История запорожских казаков. Военные походы запорожцев. 1686–1734. Том 3

Посад крепости был заселен великороссийскими и малороссийскими поселенцами. Поселенцам велено было садиться за валом на посаде с правом торговать разными товарами, медом и водкой в кабаке, и в сентябре месяце того же года здесь поселена была тысяча семейств из разных малороссийских полков; а в октябре месяце один из обывателей крепости доставил в Москву к царскому столу в подарок «виноград в патоке». Как ратным людям, так и поселенцам предписано было особой царской грамотой не причинять никаких обид и утеснений кодачанам, севрюкам и запорожцам, если они пожелают завести поселки вверх и вниз по реке Самаре ради промыслов, охранять их пасеки и не мешать их промыслам^[90].

Воеводой крепости определен был сперва Константин Малиев, но гетман Мазепа нашел Малиева слишком тихим человеком («он человек есть в слове зело тих») и потому временно сдал крепость думному дворянину Григорию Ивановичу Косагову, которого потом последовательно сменили Иван Федорович Вольшский^[91] и дьяк Иван Иванович Ржевский^[92].

Кроме возведенной крепости гетман Мазепа проектировал построить еще другую при устье речки Быка, впадающей в реку Самару. «То место смежно с шляхами, которыми ходят басурмане-татары под города царского величества и если посадить в ту крепость людей, то от той сторожи никто не мог бы скрыться и пробраться тайно в города»^[93].

По окончании работ прислан был для осмотра города «знатный посланный царский» стольник Борис Васильевич Головин с похвальной грамотой и с наградами Мазепе, малороссийской старшине и полковникам^[94]. Гетман Мазепа получил «многоценный» подарок «кафтан байберек золотой с пуговицами и алмазами» и 800 рублей денег^[95], а старшина и полковники были одарены атласами («объярами»), камками («байбереками») и соболями^[96].

Гетман, получив «дорогоценный» подарок, выразил князю Голицыну свою глубокую благодарность и обещал верно служить и всякого добра желать великим государям, не щадя здоровья своего, «до тех пор, пока будет дух в теле его». «А дело (построение крепостей), которое в прошлом году нам на статейных выписках, ваша княжеская вельможность, изволил подать, нынешним летом, в первых числах августа совершенное восприяло бытие; это богоугодное дело, то-есть построение на Самаре крепости, сделано не только к расширению государской державы и к умножению монаршеской на весь мир славы, на страх и утеснение басурман, на защищение и оборону христианско-православного народа, но и на крепкий выузданный своеволи непостоянных людей мунштук»^[97].

По окончании построения крепости гетман Мазепа и окольничий Неплюев разъехались восвояси – первый в Батурин, второй в город Севск^[98].

Вынужденные против воли признать необходимость построения крепости на реке Самаре, запорожцы не переставали, однако, высказывать свое неудовольствие по этому поводу и вскоре после окончания построения города написали гетману Мазепе письмо с укоризной за появление в запорожских вольностях московской крепости, за бездеятельность его в отношении врагов православной веры, басурман, за удержание у себя следуемых войску запорожскому хлебных запасов и за недопущение в Сечь малороссийских ватажников с разными продуктами.

