Поблизости оказалось очень мало плавника, но мы слишком устали и замёрзли, чтобы беспокоиться о том, горячий у нас ужин или нет. Но всё же к замороженной рыбе хотелось горячего чая. Палатка была слишком мала, чтобы мы могли развести в ней костёр, поэтому, несмотря на сильный ветер, туземцы вырыли в снегу яму, в которой вскоре развели небольшой огонь и вскипятили чайник.
Якутский способ разведения костров заключается в следующем: котелок или чайник подвешивают на ветке дерева достаточной длины и прочности, чтобы она выступала из сугроба, в который воткнута, над ямкой, вырытой в снегу под чайником, и на таком расстоянии чтобы тепло не растопило снег под веткой. Чтобы разжечь огонь, где-нибудь на высоком месте находят кусок сухого дерева, пробуя их топором, пока не будет найден полностью свободный от влаги и пригодный для растопки; его строгают на тонкие лучины. Затем собирается и нарубается подходящий плавник. Это всё понятно, но туземцы ведь не знают спичек, а только с их кремнём и кресалом, казалось бы, невозможно разжечь огонь, если нет ни трута, ни ваты, ни пакли, какого-нибудь подобного легковоспламеняющегося материала. Но вот тут-то и проявляется изобретательность якутов и тунгусов!
В тундре повсеместно растёт арктическая ива. Её высохшие соцветия окружены лёгким волокнистым веществом, похожим на пух чертополоха. Всякий раз, когда туземец видит эти пушистые создания, он собирает их горстями, отделяет от них пух, слегка его увлажняет, смешивает с молотым древесным углём и скручивают в жгутики, которые затем хорошо высушивают перед очагом. Теперь это отличный трут, который легко воспламеняется и устойчиво горит. В дополнение к этому необходимо немного материала для растопки, и для этого в каждом жилище над камином всегда сушится связка длинных тонких плоских дощечек. Когда туземец отправляется в путь, или надо растопить камин, женщины дома берут несколько таких дощечек, вставляют нож в небольшое деревянное приспособление наподобие рубанка, и настругивают из дощечек тонкую спиральную стружку. Мешок, полный этих тонких завитков, которые очень похожи на материал американского производства, известный обивщикам мягкой мебели как «эксельсиор», всегда готов для путешествующего туземца и хранится сухим под спальными шкурами, а в дорогу берётся в сумке из рыбьей кожи.
Итак, теперь, имея под рукой всё, что нужно, давайте разожжём костёр: туземец достаёт из своей кожаной сумки пучок «эксельсиора», скатывает его в шар наподобие гнезда малиновки, проделывает в нём дырку и осторожно кладёт на снег. Затем, взяв щепотку трута из сумки, которая всегда висит у него на бедре, прижимает его к кремню, быстрым ударом кресала поджигает и кладёт в центр гнезда из стружек, которое затем поднимает, зажав его в пальцах и быстро машет им над головой. Сначала в воздухе витает слабый, приятный запах горящей берёзы, затем за рукой тянется лёгкая струйка дыма, и когда тепло в его руке уведомляет туземца о том, что достигнута надлежащая степень воспламенения, он прекращает взмахи, разрывает дымящееся гнездо и раздувает его в пламя. Затем, положив горящий шар на снег, он обкладывает его хворостом, и уже через несколько секунд вовсю пылает костёр.
Я наблюдал за этой операцией сотни раз и никогда не видел, чтобы она не увенчалась успехом. Я предлагал туземцам спички, но они неизменно отказывались от них, потому что зажжённые таким образом стружки горят внутри костра и выделяют мало тепла, тогда как при якутском способе они почти мгновенно превращаются в пылающую массу и никогда не потухают. Так было и сегодня вечером.
Наконец мы забрались в спальные мешки, замёрзшие и усталые, Иннокентий и Кирик спали с нами в палатке, но ближе к выходу. Под нами не было промасленной парусины, но, тем не менее, нам было тепло и уютно, потому что снег мягкий и сухой и служит гораздо лучшей постелью, чем твёрдый лёд или даже более твёрдые доски в якутском жилище. В зимнее время об этом следует помнить и использовать, но в другое время, когда снег мокрый, этого следует избегать.
