Приключение Шараха

На шум сбежались все соседи и проходящие мимо люди. Вслушиваясь в суть разговора, они поддерживали одного из спорщиков. В защиту Шараха стали те, кто считал, что вино должно быть мужским, а значит выдержанным и терпким. А оппоненты доказывали, что напиток гораздо лучше, когда он женский – сладкий, некрепкий и с выраженным ягодным ароматом. Многие из пришедших посчитали своим долгом высказаться. Сельчане поделились на Шарахистов и Тадаристов. Причем первые сразу невзлюбили вторых, а вторые – первых. Даже спустя время они не перестали бранить друг друга, при каждой возможности отыскивали изъяны у образовавшейся оппозиции и обнародовали их. Каждый всячески старался показать свое превосходство. В деревне возникла вражда двух кланов.

И так и сяк пытался примирить их мудрый старейшина Джарназ Мукба. Пользуясь своим авторитетом, он велел им жать руки, но толку не было, стоило разойтись, как снова находили причину, чтобы поругаться. Давил на родственные отношения, но и тут результата не было. Бывали семьи, в которых муж поддерживал Шараха, а жена – Тадари. Долго размышлял долгожитель и пришел к мысли, что люди сами должны понять, что они – один народ, и что два мнения – это возможность выбора, а не повод для ссоры. Джарназ объявил о сельском сходе, где собрались Шарахисты и Тадаристы. Одни расселись по левую сторону, другие по правую, а старейшина выступил перед ними с речью:

– Вот вы, – обратился он к Шарахистам, – заявляете, что они что-то делают не так. Что касается вас, – долгожитель указал на Тадаристов, – вы в свою очередь то же самое говорите за них. Бла-бла-бла, бла-бла-бла. Мы все только говорим, так давайте решим вопрос делом. Абхазский сомелье отличается от своих коллег в других странах тем, что во всем мире, профессионалу достаточно понюхать и пригубить вина, чтобы высказать по нему умозаключение. В Стране души с этим посложнее. Дегустатор должен сесть за стол, выпить стаканов тридцать, важно, чтобы пилось с удовольствием, после встать и без проблем дойти до дому, лечь спать и на утро проснуться без головной боли – вот тогда напиток можно назвать хорошим, – выдержав паузу, старейшина продолжил. – Мы с вами поступим следующим образом: накроем два одинаковых стола, за один посадим Шараха и его единомышленников, за другой Тадари и его новоиспеченную команду. Вино каждый будет пить свое. Победят те, кто больше выпьет, при этом вести себя надо будет спокойно, не буйно. Да еще и на рассвете пробудиться с прекрасным настроением.

Все дали свое добро на участие. Обе группы подобно командам «Формулы-1» побежали по своим конюшням, в их случаях амбарам и гаражам, четко распределив между собой обязанности: руководителя процесса, механика, рабочей силы и штурмана, севшего за аппарат и растопившего огонь, обозначающий, что старт гонке дан. Никто не сомневался в своей победе, Шарахисты и Тадаристы незамедлительно приступили к делу.

Собрав плоды, первые приступили к давке. Шарах любил добывать виноградный сок ногами. Раньше это часть виноделия проходила следующим образом: они с Тадари вставали босыми в таз, в который был помещен урожай, а кто-нибудь из соседей садился рядом и отбивал на барабане лезгинку, и они под ее искрометный ритм мяли грозди. Тадари говорил, что музыка хорошо влияет на сок, а те улыбки и хорошее настроение, которые, танцуя, испытываешь на ягодах, непременно отразятся на человеке, который будет его пить. И он, употребив его, обязательно захочет потанцевать. На сей раз все обстояло по-другому: было скучно. Даже барабанщик не спас ситуацию. Шарах многие годы получал особое удовольствие с процесса получения сока Изабеллы, но без близкого друга это занятие потеряло смак.

