Страсти по Ницше

– То, что я вам сейчас скажу, мой друг, очень важно! – Ницше был серьёзен, и Марк весь напрягся.

– Земля наша болеет! И болезнь её называется «человек». Человек, как дитя, укутанный в христианство. В этом-то и состоит вся «непонятность», бессмысленность вашего бытия; это и есть причина вашего вечного поражения в борьбе с жизнью, со временем.

И именно поэтому я отношусь к своему сочинению: «Проклятие христианству» как к главному моему труду. Конечно, отвергая христианство, я утверждаю свои измерения пространства, собственные ценности:

– В сущности, был только один христианин, и он умер на кресте. Иисус ничего не желал в своей смерти, кроме одного: открыто дать доказательство своего учения.

Но его ученики были далеки от того, чтобы простить эту смерть, что было бы в высшей степени по-евангельски. Напротив, ими овладело чувство мести. Всплыли на поверхность понятия: «возмездие», «наказание», «суд». На передний план выступило ожидание мессии: Царство Божие наступит, чтобы судить его врагов. Но этим всё и сделалось непонятным. А впрочем, и понятным: жрец захотел добиться власти, ему нужны были только понятия, учения, символы, которыми тиранизируют массы, образуют стада.

Наша совесть знает теперь, для чего служили эти изобретения жрецов и церкви, при помощи которых человечество достигло того состояния саморастления, вид которого и теперь внушает отвращение.

– Но позвольте! – неожиданно перебил его Марк, – политики всех времён и народов всегда образовывали стада. Любые новые идеи, любая вера или мораль общества – это всё то же стадо, это та самая паутина, в которой я и живу. – Послушайте, – продолжал Марк, – даже сам Иисус говорил рыболовам: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». Сам он образовывал стада, каких не видывал мир и до наших дней. Где же истина?

– Истина? – улыбнулся Ницше. – Истина там, где всё это происходило, а не в том, что об этом писали. Истин так же много, как и тех, кто пишет об этом. Мой вам совет, – вдруг сказал Ницше, – самому побывать там, да и написать что-нибудь подобное, но новое, от вас – от Марка.

Марк посмотрел на Ницше, думая, что тот просто удачно пошутил.

Но философ совсем не улыбался, а напротив, был очень серьёзен. Тогда улыбнулся Марк.

– А вы не смейтесь, – сказал Ницше, – всё это, возможно, и будет. Ну, а если вы уж так хотите знать истину, извольте!

– Но надо быть честным в интеллектуальных вещах до жестокости, чтобы только вынести мою серьёзность, мою страсть.

Нужны новые уши для новой музыки. Новые глаза для самого дальнего. Новая совесть для истин, которые оставались до сих пор немыми.

Так вот моя истина, друг мой: …Слабые и неудачники должны погибнуть.

…Что вреднее всякого порока? – Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым – христианство.

…Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников; оно внесло порчу в самый разум духовно сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения.

…Что есть счастье? – Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия.

…Уважение к себе; любовь к себе; безусловная свобода относительно себя.

…Что хорошо? – Всё, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть. Что дурно? – всё, что происходит из слабости.

«Новые уши для новой музыки»

Марк слушал его внимательно, понимая каждый оттенок, каждую деталь его жестов, мыслей, чувств; слушал и думал о чём-то своём, а потом сказал:

– Я прошу извинить меня, господин Ницше, может, это и не совсем тактично возражать вам, но какие новые уши для новой музыки нужны, если всё, что вы предлагаете, понимает даже ребёнок, который инстинктивно живёт по этим законам. Что нового и смелого в вашей истине?

В этих ваших словах о «чувстве растущей власти» и заключается история человека, начиная с сотворения мира и кончая последним алкоголиком, которых вы сейчас видите в той беседке… Да, там – на берегу. Смотрите… Ещё минута, и они в кровь разобьют друг другу физиономии, как раз из-за этого счастливого чувства – «растущей власти».

– Но появление моё здесь имеет место только для вас, господин Марк, а не для этих алкоголиков. Вас это не удивляет?

– Что вы имеете в виду?

