещё на расстоянии, она ещё далеко. И вкус его чувств, и их отношения могли держаться только на том, что они были вместе только в короткие промежутки времени. Однако, он принял мужественное решение, что он отвечает за эти отношения, что он не хочет останавливаться на том, что они лишь любовники и боевые товарищи. Поэтому в один день он предложил девушке жить с ним. Идзуми восприняла это спокойно, на вид спокойно. Она сказала, что обдумает это в течение суток, и даст окончательный ответ. На самом деле, она давно приняла решение для себя, а отсрочку она взяла лишь для того, чтобы соблюсти небольшие приличия и традиции. На самом деле, она не выдержала всех суток. Она дала своё открытое согласие раньше. Так они стали жить вместе под одной крышей, в одной комнате.
Это сожительство было сложно назвать простым. По крайней мере, Лютцов регулярно сталкивался с особенностями жизни со слепой девушкой. К примеру, у неё было сильно упрощённое чувство стеснения. Она могла начать переодеваться прямо при нём, не дожидаясь, пока юноша выйдет и даже не предупредив его об этом. Эрнст понимал, что она не видит его и тех эмоций, которые он испытывает при виде обнажённого девичьего тела, поэтому относился к подобным вещам спокойно и с терпением. Сам он не сразу привык к тому, что он может переодеваться, пока Идзуми читает книги на Брайле, сидя на кровати в полной темноте. Темнота вообще стала обычным делом для комнаты Лютцова. Ему самому свет был нужен лишь отчасти, хватало и настольной лампы, а Идзуми вовсе не нуждалась в освещении. Верхом её странностей было мытьё. Она мылась в тёмной ванной, не зажигая света. Сначала Эрнст думал, что это совсем ненормально, он понимал, что для слепой нет разницы в том, будет ли в душевой свет или нет, но сам вид того, как в темноте моется Идзуми приводил его в недоумение. Лишённая зрения, она не могла понять того, что он чувствовал, когда она беспардонно выходила голая в комнату и общалась с ним, как ни в чём ни бывало. Для неё ощущение наготы было сложным для понимания. Она чувствовала наготу, как свободу тела от сковывания одеждой. Так она сама объясняла. Спала она исключительно голой, да и вообще предпочитала свободу тела от лишнего. Она одевалась только тогда, когда собиралась выходить куда-то. Набор её одежды был скромен и предельно похож. Она носила обтягивающие боди и лёгкие платья со свободными юбками. Это была максимально свободная одежда, как понял Лютцов. Однако, через какое-то время, парень перестал удивляться выходкам своей любимой. Ему не требовалось прикладывать много усилий, чтобы пропускать мимо чудачества сожительницы. Более того, иногда эти самые странности были самыми большими плюсами. К примеру, Лютцову ничто не мешало спать в темноте, когда Идзуми хотела читать книги. Библиотека у неё была не такая значительная, как у крейсера, но в книжном шкафу сильно поубавилось места. Книги на Брайле, сочинения японских авторов и европейская классика занимали теперь свои места на отдельных полках, чтобы не запутаться. В целом, Идзуми была сторонницей порядка. Она никогда не разбрасывала свою одежду, все её вещи занимали строго отведенные им места. Сначала Эрнст думал, что это просто дань японской упорядоченности, но потом он понял, что только так девушка может жить. Ведь она вряд ли найдёт то, что ей нужно, если эта вещь не будет лежать на определённом месте. Даже книгу. Она будет вынуждена перебрать все книги на полках, если одна будет стоять не на том месте. Так что порядок и точное расположение вещей по местам для неё – жизненно важные понятия. И влезать в эту систему ему, зрячему, точно не стоило.
Сейчас они были в комнате и занимались своими делами. А именно, читали. Каждый читал свою книгу, и никто не нарушал это молчание. Это было привычным состоянием для них. В руках у Лютцова был сборник русских стихов. Он любил русскую поэзию, особенно, когда она была о природе. Русские, как никто могли уловить созвучие природных явлений и душевного состояния человека. Один стих ему так понравился, что он медленно прочитал в тишине.
Луна была без облаков,
Ока мерцала,
И влага пойменных лугов
К реке стекала.
Земля вздыхала в глубине,
Поила травы.
Все было подлинным во мне -
Так странно, право.
Я был счастливо одинок,
Я брел без цели,
Костра далекий огонек
Светился еле.
Лежали в сумке хлеб ржаной
И томик Фроста.
Кружилось небо надо мной,
И плыли звезды.
