В 2112 году

VI

Я думаю, что потрясение, вызванное смертью бедняги Харви, на какое-то время нарушило мое душевное равновесие. Я перенес его тело в другую комнату и накрыл его. Затем я вернулся к аннигилятору и около часа бесцельно расхаживал взад и вперед по длинной комнате. Я снова и снова повторял себе, что теперь я – единственный правитель мира, что я могу навязать свои условия, что народы мира примут их без борьбы.

Они бы так и сделали. Для этого нужно было лишь несколько часов мужества. Я потерял всю землю из-за отсутствия такового. Я боялся остаться один.

Мне казалось, что вокруг меня кружатся призраки тех, кто исчез, тех, кто был изгнан с глаз земли, но все еще "продолжал жить". Казалось, они взывают ко мне, чтобы я их вернул. Почему, спрашивал я себя, я не могу вернуть их, да еще на своих условиях?

Я написал прокламацию, напечатал несколько экземпляров и разложил их на видных местах, прикрепив к шестам в центре Уайтхолла, на Трафальгарской площади, на больших мостах и в других местах.

Я показал свою силу, заявил я, и даю миру один шанс покориться. Я верну всех и вся. Если они не подчинятся моим желаниям, они и многое другое должны исчезнуть и на этот раз исчезнуть, чтобы никогда не вернуться. Моих требований было три: десять миллионов наличными, полная амнистия и леди Констанс Харфорд в качестве моей жены. Они должны были прислать ее ко мне одну, с поручительством британского правительства об амнистии и уплате. В случае невыполнения этого требования в течение шести часов, а также в случае причинения беспокойства в дальнейшем, Англия исчезнет, пригрозил я. Я подписал текст "Аннигилятор".

Затем я вернулся в свою комнату, разложил псиграфии одну за другой на свои места и включил желто-розовые лучи восстановления – сначала на леди Констанс. Я помнил страх Харви, что они могут снова появиться рядом со мной, и был готов сменить лучи и уничтожить любого, кто это сделает, но никто не появился.

Я до последнего оставлял в покое поисковые отряды, которые появились в нашем районе. Услышав их крики на улице, я подошел к окну и выглянул. Они как ни в чем не бывало продолжали обыск. Офицер взял мою прокламацию и зачитал ее им. Когда он закончил, наступила тишина, и мужчины посмотрели друг на друга.

– Парни, – сказал офицер, – если бы он требовал только денег и амнистии, я не мог бы просить вас рисковать своими жизнями. Это более чем просто риск. Но он требует самую храбрую леди в Англии. А мы – англичане. Вперед!

И они пошли.

Я бросился к аннигилятору и направил свет разрушения на их псиграфию. Я смеялся, когда делал это, но мой смех внезапно прекратился. Их крики и беготня не прекращались. Я услышал, как упала входная дверь. Я слышал, как они поднимались по лестнице. Харви не предупредил меня, что нельзя использовать одну и ту же псиграфию второй раз!

Я включал свет все сильнее и сильнее. Я вскрикнул. Это была ярость, а не страх. Впоследствии это был именно страх. Дверь в лабораторию рухнула.

– Возьмите его живым! – крикнул офицер.

Меня взяли живым.

На следующий день меня судили в Палате общин. Новый состав правительства был моим судьей. Среди них была леди Констанс – первая женщина в Англии, занимавшая высокий политический пост. Я не просил и не протестовал, пока ей не пришлось голосовать за мою жизнь или смерть.

– Я потерял весь мир из-за любви к вам, – сказал я ей.

– У Бога есть много способов позаботиться о своем мире, – ответила она. – Он избрал меня своим орудием. Да помилует Он вас – смерть!

И тогда я зарылся лицом в свои руки. Голосов остальных было вполне достаточно. Она могла бы пощадить своим.

Они построили высокую виселицу, возвышающуюся над Лондоном, и там, завтра, я умру, и, возможно, "пойду дальше". Все продолжается, я думаю. И я подписался – Аннигилятор!