– А то, что «наступление царства тотальной серости, царства карликов и лилипутов» происходит благодаря таким, как вы, – людям благородным, образованным, высокой духовности.

Вас окутала и усыпила христианская мораль. Вы уступаете этой серости дорогу. Они занимают ваши места, пока вы грезите о светлом идеале добра, и они же получают власть над вами. «Высший человек вырождается; слабые кроят сильных».

Ваша сила и власть – это, прежде всего, духовная свобода. Паутиной морали вам связали руки, и обходят вас, и топчут, осмеивают, истребляют. А кто это делает? Людское отребье – те, кто не несёт в душе светлых идеалов, что есть у вас. Так вот, знайте: те самые высшие идеалы добра и тянут вас на дно. Настало время людям – таким как вы – освободиться от них, указать плебею его место, а не протягивать руку помощи.

Вы, сильные дисциплиной духа, свободой интуиции и ясностью, строгостью в вопросах совести. Вы, сильные мудростью мира, вы и должны властвовать и повести за собой к «сверхчеловеку».

Вас должно быть много, а пока был один – сын человеческий, он же Иисус.

Он предлагал «непротивление злу». Ну что ж, без борьбы, без конфликта человечество давно бы уже растворилось вместе с ним в «Божьей благодати»; это был бы, возможно, и наилучший конец. Но если бы… если бы… скажу вам по секрету, друг мой, если бы Бог был жив. Но Он умер! И теперь цель человечества может состоять только в его собственных, высших образцах.

Ницше продолжал:

– Ваша сила и власть, господин мой, и не в победах над женщинами. Вспомните своё романтичное прошлое – «это корыто похоти. Толпа всю свою жизнь, как свинья, жрёт из этого корыта»; а вы – вместе с ними.

Вы не успели вырастить в себе героя именно по этой причине: «Много коротких безумств называлось у вас любовью, и ваш брак, как одна длинная глупость, положил конец этим коротким безумствам».

Марк Невский, как истинный Дон Жуан и романтик, так сразу согласиться со столь мощным, триумфальным разоблачением его бурного прошлого, конечно, не мог. И даже понимая, что Ницше прав, он возмутился:

– Эти короткие безумства, – сказал он, – эти ошибки оставляют после себя самое прекрасное, что есть на земле, – детей, новое поколение. А что именно оставляет высокая духовность – иногда большой вопрос. Ваши соотечественники, жившие после вас, вдохновлялись именно вашими идеями о сверхчеловеке. Нацисты даже основали музей в Веймаре в вашу честь, господин Ницше. Вам, вероятно, это известно?

– Именно вы, господин Марк, не должны так рассуждать. Теперь я вижу – вы израсходовали свою мощную энергию на дрязги в свинарниках. Ведь эти «оборотни» даже не читали то, что я писал.

К вашему сведению, таких неврастеников, как Адольф Гитлер, в ваше время, да и в ваших краях, было намного больше, чем всех идей во всём моём творчестве. Они испоганили не только мою мысль.

Да и вообще, вы сами дали возможность этим свиньям сидеть за одним столом с вами; а ведь стол стоял-то на трёх китах морали:

христианство, демократия, коммунизм; вот вы и поплыли.

Рихард Вагнер

– Ну а впрочем, если вы уж так настаиваете, – вдруг сказал Ницше, немного подумав, – если кто действительно и повлиял на немцев, так этот старый соблазнитель – Рихард Вагнер. При произнесении этого имени Ницше будто передернуло, как если бы он вспомнил что-то очень неприятное из его прошлого.

«Нет, это не зависть, – подумал Марк, – такие мощные умы не способны завидовать». К тому же Марк где-то читал, что они были большими друзьями, восторгались друг другом. И это всё, невзирая на огромную разницу в их возрасте – Вагнер был намного старше.

«Нет, здесь что-то другое», – думал про себя Марк и продолжал слушать.

– Я не спорю – он был величайшим композитором и новатором своего времени, – продолжал Ницше. – Но именно он развратил немцев. Его упадочная философия нанесла огромный вред. Он воспел смерть, тогда когда надо было воспевать жизнь: чтобы розы цвели, им нужна живая почва. Все достойное, высокое, духовное в немецком народе сладко умирало под душистые звуки любви, эротики и смерти этого чародея.