В то время Тадаристы спорили, какой урожай собрать. Тадари настаивал на винограде с шелковицы. Но его никто не поддерживал, ссылаясь на то, что залезать на столь высокое дерево – пустая трата времени, говоря, что ягодами можно обзавестись и более простым способом. Тадари почти с ними согласился, как вдруг еще раз взглянул на шелковицу и вспомнил слова своего друга Шараха: «Когда пьешь вино, должен ощущать свободу. Поэтому и лозе нужно предоставить абсолютную волю действий, разрешить ей подниматься все выше и выше к солнцу, чтобы ягоды могли впитать максимальное количество сладости, аромата и сока».

– Нет! Я поднимусь и добуду нам вот эти грозди, – Тадари указал на лозу, обвивающую макушку. – Помогите мне залезть!

После его просьбы молодые ребята побежали домой за лестницей.

– Эх, – вздохнул старик, – был бы сейчас рядом Шарах он присел бы на корточки и, подсадив меня на свою плечи, поднял бы высь, чтобы я смог зацепиться за ветку. А дальше я уже как-нибудь сам. А теперь жди этих, пока вернутся. Эх, сложно без Шараха, сложно, – подумал про себя Тадари.

Время шло, винный сок бродил, и друзья бродили по отдельности. Шарах жил как на иголках, находясь дома вздрагивал от малейшего шума. Ему всякий раз казалось, что Тадари кричит возле калитки: «Шарах! Шарах! О, Шарах!». Сложно без того, что было частью твоей жизни, лучшей частью. Но подходя к окну и видя, что зовут не его, зовет не Тадари, он, разочарованный, возвращался к своим делам. У Тадари дела обстояли еще хуже. Он часто пребывал в раздраженном, несвойственном ему состоянии. С Шарахом старался не видеться, хотя обида давно прошла. Причина – гордость, уж больно переживал, увидев друга забыть о случившемся и первым протянуть ему руку. Хотя очень этого хотел, но как так, он же кавказский мужчина, столько всего наговорил, как теперь от своих слов откажется.

Подобно дозаправке пустых баков гоночных болидов в пит-стопах, Шарахисты и Тадаристы разливали перебродивший виноградный сок на хранение и дозревание в глиняные кувшины. Работа по изготовлению вина была завершена, теперь оставалось полагаться лишь на себя и свое здоровье, как команды «Формулы-1» полагаются на мастерство своих пилотов в последних кругах. Чем только не смазывали желудки перед застольным сражением: пили сырые яйца, ели сливочное масло, утро начинали с чашечки меда и стакана айрана, а в обед – исключительно бульоны. Настрой у всех был серьезный, педаль газа у обеих команд касалась пола.

За день до назначенного мероприятия старейшина Джарназ Мукба собрался зайти в гости и к тем и к другим, выяснить, как идут дела. Давно остывший от ссоры Шарах сидел на бочке с вином как на бочке с порохом. Он тревожно выбирал амфору, в которую собирался залить вино, чтобы принести его на завтрашний стол. Он очень хотел взять свой любимый кувшин, но беспокоил его тот факт, что его ему подарил Тадари.

– Насколько тебе важна победа? – спросил мудрец. Шарах пожал плечами, не зная, что и ответить, но после подумал и сказал:

– Мы старались, делали вино, готовились, конечно, нам хочется победить, – неуверенно говорил хозяин дома.

– Вы выиграете! Я в этом не сомневаюсь. Но такой итог будет расколом в обществе нашего села. Мы поделимся на победителей и проигравших. Одни будут пытаться отыграться в следующий раз, другие – удержать результат. Твой лучший друг станет твоим вечным оппонентом. А все из-за чего? Из-за вина. Хотя мы все любим вино, на вкус и цвет товарища нет. И не важно, какое оно: мужское или женское, терпкое и сладкое, красное или белое. Главное, что его делали от души. И чем больше у нас будет ассортимент, тем лучше. Уважая вино других, ты повлияешь на то, чтобы уважали и твое вино, – не дожидаясь ответа, долгожитель вышел за порог и отправился в соседний дом.