Едва мы улеглись, как поднялся ветер и по небу понеслись рваные облака. Туземцы сказали «пагода, бар, бар», и к полуночи снег просеялся сквозь палатку и попал в наши спальные мешки, где растаял, а затем наша мокрая одежда примёрзла к телам, и мы не могли двигаться. Так мы мучились до шести часов утра (21-го), после чего я выгнал ямщиков из палатки, чтобы они приготовили чай. Им удалось развести огонь, но снег вскоре погасил его. Тогда туземцы настрогали немного рыбы, которую они с Ниндеманном съели, у меня из-за непогоды пропал аппетит, но в семь часов я увидел сквозь разрывы в облаках солнце и решил отправиться в путь. Я хотел добраться до Матвея по запланированному маршруту поиска, но так как ни собаки, ни каюры не могли противостоять свирепому ветру, мы повернули по ветру и понеслись в Кувину, куда прибыли около одиннадцати часов.
Это убогая дырявая хижина, но мы были рады ей хотя бы потому, что это позволило нам приготовить завтрак из горячего чая и варёной рыбы. Ближе к полудню шторм утих, и мы уже готовились отправиться в Матвей, когда из Быково по пути в Хас-Хата прибыли семь упряжек и остановились в Кувине, чтобы укрыться от метели. Молодой Кирик решил, что с него хватит и сказал мне, что от он такой работы «пропадёт», поэтому я уволил его и взял на его место Капитона, который кажется гораздо отважнее. Две партии рыбы я повернул в Матвей, куда мы прибыли сегодня же вечером. Бартлетт уехал отсюда на поиски на север сегодня утром. Ему повезло, что прошлой ночью он провёл под крышей над головой, но сейчас он во власти непогоды. Но всё же у него есть палатка, в которой, несмотря на все её неудобства, сегодня ночью ему будет не хуже, чем нам в этой старой ветхой хижине без дымохода. Дым ужасно ест глаза —хоть лежать на спине, прикрыв глаза рукавицами, хоть на животе, уткнувшись лицом в ладони.
22 марта. – Сильно дуло всю ночь и продолжало дуть весь день. Хижину засыпало снегом, те из нас, кто лежит у западной стены, наполовину погребены в нём. Мы весь день просидели внутри, в слепящем дыму, и потому вынуждены сидеть или лучше лежать, так что ночь и сон нам очень кстати.
23 марта. – Рано утром погода всё ещё была ветреной, но с наступлением дня прояснилось. Теперь я сделаю ещё одну попытку с юга, и если смогу найти высокий мыс, с которого Ниндеманн видел Матвей, то нет никаких сомнений, что мы сможем пройти по следам до хижины Эриксена.
Со временем выглянуло солнце, и, хотя ветер всё ещё гонит позёмку, я могу различить очертания берега залива. Наши глаза так измучены дымом, что с трудом переносят солнечный свет. Проблема, которая теперь меня озадачила, заключалась в следующем: какое из доброй дюжины направлений перед нами является тем, которым пошёл Ниндеманн, когда добрался до залива? Замёрзший, голодный, без компаса и с приказом «держаться западного берега», он знал только, что шёл на юг и запад – но как далеко? Не имея никакого предпочтительного варианта, я решил начать с северо-запада и следовать от точки к точке, пока не найду нужную. Ниндеманну не терпелось сразу отправиться восточнее и начать оттуда, но я не стал этого делать, опасаясь пропустить тот мыс, который был мне нужен. Опять же, если, как написал Делонг, он пойдёт по следу Ниндеманна и Нороса, то в какой точке он разбил свой последний лагерь?