– «Я б умереть хотел душистою весною», – процитировал Марк, улыбаясь. Он вдруг вспомнил русского декадента поэта Надсона.

– Да-да, – оживленно отреагировал Ницше, – именно это привело немцев к истерии. Люди не понимают, что становление бытия имеет бесконечное число вариантов. И то, что мы выбираем мыслями и страстями, то и становится.

– Значит, по-вашему, – переспросил Марк, – этот упадочный романтизм – тоска по потустороннему миру, смерти ради любви, и есть причина духовной болезни немецкой нации и возникновения нацизма. Я вас правильно понял?

– Абсолютно правильно, – сказал Ницше. – Когда нация лишена положительных целей, она саморазрушается, проявляя волю к последнему, что осталось в её власти – к собственному уничтожению. И она скорее проявит к этому волю, нежели не проявит ее вообще. Ибо воля к власти и есть то самое дерево жизни, на котором сидят все истины и зреют плоды добра и зла. Кстати, это также и есть причина возникновения вашего русского коммунизма, родного брата нацизма.

– Ну а как быть с сестрой? – спросил Марк.

– С какой сестрой? – удивился Ницше.

– С демократией, ведь фашизм родился вместе с коммунизмом и демократией – в их противоречии.

– Демократия создавалась вдали от Европы высокими умами, друг мой, – продолжал Ницше. – Аристократизм настроений витал в воздухе ещё в те времена. Но теперь и демократия поражена бактерией отребья, и болезнь эта распространяется. Скоро вы сами всё увидите.

– Но где же выход? – спросил Марк.

– Выход? – В правде… То, что лживо, должно выметаться из избы, а не возводиться в высокую мораль ради моды, как это сделал гений Вагнер. Он шел за вкусами толпы и времени. Если это было бы, скажем, время людоедов или идиотов, он и это довёл бы до божественных высот. Я, так же как и Вагнер, был сыном этого времени. Хочу сказать, декадент. Только я понял это, только я защищался от этого, философ во мне защищался от этого. И высшее, что я изведал в жизни, было выздоровление. Вагнер принадлежал лишь к числу моих болезней. Вагнер резюмирует современность, ничего не поделаешь, надо сначала было стать вагнерианцем. Друг мой, послушайте! – Ложь есть та моль, которая съедает всё, и нечего даже дискутировать на тему, что есть ложь и что есть истина. Каждый в сердце своем знает, где находится правда.

– И где же она? – спросил Марк.

– Она, прежде всего, там, мой друг, где музыка не становится искусством лгать.

– Ах этот старый чародей! – всплеснул вдруг руками восхищённый Ницше. – Как угодливо говорил он каждой трусости современной души чарующими звуками девичьего голоса. Как покорял толпу, портил вкус, делая их ум дряблым и усталым. А его публика, все эти бледные, вечно женственные рогатые зигфриды, жеманные невротики. И какая во всем утонченность в соединении красоты и болезни.

Ницше был очень взволнован и увлечен своими воспоминаниями. Видно было, что он много пережил в связи с Рихардом Вагнером.

– Итак, нацизм, господин Марк, – заключил он, немного поостыв, – родился именно тогда, когда ложь стала почвой сначала для гениев, а потом и для всей нации.

Декаданс, в котором я обвиняю Рихарда Вагнера, был самой влиятельной формой выражения того времени, и в частности рейха.

И в этом-то и была угроза цивилизации. Самая серьезная из всех, с которой когда-либо доводилось сталкиваться человечеству.

Вагнер – это симптом угасающей жизни. Вагнер – это диагноз.

– Да! – вздохнул Марк. – Выходит гений и злодейство – совместны?

– Еще как, – добавил Ницше.

«Вдохновитель нацизма, антисемит», – ухмыльнулся про себя Марк.

– А я всё-таки люблю музыку Вагнера, – сказал он вслух, – и это есть правда моего сердца.

Но Ницше, казалось, уже его не слушал.

