Отряд Кукки завязал с этим войском схватку; схватка была ужасная по сравнению численности отряда Кукки с массами войска, но защитники Рима – поддерживали ее с энергией почти невероятной…
В то же время, когда завязалась эта отчаянная схватка у казарм зуавов, Гверцони и Кастеляци, развевая знамя освобождения, осадили с некоторым числом молодежи ворота св. Павла, так-как они знали, что за ними находился значительный склад оружия. Для этого перебив всех гвардейцев, стороживших ворота, они набросились на склад. Оружия там оказалось действительно много, но там же ждала их засада многочисленного войска, так что и им пришлось выдержать жестокую борьбу с неравными силами и ничего не достигнуть.
XV. Неудачи
Вообще римскому народу нелегки были эти дни.
Губила его главнейше – его малочисленность. Действительно, не все обитатели Рима составляют римский народ; большую часть их вернее назвать папскою челядью. В самом деле, отчислите от римского населения папу, кардиналов, монсиньоров и патеров, монашествующую братию, скопляющуюся там чуть не со всего света; причислите к этому их родственников и родственниц, чиновников их канцелярий, их прислугу, кучеров, поваров и всех родственников, мужчин и женщин, этих чиновников и прислуги; прибавьте всю массу промышленников и ремесленников, существующих исключительною на них работою, – и вы увидите, что того, что собственно можно назвать народом, останется очень немного, несколько семейств среднего сословия, да разве еще перевозчики, да нищие.
В римской Кампаньи, где невежество, насаждаемое патерами, пустило такие глубокие корни, сторонников и приверженцев патеров, и людей, зависщих от них, тоже не оберешься. Я уже говорил, что там почти все земли принадлежат духовенству.
Мудрено ли, что развращение народа в папских владениях эпидемическое.
Но, как бы то ни было, нельзя не удивляться, в каким мерам позволяет себе пробегать правительство в отношении к этому народу. Каждое письмо, получаемое во владениях папы, непременно подвергается предварительному рассмотрению, и если в нем заключается хотя самомалейший и невиннейший намёк на политику, никогда не доходит по адресу. Никакая тайна, ни семейная, ни дружеская, не уважается. Число шпионов невероятное!
Можно сказать без преувеличения, что все население разделяется на две половины, из которых одна несет на себе невероятную тягу всевозможного гнета и нищеты, а другая получает деньги за отягощение, преследование и шпионство над первой.
Неужели это правительство таково, что честные люди могут им удовлетворяться! Я нарочно говорю, ничего не скрывая. Пусть другие народы рассудят хладнокровно, каковы условия жизни в несчастной, измученной Италии!
* * *
Братья Кайроли и их товарищи заплатили своею жизнью за свой патриотизм и героическое вмешательство в дело восстания Рима. Заря 24-го октября, предвестница новых бедствий, ожидавших Рим, озарила повсюду трупы, между которыми лежал и труп честного и молодого Энрико Кайроли, этого нового Леонида. На лице Энрико видна была улыбка презрения; Джиованни Кайроли был еще жив, но умирал подле трупа брата. Рядом с ним лежали убитыми или смертельно ранеными, другие, имена которых история передаст в отдаленное потомство. Из семидесяти в живых оставалось очень немного, и все они присоединились к братьям своим, сражавшимся за римскими воротами.
Но и предприятие Гвердони, как я уже говорил, несмотря на всю его храбрость и опытность, приобретенную в десятках сражений, не удалось. Скоро сделалось очевидных, что с одними кинжалами и револьверами трудно было что-нибудь сделать против хорошо вооруженного неприятеля. Отряд должен был рассеяться, спасаясь от частых выстрелов, и Гвердони и Кастеляни были вынуждены, не видя почти никого из своих подле себя, оставить невозможное дело и ждать другого случая сразиться.
Кукки, Басси и Адамоли, во главе своего отряда, неустрашимо продолжали схватку, и завладели частью казармы зуавов, пуская в дело даже кулаки и зубы, но и здесь в конце концов пришлось уступить многочисленности неприятеля… и заря 24-го октября озарила и на этом месте целую груду трупов, едва остывших.
День наступал холодный, дождливый и мрачный.