Поэтому мы двигались от мыса к мысу, тщательно изучая каждую протоку, пока, наконец, не пришли к большой протоке с быстрым течением – Когыстахской[116], где мыс далеко вдавалась в залив. Ниндеманн всё ещё пребывал в нерешительности и сидел в своих санях, тупо уставившись на остров Столб, который были ориентиром для него и Нороса, когда они шли на юг и которые теперь виден почти к югу от нас. Тем временем я поднялся на возвышенность мыса и наткнулся на кострище, примерно шести футов в диаметре, вокруг которого было множество замёрзших отпечатков ног, так как ветра, к счастью, очистили мыс от снега.
«Вот они!» – закричал я, и Ниндеманн, а за ним туземцы, вскоре оказались рядом со мной. Это было похоже на сигнальный костёр, – такими большими были бревна, а когда я спросил наших проводников, сделали ли его якуты, они уверенно ответили: «Суох! Якут огонь маленьки-маленьки».
Я ещё не нашёл тела, но, несомненно, напал на их след; ибо теперь, рассуждал я, отряд обогнул эту точку, и мы обнаружим их где-нибудь на западе. И всё же мне хотелось найти записи и другие ценности в хижине Эриксена, и поэтому мы тут же отправились исследовать берега протоки. Ниндеманн сказал, что одним из заметных ориентиров на этом ручье была старая плоскодонка, лежащая на берегу, и в которой он и Норос ночевали через пару дней после того, как расстались с Делонгом, и теперь, чтобы найти её, он поехал впереди меня. Я обращал внимание на все необычные и незнакомые предметы на местности, приказав и остальным делать то же самое, и вскоре, когда Ниндеманн, наконец, увидел плоскодонку и поспешил к ней, я заметил некий чёрный предмет, торчащий из снега примерно в трёхстах ярдах к югу от лодки, и тут же соскочил с саней, после чего ямщик, увидев это, повернул упряжку вслед за мной. Я поспешил к чёрному предмету, привлёкшему моё внимание, и обнаружил, что это верхушки четырёх палок, связанных куском верёвки, а на них на ремне висит винтовка Ремингтона, дуло которой выглядывало из снега. Я так спешил добраться до неё, что запнулся и упал на палки, сильно ударившись лицом. Вытащив винтовку и очистил её от снега, я мгновенно определил, что она принадлежала Алексею. В стволе не оказалось, против моего ожидания, записки, поэтому я послал своего каюра Иннокентия за Ниндеманном, предполагая, что Делонг, не имея возможности нести документы и записи дальше, спрятал их здесь и установил этот знак в качестве ориентира. Кострище, которое я только что нашёл на мысе, подтверждало мою догадку, поэтому, как только появился Ниндеманн, я организовал наших туземцев раскапывать снег. Это было надолго, и через несколько минут Ниндеманн сказал, что пойдёт посмотрит, что находится на север отсюда. А я направился к кострищу на мысу, чтобы по компасу определить направления на остров Столб, Матвей и других ориентиры, так как надеялся на ночь уехать в Матвей. Иннокентий сопровождал меня, неся компас, и по пути я увидел на возвышенности над рекой старую одежду, рукавицы и тому подобное. Подойдя ещё ближе к месту, где был костёр, я заметил на снегу что-то тёмное, и, подойдя, обнаружил закопчённый медный чайник.
«О, чайник!» воскликнул я и уже намеревался поднять его, как вдруг заметил у самых своих ног выглядывающую из-под снега руку и плечо человека. Иннокентий уронил компас и в ужасе попятился, перекрестившись.
По одежде я сразу узнал Делонга. Он лежал на правом боку, подложив правую руку под щеку, голова его была направлена на север, а лицо на запад. Его ноги были слегка согнуты, как будто он спал, а левая рука без рукавицы согнута в локте и приподнята. Я нашёл его маленькую записную книжку – тот самый «ледяной дневник» – примерно в четырёх футах позади него, то есть к востоку, куда он отбросил его левой рукой, которая так и замерла в этом движении…
Открыв её на последней записи, я прочёл: «30 октября, воскресенье. – Ночью умерли Бойд и Герц. Мистер Коллинз умирает.»