Идзуми слышно вздохнула, показывая, что поняла. Лютцов посмотрел на неё, как она ведёт пальцами без перчаток по странице, на которой выбиты точки, означающие буквы и слова, которые он, Эрнст, не понимал. Книги для слепых были сплошными белыми страницами, на которых были выдавлены точки. Много точек. В их переплетении он мог запутаться, но слепая прекрасно ориентировалась в этом многообразии. Она вздохнула ещё раз и наклонила голову. Кажется, она испытывала какую-то сильную эмоцию, когда читала, но по ней было сложно сказать, что именно она чувствует. Эмоции этой девушки зачастую ограничивались вздохами, наклонами головы, и короткой мимикой. Она медленно провела по странице ещё раз и снова вздохнула. В тишине зазвучал её голос.
Как красива эта сосновая ветка!
Только что я стряхнул с нее хлопья мокрого снега -
и вот ты порывисто ее схватила,
горячими щеками прижалась к зеленым иглам,
не боясь уколоться, жадно, до боли
зарываешься лицом в вечнозеленую хвою.
Удивительно и прекрасно!
Ты ведь так давно хотела в лесную чащу,
когда сгорала в жару,
когда от боли стонала, обливаясь потом…
Я и раньше, на славу поработав в солнечный полдень,
иногда в раздумье забредал под сень сосновой рощи.
(Благодать! Откровенно говоря, я прошелся
из конца в конец по всему нашему лесу.)
Словно белка, словно вольная птица,
ты томилась, о лесах тоскуя.
Ты мне так завидовала, должно быть!
Ах, сестричка! Ты в далекий край сегодня
уйдешь навеки.
Неужели и впрямь ты уйдешь одна,
без родных и близких?
Попроси же меня: "Пойдем со мною!"
О, скажи мне так, попроси меня так сквозь слезы!
Но как прелестны сегодня твои щеки, сестричка!
Эту свежую сосновую ветвь положу я
на зеленоватую москитную сетку.
Вот сейчас начнут с нее падать капли.
Погляди!
Какая пышная ветка!
От нее чуть-чуть пахнет скипидаром…
Лютцов выслушал эти стихи, но не узнал автора. Он знал далеко не всю японскую поэзию, тем более большие стихотворения, а это была прямо поэма. Кажется, она очень растрогала Идзуми, потому что слепая заломила уголок страницы, обозначая для себя это место. Сейчас девушка была одета, только перчатки лежали рядом с ней, чтобы не мешать тактильному восприятию книги.
– Устала? – тихо спросил он у неё. Она отрицательно покачала головой. Затем отложила книгу в сторону и потянулась. Лютцов встал из-за стола и подошёл к ней, обнимая за плечи. Тихо-тихо, как птичка, Идзуми приникла к его груди и положила голову, словно слушая сердце. На её лице появилась небольшая улыбка. Она взяла его за воротник и притянула к себе, чтобы поцеловать. Нежно и чувственно их губы соединились, создавая приятную сладость и томность.
Они недолго постояли вместе, соединяемые этим поцелуем, а затем сели на кровать. Пора было спать, ведь утро только началось. У них оставался день на то, чтобы выспаться. Однако, Идзуми требовательно начал теребить пуговицы сорочки Эрнста. Она редко говорила о том, что хочет близости, она выражала это действиями. Лютцов взял её руку и начал целовать, поднимаясь от ладони к плечу.
Очень медленно они начали сближаться, слегка дотрагивась, лишь едва дразня друг друга. Но их ласки становились смелее, настойчивее, Идзуми очень быстро входила во вкус и начинала проявлять активность, но Лютцов быстро брал её в свои сильные руки и принуждал покориться. Их игра походила на борьбу двух страстей, чья будет сильнее, и чья возьмёт верх. Сегодня Идзуми покорялась ему, уступая право сильного. Она таяла в его руках, платье медленно сползало с плеч, а тело выгибалось навстречу рукам немца. Они снова утонули в страсти, падая на кровать в полумраке комнаты, зачарованные своей близостью.
Раньеро Дзофф
Учения ПВО, список участников, снаряжения и прочее… Всё как всегда… Постойте, Гориция?! Прямо после линкора Барэм чёрным по белому напечатано: «Heavy cruiser Gorizia». После давнишнего разгрома на полигоне №3 это выглядело дурной шуткой.
Конечно же, всё было вполне всерьёз. Гориция, желавшая поскорее вернуться в строй, усиленно тренировалась по индивидуальной программе. В основном психологической – предстояло побороть тот самый страх перед воздушной тревогой. Помимо этого тяжкрей вняла совету Лотты и приступила к систематическим занятиям в тренажёрном зале.
Тяжёлые крейсера довольно давно участвовали в рейдах и к авианосным соединениям не относились. Однако Гориции, если уж она шла в бой, никто бы не доверил одиночного задания. Сейчас ей предстояло отрабатывать отражение воздушной угрозы вместе с соединением Dog.
– Даже на учениях я не стала бы полагаться на команды и прикрытие Миральи! – отрезала Гориция, увидев список участников.