Он был полон людьми. Тадаристы сидели во дворе и пели песни. По их светящимся в ночи глазам и шуткам-подколкам в адрес Шарахистов, можно было понять, что они готовы во всеоружии. Тадари располагался в центре, но всеобщую радость не разделял, улыбался лишь тогда, когда к нему обращались с вопросом: «Ора, почему ты такой грустный? Не переживай, завтра всех порвем!». Увидев Джарназа Мукба возле своей калитки, он поспешил встретить старейшину, чтобы пригласить его войти. Но долгожитель заходить не стал, сказав, что немного спешит.

– Ну как дела? Готовы? – спросил старший.

– Вроде готовы, – указал Тадари на людей во дворе, – хотя знаешь, душа болит, не могу я без Шараха. Что за детский сад мы на старости лет придумали. Столько узлов из одного случая на общей дружбе завязали, а как распутать – не знаю.

– Раз ты желаешь помириться, то почему бы не сделать первый шаг?

– Поймет ли меня мое окружение? Оно ведь меня поддерживает, – Тадари вновь указал на людей, сидящих во дворе.

– Не зря говорится, что Абхазия – Страны души. Все, что исходит здесь от души, до души доходит. Какая бы тут правда не была, ее всегда воспримут и поймут. Пускай не сразу, пускай через пять минут, пускай через пять лет. Вначале придет возмущение, но вскоре оно сменится осознанием и примирением. Не получается развязать узел, значит надо разрубить его. А острее прямого слова ничего нет: оно и ранить может и плетеные интриги уничтожить способно, – оставив Тадари наедине со своими мыслями, Джарназ Мукба ушел домой.

Последний круг, развязка близка, болиды выходят на финишную прямую. Болельщики затаив дыхание привстали со своих мест, чтобы лучше разглядеть, чем закончится гонка. Точно также привстали все собравшиеся на мероприятии, сидящие за противоположными столами, накрытыми в лучших традициях абхазского гостеприимства: горячая мамалыга с копченым и первым сыром, фасоль, алычевые и томатные подливы, вареное мясо быка, жаренная домашняя курица измазанная аджикой, форель, зелень свежая, соленья и много других блюд, не имеющих перевода на богатый русский язык. Располагались соревнующиеся в питье своих вин на таком расстоянии, что трудно было услышать, о чем говорят за соседним столом. Посередине сидел старец Джарназ Мукба, который, по сути, был судьей и тамадой. Обе команды собирались выжать максимум: положить стрелку спидометра, выпив по пятьдесят и шестьдесят стаканов. Долгожителю разрешили пить по возможности. Шарахисты и Тадаристы разместили перед Джарназом Мукба по одному сосуду с вином собственного производства, предоставив старейшине выбор. В отличие от обычного глиняного кувшина, Шарах принес напиток в красивой амфоре, которую ему когда то дарил Тадари. Джарназ Мукба долго не думая указал на нее и велел налить. Спорткар экипажа Шарахистов вышел на полкорпуса вперед, чему они непременно обрадовались, дружно улыбнувшись. Тадаристы занервничали. Но старший быстро успокоил их, распорядившись наполнить ему второй стакан, на сей раз из их кувшина. Теперь глаза заблестели у Тадаристов. За пару десятков стаканов до финиша автомобили выровнялись, и нос к носу устремились к ленточке.

      Тамада встал и впервые за свои сто девятнадцать лет начал произносить тост, держа в руках два стакана одновременно:

– Всевышний! Благодарю тебя за все прелести, которыми ты наградил нашу землю. За то богатство, которое ты послал на наш стол, за тот дивный, бархатный, теплый и в тоже время прохладный осенний вечер. За возможность собраться и порадоваться жизни. Даря землю нам, ты желал, чтобы она стала нашим общим пристанищем, и мы, живя на ней, были единым народом. Зачастую ты напоминал нам о необходимости единства в тяжелые времена, перед лицом врага. Рождая на земле нашей великих героев. О Владислав Григорьевич, о Нестор Аполлонович.., – старейшина склонил голову.