Надзиратели войдут, если я буду слишком громко смеяться.

1910 год

Место, где водятся чудовища

Томас П. Байрон

I

Это была тропа в виде просвета в верхушках деревьев – прореха в лесу, сквозь которую, насколько хватало глаз, простиралось небо, словно голубая полоса на темно-зеленом пологе. Потерявшись в дебрях джунглей, что лежат между двумя республиками, мы безнадежно заблудились, поэтому пошли вслед за пробившейся сквозь прореху полоской неба в надежде, что она нас куда-нибудь выведет, и вот уже два дня она вела нас прямо на северо-восток, насколько это вообще возможно.

Дон Инносенсио назвал ее "Небесной тропой", но железнодорожник переименовал ее в "Тропу тысячи и одного мучения". А они, муки, были здесь библейскими легионами, жужжащими свою бесконечную песню и жаждущими нашей крови. Каждый из них был жалящим, каждый из них был ядовитым, голодным… ненасытным.

Мы видели, как они плотными тучами слетались на пиршество; их было тысяча и одна разновидность, и миллион и один экземпляр каждой разновидности. Они ввели яд джунглей и в наши вены, сделав нас частью великого замысла. Мы больше не были людьми, но, с нашими распухшими, искаженными чертами лиц, стали чудовищами, которых природа создала в приступе безумия, как она когда-то создала все остальное.

Каждый куст, каждый лист, каждый атом этих коварных, ползучих джунглей был живым. Это была одна огромная, пульсирующая тварь, частью которой были и мы, и вы могли видеть, как ее жизненная сила течет в гигантском, пронизывающем потоке, подобном тому, который вы могли бы заметить, рассматривая кусочек протоплазмы под микроскопом.

Ларс называл его местом призраков. Временами здесь было шумно, а иногда – удивительно тихо. Мы слышали крики птиц и рев зверей, но они затихали при нашем приближении. Мы слышали, как впереди с грохотом проносятся огромные чудовища, но ни разу не смогли их разглядеть.

Нас бросало в дрожь от этого ужаса, источником которого были мы сами. Как будто вокруг нас было что-то ужасное, чего мы сами не могли рассмотреть. Мы недоверчиво поглядывали друг на друга, пытаясь понять, кто из нас проклят.

Все мы стали единой группой на озере Петен в тот день, когда белый человек вышел из джунглей, умирая от лихорадки и какого-то неизвестного яда. Он рассказывал о тварях, которые ползали по нему и жалили его, о тварях, которые преследовали его и обвивались вокруг него, и… об острове жемчуга посреди болота.

И в его руке, когда он умер, были зажаты пять огромных жемчужин.

Так мы впятером и отправились на поиски острова.

Железнодорожник, владелец жезнодорожной компании, – американский путешественник; Ларс – моряк-беглец, похожий на викинга; Дон Инносенсио – оживший манекен, вырезанный из кофейного зерна; Энигма – низкорослый, упитанный, безволосый сфинкс; и я… я был самим собой.

Ближе к вечеру второго дня мы продирались сквозь заросли, когда Железнодорожник, шедший впереди, прокричал.

– Впереди открытое пространство, – сказал он. – Я думаю, мы выходим.

Полные надежды, мы продирались сквозь густые заросли и вышли навстречу ослепительному солнечному свету, где перед нами раскинулся целый мир. Мы растерянно моргали и молча смотрели по сторонам.

Мы наткнулись на огромное, изумительного цвета, доисторическое чудовище, лежащее в своем логове.

Логово представляло собой серое, отвратительное болото – болото, в котором, возможно, водились огромные рептилии, когда земная кора была еще горячей и дымящейся.

Чудовище представляло собой остров, пестрящий красками тропической растительности, и лежало на краю болота. Неровная громада белой скалы образовывала отвратительную голову, в остальном же остров был покрыт радужной листвой ослепительных оттенков, а сквозь нее пробивались полосы зеленой травы. Огромное перепончатое крыло уходило в болото, а слева от нас виднелся длинный хвост, раздвоенный на конце.