Романтики

Наступила неожиданная тишина. Подул ветер. Всё, что подчинилось его воле, его власти, стало шевелиться, взлетать вверх. Нечистоты и лохмотья поднимались в воздух вместе с пылью. Кружили вокруг Марка, плевали и хлестали его по лицу.

Марк подумал о том, что даже этот ветер обладает волей к власти. Он способен разогнать всю нечисть. Поднять её в воздух, кружить, смешать всё в хаосе.

Одна грязная песчинка вдруг залетела ему прямо в глаз.

Он сморщился от острой боли. Потом эта боль перешла в сердце, где хранилась его память.

Он неожиданно погрузился в воспоминания. Воспоминания о той счастливой, многонациональной тюрьме народов, где он прожил почти всю свою жизнь. Где всё «стадо» делилось на две части. Одни – воровали, другие – лгали. Поскольку выжить можно было, только делая то или другое. Но Марк ничего этого не делал. Он только мечтал, что, в общем-то, тоже было ложью, но более изощренной. Она досталась ему, вероятно, по наследству от века романтизма, который так жестоко только что распинал на кресте господин Ницше. В его памяти начали всплывать разные собрания, коллективные мероприятия, опять собрания, а потом уже партийные съезды с «Лебединым озером», и романтики, одни романтики. Все они постоянно говорили о честности, о совести, о партии, о настоящей любви. А сука-чувственность бежала за похотью, как верный пёс социализма.

Собственно, что ещё в этом стаде романтиков могло радовать советских мужчин и женщин. Секс и прелюбодеяние.

Это единственное подлинное, природное, настоящее и искреннее, что оставалось от собачьего счастья советскому человеку.

Им занимались все всегда и везде: до собраний, после, во время.

Им занимались в кабинетах начальников или на роялях в музыкальных школах, в самолетах, поездах, подъездах, везде – даже в кабинетах марксизма-ленинизма. Ну, и слава богу!

«Есть хоть что вспомнить и чему улыбнуться, – подумал Марк. – Веселый зоопарк, спасибо романтизму!»

Разорвите паутину! Идите за мной!

Какой-то мягкий ропот голосов и плеск воды вернул его в реальный мир набережной в Бруклине, где они с Ницше сидели на скамейке и мирно беседовали. Видимо, времени прошло совсем немного, так как солнце ещё плавало в разноцветном океане.

А Ницше продолжал беседу, как будто их разговор и не прерывался:

– Оставьте, господин Невский, – услышал он настойчивый голос, – оставьте этот вялый романтизм, этих больных романтиков, и оставьте производство нового поколения тем, кто ничего более не умеет. Кажется, ваш русский царь Петр Великий удачно сказал: «Нечего плодить дураков, пора и учиться».

– И в подтверждение своей концепции казнил собственного сына, – добавил Марк с иронией. (Он уже полностью вернулся к реальности, впрочем, если её можно было так назвать.)

– А это только делает ему честь, – продолжал Ницше, – и его духовная сила вызывает восхищение. Где сейчас была бы Россия?

Ведь вы же видите, друг мой, что любая нация, народ, раса, как и отдельная личность, имеют свой собственный ярко выраженный характер, изначальную суть, элементарную частицу собственной души, заложенную кем-то, когда-то, где-то.

От него – от этого родоначальника – и произошёл данный народ, раса, нация. «Элементарная частица» его души размножилась на миллионы, с тем же характером, с той же сутью. Если бы он был идиотом или людоедом, то и вся нация была бы тем же. Теперь вы ясно видите, что не общественный строй или формация решают судьбу народа, а та самая «элементарная частица» души, заложенная когда-то, кем-то, где-то. Так зачем же плодить дураков, будучи еще не готовым к тому, чтобы от тебя произошел целый народ? Поступательное развитие человечества совсем не означает прогресс, скорее, наоборот. В каждой расе, нации, народе временами появлялись и будут появляться высшие образцы человека. Их должно быть много, и от них продолжится род человеческий.

Тут Ницше выпрямился, повернулся всем своим коренастым корпусом к Марку, и сказал:

– Найдите в себе силы, господин Невский, встаньте прямо, лицом и грудью к моей истине.