– Но в хорошие времена в связи с разнообразием выбора мы часто разделяемся, теряя тонкую грань между дискуссией и конфликтом. Погрузившись словами и делами в спор, мы забываем о единстве, считая правыми только себя и не желая слушать других. Когда ситуация обостряется, мы поднимаем руки вверх в надежде, что появится один человек, который встанет перед нами и разрешит все наши споры и проблемы. Но таким людям не суждено появляться в мирное время, – и Шарахисты и Тадаристы внимательно слушали каждое слово из уст Джарназа Мукба, – и если честно в мирное время они и не нужны, в мирное время есть другие герои, напоминающие, что мы один народ! Мы все любим шутить и веселиться. Вот только представьте себе, что у нас были бы ребята, которые поехали бы на конкурс веселых и находчивых и своими шутками радовали бы не только нас, но и весь мир. Мы все как один гордились бы за них. Ну или парень, борец, к примеру, из Гудауты, поехал бы на Олимпийские игры и на всеобщее обозрение поднял бы наш флаг на пьедестале! Мы бы хлопали ему стоя в ряд. Разве мы не едины? Какие нам еще доказательства нужны? А если и этих примеров мало, тогда просто представьте, что маленькая, хрупкая, до боли застенчивая девушка, с ангельским голосом и поистине чистой, как слеза младенца улыбкой будет представлять нашу республику на многомиллионной арене. Допустим, она с Очамчиры и зовут ее Валерия Адлейба. Как мы все будем переживать?! Как мы все будем за нее молиться, прилагая любые усилия, чтобы ей помочь! И как мы будем рады, когда она победит! Как мы будем гордиться, что мы – народ Абхазии. Мы все – как и она! – договорив долгожитель, смешал два вида вина в одном стакане, размешал и залпом выпил, после чего поднял чашу верх, как поднимает кубок победитель заезда, и перевернул ее. Все застыли в ожидании капли, которая так и не пролилась.

Без лишних слов Шарах и Тадари подошли друг другу и, смешав свои напитки, выпили за сказанное. То же самое проделали и все собравшиеся. После чего открыли все кувшины и амфоры и перелили два сорта в один сосуд и лишь только потом продолжили пиршество, объединив столы. Может это и противоречило искусству виноделия, но в тот момент вино приобрело вкус единства, по которому так изголодались жители Аамта. Поэтому кисло-сладкое, терпко-мягкое вино отвечало всем музыкальным требованиям барабанных тактов и грело так же, как греет солнце фрукты на верхушках деревьев.

Кремлевская посылка

Будьте прокляты вандалы!!!

Демократичный народ

Политики, генералы

Трусливый собрался сброд.

Для вас это груда камней

Для нас – мемориал славы,

Вы оскорбляете людей

Показывая свои нравы.

А кто такие ваши предки?

Без боя сдали страну

Надев фашистские метки

Были рабами в плену.

Солдаты красной армады

С великим вождем во главе

Они шли, не за награды

Мечтая о мире в Москве.

Они держали Сталинград

Прошли Курскую дугу,

Они штурмовали рейхстаг

Вопреки миру всему!

Вас ждет дурная слава

Вами движет позорный страх

И вы, не имеете права

Развеивать, геройский прах!!!

– с выражением, с теплотой в голосе и с большой благодарностью, прочитал школьник стихотворение собственного сочинения ветеранам Великой Отечественной войны сорок пятых годов.

      Девятое мая – мировой праздник. Село Аамта наряду со всеми отмечает эту победу. Во дворе здания администрации стоит большой памятник Владимиру Ильичу Ленину, а рядом с ним мраморная плита с надписью: «Вечная память погибшим, отдавшим свои жизни за родину». Дети вместо школьных занятий сегодня пришли и, возложив цветы к мемориалу, отдали вначале дань памяти ушедшим, а после организовали концерт для ныне живущих ветеранов. Солдаты Красной армии, слушая строку из песни: «Это радость со слезами на глазах», плакали и восторженно аплодировали подрастающему поколению. Ветераны во главе с Джарназом Мукба сидели в первом ряду: на самых почетных местах. Всего их было девять человек, но для деревушки расположенной в горах Абхазии, по истечении семидесяти двух лет со дня этой исторической даты, результат более чем достойный!