«Уже раньше этого мы писали через батуринского сотника Дмитрия Нестеренка к вашей вельможности, сообщая вам о следующем: мы ожидали от вашей милости, что, изготовивши полки вашего регимента, вы со всеми вашими городовыми войсками и полками учините настоящим летом мужественный с неприятелем бой; но ныне видим, что то войско стоит даром и собрано оно только для основания города, да и город так разумеем, как нужно, что он не особенно нужен и не для чего его было там строить, разве только для убытка, удержания и умаления Нам, войску, а не для убытка и ущерба неприятеля. И было бы достойнее вашей вельможности, если бы вы, как мы писали, вместе с монаршескими силами, предприняли войну и пошли на неприятеля креста святого и, разбив укрепленные городки и замки его, в тех готовых городках владение свое установили. Тогда б славнее была бы и наша жизнь, и всего народа христианского малороссийского утвердилось бы житие, слава в соседних государствах и монархиях возросла б. А неприятель, видя то, принужден был бы падать духом, чрез что все давния казацкие стежки и дороги водяным путем были бы протоптаны, неприятелям была бы немалая досада и утеснение. Тогда б мы имели в Бозе такую надежду, что силы неприятельские не могут устоять против войск монаршеских… А как раньше писали мы относительно ватаг и людей торговых, что зело тому удивляемся и крепко на то жалуемся, ничего не зная, ради каких причин в течение всего лета не пропускают ни к нам ватаг и торговых людей, ни от нас никого из казаков, так что добывши рыбу, нам некому ее и продать. И подлинно уже в течение трех лет мы в таком положении. А ваша вельможность, став на собинном уряде гетманом, уже в то время обещали войску быть нам желательным всегда и надлежаще удовлетворить нас, ватаги к нам пропускать, борошно в обыкновенное время давать; однако, вот уже около двух лет, как борошна нам нет; о других неприятностях мы и не упоминаем, – о том ведает только Бог. Чего ради Ныне изволь, ваша вельможносте, приказать, чтобы к нам были пропускаемы и на перевозах не были задерживаемы ни ватаги, ни общие охотники; об этом мы все тебя, как региментаря, просим: не изволь забывать нас, как истинных слуг своих. Подлинных вестей о поведении неприятельском последнего времени мы никаких не имеем; только выходцы передают, что часть орды, в числе нескольких тысяч, с султанами пошла под слободы или под Каменец-Подольский – точно не знаем. Подав милость и рассуждение обо всем, предаемся с нижайшим поклоном. С Коша августа в 24 день 1688 года. Вельможносте вашей, благодетеля нашего, всего блага истинно желательные и к службе готовые Хвилонко Лихопой, атаман кошевый войска их царского пресветлого величества запорожского низового с товариством»^[99].

В более резкой форме выразили запорожцы свое негодование по поводу построения Новобогородицкой крепости в письме к воеводе Григорию Косагову. По отходе из Новобогородицка гетмана Мазепы и воеводы Неплюева в крепости оставлен был с войском воевода Григорий Косагов, и ему приказано было от царей и гетмана Мазепы отправить в Сечь посланцев и через них объявить запорожскому войску о намерении совместного с запорожцами чинення воинских промыслов против неприятелей. На такое заявление кошевой атаман Филон Лихопой со всем товариством запорожских низовых казаков послал воеводе письмо, исполненное жестоких укоризн за отнятие у войска привольев на реке Самаре.

«Лист ваш, который вы прислали к нам сентября 12-го дня через ваших посланных, мы получили. В этом листу вы извещаете нас о том, что, по указу государскому, по отшествии к городам окольничего Леонтия Романовича Неплюева и его милости господина гетмана, ваша милость оставлены в том новом городе с войсками для промысла против хана и его орд. Но вы во всех ваших листах пишете об этом, толкуя только на словах, а не на деле о промысле, тогда как вам тою войною совсем не для чего хвалиться и писать об ней, точно мы ничего того не знаем. А мы хорошо знаем, что не через кого иного, только через совет ваш и пуща наша вековечная и пасека разорена, а город тот, который теперь построен, вовсе не есть то город, а один учиненный смех, вы оглянитесь только назад, и увидите, что всех тех, кто хотел лишить нас наших вольностей и умалить нашу войсковую честь, всех тех встретила хула и пагуба. Остерегайтесь же, чтобы и вас не постигло то же, что постигло бывшего гетмана. Как тогда было наказание от Господа Бога, так и теперь Господь Бог все то взыщет на душах ваших. И вы не старайтесь причинять обиды и притеснешя товариству ни тем, которые в Кодацкой крепости, ни тем, которые в Самаре»^[100].

Ввиду предстоявшей борьбы русских с басурманами и ввиду трудности самого дела и гетману Мазепе, и воеводе Косагову ничего не оставалось делать, как держать себя на мирной ноге в отношении запорожских казаков и отвечать им на их письма в добром и успокоительном тоне.