Он был похож на огромного зверя, который лежал в болоте, давшем ему жизнь, с грустным видом и дремал, а затем, подобно хамелеону, засиял тысячью ярких оттенков, когда первые лучи солнца пробились сквозь облака, окутавшие дымящуюся землю. Сквозь тонкий туман, висевший над болотом, казалось, что оно дрожит, словно дышит и содрогается. Лишь яростный блеск солнца и безоблачное небо выдавали первозданный облик чудовища и его мрачного серого логова,

– Это обиталище змей и аллигаторов, – сказал Железнодорожник.

– Змей… да, – сказал дон Инносенсио, – но еще этот остров пристанище роскошных вещиц. Возможно, это и есть жемчужный остров.

Энигма ткнул пальцем. За островом было тихое серое озеро, на дальнем берегу которого до самой кромки воды стоял лес. В перерыве между ними в воздух поднимались спирали дыма, хорошо различимые сквозь туман над болотом.

– Там люди, – сказал он.

Ларс уставился на него со странным выражением лица.

– В чем дело, Ларс? – спросил я.

– Это мираж? – спросил он с тревогой в голосе.

– Не остров… дерево! Это мираж?

Мы все посмотрели туда. На вершине острова, среди белых скал, на фоне неба зеленела огромная пальма с густыми ветвями.

Это было единственное дерево такого размера на острове.

– Это точно не мираж – это действительно пальма, – сказал Железнодорожник. – А что с ней не так?

– Она живая, – ответил Ларс.

Мы разразились хохотом, а потом замерли и уставились на него.

– Мне кажется, я вижу там что-то светлое, – пробормотал Железнодорожник.

– Ты видишь кусты, – ответил Энигма.

– Это выглядит гораздо светлее, чем кусты, и кажется, что оно движется.

– Это из-за тумана с болота. Остров, кажется, тоже движется.

– Он живой, – настаивал Ларс, и они с Железнодорожником с тревогой наблюдали за ним.

– Скоро мы это узнаем, – сказал Энигма. – На болоте полно чистых и сухих мест. Это обычная система троп, и пересечь его не составит труда. У нас есть два часа до заката, и сегодня мы отдохнем на этой зеленой траве. Там должна быть пресная вода.

– И жемчуг, – добавил я.

Мы подхватили рюкзаки и двинулись в путь, при этом Ларс держался позади.

– Мне это не нравится, – сказал он, когда я проходил мимо него. – Выглядит так, будто там лежат мертвецы.

– Джунгли действуют тебе на нервы, Ларс, – усмехнулся я в ответ.

Как и сказал Энигма, болото состояло из тропинок из твердой, засохшей грязи, которые пересекались и перекрещивались во всех направлениях между участками жидкой трясины и застойной воды, где росли высокие тростники и огромные кусты пилильщика, резавшие одежду, как бритвы.

Время от времени мы видели пестрых змей, скользящих в камышах, а вокруг было полно маленьких птичек траурного цвета, которые носились с бешеной скоростью – то тут, то там, как китайские мыши, – словно в поисках чего-то. Они никогда не отдыхали и не обращали на нас ни малейшего внимания, а их лапки издавали диковинный мягкий стук по твердой грязи. Трава и тростник были выше наших голов, и лишь изредка нам удавалось разглядеть остров или джунгли, которые мы покинули; тем не менее мы сворачивали то влево, то вправо, как нам казалось необходимым, чтобы достичь цели.

По истечении трех четвертей часа мы наткнулись на очередной перекресток и еще один глубокий, тихий и грязный водоем.

Мы исследовали еще несколько тропинок с тем же результатом, работая лихорадочно и без должного рассудка, стремясь перебраться на другой берег до наступления ночи; и вскоре мы так основательно заблудились, что нам было бы одинаково трудно снова добраться как до острова, так и до исходной точки. Тропинки были слишком узкими, тростник и трава хлестали нас по лицу, и все они казались совершенно одинаковыми.

