– Ребята, а между вами что-то искрит. Или мне это только кажется? Ну, в любом случае я надеюсь, что это не серьёзно. Секс – это серьёзная вещь. И требует прежде всего взрослого интеллекта. Детям лучше не играть в игры, правил которых они не знают.
Меня всегда поражала способность этой женщины принимать очень ответственные решения в необыкновенно короткие сроки. Через пару дней она улетела, увозя свою дочь и мою мать. В этом слаженном женском тандеме я оказался ненужным. Невостребованным. Меня она удостоила лишь того, что позволила мне попрощаться с ними в аэропорту. Ну, и ещё па рой фраз в зоне прощания.
– Я всё вижу. Но пойми, что вся эта юношеская влюблённость очень быстро испарится. Почти как роса после восхода солнца. Вам нужно учиться, взрослеть, становиться на ноги. Не надо быть рабами мимолётных чувств. Мама вернётся через месяц. Если, конечно же, вообще захочет вернуться. Обстановка в этой вашей квартире способна просто уничтожить её. Она же вся пронизана духом отца, наполнена его книгами и вещами. Это порочный круг. Попытаюсь его разорвать. Она же не может оплакивать его всю оставшуюся жизнь. Это путь в никуда.
Разрывая создавшийся круг, эта энергичная дама окончательно загоняла меня в ловушку одиночества. Я остался один. Без мамы. Без любимой девушки. И с глубоким нежеланием готовиться к вступительным экзаменам. Меня спасло лишь то, что мне с детства была привита привычка доводить всё до конца. На кухонном столе лежал давно выстроенный график моих походов к репетиторам. Именно он не позволял мне расслабляться.
Я убедил себя, что просто обязан достойно завершить всю эту чехарду со вступительными экзаменами. Говорили, что я их сдал блестяще. Но, видимо, всё это было чистой механикой. Я превратился в такого глиняного голема, который, в связи с ярко выраженным примитивизмом, мог претендовать на роль дедушки всех современных роботов.
Мама так и не вернулась. Она начала работать в одной из тех благотворительных организаций, которые вроде призваны сеять разумное, доброе, вечное. И при этом ещё даровать раз и навсегда всем больным и увечным веру в то, что их молитвы обязательно окажутся услышанными, а необходимая помощь будет оказана. Лично я же был убеждён в том, что навряд ли от всего этого есть хоть какая-то польза, называя всё это лишь имитацией бурной деятельности. Но моя мать свято верила во всё это.
Мы с ней переговаривались каждый день, и я должен был признать одну простую, но очевидную вещь: за пару недель мать Миледи смогла ликвидировать все те проблемы, которые казались мне абсолютно непреодолимыми на протяжении всех этих трёх месяцев. Совсем было потухшие глаза мамы вновь горели огнём. Она гордилась тем, что может разрешать конкретные проблемы больных и беспомощных детей. Прониклась осознанием своей нужности и важности. Поверила в свою востребовательность. Я уже представлялся ей этаким взрослым мужчиной, который вполне способен сам просуществовать без материнской опеки. Но одна её фраза просто потрясла меня.
– Любить ведь можно и на расстоянии.
В свете того, что со мной произошло, мне эта мысль вначале показалась просто издевательской. Конечно же, бедная мама ничего не знала о том, какие страсти-мордасти меня потрясают. Она то могла проявлять свою любовь ко мне в каких-то добрых словах, всего лишь улыбаясь мне. А как я мог любить Миледи на расстоянии? Вначале мне даже -показалось, что это был уже какой-то не знающий границ и рамок жестокий садизм. Я же привык к тому, что мама всегда и всё обо мне знала. Но, оказывается, что о моём романе с Миледи она даже не догадывалась. Так что не было в её словах явного или скрытого желания причинить мне боль, а был всего лишь недостаток информации.
А потом Миледи приехала. Всего лишь на три дня. Вместе со своей мамой. Собралась и снова уехала. Нашла для меня только один вечер. И очень пафосно назвала всё это «церемонией прощания». В конечном итоге это было просто ужасно. Я чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Багажом, забытым на транспортной ленте аэропорта. Книгой, оставленной по рассеянности на парковой скамейке.
***
Как-то ко мне вечером зашёл брат отца. Мы просто молча сидели в нашей квартире и пили чай. Всего за несколько месяцев она из уютного семейного гнёздышка превратилась просто в стандартную, типовую трёхкомнатную квартиру, практически лишённую свойственных ей ранее звуков, запахов и тепла. Словом, всего того, чем способна пропитать любое жилище царящая там любовь.
С дядей мне всегда было очень комфортно общаться и даже просто молчать. Это было такое общение без слов, которое раньше могло быть возможным только с мамой. С того времени, как я остался один, он частенько ко мне захаживал. У него не было своей семьи в традиционном смысле этого слова. Зато было множество бывших пассий, которые заботливо его опекали и поддерживали его былую славу донжуана. Он философски относился ко всему этому, объясняя своё одиночество тем, что так и не встретил ту единственную. Значит, и не было стимула и желания жениться. В тот вечер он, вдруг взглянув на меня из-под своих густых, почти брежневских бровей, спросил:
– Очень больно? Или терпимо?
– Очень. Нестерпимо. Видимо, я теперь буду терзаться каждый день и каждую ночь ревностью, подозрениями и прочей мурой. Где она? С кем она? Помнит ли обо мне? Будет ли иметь наша история продолжение? А может быть, я на всю жизнь обречён на то, чтобы вспоминать эти дни беспредельного счастья?