Сентября 12-го дня гетман Мазепа послал запорожцам длинное письмо и, называя их «милыми приятелями и братиями», сообщал им о том, что великие государи как хранили раньше, так и всегда хранят запорожское войско в милостивом призрении и, по челобитью войска, а по прилежному прошению гетмана, повелели выдать казакам монаршеское годовое жалованье «с прибавочным своим милостивым дарованием». Это жалованье, по монаршему указу, велено было послать через «знатную особу» из полка думного дворянина Григория Ивановича Косагова; по особенному же к запорожцам вниманию гетман, ради сохранения и целости казны той, отправил от себя батуринского сотника Нестеренка. Гетман надеется, что «добрые молодцы», приняв то милостивое жалованье, отдадут великим государям «покорное» челобитье и покажут себя достойными царской награды: «Так как чин ваш рыцарский не для чего иного, как только для творения над неприятелями креста святого военного промысла, и то вам утеха и похвала, что вы басурман неприятелей побуждаете и тем Нам, наследникам своим, чуть ли не на весь свет имя доброе стяжаете, то не пренебрежите, ради дел рыцарских, сколько Бог подаст вам силы и помощи, и чините над неприятелем радение… Да и мы, гетман, при богохранимых монаршеских силах, гулять не будем, станем поступать сообразно нашей должности, не будем щадить трудов и работы над теми всего христианства неприятелями. И в этом ваша милость, все будьте совершенно надежны, потому что, хотя пресветлые монархи наши нынешним летом всех своих силе на войну против неприятелей, кроме нескольких полков, и не выводили, однако на будущее время они не оставят того намерения, которое уже предпринято»^[101].

Царское жалованье «отпущено» было из Батурина сентября 10-го дня с подьячим Андреем Щеголевым и сотником Димитрием Нестеренком и отправлено было «без всякого нарушения» сперва в Новобогородицкую крепость к воеводе Григорию Косагову, а от Косагова с усиленным конвоем доставлено было в Запорожскую Сечь. Запорожцы выразили большую благодарность великим государям за милостивое жалованье и обещали «верно при надлежащей статечности царскому пресветлому величеству служить и послушными гетману быть»^[102].

Выражая за присланное жалованье благодарность царям, запорожцы «при всем том, вопреки требованию гетмана Мазепы, решительно отказались сноситься с воеводой Косаговым и доставлять ему всякие вести о замыслах басурман. Такое, по их выражению, неподобное дело невозможно было по двум причинам: по очень большому расстоянию и по очень большому опасению от рыскающих везде неприятелей. Запорожцы находили, что так как воевода имеет царский указ идти к Перекопу, то лучше всего ему последовать сообразно указу и идти на неприятелей походом. Тогда и запорожцы с большой охотой пойдут не только к Перекопу, но и к самому Крыму. Но только в намерении Косагова они имеют большое сомнение, и хотя бы действительно оказалась большая надобность в походе, то воевода найдет причину отговориться от такого дела. Поэтому лучше было бы, если бы сам гетман прислал запорожцам несколько тысяч собственных казаков; тогда запорожцы могли бы в начале зимы пойти и под Перекоп, и под турецкие городки или в другие, где случай указал бы, места. «И если, вельможность ваша, на прошение наше так учините, и то дело будет пристойнейшее и подлиннейшее и у пресветлых монархов наших будет нам с похвалою. А что пишете к нам о запасах, которые к нам всегда на подводах присыланы были как при бывшем гетмане, так и ныне, изволь, вельможность ваша, приказать к нам на Кош привезти; в чтоб мы имели из Коша те запасы отыскивать, то неподобное дело»^[103].