По завершении школьных номеров на сцену вышел Шарах. Поблагодарив ветеранов и поздравив всех с праздником, он велел никому не расходиться и проследовать к столу, чтобы отпраздновать победу как полагается. Также он сообщил, что из кремля отправили посылку для Нарсоу Квициния, но так как существует проблема в транспортной связи между деревней и столицей ее доставка задерживается.

– С кремля? Для Нарсоу Квициния? – пропустив мимо ушей слова о застолье, все начали переговариваться. Громче всех это делали ветераны.

– Бедный человек! Что им неймется?! Он давно уже понес свое наказание, причем в полной мере, – воскликнул дедудшка Шамиль, командовавший во время войны танковым взводом.

– Кто интересно сегодня в кремле главный? Сидит там посылочки шлет, – спросил представитель старшего поколения.

– Кто-кто?! Все тот же: умный, лысый, невысокого роста, с большой волей, железным стержнем и крепкой рукой, – ответил представитель молодого поколения.

– До сих пор Ленин? – ветераны перекинули свой взор на памятник. – Хотя точно Ленин. Даже написано вон: «Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жить!».

Молодой парень имел в виду Путина, который без малого на тот момент руководил страной свыше пятнадцати лет, но в полемику вступать не стал.

– И что на этот раз потребовалось вождю мирового пролетариата от Нарсоу Квициния? Человеку скоро сто лет исполнится. Он и так большую часть жизни сам не свой, а тут еще какой-то непонятный сюрприз на старости лет, – спросил Тадари.

– А что сразу паника такая? – встрял в разговор Гудалия Анри. – Может в посылке, что-то хорошее.

– Хорошее? Ему? Баночка варенья думаешь? Или валенки с пуховиком, чтобы в Сибири холодно не было, – удивился Бения Ардашин.

– Что сразу Сибирь-Сибирь? Я с Анри согласен. Вдруг там, – Инал Харбедия задумался. – И вправду, что из кремля для такого человека как он, приятного могли прислать.

– Довольно споров! – вмешался старейшина Джарназ Мукба. – Пришлют, увидим. Недолго ждать осталось. А сейчас все к столу, а то еда уже стынет.

***

Нарсоу Квициния был ярым оппонентом коммунистического режима. До последнего избегал коллективизации и работ в колхозе. А когда все же ему пришлось собирать государственный урожай, то он выполнял задания настолько небрежно, что лучше он ими не занимался бы. Часто дразнил односельчан, искренне работающих во благо. Называл их глупцами, выполняющими чужой труд за кусок хлеба. Неоднократно ловился на кражах и мелких хулиганствах. Но всегда ему все сходило с рук, в связи с уважением к его роду. Уж больно влиятельные люди ходатайствовали за него под свою ответственность. Поведение Нарсоу менялось ненадолго, как только разговоры вокруг него утихали, он возвращался к привычному для себя образу жизни. Кто знает, что было бы дальше, если бы не война. В тот роковой и злополучный год, когда на страну братских, советских народов напал фашистский враг, многие повставали на защиту своей родины. Кто-то делал это добровольно, из-за любви к отчизне. А кто-то под давлением, из-за боязни трибунала. К сожалению Нарсоу Квициния причислялся ко вторым, патриотизма в нем было мало. С недоверием к нему относились знающие его призывники. Нарсоу долго себя ждать не заставил, уже в первые месяцы Гитлеровского наступления, попавшись на грабеже. Он был задержан ночью с ящиком, покидающий линию фронта. Зная его нрав разбираться не стали, его отправили в дисциплинарный батальон, а ящик дели куда-то, не до него было. Чудом Нарсоу избежал расстрела. Только в пятьдесят третьем году ему удалось попасть под амнистию. Вернувшись обратно в село, он изменился до неузнаваемости. Жил сам по себе, ни с кем не общался, никого не трогал и раздражался, когда кто-то его беспокоил. Шарах вместе с другими не безразличными к нему сельчанами много раз пытались вразумить его, вернуть в общество, но не к чему это не приводило. Больше полувека Нарсоу прожил в своем доме, ухаживая за своим скудным огородом, которого едва хватало, чтобы прокормить себя, не говоря о том, чтобы встретить гостя. Да его никто и не навещал. Все события и мероприятия в деревне обходили его стороной.