– Здесь ошибка. Авианосец – Граф Цеппелин, а командую я, – устало-раздражённо ответил Барэм. – И вообще – поговори наконец с Миральей. Вы ещё в бою друг друга утопи́те…
– Барэм… – попробовала вмешаться Элли.
– Что «Барэм»?! – резко обернулся к ней линкор. – Я должен вести группу в бой и прикрывать вас бортом, а не думать, кто прострелит мне корму, промахнувшись по товарищу!
Барэм в очередной раз продемонстрировал редкостное и бесполезное умение: любая прописная истина в его изложении выглядела так, что прислушиваться к ней совсем не хотелось. Айрат Тазиев накрепко усвоил, что в такте – а иногда даже и в вежливости – нет никакого смысла. Кто хочет – поймёт, кто не хочет – не поймёт ни при каком условии.
Впрочем, все окружающие – включая даже Горицию – понимали, что в этот раз линкор совершенно прав. Все межличностные проблемы надо решать на берегу, а никак не на учениях и тем более не в бою. Каждый из «андердогов» мог вспомнить не по одному десятку примеров, когда конфликт между канмусу приводил к проблемам в бою…
На следующий день за завтраком Барэм мог наблюдать продолжение драмы. Миралья совершенно неожиданно решился на самоубийственный шаг: подошёл к столу Гориции и сел за него. Это было худшим ходом из возможных – на самом деле инициатива должна была исходить от тяжкрея. Когда Гориция будет готова – подойдёт сама. Как мог гидроавианосец так просчитаться – оставалось загадкой. Впрочем, совершенно несущественной, потому что приближалась неминуемая развязка. Гориция, перегнувшись через стол, хрипло орала на Миралью, а тот, побледнев, замер, глядя на тяжкрея остекленелыми, невидящими глазами. Казалось, он упал в обморок – а может, так оно и было…
Барэм среагировал почти мгновенно:
– Мургеску, к адмиралу – быстро! Ниобе, вызывай наряд!
Минный заградитель сорвалась с места и унеслась к двери. А вот Ниобе никуда бежать не пришлось: кто-то из канмусу, сидевших около сигнала тревоги, уже нажал кнопку. Позади Гориции – пусть она этого и не замечала – возникли Фьюриэс, Ришелье и Вяйнемёйнен. Последний жалел, что не взял с собой верную секиру – хороший удар обухом сейчас бы не помешал…
– Адмирал, Миралья решил поговорить с Горицией. Она уже сорвалась – дело идёт к драке! – выпалила Мургеску, врываясь в кабинет Котоми безо всяких предисловий.
Пожалуй, хорошо, что Котоми успела в столовую раньше, чем наряд. Иначе не миновать было бы стрельбы транквилизаторами…
Но адмирал в очередной раз совершила чудо, уведя Горицию с собой. И когда явились военные, всё уже было спокойно.
– Адмирал уже разобралась! – крикнул солдатам Вяйнемёйнен. – Вы бы ещё дольше прокопались!
После ухода военных Миралья, всё ещё бледный и в холодном поту, наконец поднялся с места и вытащил из-за пояса… электрошокер на манер полицейского. Да, итальянец отправился в гости ко льву не с пустыми руками – и кто знает, каких усилий ему стоило не прервать тираду Гориции полусотней тысяч вольт…
– Миралья, – раздался хрипловатый голос. Дзофф вздрогнул, приходя в себя.
– Лотта? – переспросил он, увидев материализовавшуюся перед ним плавмастерскую.
– Мне нужна твоя видеокамера.
Через пять минут около общежития можно было наблюдать удивительную сцену: Вулкан тащила за руку измотанного, усталого Миралью с видеокамерой в другой руке.
– Лотта, влюбилась? – осведомился кто-то из техников, попавшийся двоим канмусу по дороге. Плавмастерская не удостоила его ответом. Терять время на подобную ерунду она не собиралась.
Re.2001 и Bf.109T в загрузке – Цеппелин решила обойтись совершенно без бомбардировщиков и классических разведчиков.
Вообще-то подобный набор считается непозволительной роскошью: авианосец помимо борьбы с авиацией противника обязан и его корабли атаковать. Однако по условиям сегодняшних учений канмусу предстояло просто отбить авианалёт, а неприятельские корабли считались недоступными. При этом Цеппелин должна была не сидеть на берегу, а идти вместе с остальными канмусу.
Первый этап – переход по открытому морю. «Андердоги» выстроились колонной: Вяйнемёйнен с бесполезной сегодня секирой, Цеппелин, Элли и Мургеску. Тяжёлые Барэм и Гориция с мощным ПВО встали на небольшом расстоянии слева и справа соответственно. Скорость хода колонны – 16 узлов, по самым медленным из канмусу.