– Знаешь, я тебе хочу рассказать историю, которая произошла с моим дедом. Он был женат на одной из красивейших женщин нашего города. Говорят, что когда он однажды вернулся из деловой поездки домой, его старый слуга отвёл его в сторону и, исходя злобой, нашептал ему о своих подо зрениях.
– Ваша жена ведёт себя очень странно. И почему-то у неё в комнате находится тот огромный сундук, который когда-то принадлежал вашей бабушке. Не хочу ни на кого клеветать, но обязан сказать, что он такой большой, что способен вместить даже человека. Я попросил у неё разрешения открыть этот сундук. Она не разрешила. И вынести его тоже не дала.
Тогда дед вошёл в комнату своей жены и задал ей один единственный вопрос.
– Этот сундук заперт?
– Да. Но я могу отдать вам ключ от него.
Дед взял ключ и вынес вместе с помощниками этот злополучный сундук из дома. Отвёз его в достаточно отдалённое место и оставил там. На пересечении четырёх дорог. На сундук он положил ключ от него. И всю жизнь гордился тем, что когда-то его жена доверила ему свою самую сокровенную тайну. Но узнать то, в чём же она заключалась, он так и не пожелал.
Конечно, у этой истории может быть разная мораль. Но я бы тебе посоветовал поступить точно так же, как мой дед. Необязательно пытаться узнавать то, что нам не может подарить нечего, кроме тяжкой печали. Если тебе суждено быть с ней, то это рано или поздно сбудется. Научись относится к судьбе так, как принято у нас в роду. Просто живи.
– Сундук жалко. Мог бы достаться мне. Как семейная реликвия.
– Да а ты, оказывается, жадный. Твой отец сразу же выбросил бы этот сундук и сказал бы, что старые вещи обременяют нас и не дают человеку свободно дышать.
В тот день дядя взял меня с собой в гости к удивительному человеку. Он уже много лет работал в системе скорой помощи. После того как мы выпили не один чайник чая, обменявшись лишь парой фраз, он предложил мне работу санитара. Ведь именно санитаров в их больнице всё время не хватало. Вот так я и вошёл в некое сообщество людей, которые призваны по долгу службы кому-то помогать, а заодно и способствовать их выздоровлению.
В этой больнице готовность к сопереживанию была обычным делом. Один звонок телефона, и ты уже мчишься по конкретному адресу к тому человеку, которому именно сейчас так необходима твоя помощь. Причём помощь нужна незамедлительно и, может быть, даже иногда и не совсем медицинская. Я выжил именно благодаря этой работе. Днём занятия в университете, а вечером и ночью – «Скорая». Так было изо дня в день. Всё чётко, понятно и ясно. Я был абсолютно уверен в том, что именно вся эта рутина помог ла мне не сойти с ума.
***
Несмотря на то, что вся моя жизнь кардинально изменилась, я продолжал писать. Если не было под рукой компьютера или бумаги, то просто наговаривал в телефон все те сюжеты, которые, непонятно зачем и почему, вдруг возникали в моей голове. Мне уже не нужен был ни редактор, ни корректор. Порой я ловил себя на том, что поневоле превращаюсь в самого строгого критика своих собственных опусов. А ещё выступаю одновременно в качестве какого-то никому не нужного внутреннего цензора. Меня всегда смешило то, что авторы в прошлом посылали свои творения в различные издательства и редакции. И постоянно получали отказы. Лишь господин Случай помог некоторым из них достичь признания и стать классиками для всех нас. Всех тех, от кого их отделяет не один десяток лет.
В наше же время его величество интернет дал возможность всем, даже бездарям и графоманам, приобщать всё новых и новых людей к плодам своего творчества. Мои друзья айтишники смогли разрешить для меня все те проблемы, которые были связаны с тем, чтобы быть представленным достойным образом в этом океане литературного хаоса. А потом один из них пришёл ко мне с выражением трагикомической серьёзности на своём, основательно подпорченным интеллектом лице и сказал:
– Ты знаешь, что я всегда с огромным скепсисом относился ко всему, что ты делаешь. Всю твою писанину я считал всего лишь актом психотерапии. Но вчера пришло удивительное письмо. Пусть и не самые крутые люди, но достаточно финансово обеспеченные, хотят снимать сериал по твоим рассказам о скорой помощи. Чем-то, видимо, твои приключения их зацепили. Конечно же, ты не доктор Хаус. И нет в тебе той замечательной харизмы и того моря обаяния, что так прославила этого доктора. А ещё нет таланта манипулятора и желания пожирать на ужин чужие души. Но, видимо, что-то во всей этой написанной тобой муре их привлекло. Поезжай и поговори. Всё-таки это крепкие профессионалы.
Я поехал. Со мной встретились. Много чего обсудили. Перспективы были весьма радужные. Ну, что-же, все в конечном итоге сложилось именно так, как и должно быть. Я всё-таки попал под воздействие тех законов притяжения и отталкивания кинематографа и литературы, которые так любили обсуждать мои родители. Я и киношники абсолютно по-разному оценивали мои литературные опусы. Порой они просто брезгливо морщились, выслушивая меня, и хором при говаривали:
– Ну, это же литературщина!
Это звучало почти как приговор. Я то, как идиот, был всегда уверен в том, что неважно, о чём ты пишешь. Главное ведь заключается в том, как ты пишешь.