***

– Может, сходим за Нарсоу? Позовем к столу, пускай человек по-человечески отобедает. Праздник как-никак его непосредственно касается. Он всё-таки воевал, хоть и недолго, – отрывая руками куриную ножку, говорил Шарах.

– Да не придет он, – уверенно произнес Тадари. – Хотя кто знает, что за посылка к нему едет. Вдруг удастся его убедить, что это последняя для него возможность вкусно поесть, – Тадари пошутил и сам посмеялся, но быстро осознал, что сказал глупость.

– Пту-пту-пту, – сплюнул Шарах через плечо и трижды постучал по деревянной скамейке, – типун тебе на язык. Ты же собирался за фотографом сходить. Грех такой день не запечатлеть. Взгляни, какие люди сидят, – Шарах указал на пожилых, полностью посидевших, покрытых морщинами, но не потерявших блеск в глазах ветеранов. После чего обратился к Джарназу Мукба с просьбой рассказать какой-нибудь случай из войны.

– Хорошо, только дайте мне закурить, – старейшина осмотрел сидящих рядом с ним людей в ожидании папироски.

– Даду Джарназ, ты же не куришь! Да и в твоем возрасте нельзя, вон посмотри, даже написано «Курение убивает», – показывая упаковку, заявил Гудалия Анри.

– Написано-написано, – как бы передразнив своего младшего товарища, ответил долгожитель и вытащил из пачки одну сигарету. – А я сейчас вам поведаю историю, как сигарета мне жизнь спасла!

Всем стало интересно, как такое возможно и, отложив тарелки и стаканы в стороны, все подошли поближе к рассказчику.

– Это был тяжелый сорок второй. Куда не посмотри везде немцы. Провизия была на исходе. Собрал нас командир и раздал всем по одной сигарете с наказом: «Последние, вечером соберемся, покурим», но фраза: «До вечера еще дожить надо» на тот момент была актуальна как никогда. Фашисты окружили нас, взяв в кольцо. Только один выход из окружения – минное поле. Идем мы аккуратно, каждое движение проверяем, как вдруг сзади взорвался гаубичный снаряд. И тут паника, кто куда. Я про мины забыл совсем и устремился в сторону леса. Пока бежал, вся жизнь перед глазами пробежала. Оказавшись возле дерева, остановился отдышаться. Переведя дух, только решил сделать шаг, как вспомнил о сигарете, как о единственном что у меня в жизни осталось. Давай думаю, покурю. Залез во внутренний карман, а руки дрожат, да так, что не удержал папироску и она упала. Нагнулся за ней, ищу, а тут леска перед носом к дереву примотана, – выдержав паузу, Джарназ прикурил. – Вот и тогда, я оперся спиной об ольху и затянулся разок-другой. Потом перешагнул растяжку и пошел дальше. Так, что я перед сигаретами в большом долгу, они мне жизнь спасли.