Два других предмета оказались телами доктора Эмблера и Ах Сэма, повара-китайца. Вокруг валялось несколько мелких предметов, которые я собрал и положил в чайник. Помимо дневника я также нашёл аптечку и жестяной цилиндр диаметром три дюйма и длиной почти четыре фута, в котором находились чертежи и карты экспедиции. Отправив Иннокентия за Ниндеманном и, пока он не прибыл, я занялся тем, что стал читать записи в дневнике, начиная с последней. Я узнал, что после Эриксена следующим умершим была Алексей, и что он похоронен во льду реки возле плоскодонки. Из этого я понял, что весь отряд должен находиться где-то здесь, в пределах пятистах ярдов. Отойдя от лодки ещё примерно на триста ярдов, они были остановлены сильным южным ветром и поэтому разбили лагерь там, где мы нашли знак из палок с винтовкой, и там все, кроме этих троих, погибли. В дневнике рассказывалось о том, как оставшиеся люди были настолько слабы от голода, что не могли похоронить Ли и Каака – следующих двух, которые умерли после Алексея, – во льду реки, поэтому «отнесли их за угол с глаз долой». «Затем, – пишет Делонг, – у меня закрылись глаза». (Ниндеманн говорил мне, что у капитана сильно заболели глаза, и когда они расставались, он был почти слеп, что объясняет эту запись в дневнике.)
Они умирали один за другим, пока не осталось только трое, и тогда Делонг понял, что, если книги, бумаги и тела его товарищей не будут убраны с низкого берега реки, весенние паводки унесут всё в море. Таким образом, трое ещё живых попытались перенести записи в безопасное место повыше, вместе с куском речного льда для воды, чайником, топором и куском ткани для палатки, но их сил не хватило для подъёма на крутой берег ящиков с записями, поэтому они взяли только тубус с картами и другие мелкие предметы, оставив записи на произвол судьбы. У корней большого дерева, лежащего на берегу в тридцати футах от воды, они развели костёр и варили ивовый чай; чайник, когда я его обнаружил, был на четверть наполнен льдом и ивовыми побегами. Палатки они установили немного к югу, чтобы защитить костёр, но зимние ветры снесли её, и теперь она прикрывала Ах Сэма, который лежал на спине, ногами к огню и скрестив руки на груди; положение, в котором, очевидно, разместили его оставшиеся в живых. Делонг отполз на север и находился примерно в десяти футах от Ах Сэма, а доктор Эмблер вытянулся между ними, его ноги почти касались последнего, а голова покоилась на одной линии с коленями Делонга. Он лежал почти ничком на лице, вытянув правую руку под собой, а левую поднеся ко рту. В предсмертной агонии он глубоко прокусил плоть между большим и указательным пальцами, и снег вокруг его головы был испачкан кровью. Ни на ком из троих не было обуви, их ноги и ступни были обмотаны полосами шерстяного одеяла и кусками ткани от палатки и обвязаны до колен верёвками и поясными ремнями их товарищей. На Ах Сэме была пара красных вязаных носков из Сан-Франциско, дырявых на пятках и пальцах.
Когда к нам присоединился Ниндеманн, я показал ему три тела, которые я ещё не тронул, и предметы, которые я собрал, включая дневник, из которого Делонг вырвал три четверти страниц; но так как обратная сторона листа, на котором была сделана последняя запись, не была заполнена, было ясно, что ни одна запись не пропала. Затем я велел Ниндеманну тщательно обыскать тела, разрезав одежду у карманов, и все найденные мелкие вещи упаковал в отдельные пакеты и пометил их, чтобы ни один клочок бумаги и ни один предмет не потерялся. Из-за холода я тогда не стал составлять список этих вещей. Во всех карманах были кусочки тюленьей кожи от одежды и обуви со следами огня, некоторые из них с остатками шерсти. Пистолет Делонга пропал. Я знал, что он был у него до тех пор, пока мы не расстались. Первоначально он принадлежал мистеру Даненхауэру, который, пока мы стояли лагерем на льду, готовясь к нашему долгому походу, выбросил его вместе с патронами в море – как он тогда думал. Но полынья оказалась замёрзшей, и пистолет остался лежать на льду. Поэтому впоследствии, когда Делонг оказался без личного оружия, кто-то достал для него пистолет Даненхауэра; и теперь, не видя его при нём, я тогда подумал, что он выбросил его из-за веса. Лейтенант Чипп отдал свой пистолет Ах Сэму, который держал его при себе до самой смерти.