XVI. Последняя катастрофа
– Готовы ли вы, друзья? окликнули почти в один голос Орацио, Муцио и Аттилио своих товарищей, и едва услышали они в ответ дружное «готовы!», как масса папского войска, подобно лавине, двинулась на ворота здания.
Извнутри были загашены все огни, и нападающим, которых хорошо видели осаждаемые, нельзя было разглядеть никого из осаждаемых, так-что первые из покусившихся взойти на баррикаду пали с разбитыми черепами под ударами топоров Орацио и Муцио, сабли Аттилио и других орудий защиты стоявших с ними товарищей.
Но хотя первый натиск и неудался атаковавшим, жертвою его сделался Орацио и пуля из револьвера сразила его на повал, попав прямо в сердце. Он умер мгновенно, сжимая в руке своей топор и едва успел крикнуть «Ирена!» Голос этот отдался болью в сердце Ирены, которая с другими женщинами, хотя и не принимала прямого участия в защите баррикады, но находилась подле ворот. Услышав крик дорогого человека, она, вне себя от скорби, не обращая ни малейшего внимания на опасность, бросилась на баррикаду, чтобы быть подле Орацио, но едва она успела взойти на нее, как встречная ружейная пуля, попавшая ей в лоб, положила и ее на месте…
Едва Муцио и Орацио успели внести дорогия тела внутрь здания и с отчаянием в душе возвратиться к своим постам, как войска возобновили аттаку. Отпор они встретили отчаянный, так-как для осаждаемых наступила такая минута, которые бывают во время сражений, когда сражающиеся теряют всякое опасение смерти и перестают обращать внимание на все пули и другие снаряды, летящие к ним на встречу. Так и в нашем случае. Осаждаемые оставили всякия предосторожности и даже не замечали, как значительная часть их гибла без всякой пользы, так-что, несмотря на то, что аттака снова была отражена, число защитников баррикады все уменьшалось и уменьшалось…
В это время в среде осажденных, в самые страшные для всех находившихся в здании минуты, появился, как бы каким-то чудом, Джон. Он, как белка, вскарабкался по стене здания и вскочил в него из окна.
Джон, отпущенный Томсоном с яхты из Ливорно на несколько дней в отпуск к своим друзьям с начала восстания, был вместе с героями нашими в Риме, всходил с народом на мост и с ним же попал на фабрику. Отсюда он тотчас же, впрочем, был послан Джулией собрать сведения, как идет восстание, в различных местах Рима. Теперь он возвращался, и, как мы уже знаем, с новостями самыми безотрадными. Благодаря своей энергической подвижности и юркости, молодой англичанин был очевидцем всех схваток.
Аттилио и Муцио предчувствовали свою участь, так-как ждали с минуты на минуту повторения аттаки, но твердо решились выдержать свой подвиг до конца. Только мысль о гибели, предстоящей Клелии и Джулии, терзала их сердце…
– Муцио, сказал обращаясь к товарищу Аттилио: – поди к ним и убеди их, пока еще есть время, чтобы они спасались и выходили с заднего двора… Скажи им, что и мы последуем вскоре за ними…
Последнюю ложь он считал необходимою, чтобы женщины послушались Муцио… Он вполне понимал, что минуты его сосчитаны и с какой-то восторженностью ждал мученической смерти.
– Сказать я им могу все, что хочешь, грустно отвечал Муцио: – но я уверен, что, во-первых, теперь спастись им уже невозможно, а во-вторых, что если бы и было возможно, то на вряд-ли они согласятся…
Хотя друзья говорили почти шопотом, но так-как к каждому слову их прислушивались все окружавшие их, то и этот разговор был услышан рабочими. Один из них, седой как лунь, подошел к разговаривавшим и сказал им:
– Спастись еще можно; если вы только захотите, то можете спасти не только ваших женщин, но и сами уйти невредимыми. Я знаю потайной выход, которым можно безопасно удалиться.
Лучь надежды спасти дорогих своих озарил друзей, и так-как времени терять было некогда, то они и решились немедленно воспользоваться указаниями старика, посланного как бы самим Провидением.