***

Тем временем почтальон с посылкой почти добрался. Несколько километров отделяло его от адресата. Главная интрига дня, содержимое коробочки интересовало всех: Шараха и его друзей, Джарназа Мукба и других ветеранов, жителей села Аамта и, конечно же разбойников. Два старых любителя легкой наживы Бутба Арноу и Каджая Алиас большую часть времени проводили в лесу. Односельчан они не трогали, но заезжих не щадили. Могли запросто украсть коня, ружье, деньги. Причем исполняли это так искусно, что жертва и не догадывалась, что ее ограбили. Был случай, о котором поведал сам пострадавший. Скакал, говорит через альпийские луга. Рядом не души. Остановился попить воды, спрыгнул с жеребца, подошел к ручью, нагнулся, хлебнул, поднялся, а лошади уже нет. Решил, что колдовство, исчез мой четвероногий спутник. Потом выяснил, чьих это рук дело. И только за вознаграждение смог вернуть верного скакуна обратно. Арноу и Алиас не скрывали своего образа жизни, наоборот, гордились им. Каждый из них имел отличительные знаки, по которым без проблем можно было их узнать. Бутба Арноу постоянно носил на голове шапку из овечьей кожи и практически всегда курил трубку. А Каджая Алиас ходил целыми днями, даже ночью в круглых, солнцезащитных очках и с длиной бородой. Поэтому когда приходили в деревню и жаловались, что пострадали от деятельности парней, одного в шапке, другого в очках, люди сразу понимали о ком речь, но никогда их не сдавали. Если была необходимость помочь, то сельчане выступали в роли посредников и сами отправлялись к разбойникам, веля им совершить возврат добычи. А в случае если обворованным являлся не хороший человек, то они пожимали плечами, делая вид, что не знают, о чем их спрашивают.

Увидев почтальона Арноу и Алиас без капли стеснения пошли к нему на встречу и, сблизившись, применили свое самое опасное оружие – гостеприимство.

– О, дорогой наш гость, ты прошел такой долгий путь, устал наверно, отдохнуть бы тебе, – обняв сотрудника почты начал Арноу.

– Нас послали тебя встретить, пройдем с нами на поляну, там уже все накрыто: перекусишь, промочишь горло, и мы продолжим дорогу вместе, – добавил Алиас, взяв несущего посылку человека за руку и проследовав с ним к месту на котором была запланирована трапеза.

Говорили разбойники настолько убедительно и искренне, что у почтальона не возникло причин для беспокойства. Доверившись кавказскому красноречию и добродушию, а также следуя зову своего желудка, письмоносец принялся уплетать еду за обе щеки, отложив кремлевскую посылку в сторону. Арноу Бутба долго не думая протянул ему первую рюмку и со словами я просто обязан выпить за твое здоровье стал осыпать жертву комплиментами, утверждая какой он сильный и мужественный джигит, раз смог проделать такой сложный путь в одиночку. От такой приятной похвалы бледный почтальон аж порозовел, а после того как испробовал крепкой чачи – покраснел. Но Алиас Каджая и выдохнуть ему толком не дал, обновив его стопку, он произнес тост за его родителей, неоднократно подчеркнув, что только достойнейшие люди могли вырастить и воспитать такого красавца как он. От лести почтальон развесил уши как локаторы, его физиономия расплылась в улыбке, пропала бдительность. Но разбойники на этом не остановились, налив ему в третий, контрольный раз. И местами синхронно, местами перебивая друг друга, местами говоря четко по очереди, поднимали за образовавшееся между ними на веки вечное братство. Рассказывали, что в их лице он всегда может видеть преданных и надежных друзей, о том, как они рады, что познакомились с ним и пожелали их общей дружбе с годами становиться только крепче. После очередного стаканчика семидесяти пяти градусного продукта абхазских крестьян, почтальон напрочь забыл куда идет и что несет. Он молча лег на траву, свернулся калачиком и задремал.

– Давай открывай! Не терпится узнать, что там, – указывая пальцем на посылку, настаивал Арноу. Дважды просить не пришлось. Алиас в два счета раскрыл упаковку и достал небольшую коробочку. Открыв ее, разбойники застыли.

– Ничего себе! – воскликнул Алиас.

– Угомонись немедленно! Мы разбойники, но и у нас совесть есть, – Арноу вернул все на свои места, аккуратно вернув коробочку в исходное состояние.

– Там записка еще лежала.

– Нас это не касается. Давай ждать, пока этот оклемается.