Все три тела намертво примёрзли к земле, так сильно, что пришлось отрывать с помощью рычага их жерди. Перевернув доктора Эмблера, я обнаружил в его правой руке пистолет Делонга, а увидев окровавленный рот, бороду и снег вокруг, я сначала подумал, что он сам положил конец своим страданиям. Однако тщательный осмотр головы и рта не выявил никакой раны, и, высвободив пистолет из мёртвых пальцев доктора, я увидел, что в барабане было только три патрона, и все они были с целыми капсюлями.
[Я так подробно рассказываю об этом из-за той душераздирающей истории, которая обошла прессу, о том, что доктор Эмблер якобы покончил с собой. Это абсолютная ложь. Доктор всегда был жизнерадостен и не боялся смерти, и я знаю, что он встретил её спокойно и мужественно, как и раньше на поле боя. Он происходил из храброй семьи, и если бы мир мог прочитать хоть одну страницу его личного дневника, то не было бы сомнений в его непоколебимом мужестве и стойкости до его трагического конца.
Я полагаю, что он был последним из тех несчастных, кто погиб: когда Ах Сэм уже лежал, скрестив руки на груди, а Делонг затих в двух шагах, доктор Эмблер, оставшись один на пустынной сцене смерти, взял пистолет с тела Делонга, наверное, в надежде застрелить для пищи ту птицу или зверя, который придёт поживиться телами его товарищей, или даже чтобы просто защитить своих мёртвых товарищей от поругания, – в любом случае, он стоял тут свою последнюю вахту… один… на посту… с оружием.]
После того, как тела были обысканы, я с помощью туземцев завернул их в ткань от палатки и засыпал снегом, так как пока не мог довезти их до Матвея. Лица умерших сохранились удивительно хорошо, они казались мраморными, на щеках застыл румянец. Лица не казались исхудавшими, так как процесс замерзания слегка расширил ткани; но это не относилось к их конечностям, которые были истощены до крайней степени, также, как и их животы, на месте которых зияли огромные впадины. Доктор, наверное для того, чтобы унять невыносимые муки голода, завернул свой маленький карманный дневник в длинный шерстяной шарф и засунул за пояс брюк.
Прочитав дневник, я теперь ожидал найти остатки отряда возле знака из палок или там, где я видел остовы палаток. Поэтому я послал туземцев раскопать там снег, сказав им, что там должны быть книги и бумаги. Изрядно потрудившись, они вскоре наткнулись на угли и пепел от костра, и затем, расширив яму у основания, к своему большому удовлетворению, извлекли жестяной чайник, несколько обрывков одежды, шерстяную рукавицу и два жестяных ящика с книгами и бумагами.
Внезапно они пулей вылетели из ямы, как будто за ними гнался сам чёрт, и задыхаясь, завопили: «Помри, помри, два помри!»
Спустившись в яму, я увидел частично освобождённую от снега голову одного трупа и ноги другого и приказал туземцам продолжать работу. Они повиновались и, наконец, обнажили спину и плечи третьего. Уже стемнело, пошёл сильный снег, поэтому я решил вернуться на ночь в Матвей и немедленно послать сообщение в Хас-Хата, чтобы остальная часть моего отряда присоединилась к нам и помогла откапывать тела.
Глава XXIV. Похороны
Привозим тела – Пишу депеши – Выбор места захоронения – «За углом» – Находим Ли и Каака – Монумент – Изготовление гроба и креста – Ниндеманн находит хижину Эриксена – Возведение пирамиды над могилой – Скромный погребальный обряд – Солдатское суеверие – Якутское письмо.