Внезапно мы вышли на берег озера примерно в четверти мили от вершины острова. Открытая вода простиралась прямо от нас до белых скал, а дальше – до прорехи в лесу, откуда поднимался дым.

С другой стороны остров выпирал в озеро еще одним крылом, придавая ему еще большее сходство с чудовищем, и мы видели, что это не совсем остров, поскольку между ним и болотом не было открытой воды.

– Пальма! – воскликнул Ларс.

Мы молча смотрели на нее.

Последние лучи солнца, тонущего в болоте, блестели на ней, и вдруг верхушка дерева затрепетала, развернулась и затряслась, переливаясь самыми изысканными цветами. И тут с другого берега озера донесся далекий рев, как из множества глоток.

Он был нестройным, диким, полным бравурного гула и, казалось, навевал картины долговязых фигур и мощных глоток.

– Много же горлопанов там, за холмами, – медленно произнес Железнодорожник. – Хорошо, что у нас много патронов.

Когда он это говорил, то держал руку на горле, и я увидел, что его лицо побелело.

– Жаль, что у нас нет лодки, – сказал Ларс, все еще глядя на пальму. – Мы могли бы добраться до острова за пятнадцать минут и посмотреть, что же там, у пальмы.

– Мы могли бы доплыть до острова вплавь на бревне, если найдем его, – предложил я.

– Нет, нет! – вскричал дон Инносенсио. – В этой мутной воде могут водиться рептилии. Не стоит доверять ей себя.

– Мы не можем провести здесь ночь.

– У последнего водоема, к которому мы пришли, было открытое пространство футов шестьдесят или около того в поперечнике, – сказал Энигма. – Давайте переберемся туда. Мы сможем расположиться посередине.

– В этом весь фокус, – одобрил Железнодорожник. – Я, например, не хочу ни рыскать по этому болоту ночью, ни оставаться здесь, когда трава бьет меня по лицу. Слишком легко всякой твари на нас наброситься.

Таково было единодушное мнение, и мы в мгновение ока оказались на месте.

Круглое, как бычье кольцо, высушенное солнцем до необходимой твердости, оно граничило с небольшим озерцом, которое мы прощупали длинной палкой и обнаружили, что оно бездонное, если судить по нашим измерительным приборам.

Однако камыши и трава вокруг были не такими высокими, и мы могли хорошо видеть остров, когда стояли. Железнодорожник принес флягу с водой из озера. Она была свежей и приятной, несмотря на то, что была теплой и сероватого цвета; не успели мы закончить нашу короткую трапезу, как наступили сумерки.

– Это печальное место, – сказал Ларс. – Грустнее всего в сумерках. Меня очень заинтересовала та пальма. Я не смогу успокоиться, пока не узнаю, что это было.

Он встал и подошел к краю открытого пространства и стоял в дюжине футов от зарослей пилильщика, глядя в сторону острова. В тусклом свете его фигура, вырисовывающаяся на фоне неба, казалась гигантской.

Вдруг из камышей, как вспышка, взметнулась длинная неясная тень и с треском ударила его в бок, отбросив на двадцать футов к краю водоема. Тварь взвилась вверх, казалось, до самого неба, упала всей своей длиной вперед и оказалась на его обмякшей фигуре.

Энигма выстрелил в ту же секунду, а мы с доном Инносенсио последовали за ним, крича друг другу, когда стреляли. Некоторые из наших пуль попали в цель. Я в этом уверен.

Но тут тварь разинула пасть во всю ее длину и схватила моряка. Раздался громкий всплеск, и только взбаламученные воды бассейна указывали, где исчезли человек и чудовище.

Железнодорожник вскрикнул:

– Что это было?

– Это был дьявол! – пробормотал дон Инносенсио.

– Это был чудовищный крокодил, – мрачно сказал Энигма. – Он ударил его хвостом и отбросил к краю пруда. Затем он схватил его и погрузился в воду.