– Выходим! – скомандовал Барэм. В воздух взлетели пять Re. 2001 Цеппелин и пара Ro.43 Гориции. Соединение Dog отошло от берега и двинулось на север, к небольшим островам. Там должен бы произойти следующий авианалёт – а пока что предстояло отбить первый.
И он не заставил себя долго ждать.
– Вражеские самолёты, азимут 120! Примерно десяток, торпедоносцы и истребители, – отрывисто, явно волнуясь, сообщила Гориция.
– Уводи разведчики, – скомандовал Барэм. Поскольку у Цеппелин не было разведчиков, два гидроплана Гориции приходилось беречь как зеницу ока.
Отбивать атаку с востока-юго-востока (ESE) предстояло Гориции, Мургеску и Элли. Им в помощь Цеппелин подняла ещё пятёрку Bf.109T – чтобы уже находившиеся в воздухе Re.2001 могли заниматься разведкой.
– Поняла, готовлюсь к бою, – откликнулась Амираль Мургеску.
Маленький минный заградитель прославилась как мастер противовоздушной обороны. И это с двумя 12-мм пулемётами и без дюйма брони помимо щитков этих самых пулемётов! Но самолётов канмусу совершенно не боялась и просто развернула свои стволы вправо, готовясь вести огонь.
Отражение воздушной атаки напоминает стрельбу многобашенного корабля: важно, чтобы каждый расчёт обстреливал свою цель. Если хоть одна цель останется без внимания – она и врежет торпедой под киль большому кораблю. А в случае с самолётами торпед может быть значительно больше… Поэтому канмусу внимательно следили за секторами обстрела. К примеру, Гориция и Мургеску не должны были обстреливать один и тот же самолёт – слишком велик риск пропустить другие. Правда, лёгкие канмусу со сравнительно слабым ПВО иногда объединяли сектора обстрела, превращаясь как бы в один корабль – но только в том случае, если налёт происходит с одной стороны.
– Стреляй только по передним, Маркета, – командовала Мургеску, обращаясь к Элли. – Открывай огонь через десять секунд после меня…
…Позвольте, а что же делал Миралья? Лотта утащила его к себе, прихватив видеокамеру – но зачем? Неужели нелюдимой плавмастерской захотелось записать видеоблог?
Почти верно. Видеокамера понадобилась Лотте, чтобы долго и нудно поразглагольствовать перед камерой о модуле прибывшего эсминца Кортенар. Примерно так:
– Левые торпедные аппараты. Дефектная пайка проводов электросети – нарушение инструкций… – здесь следовали номера и названия соответствующих документов, – и отсутствие противокоррозионной обработки, что привело к порче труб и деформации казённой части. Кроме этого, при отливке труб использован недостаточно прочный сплав…
Пожалуй, столько Лотта не говорила никогда в жизни. Каких трудов это ей стоило – знала только она сама. Но продолжала показывать и рассказывать, словно заправский гид…
– Итог – модуль небоеспособен, – угрюмо и устало закончила плавмастерская. Миралья выключил камеру.
– Интересно, Нампо затребует модуль назад? – поинтересовался он.
– Пусть попробуют, – ухмыльнулась Лотта. – Если там вся матчасть такая – всё командование пойдёт под суд. Или те, кто снабжает базу…
– Нет, всё же командование, – несколько таинственно заметил Миралья. – У Кортенар сняли побои.
– Да, на это было похоже, – кивнула Лотта, вспоминая состояние эсминца на пирсе. – Гореть тамошним адмиралам в аду…
И, положа руку на сердце, плавмастерская была совсем не против подобного исхода. В сражении с Маратом каждый канмусу на счету – а теперь приходится сбрасывать со счетов целую базу!
…Сама Кортенар лежала в просторной палате на двоих. Её соседка – эсминец Минегумо – залечивала рану в ноге и уже неплохо ходила. Сама же кореянка почти не вставала – путь до Шанхая забрал все силы. Капельницы с физраствором и витаминами, немного еды и много сна – такова теперь была жизнь Кортенар.
Утром заходила плавмастерская в пончо – та, что встречала эсминец на пирсе. Говорила, что оформила заказ на новый модуль… Каким далёким всё это выглядело! Модуль, ходовые машины, Глубинные, даже море – казалось, всё это унеслось куда-то далеко…
Сторд и Минотавр каждый день исправно навещали Минегумо. Норвежец иногда брал с собой гитару и наигрывал что-нибудь тихое и спокойное. Сегодня они, увидев Кортенар, хотели уйти, чтобы её не беспокоить, но после нескольких дружелюбных жестов со стороны кореянки всё же остались. Минотавр, как всегда, выпытывал у Минегумо, как она себя чувствует, стойко выдерживая насмешки эсминца. А Сторд нашёл себе другой объект внимания.
– Твою ж мать… – прошипел Сторд, оглядев Кортенар. – Тодд, ты хоть раз такое видел?!