Муцио приблизился к Клелии и Джулии, стоявшим по близости, и сообщил им о плане спасения, но встретил такое сопротивление, какого даже не ожидал. Они не хотели ничего слушать и желали только погибнуть вместе с своими возлюбленными. Наконец, после долгих убеждений, Муцио удалось уговорить их спасаться, под тем условием, что и он и Аттилио тоже пойдут за всеми, но только после и позади всех, как, понятно, требовал самый их долг. Таким образом, решено было, что Клелия и Джулия пойдут за проводником, под охраною Дентато и Джона, остальные женщины вслед за ними, а Аттилио и Муцио, с остальными защитниками, после всех.
А раненые? Увы, их приходилось оставить неприятелю! Эта необходимость оставлять своих раненых – составляет самое печальное, отталкивающее и страшное условие – тех человеческих боень, которые носят названия сражений!
Бедные раненые! При этих прискорбных случаях вы лишаетесь последнего утешения: лица близкия и дорогия вам удаляются от вас, вместо их появляются враги, холодные, беспощадные, порою неотступающие перед зверством наслаждения вашими муками, и обагрения своих штыков в вашей крови!
Папские же войска, подкрепленные двадцатью тысячами французов, чувствовали себя сильными, и забыли, как часто волонтеры обращали их в бегство, а не раз великодушно оставляли им самую жизнь[32].
Когда итальянцы сражались в Америке, то (при С.-Антонио) имея множество раненых, они на своих плечах и на лошадях перенесли их всех, чтоб не оставить ни одного своего раненого живым в руках жестоких каннибалов[33].
Папские же солдаты не отступают перед каннибальством.
Так после славного дела при Монтеротондо, 25-го октября, волонтеры вынуждены были оставить трех раненых. Солдаты, сопровождавшие их транспортировку в Терни, из зверства на дороге закололи их штыками[34].
О, итальянцы! не оставляйте никогда своих раненых на жертву папским войскам!
И наши герои, как ни были они утомлены и измучены, как ни мало было им времени, все-таки озаботились тем, чтобы и раненые были спасены.
Старик-рабочий указал дверь в подземелье, и в него вошли женщины, раненые, и… весьма вероятно вошли бы и остальные защитники, с Орацио и Муцио, так-как не оставалось никакой надежды не только победить, но даже продолжать сопротивление, если бы…
Если бы и тут, как почти всегда в Италии, не нашелся предатель…
Воспользовавшись суматохой, он написал на бумаге наскоро несколько слов, которыми извещал врагов об отступлении осажденных, и выбросил эту бумажку за окно.
Ее подняли и прочитали, и так-как защитников действительно почти не было на баррикаде, то войска немедленно снова бросились в аттаку, и в несколько минут уже могли ворваться на фабрику…
Аттилио и Муцио и тут еще могли спастись бегством, но этот способ спасения они сочли недостойным имени римлянина, и потому, бросившись в среду неприятеля, нанесли врагам несколько ударов, и оба погибли смертью героев.
Солдаты, ворвавшиеся на фабрику, тотчас же принялись за грабеж. О потайной двери, захлопнутой снова извнутри Дентато, им было и не вдомёк. Только утром отыскали они эту дверь, и могли догадаться, каким путем ушли от них осажденные… Но было уже поздно, и ушедшие были уже вне опасности…
В первых числах ноября 1867 года на Ливорнскую станцию железной дороги, из только что пришедшего поезда, вышли три дамы, старик и молодой мальчик.
Все дамы были в трауре. Одна из них была, по-видимому, иностранка.
Дамы эти были: Клелия, Джулия и Камилла. Сопровождая их старик-работник, указавший дверь в подземелье, и с которым Джулия не хотела более расставаться, и Джон.
Вскоре появился и Дентато с багажем путешественниц.
В воксале встретил их Томсон с Аврелиею.
Женщины поздоровались со слезами и молча; один Джон мог сказать Аврелии:
– Я цаловал их обоих мертвыми, подразумевая Орацио и Ирену.
По грубой щеке Томсона тоже катилась слеза. После некоторого молчания, и, дав дамам время выплакаться, он подошел к Джулии.
– Яхта наготове, и я ожидаю ваших приказаний; можно выдти в море, хоть сейчас, если это вам угодно.