За столь «угодное великим государям обещание» со стороны запорожцев верно служить царскому величеству цари приказали послать им похвальную грамоту через посланца Лотву с товарищами. С своей стороны гетман «зело похвалял запорожских молодцов» и увещал их всегда быть верными Москве. Что же касается упрека, который запорожцы сделали гетману за то, что он не шел обще с окольничим и воеводой Неплюевым разорять турецкие городки, то это сделали запорожцы не по праву и не к лицу: «И то вы пишете непристойно: когда пресветлейшие монархи наши премудро рассмотрительным своим разумом ведают, каким порядком и в какую пору премощные силы свои к добыванию крепостей посылати, и ведают, в какую пору от того удержати, то они, пресветлейшие монархи, премощные суть направители войны и мира, а мы, подданные, должны есмы следовати их монаршеской воле». А что до того, будто бы гетман оказывает слишком мало запорожцам ласки, то это запорожцы совсем напрасно говорят. Напротив того, гетман, чему может быть свидетелем весь малороссийский народ, всегда и хлебом, и солью, и добрым принятием, и денежными подарками, и разными гостинцами, посылаемыми на Кош, оказывал склонность запорожским казакам. Да и то неправда, будто бы гетман запрещал ватагам с запасами с Украины в Запорожье ходить: того у него не было и в уме; днепровые побережники могут сами подтвердить, что такого запрета ни в прошлом, ни в настоящем лете не было и быть не могло. Было лишь запрещение не ездить, вследствие опасности от набегов татар, по соль на реку Берду. Ввиду стечения больших войск на Самари-реке сами ватажане избегали идти с продажными запасами в Запорожскую Сечь и предпочитали где поближе свои запасы продать, чтобы и деньги тот же час взять, и всякой опасности избежать. Что же касается хлебных запасов, пожалованных государями запорожским казакам, то они, как уже и раньше писано о том, вследствие занятия военными переходами украинских людей, не могут быть доставлены в Сечь, а будут привезены в крепость Кодак и из Кодака своевременно будет извещено о том в Кош.

Желая выказать свое усердие и свою верность московским царям, гетман Мазепа поспешил сообщить великим государям о требовании со стороны запорожцев войны против басурман и представил казаков «людьми необузданными, которые вяжутся не в свое дело» вместо того, чтобы слушаться на этот счет царского пресильного монаршеского указа^[104].

Но московскому правительству нужно было так или иначе успокоить запорожских казаков; оно имело в виду новый поход на Крым и начало брать к тому разные меры заранее. Так, в конце месяца сентября новобогородицкому воеводе Григорию Косагову и дьяку Макару Полянскому предписано было обжечь все степи по направлению к Перекопу и к Сечи, в особенности же по окрестностям реки Самары, но делать это велено было через людей надежных и «чинов пристойных» с остереганием, чтобы о том не узнали запорожские казаки^[105]. Для того же, чтобы узнать подлинные вести о крымцах и о настроении самих казаков, велено было послать надежного человека в Запорожскую Сечь. По царскому приказу воевода Новобогородицкого городка Иван Вольшский послал солдатского строя майора Юрия Буша. Возвратившись из Запорожья к воеводе в городок, Юрий Буш донес, что, будучи в Сечи, он слыхал и на раде, и в куренях, что запорожцы верно служат великим государям и никаких сношений ни с кем не имеют; с Крымом же у них перемирие установлено для соляного промысла на короткий срок, и как казаки наберут соли, тогда размирятся с ним. Хан же крымский, собравшись со всей ордой, пошел по вызову к турскому султану для каких-то дел. В бытность свою в Сечи Юрий Буш застал там гетманского посланца Григория Старосельского, присланного Мазепой с той же целью – для собирания вестей о намерениях запорожских казаков. Запорожцы весьма дружелюбно отпустили от себя Буша и дали ему провожатых до Кодака. Григорий же Старосельский оставался некоторое время по отъезде Буша в Сечи и затем уже оставил Кош^[106].

Самому воеводе Григорию Косагову приказано было пока списываться с запорожскими казаками ради воинского промысла и добывания сведений о замыслах басурман; в случае же подхода крымских и белогородских татар под Новобогородицкий городок, чинить, обще с войском низовым, промысл против басурман, но самому лично для той цели в Запороти не ходить и людей ратных туда не посылать. Кодачанам и севрюкам, которые живут теперь и впредь ради промыслов, будут жить в вершине и внизу по Самаре-реке, к устью ее, обид и утеснений не чинить никаких и крепко остерегать от того, чтобы и пасеки их, и всякие промыслы на Самаре-реке были в целости и охранении от ратных людей; а черкасам прихожим, без царского указа, никому селиться и строить возле города того дворов не велеть, кроме торговых людей, которые будут со всякими товарами и съестными запасами приезжать: таким торговым людям всякую повольность чинить, привет к ним держать, всячески их оберегать, места им отводить, чтобы приохотить их и впредь приезжать и от приездов не отлучить^[107].