24 марта. – Когда прошлой ночью мы прибыли в Матвей, я надеялся застать здесь Бартлетта. (Он попал в шторм и боролся с ним двое суток, а когда попытался разбить лагерь, то палатка сломалась под натиском ветра и тяжестью снега. Он ехал на север, пока не наткнулся на наши следы, а когда возвращался в Матвей через Кувину, то встретил туземцев, которые везли рыбу в Хас-Хата.) Немедленно отправив Капитона за Грёнбеком и остальными, я принялся писать телеграммы Министру военно-морского флота и посланнику в Санкт-Петербурге, а также письмо генералу Черняеву, для которого Грёнбек сделает перевод. Дым в хижине ослепляет, и, чтобы писать, я вынужден лежать на животе, лицом к огню, а пузырёк с чернилами закопать в золу, чтобы они не замерзали.
Сегодня утром я послал Ниндеманна и Бартлетта завершить работу, которую мы начали вчера. Вечером они вернулись с телами Делонга, Эмблера и Ах Сэма. Мы завернули их в парусину и закопали в снег рядом с хижиной.
25 марта. – Сегодня утром я снова послал отряд на раскопки, Грёнбек, который прибыл накануне, поехал с ними. До Помри-Мыса, как туземцы уже назвали это гибельное место и как оно, несомненно, будет известно среди них в дальнейшем, через залив около двадцати вёрст[117].
Грёнбек вернулся в полдень с телами Бойда и Герца, а ближе к вечеру приехали Бартлетт и Ниндеманн с телами Иверсена, Коллинза и Дресслера. Кормовой флаг пока не нашли.
26 марта. – Сегодня я закончил свои депеши, и Грёнбек, переведя их, отправился в Хас-Хата, где он встретит капитана Бобокова и пошлёт его ко мне – он будет действовать в качестве курьера до Булуна.
Бартлетт и Ниндеманн вернулись этим вечером с Помри-Мыса с пистолетом Чиппа, который он отдал Ах Сэму. Они не смогли обнаружить Ли и Каака, а также флага. Бобоков прибыл из Хас-Хата около десяти вечера, готовый исполнить поручение, но я очень медленно продвигаюсь в своих усилиях скопировать из журнала записи за последние тридцать дней. Дым ест глаза, а пальцы все в болячках и так опухли, что я с трудом могу держать ручку и делаю перерывы после каждых двух-трёх слов.
Одежда погибших сильно обгорела – так близко они лежали к огню; а с тех, кто погибли первыми, оставшиеся в живых сняли всё, что могло помочь им укрыться от холода. Когда умер мистер Коллинз, кто-то закрыл его лицо рубашкой. Бойд лежал почти весь в углях костра, но, хотя его одежда была прожжена насквозь, тело не обгорело. У них не осталось ни одного целого мокасина, ни куска шкуры или кожи, кроме одного рукава одежды, найденного под одним из тел, да полоски кожи от обуви, валявшейся на берегу, – всё остальное было съедено!..
27 марта. – Сегодня Бобоков отправился в Булун с моими депешами. Скоро я, слава Богу, закончу – осталось переписать дневник, и завтра я смогу покинуть эту ужасную коптильню и продолжить поиски Ли, Каака и Алексея. У меня, однако, мало надежды найти Алексея, который был похоронен во льду, потому что, как я заметил, в русле протоки в нескольких местах были подвижки льда. Но я должен найти Ли и Каака, даже если мне придётся перекопать весь берег. Для погребения мёртвых необходимо будет перевезти их в точку примерно в пяти верстах к югу от Матвея – к подножию горы, которая вдаётся в залив и образует левый берег протоки, обращённый на север. Все остальные острова в окрестностях, как, впрочем, и вся дельта, вскоре будут затоплены весенними паводками. Вершина большой горы, похожей на спину кита, возвышается почти на четыреста футов над уровнем моря[118] и видна в ясную погоду за двадцать миль с любого направления: с севера, северо-востока и северо-запада. Нам надо сделать ящик из досок плоскодонки, которую нам придётся тащить двадцать миль.