– Да, Томсон, да, отвечала Джулия: не будемте терять времени. Мы все прямо едем на яхту, и сегодня же в море… Прочь, скорее прочь из Италии. В стране этой, как говорит Алфьери, человек является более могучим, чем где бы то ни было, и доказательством этому может служить самая жестокость преступлений, какие там совершаются…
Через несколько часов после этой сцены «Клелия» на всех парусах неслась к берегам merry England, старой, веселой Англии.
* * *
Возвратясь в отечество, Джулия отдалась вполне заботе о новой своей семье, которая скоро увеличилась приездом Манлио и Сильвии, которые до того гостили у отшельника. Она поклялась не быть в Италии до тех пор, пока они не сделается свободной: тогда она думает поставить памятник в честь своего погибшего друга и его товарищей-героев.
XVII. Несколько заключительных слов
Италию в наше время справедливо можно назвать пандемонием.
В самом деле, трудно найти другую страну, которая бяла бы щедрее её наделена природой.
Вечно ясное небо, отличный климат, роскошная и разнообразная растительность. Население бодрое и способное, которое ни в чем не уступает другим народам. При хорошем управлении оно могло бы выставлять и отборное войско, и способных моряков.
И все эти преимущества и дары природы уничтожаются от дурного управления и духовного господства.
Всюду, где могли бы быть изобилие, знание, сила, встречаются нищета, невежество, слабость и унизительное подчинение чужеземцам.
Правительство, жалкое и непопулярное, вместо того, чтобы организовать национальное войско, которое могло бы стоять на одном уровне с лучшими европейскими войсками, заботится только об увеличении числа карабинеров для борьбы с своими гражданами и для охранения финансов, бесполезно и непроизводительно растрачиваемых.
Флот, который мог бы соперничествовать с флотами других держав, приведен в самое жалкое состояние, по недостатку в нем честных и способных начальников.
Сами офицеры сознаются, что ни войско, ни флот никуда не годятся, и не выдержат ни малейшего столкновения с внешними неприятелями. Годны они только для противодействия тем, кого правительство считает своими врагами внутренними…
Конец.
Историческое прибавление
I. Последние эпизоды из истории волонтеров. Акваленденте. – Монтелибретти. – Верола. – Монтеротондо. – Ментана.
Я прошу от вас не храбрости, а только постоянства.
G.[35]
Конец 1867 года ознаменовался целым рядом кровавых эпизодов для волонтёров.
Немало подвигов храбрости и самоотвержения проявили они, много выказали геройства. Многие из папских наемщиков обязаны сохранением своей жизни их великодушию, несмотря на то, что предварительно запятнали себя жестокостию против них, и поступали, как вандалы, какими всегда было к навсегда останутся.
Если в моих описаниях мне приходилось писать желчью и чинить перо кинжалом, то я имел на это выстраданное право.
Кто может оставаться хладнокровным при виде Италии, этой страны, благословенной самим Богом, в том жалом её состоянии, в какое она приведена людьми?
Кто может относиться с равнодушием к великодушных к героическим попыткам борьбы её сынов против толп предателей, продающих из-за своих личных интересов чужеземцам страну, где они родились, и народ, трудом и кровью которого они существуют.
Папство – это разъедающий рак Италии. К счастию, вся Италия начинает сознавать, что никакое благоденствие невозможно в «аду живых»[36]. Со всех концов полуострова раздаются крики энтузиазма о близком наступлении падения папства. Частные люди, управления городов, иностранцы-друзы, способствуют всеми зависящими от них мерами делу освободителей, и должно думать, что Италия скоро должна освободиться от духовного гнёта.
Отважная молодёжь, желая участвовать в народной славе, не устает наполнять собою ряды защитников свободы. Аквапенденте, Монтелибретти, Монтеротондо были как бы победным гимном над наемными чужеземцами. Римские поля были от них очищены. Мосты, ведущие в вечный город, были взорваны на воздух, и дрожащие патеры в страхе ожидали в Риме конца своего владычества.
Все, казалось, было окончено, и со всех сторон света не слись приветствия и поздравления той молодёжи, которая, по-видимому, освободила Италию от гнёта, тяготевшего над нею столько столетий. Но…
Не так было решено в Париже и Флоренции. Франция прислала флот и войско, Флоренция вселила в народ страх и недоверие и внесла в среду победителей порчу и лишения.