Приказание, полученное Косаговым от царей о решительном приготовлении к действиям против мусульман, как нельзя больше совпало с общим настроением запорожских казаков. Казаки, собравшись в числе 250 человек перед Филипповым постом, отправились из Чертомлыкской Сечи под начальством Ивана Гусака для промысла в поля и для взятья языков. Иван Гусак повел казаков под турецкие городки и расположился на шляху, ведшем из Кызыкерменя в Перекоп. Гусак стоял на том шляху в течение одиннадцати дней и дождался того, что на него наткнулся перекопский бей Шангирей-султан, с агою Саит-Касимом и со ста двадцатью татарами. Шангирей-султан раньше этого времени вышел из Перекопа с целью взять у русских языков и добыть подлинную весть о царском и козацком войсках, для чего он направился на речку Самари под Новобогородицкий городок. Пройдя степью 8 дней тихо, чтобы не изморить коней, татары не дошли до городка за 6 миль и там поймали четырех человек казаков, ходивших за добычей на зверей. Но в тот же день в степи поднялась сильная вьюга и пошел большой снег, вследствие чего татары нашли за лучшее поворотить к Перекопу назад. Проскакав три дня, татары стали на Соленых Водах, в одном дне хода от Кызыкерменского городка, и начали там кормить своих лошадей. Тут, в ночное время, наскочили на татар запорожские казаки, следившие в течение суток за движениями их и на урочище Белоозерце произвели над ними погром: многих татар побили, потому что они не давались живьем, десять человек взяли в полон, больше ста штук захватили с собой коней и отбили всех пленных казаков, взятых под Новобогородицким городком. Возвращаясь назад, запорожские казаки из пленных десяти человек татар четырех срубили в пути, потому что они были столь сильно ранены, что не могли за казаками идти^[108].

Нужно думать, что эти же походы запорожских казаков против мусульман разумеет и Ивашка Григорьев, московский стрелец. Ивашка Григорьев, московской рати стрелец, послан был вместе с другими стрельцами августа месяца 1688 года для доставки хлебных запасов из Киева в Новобогородицкий городок. После «отдачи хлебных запасов» Григорьев в Киев ехать не захотел и «остался от своей братьи для гулянья в Новобогородицком городке», а из того городка скоро пробрался вместе с ватагой запорожских казаков в самую Сечь, где на ту пору кошевым атаманом был Филон Лихопой. В Сечи Ивашка Григорьев и прожил больше года среди казаков и принимал участие в походах запорожцев рекой Днепром под турские городки – Кызыкермень, Аслам и Стороханский^[109] – и степью под крымские улусы к речке Тонкой. Запорожцы предпринимали эти походы много раз и всякий раз угоняли от крымских улусов и от турецких городов большие конские стада^[110].

Возвратившись в Сечь, запорожские казаки решили всех пленных татар числом шесть человек отправить в Батурин и из Батурина доставить в Москву. Для этого выбрано было 30 человек казаков^[111] под командой атамана Роговского куреня Семена Ганджи. Посланцы прибыли в Батурин и привезли гетману Мазепе письмо от новопоставленного кошевого атамана Ивана Гусака. В этом письме сказано было то, что, согласно гетманскому желанию добыть подлинные вести «о поганском поведении» татар, запорожские казаки по обыкновению своей молодецкой охоты и по древним обычаям своим, чиня повольность превысокому монаршескому престолу и своему региментарю, гетману малороссийских казаков, собравшись немалым числом, ходили «остерегать» басурманские шляхи и на том промысле счастьем царского пресветлого величества и своей молодецкой отвагой побили перекопскую и городчанскую орду и после того со всей своей ватагой и с Иваном Гусаком, который в нынешнее время (писано декабря 10-го дня) учинился атаманом войсковым, возвратились с языками благополучно в Сечь. Из Сечи кошевой атаман пленных татар отправляет к гетману через лично участвовавших в походе казаков и просит его вельможность оказать за труды и учиненные работы им милость господскую свою. Языков же, сняв с них допрос, к царскому величеству отослать и для «оживления коней и самих (козаков) становище им зимнее доброе в городах показать».

Отправляя это письмо, кошевой Иван Гусак от себя и от всей старшины передавал гетману низкий поклон и обещал «верно и радетельно» пресветлым монархам и самому гетману служить; за то просил своего благодетеля и отца «запорожское войско в призрении и добротной милости блюсти, понеже войско на нужную потребу свою не имеет ничего, надеется на господскую милость одну и ждет, что его вельможность не презрит войско милостивым оком своим».