– Неужели мы ничего не можем сделать? – в отчаянии вскричал Железнодорожник.

– Мы можем только оставаться посреди открытого пространства, – ответил дон Инносенсио. – Болото может быть полно их. Лучше сидеть здесь тихо – и спиной к спине.

Мы последовали его примеру, и через мгновение последние полоски света исчезли, и стало черно, как в гробу.

– Слушайте! – прошептал Энигма. – Это место ожило!

Поднялся легкий ветер и зашумел в камышах, словно шипение тысячи змей. В камышах послышался клекот и плеск тяжелых тел в воде.

Одинокие ночные птицы то и дело пронзительно кричали, а вокруг слышалось бесконечное щебетание самых разных птиц. Это был жуткий шум, и на душе становилось муторно от мысли, что темнота полна коварных чудовищ, которые только и ждут, когда мы окажемся на расстоянии взмаха их могучих хвостов.

Первым нарушил тишину Железнодорожник.

– Бедняга Ларс добился своего, – прошептал он.

– Это был удар, который убил бы и быка, – ответил дон Инносенсио. – Они могут хлестать хвостами, как молния. Удар чуть не разрубил его на две части. Эти чешуйчатые хвосты – как ножи.

– Что это было? – настороженно спросил Пвайроадер.

Из бассейна доносился тихий булькающий звук.

– Пузырьки, – многозначительно сказала Энигма.

Мы поняли и вздрогнули.

Тварь разрывала нашего спутника на куски и пожирала его на дне водоема.

II

Мы ждали восхода луны. Она была в стадии убывания и должна была взойти около десяти часов.

Я был обращен лицом к востоку и острову, и над верхушками тростника я видел, как небо тускло светится, а затем становится ярко-красным, как будто весь мир охвачен огнем, и можно видеть пламя сквозь тяжелые клубы дыма Железнодорожник, стоявший спиной к спине со мной, внезапно вскочил на ноги. Все остальные тоже почувствовали это, и мы с доном Инносенсио тоже мгновенно поднялись и схватились за карабины.

Это было равномерное шевеление, которое, казалось, кружило вокруг нас, то приближаясь, то отдаляясь.

Внезапно порыв ветра хлестнул меня по лицу. Для моих расшатанных нервов это было как удар. Я инстинктивно попытался увернуться, и мы с доном Инносенсио кувырком полетели на Энигму, который не успел подняться.

Пока мы барахтались в беспорядке, мы услышали голос железнодорожника, который в ужасе кричал.

– Держите меня! Стреляйте! – кричал он. – Оно схватило меня…

Слова оборвались тихим бульканьем. Было слышно, как что-то тяжело волочится по камышам. А потом все затихло, как в могиле, – даже болото прекратило свою шумную возню, словно замирая.

Мы прижались друг к другу и закричали в сторону железнодорожника, и при звуке наших голосов болото, словно почувствовав успокоение, снова зашумело.

Мы зажгли фонари и оглядели открытое пространство. Оно было пустым, как и прежде.

Вода в бассейне была тихой и спокойной, грязь на краю была изрыта когтями там, где крокодил утащил с собой Ларса, а шляпа моряка лежала у самого края. Но Железнодорожник исчез так внезапно, словно земля разверзлась и поглотила его.

– Лучше присядьте, – посоветовал Энигма. – Он может вернуться.

– Да, – прошептал дон Инносенсио. – Меня что-то сбило с ног – кажется, крылом. И пока мы барахтались на земле, меня что-то укусило за ногу.

Мы зажгли побольше фонарей, осмотрели окрестности на предмет змей и проверили ногу дона Инносенсио. На ступне был крошечный прокол, вокруг которого плоть была слегка потемневшей.

Пока я чиркал спичкой, Энигма разрезал ее острым ножом и выжал из нее столько крови, сколько смог. Кровь текла чистая и красная, никаких изменений в цвете не было, и дон Инносенсио не чувствовал никакой боли, кроме боли от пореза. Что бы это ни было, оно прокусило сапог насквозь.