Результатом этого совместного действия была Ментана.
У волонтёров были отняты все средства подвоза снарядов и всего необходимого. Сношения их с соседними государствами были прерваны. Те отряды, которые можно было обезоружить без опасности, были иезуитски обезоружены. Не одна тысяча волонтёров была соблазнена к дезертерству. Наконец, занятием некоторых пунктов римской территории под видом противодействия вступлению на нее французских войск, приготовлялось все для Ментаны.
И, несмотря на все это, Ментана могла быть вторым 30-м апрелем[37]. Я видел сам папские войска бежавшими от выстрелов из никуда негодных ружей волонтёров. При Ментане была минута, когда волонтёров можно было считать выигравшими сражение, когда все поле покрыто было неприятельскими трупами…
Но тут в среде наемного войска раздался зловещий гул: «две тысячи французов аттаковали арриергард волонтёров!». Гул этот все усиливался, стал раздаваться между волонтерами, и наконец, лицо, заслуживающее доверия, сообщило известие это и мне, подтвердив его словами: «я видел это сам». Для сомнения не оставалось места!
Проклятие! Вот до какой степени может доходить человеческая недобросовестность! какой урок для итальянской молодёжи!
Между нашими началось беспорядочное отступление. Ни моего голоса, ни голоса моих офицеров уже не слушали…
Прочитав все это, кто же может меня обвинить, что перо мое омочено в желчь?…
II. Западня
В короткий период времени, в октябре и ноябре 1867 года, защитники Рима сделались дважды жертвою обмана.
Пользуясь моим пребыванием на Капрере, и не стесняясь ничем, флорентинское правительство уверило партию движения, что достаточно только нескольких выстрелов, хотя бы на воздух, чтобы его войско тотчас двинулось на Рим.
И бедные римляне, поверив этому обещанию, взорвали на воздух казарму папских зуавов, и почти безоружные дрались на улицах Рима, как только может драться народ иря таких стесненных обстоятельствах.
И ни один солдат не был двинут к Риму!
Кайроли и его товарищи были при этом принесены в жертву. Множество римских граждан пали от пуль и штыков иноземных наемщиков или наполнили собою папские тюрьмы.
Не лучше было поступлено и с волонтерами.
Между тем, как было объявлено, что при высадке хотя бы одного французского солдата все войско двинется на Рим. Правительство действительно заняло своими войсками некоторые пункты римской территории и разместило их по границам, но для того только, чтобы обезоруживать волонтеров, как это произошло с некоторыми отрядами, и чтобы превратить им все пути для получении пособий и из вспомогательных комитетов и из заграницы.
Таким образом, оставив волонтеров без всяких средств и необходимых снарядов, посеяв в то же время в рядах их несогласия и раздоры, правительство осуществляло задуманный им тайно план совершенного их истребления.
Заняв своими войсками римскую территорию, в то время когда в Риме находились значительные войска французов, правительство развязало руки папским войскам и дало из возможность всею массою действовать против волонтеров.
Несмотря на это, робкия и напуганные предшествовавшая поражениями папские войска – не решались действовать одни и подкреплению их французскими войсками правительство не воспрепятствовало.
Не видя необходимости прямого участия своими войсками в деле при Ментане и считая даже подобное прямое участие для себя неудобным во многих отношениях, правительства ограничилось тем, что хорошо вооруженные итальянские войска – цвет населения – присутствовали холодными зрители истребления своих братьев – итальянцев!
Папские войска от окончательного поражения спасло только подкрепление французов. Ментанское дело, начавшееся в час пополудни 3-го ноября – между волонтерами и папскими войсками, через два часа ожесточенной битвы представлялось уже совершенно потерянным для последних. Эти войска почти повсюду сдались и волонтеры обратили их в бегство. Убитых и раненых у них было множество…
Только новое подкрепление французским войскам, застав врасплох волонтеров, уже радовавшихся победе, заставило их отступить.
* * *
Так были дважды обмануты защитники Рима. Ничего подобного этим обманам не представляла до нашего время история!