Я беспокоился, что мы не можем найти Каака и Ли, и когда читал и перечитывал дневник капитана, из моей головы не выходила мысль о тех двоих, которых «отнесли за угол». Какой угол? Берег там тянулся примерно на северо-восток и юго-запад, и на нём не было никаких углов или поворотов, если только не подразумевался какой-нибудь овражек. Снег мы раскопали в основном к северу от знака из палок, но совсем немного к югу; и, наконец, мне пришло в голову, что, поскольку ветра всё время упоминались как дующие с юга, они, естественно, установили свою палатку к югу от знака, а лагерь разбили к северу от него; поэтому, когда Ли и Каак умерли, а люди были слишком слабы, чтобы отнести тела для захоронения на лёд, они просто оттащили их «за угол» палатки.
Убедив себя в этом, я сел на сани и поспешил вслед за Бартлеттом и Ниндеманном к месту раскопок. Я рассказал им о своей версии и очертил им для раскопки приличных размеров участок к югу от палатки. Затем я вернулся в Матвей и закончил рисунок надгробной пирамиды, которая будет возведена на «Мемориальном Холме». Когда приехали Ниндеманн и Бартлетт, они привезли с собой останки Ли и Каака, обнаружив их там, где я и предполагал. Они также нашли кормовой флаг, аптечку из красного дерева, топор и другие вещи. Так что теперь все тела (кроме Эриксена и Алексея) и записи экспедиции (в жестяных коробках) были в безопасности. Вещи погибших мы тщательно упаковали в отдельные пакеты и пометили их именами владельцев. Все остальные мелкие предметы, принадлежность которых нельзя было определить, я сложил в отдельный ящик.
Теперь, когда поиски закончены, нам оставалось исполнить наш печальный долг и похоронить наших погибших товарищей. Земля промёрзла слишком сильно и глубоко, чтобы можно было выкопать могилу, поэтому мы последуем якутскому обычаю погребения на поверхности и вне досягаемости наводнений.
Место погребения представляет собой отвесный мыс, обращённый к Ледовитому океану. Скалистая вершина горы, холодная и суровая, как Сфинкс, хмуро смотрит на место, где погиб отряд; истерзанная ветрами и утомлённая веками, казалось, она готова навечно приютить этих смельчаков. Я достиг вершины мыса, объехав с юга его величественный неприступный фасад, а затем медленно взошёл на самую вершину. Здесь я нашёл место для могилы моих товарищей и отметил его крестом, сориентировав его по компасу в направлении север-юг. Вершина горы полностью очищена от снега свирепыми ветрами, которые постоянно дуют на этой высота, а массивный каменный купол покрыт трещинами. Это вода в тёплое время года затекает к трещинки горных пород, а зимой мороз, этот многомудрый горный инженер, приводит в действие свои хитрые законы, разрывая сплошное каменное ложе на множество осколков, так что его поверхность, хотя и ровная, как стол, расколота на глубину нескольких футов наподобие кирпичной кладки. С большим трудом я вытащил несколько камней из центра размеченного мною креста и расширил яму до глубины трёх футов и диаметра два фута.
Пока я был занят всем этим на вершине холма, внизу остальная часть моих людей разбирала плоскодонку на доски для гроба. Те из них, которые были шириной семь дюймов, грубо обтёсанные и прикреплённые к остову лодки нагелями, были отпилены, а те, что шириной около двадцати двух дюймов, образовывающие борта лодки, были выбраны для торцов и боков гроба. Его размеры планировались следующие: ширина семь футов, длина двадцать два фута и глубина двадцать два дюйма. Из оставшихся семидюймовых досок мы сделаем крышку, из центра которой будет подниматься крест высотой двадцать пять футов с перекладиной длиной двенадцать футов. Крест мы сделали из круглого елового бревна диаметром тринадцать дюймов у основания и сужающегося до одиннадцати дюймов к вершине, длиной сорок футов, который я нашёл в заливе вмёрзшим в лёд и доставил на двух санях, запряжённых шестьюдесятью собаками. Вертикальная часть креста, которую я оставил круглой, только очистил от коры, была сделана из комля ствола. Крестовина была стёсана с лицевой стороны так, чтобы нанести надпись, и сужалась к обоим концам от центра, где в ней была выдолблен паз, чтобы поместиться в соответствующий паз на вертикальной стойке, обе части будут скреплены деревянным нагелем после того, как крест будет поднят.