– Ничего особенного, – сказал он наконец, а затем, поморщившись, добавил:

– Но что унесло Железнодорожника?

– Это было что-то летающее, – ответил Энигма. – Должно быть, это то, что мы заметили на пальме. Завтра мы его подстрелим.

– Нет, нет. Давайте завтра же уберемся из этого болота как можно раньше. В этом месте есть что-то чужое, и я не хочу больше здесь оставаться.

– Это мы решим завтра. А сейчас нам лучше помолчать, пока не взойдет луна. Он может вернуться.

Мы прижались к земле так близко, как только могли, и стали наблюдать.

Над скалистой вершиной острова появилась золотая кайма, и болото словно наполнилось светящейся розоватой дымкой, которая становилась все ярче по мере того, как медленно всходила красная, как кровь, луна.

Ветви одинокой пальмы на мгновение блеснули на этом фоне, словно огромный паук на красном расплавленном металлическом шаре, а затем – закрутились и задвигались, как будто паук, съежившийся от жара этого шара, корчился в предсмертных муках.

Это продолжалось секунду, а затем прекратилось, когда поднимающаяся выше луна вырвалась из пальмовой ветви и из угрюмо-красной превратилась в белесую. И мне показалось… я каким-то образом знал, что Хозяин Болот снова на своем месте. Тот, кому на закате приветственно кричали люди на берегу озера.

Луна разом пробилась сквозь марево и залила болото зыбким светом, который, казалось, заполнил каждый уголок и покрыл сверкающей белизной каждую травинку и листик. Мы могли видеть, как колышутся и изгибаются тростники, и даже невзрачные птицы, ставшие теперь белоснежными, непрерывно порхали вокруг. Это было отрадное зрелище, и ночь лишилась половины своих страшилок.

Мы встали и огляделись по сторонам, но ничто не встретилось нашему взгляду, кроме колышущихся просторов серебристого болота и темной линии леса за ним.

– Ни малейшего следа, – наконец произнес Энигма. – Но если он вернется, мы в любом случае сможем его разглядеть и выстрелить. Одно это уже утешает.

– Он не вернется, – уныло сказал первый.

Мы снова сели и погрузились в молчание, нарушаемое лишь краткими расспросами о ноге дона Инносенсио и однообразным успокаивающим ответом.

Усталость начала бороться со страхом и недоумением. Время от времени я задремывал, и мне казалось, что я вижу, как Ларс и Железнодорожник сражаются с жуткими монстрами. Они всегда казались далекими, как будто я наблюдал за ними в телескоп, и каждый раз я просыпался от ужаса.

Временами я чувствовал, как дон Инносенсио беспокойно подергивается, и задавался вопросом, не испытывает ли он того же самого.

От постоянного напряжения во мне зародилась мрачная ярость. Я наблюдал за борьбой этих двоих с философским спокойствием и закрыл бы на них глаза, если бы не знал, что все закончится, как только я отведу взгляд. Почему они не сдались, не покончили с этим и не позволили мне заснуть?

Чудовища в болоте – тварь на пальме! Пусть приходят! Я устал и собирался во что бы то ни стало закрыть глаза. И я их закрыл.

Потом, когда все закончилось, вернулись те двое – тени, которые смотрели на меня укоризненными глазами.

Это было хуже всего, и я в ужасе бросился бежать, но обнаружил, что проснулся и что уже наступил светлый день.

Мне потребовалось время, чтобы выпрямиться из своего неудобного положения и оглядеться. Солнце зашло за остров, переливаясь всеми цветами радуги; болото дымилось, как котел. Энигма доставал из рюкзака еду, а дон Инносенсио был на ногах и пристально смотрел куда-то. Проследив за его взглядом, я также внимательно и долго рассматривал пальму.

– Ничего на ней нет, – сказал он наконец.

– Как нога? – спросил я.