Гетман Мазепа, несмотря на усердную просьбу кошевого атамана Ивана Гусака, всех посланцев низовых в числе 30 человек в Москву не пустил и дал дозволение ехать к царям только пятнадцати «самым знатным и в промыслах военных труждающимся» казакам; да и то, опасаясь, чтобы «поступок его не был похулен» в Москве, он послал извинительное великим государям письмо, а вместе с тем обращался с просьбой «к своему зело милостивому господину приятелю и благодетелю» князю Василию Голицыну исходатайствовать запорожским посланцам, как «знатным в Запорожье и бывалым в промышленных трудах людям увидеть пресветлые монаршеские великих государей и великой государыни их царского пресветлого величества очи».

Впрочем, ходатайствуя за запорожцев и стараясь о снискании им милости великих государей, гетман Мазепа в то же время представил князю Голицыну неблаговидный поступок запорожских казаков по отношению к царскому толмачу и высказывал просьбу «обличить» по этому поводу казаков «в царствующем граде Москве». Дело касалось толмача Дениса Лихонина, который послан был по царскому указу в Крым и ехал туда вместе с гетманским «посыльщиком» через запорожскую степь. Запорожцы, вообразив почему-то, что оба посланца едут в Крым с целью заключить с ханом мир, схватили их и стали добиваться от них листов; не добившись листов, хотели к пушкам приковать, для чего собирали раду два раза и только под конец, едва через силу, отпустили посланцев в Крым. Гетман, узнав о том, тех казаков немало «гонял», а в их лице и все войско низовое в том непристойном поступке уличал. Откуда дошла к запорожцам весть о цели поездки царского толмача в Крым, гетман никак не мог узнать, и хотя он «накрепко» подверг по тому поводу допросу взятых запорожцами в плен татар, но ничего и от них не узнал: татары говорили одно, что ни запорожцы о том их не спрашивали, ни они о том запорожцам не сказывали^[112].

Тем временем запорожские посланцы Ганджи с товарищами и татарские пленники Маймуйлайк Жумашев с другими татарами прибыли в Москву и дали там показания о замыслах турок и татар. Крымский хан, калга-султан и нурредин-султан отправились в Белогородчину; турецкий султан послал из Царьграда хану саблю да кафтан, приказывая ему идти на войну в Мультанскую землю за то, что мусульмане цесарскому величеству поддались. Калга-султан после похода в Белогородчину прошел в Венгерскую землю и скоро думает вернуться в Крым. Сам же турецкий султан находится в Царьграде, войска его стоят по границе от Венгерской земли; цесарские войска вели большие бои с турскими и отняли у турок много городов. С польским королем у хана пересылок нет. А около Перекопа и по Перекопскому валу никаких построек и починок не сделано и только в прошлом году крымцы, услыхав о том, что на Крым московские ратные люди идут, решили на перекопский замок четыре пушки встащить; всех же пушек больших и малых во всем Перекопе будет около ста. Хан же в то время выходил для отпора русских на Молочные Воды со всей ордой, и все татары находились в великом опасении от русских войск. А насчет царского величества войск в предбудущее лето у крымских татар, от взятых ими языков, ходит такая молва, что если настанет весна, то русские двинутся всеми силами на Крым, и татары очень опасаются того. Поэтому хан отдал приказ всем своим ордам в полной готовности быть: кроме того, к приходу русских войск хан надеется заручиться помощью от напских (sic) ногайцев, горских черкес и белогородских татар; а придут ли еще к крымцам калмыки, о том не известно никому. Правда, раньше этого времени послы калмыцкие часто приезжали в Крым, да и теперь калмыцкий посол с отрядом в 1000 человек и с 3000 для продажи коней в Белогородчину пошел, но какие цели имеет он, также не известно никому. От турского султана крымцы помощи не ждут, потому что турский султан едва ли будет в состоянии сам себя «очистить» от цесарских войск. На хлеб у крымцев в прошлом году был урожай, и в нем они скудости не имеют никакой. В таком же положении находятся и жители Кызыкерменя, Шахкерменя (Шагинкерменя) и других турских городов: около них строений и починок нет никаких^[113].