Всю древесину сначала доставили в Матвей, где с помощью топора, пилы и долота, привезённых из Якутска, были сделаны гроб и крест, и вырезаны надписи: имена погибших и краткое описание времени, места и причины их смерти. Грёнбек и я занялись этой частью работы: выдолбили долотом имена печатными буквами размером 2½ на 1½ дюйма, остальная часть надписи из четырёхдюймовых букв состояла из двух строк длиной восемь футов каждая. Все эти буквы имеют правильную форму, расположены с промежутками и вырезаны на глубину чуть более четверти дюйма.[119]
Когда к похоронам всё было готово, я отправил Ниндеманна с собачьей упряжкой и Капитоном в качестве каюра на поиски хижины, где умер Эриксен, с приказом привезти доску с эпитафией, записку, пистолет и патроны, которые были там оставлены. На этот раз поиски не увенчалось успехом, он нашёл только котелок с крышкой, выброшенные отрядом во время похода. Но на следующий день он снова отправился в путь и через день вернулся с целью своих поисков. Надпись на доске гласила:
Памяти
Х.Х. ЭРИКСЕНА
6 октября 1881
«Жаннетт», США
В записке Делонга было следующее:
Пятница, 7 октября 1881 года.
Упомянутые ниже офицеры и матросы погибшего американского парохода «Жаннетт» сегодня утром отправляются отсюда, чтобы совершить форсированный марш в Кумах-Сурт или какое-нибудь другое поселение на реке Лена. Мы прибыли сюда во вторник, 4 октября, с больным товарищем Х.Х. Эриксеном (матросом), который умер вчера утром и был похоронен в реке в полдень. Его смерть наступила в результате обморожения и истощения, вызванных внешними обстоятельствами. Остальные из нас здоровы, но у нас не осталось провизии – мы съели последнее сегодня утром.
Джордж В. Делонг,
Лейтенант-коммандер, и др.
Остальные тем временем занимались доставкой частей гроба и креста на вершину горы. Я прибыл туда, когда дул сильный ветер, и обнаружил, что водрузить крест на место оказалось более трудным делом, чем я себе представлял. Работать без рукавиц на морозном воздухе было невозможно; у нас не было никаких снастей, кроме тех, что я смастерил из собачьей упряжи, и жерди с развилкой на конце для поддержки при подъёме. Из нас только трое говорили по-английски – Грёнбек, Бартлетт и я, – и туземцы не могли понять моих команд и что им делать; при этом они, кажется, не вполне осознавали большого веса креста, пока при первой попытке поднять его не увидели, как он неудержимо рыскает из стороны в сторону – и тогда они все в панике разбежались. Но, наконец, постепенно, после многих опасных ситуаций крест был поднят, и, повернув его к востоку, я скорее закрепил его на месте четырьмя большими камнями. Затем, убедившись в его совершенно вертикальном положении, я заполнил его основание мелкими камнями и вылил на них ведро ледяной воды, которая вскоре замёрзла и скрепила их вместе. Гроб был плотно сбит, а к закрытию его сверху подготовлены круглые жерди, затем мы покрыли дно хворостом и какими-то старыми тряпками, и положили на них наших бедных товарищей, расположив в порядке их имён, как написано на кресте, с капитаном Делонгом на южном и Ах Сэмом на северном конце гроба. Все они были положены головами на запад, а лица, по возможности, были обращены на восток и восходящее солнце. На телах мы не оставили ничего, кроме большого бронзового распятия на груди мистера Коллинза. Когда Бартлетт и Ниндеманн нашли на нём крест и спросили, следует ли им забрать его, я сначала был склонен ответить утвердительно, думая, что его родственники, несомненно, захотят сохранить столь памятную вещь; но, немного поразмыслив, решил, что, как предмет его религиозных убеждений пусть это будет похоронено вместе с ним.