– Немного опухла, но не болит. Ничего особенного.

– Это какое-то насекомое заползло в ваш сапог, – сказал Энигма.

– Нет, в сапоге есть дыра. Возможно, это был какой-то шип.

Мы ели молча. Энигма был как всегда сфинксоподобен, а вот дон Инносенсио под смуглой кожей сделался болезненно бледным, и это придавало ему жуткий вид. Лицо его было осунувшимся, а большие темные глаза стали непомерно большими для всего остального тела.

– Это было ужасно, – сказал он, когда мы закончили есть.

– Да, – ответил я. – Крокодил, который забрал Ларса, оказался слишком ужасным…

Мы все на мгновение уставились на воду.

– Еще одна проблема – какая-то огромная летающая тварь, – сказал Энигма. – Она сидит на пальме. Если она сегодня появится, мы ее пристрелим.

– Полагаю, нет смысла… – начал я.

Энигма махнул рукой.

– Мне показалось, что я услышал, как что-то тащится через кусты, но вы видите, что ни одна тростинка не оторвалась. Боюсь, искать его бесполезно.

Мы все выпили по стакану агуардиенте и отправились в путь. День был очень ярким, солнце разогнало туман, и над болотом висела лишь туманная дымка, сквозь которую, как и прежде, подрагивало чудовище острова. Из просвета в лесу все еще поднимались струйки дыма.

Озеро поблескивало сероватым блеском, в джунглях кричали попугаи, но болото молчало, если не считать бесконечных криков птиц песочного цвета, которые судорожно метались в вечном поиске того, что им так и не суждено было найти.

Мы принялись за исследовательскую работу, чтобы найти дорогу на остров.

Первая же опробованная дорога привела нас к месту, где на расстоянии примерно семидесяти ярдов от места, где мы разбили лагерь, тростник с обеих сторон был сломан и разбит, как будто по нему с трудом протащили тяжелое тело.

Что должно было произойти дальше?

– Посмотрите, как сломан тростник, – сказал я. – Он появился там, где мы разбили лагерь, и пошел в сторону острова.

Энигма бросил свой рюкзак.

– Я собираюсь туда заглянуть, – заявил он.

– Я тоже, – ответил я.

Дон отступил назад, и мы отправились в путь, раздвигая камыши и пильщики в стороны. Это был обычный зыбучий грунт, в который сразу погружаешься по лодыжки и продолжаешь тонуть, если не двигаться дальше.

Тростник был густо покрыт липкой грязью, то тут, то там попадались заросли пилильщика, которые, казалось, должны были обеспечить более прочную опору, но были слишком узкими, чтобы стоять на них.

Внезапно мы остановились.

В двадцати футах перед нами на поверхности ужасной, грязной жижи появилось белое лицо.

Это был железнодорожник. Его конечности и тело погрузились в грязь, спутанные золотистые волосы зацепились за толстый сломанный тростник и мешали ему двигаться.

Его лицо уменьшилось до половины своего прежнего размера.

Оно было белым – мертвенно-белым, изможденным и исхудавшим, на нем резко выделялись голубые вены. Он выглядел так, словно из его сосудов выкачали последнюю каплю крови, оставив лишь кожу и сухую плоть. И все же в его лице было что-то спокойное и умиротворенное.

– Наверное, это был вампир, – неспешно проговорила Энигма.

– Давайте поскорее уберемся отсюда, – содрогнулся я, – немедленно.

За то короткое мгновение, что я смотрел на лицо, я погрузился до колен. Еще мгновение-другое, и мы бы составили компанию Железнодорожнику.

Мне пришлось вцепиться в пучок травы и прилагать безумные усилия, чтобы освободиться, а когда Энигма двинулся вперед, чтобы освободить волосы Железнодорожника от тростника, мне пришлось сесть на траву и вытащить его из цепких объятий, иначе он бы тоже упал.

Когда мы повернулись, чтобы бросить последний взгляд, лица уже не было, вода стала гладкой и безмятежной.