***

Тем временем веселье в селе Аамта было в самом разгаре. Тосты сменялись военными воспоминаниями, а воспоминания вновь тостами. Шарах завороженно слушал каждую историю, несмотря на то, что знал ее уже наизусть, так как каждое девятое мая проводил в компании ветеранов. Сам он родился на следующий год после победы, и смолоду осознавал, кому обязан мирным небом над головой и свободной процветающей страной, в которой он рос. Участники войны были для него люди наивысшего авторитета. Он помогал им, как мог: колол дрова, приносил воды, собирал урожай, копал огород. А если кто-то из ветеранов умирал, то он делал все, чтобы человека провести как можно достойней, со всеми почестями в иной мир. Тадари в этом плане от друга не отставал, если даже не опережал. Он коллекционировал вещи связанные с боевыми действиями и хранил их у себя дома. За долгие годы их собралось у него на маленький музей. Молодые сельчане часто приходили к нему посмотреть на фронтовые письма, пробитые каски, не сработавшие мины, оружия, рации и многое другое имеющее непосредственное отношение к сорок первым-сорок пятым годам. В этот день Тадари решил пополнить свою коллекцию, сделав коллективную фотографию всех ветеранов. Для этого он не поленился пойти пешком в соседнее село и привести фотографа, пропустив самую интересную часть застольного празднования.

– А вот и Тадари вернулся. Так что все готовимся. Нам нужно сделать наш общий снимок, – указал Шарах на своего друга, пришедшего с фотографом.

– Слушай, не томи, что было в посылке? – не скрывая любопытства, спросил Тадари.

– Пока не знаем. Почтальон еще не явился, – ответил ничего не подразумевающий Шарах.

– Как не явился? Я когда туда шел, – Тадари указал рукой в сторону деревни, в которой проживал фотограф, – мы пересеклись. Он уже давно должен был быть здесь.

– Да, но его нет! – сказал Шарах.

– Может, заблудился? – добавил Джарназ Мукба.

– Посылка предназначалась Квициния Нарсоу. Может ее уже отдали, а мы ничего не знаем? – высказал мнение Гудалия Анри.

– Ты думаешь, почтальон смог его найти без нашей помощи? Чушь! Единственная дорога к его дому лежит через место, где мы сейчас находимся. Так что уверяю, мимо нас он бы не прошел, – опроверг слова друга Бения Ардашин.

– А может в посылке, что-то плохое? То, что Квициния Нарсоу предпочел бы скрыть от всех нас. И вот пока мы тут сидим, отмечаем, он настиг почтальона в лесу и расправился с ним, – Харбедия Инал провел указательным пальцем вдоль шеи.

После его слов все замолчали, погрузившись в раздумье. Лишь изредка переглядываясь друг на друга в надежде, что кто-то предложит идею способную прояснить ситуацию.

– Может, пойдем к дому Насроу Квициния и обо всем спросим? – тихо и не совсем уверенно произнес Шарах.

– Точно! Пошлите! – дружно поддержали его сельчане.

***

Позвав несколько раз хозяина дома, стоя возле его калитки и не услышав ответа, жители вошли без спроса. Нарсоу Квициния лежал на диване, глаза его глядели в потолок, тело было неподвижно, лишь живот то поднимался, то опускался в зависимости от вдоха и выдоха. Шарах еще пару раз безуспешно окликнул его по имени, но Нарсоу Квициния будто нарочно игнорировал. Только когда Тадари подошел к нему и толкнул в плечо, он встал с кровати, обошел всех людей теснившихся в его маленьком зале и вышел во двор.

– Сегодня в наше село должен был явиться почтальон из Москвы. Он нес адресованную тебе посылку. Ты что-то знаешь о его судьбе? – спросил старейшина Джарназ Мукба.

– Впервые слышу, – закурив, ответил Нарсоу Квициния.

– Но я его недавно видел неподалеку, – встрял в разговор Тадари.

– И что? – выпустив дым изо рта, хозяин продолжил. – Может он в капкан попал или его волк с медведем не поделили, мне покуда знать.

– И вправду может беда случилась! Тадари сходите и проверьте лес. А мы пока здесь покараулим, – дал распоряжение сто девятнадцатилетний долгожитель.

***

Как только разбойники не пытались привести в чувства почтальона: и пощечины давали, и холодной водой голову мыли, и одежду расстегнули. Но он, открывая глаза, бубнил никому не понятные слова и снова отключался.