Прибывшим в Москву запорожским посланцам дано было по приезде на харчи: денег 1 рубль, вина 3 ведра, меду 3 ведра, пива 8 ведер; потом по докладу князя Василия Голицына выдано было на харчи: денег 1 рубль, вина и меду по 4 ведра, пива 12 ведер. Для выдачи же продовольствия на последующие дни взяли во внимание роспись, представленную в октябре и ноябре месяцах, когда в Москву приезжали запорожские посланцы Матвей Ватага и Яков Гусак с пленными татарами. Рассмотрев поданную роспись, великие государи января 13-го дня приказали выдать Семену Гандженку и всем его товарищам в такой мере продовольствие, какое выдано было Якову Гусаку. А именно: Семену по 2 алтына, казакам по 10 денег, вина Семену по 3 чарки, меду и пива по 3 кружки; казакам вина по 2 чарки, меду и пива по 2 кружки в день. На отпуске дано: Семену денег 6 рублей, сукна аглинского 5 аршин, тафты 5 аршин, пару соболей в 2 рубля; казакам денег по 3 рубля, сукна по одному аглинскому, соболей по паре в два рубля. В дорогу поденного корму на 3 недели по тому же, по чему им давано на Москве, да дан купленный в ряду осетрик; кроме того, питья по два ведра пива и вина. А на приезде, как были запорожские посланцы у руки великих государей, в тот день дан им корм вместо стола с поденным вдвое. Для топления избы и для приготовления кушаньев давалось им по возу дров на неделю да для вечернего сидения по две деньги сальных свечей на сутки^[114].

В день отъезда из Москвы запорожские посланцы получили две царские грамоты для передачи их гетману Мазепе и кошевому атаману Гусаку. В грамоте к Мазепе государи «похваляли» гетмана за его верную службу и за прислание взятых в плен татар и приказывали написать от себя к кошевому атаману и всему войску с теми же запорожцами письмо с наказом чинить над турскими и крымскими людьми всякие промыслы, доносить о всех воинских поведениях гетману малороссийских казаков и, согласно прежним царским указам, оказывать полное повиновение ему. В грамоте к кошевому атаману Гусаку высказывалась такая же похвала низовым запорожским казакам за их верную службу великим государям и так же предписывалось, насколько Бог подаст помощи, промышлять над турскими и крымскими людьми^[115].

В то время, когда цари и гетман Мазепа всякими мерами старались удержать возле себя запорожских казаков, в это же самое время на них простирали взоры свои и мусульманские соседи их. Так, в начале декабря месяца пришло от кызыкерменского бея Тимур-шаха-мурзы к кошевому атаману Ивану Гусаку письмо, которое произвело немалое смятение в среде казаков. Письмо это прислано было с видимой целью размена пленных татар на пленных казаков, но с действительной целью завязать сношение с войском низовым: турки знали о приготовлениях русских по второму походу на Крым и потому хотели заручиться союзом с запорожцами против них^[116]. Запорожцы поняли, разумеется, настоящую цель присылки письма, и потому многие из них приняли кызыкерменского гонца далеко не так равнодушно, как следовало того ожидать. Собравшись на общую раду в Сечи, они стали шуметь и кричать: одни говорили, что было бы весьма хорошо для войска заключить с Крымом мирный договор и тем открыть с татарами свободный торг; другие, напротив того, доказывали, что крымцам верить нельзя, а нужно с ними воевать. Последние ждали, что живший в ту пору в Запорожье начальник русских войск Григорий Косагов поведет казаков на Крым и откроет с татарами войну. Не для чего иного построен и Новобогородицкий городок, как для борьбы с врагами святого креста. Но надежды на Косагова по-прежнему оставались для запорожцев все еще одной мечтой, и все Запорожье сильно волновалось чрез то: «Нас просто обманывают – говорят, будто крепость построена для военного времени, а на войну не идут, и выходит, что ее построили только в досаду нам»^[117]. Однако к серьезным последствиям это волнение, как и большая часть всех подобных волнений среди запорожских казаков, не привело, тем более что с наступлением весны 1689 года русские цари безотлагательно решили предпринять второй поход на Крым.