Вы говорите, вас погубили пауки морали. Разорвите их паутину и идите за мной.

– Прямо как в Священном писании, «отвергни себя, возьми крест и иди за мной», – подумал Марк. Но вслух не сказал, дабы не обидеть вдохновенного философа.

А здесь стоит надгробный камень

Но прежде чем я повернусь лицом к вашим истинам и пойду за вами, – сказал Марк, – ответьте мне на один весьма деликатный вопрос. Ответьте – с той «жестокой честностью в интеллектуальных вещах», о которой вы говорили.

– Я вас слушаю, друг мой.

– Что вы думаете о еврейском народе: его душе, его характере?

– Я имею в виду (он немного сконфузился, задавая этот вопрос знаменитому философу), разделяете ли вы, господин Ницше, антисемитские взгляды вашего друга или врага, как вам будет угодно его называть, Рихарда Вагнера?

Ницше тяжело вздохнул, и Марк сконфузился ещё больше.

– Дорогой Марк, – умоляющим тоном произнес Ницше, – пожалуйста, не засоряйте орлиный полёт моих мыслей, небесную молнию идей хрюканьем и дрязгами ваших свинарников. Я знаю, что вы по происхождению еврей. И вы должны понимать, что для меня значение имеет лишь одна истина. Я ненавижу ложь и предрассудки – чем и является антисемитизм: он вызывает у меня отвращение. Но если вы так уж хотите знать и мое отношение к еврейскому народу – я изложу его вам со всей жестокой честностью, извольте.

Еврейский народ и его история поработили весь мир. И не мечом, как римляне. И не золотом, как ваша «империя демократии». А мощным интеллектом, создавшим христианство. Я хочу, чтобы вы поняли: христианство и иудейство есть одно целое. Во всяком случае, антисемитизм возник как естественное противодействие еврейскому интеллекту, поработившему мир философской идеей, которая и вывела христианские народы на пьедестал цивилизации.

Но все же каждый из этих народов хотел бы вернуться к истокам своей духовной оригинальности, что естественно и справедливо.

Христианские народы, сами того не осознавая, не любят евреев не за распятие ими Иисуса и не за их демоническую способность вживаться в любой народ и отгрызать от него лучшие куски капитала. А из-за той самой власти над ними еврейской истории.

Они и придумали эту басню об Иуде, который вовсе не предавал Иисуса, а скорее, был сам обманут. Но им нужна ненависть к евреям, нужно было обвинить их – чтобы не чувствовать себя в зависимости от еврейской руки помощи, протянутой всему мировому отребью, руки, в которой и находился тот самый подарок – Новый Завет. Они даже не задумываются над абсурдностью самой нелюбви к евреям – ибо Иисус такие понятия, как «нелюбовь», полностью исключал.

Однако евреи сами создали этого уродца – христианство, где нет ни одного живого места для логики, где, чтобы что-нибудь объяснить, надо только изворачиваться.

Я лично, господин Невский, к евреям никаких дурных чувств не испытываю – напротив, восхищаюсь их мощным интеллектом.

Но я призираю их духовное детище – христианство. Оно развращает человека, иссушает первозданную силу его интуиции и инстинкта, ведет его к деградации, к «декаданс».

Тут Марк деликатно перебил: «Извините, профессор». Марк впервые назвал Ницше профессором, что странно – ведь тот получил это звание уже в двадцать два года. Восхищенные его трудами, профессора Базельского университета присвоили ему звание профессора даже без защиты диссертации.

– Я понял, – продолжал Марк, – что под понятием «декаданс» вы подразумеваете то, что еврейские теологи умышленно проповедовали упадочные настроения, дабы держать народ в страхе.

– Совершенно верно, – продолжал Ницше. – Вся героическая история евреев, начиная с Моисея, извращалась прожорливыми жрецами именно с этой целью. И была доведена до абсурда, который теперь называется христианством.

Некогда евреи и их библейские герои жили среди чистых и сочных просторов, здоровых инстинктов и интуиции. Жизнь, любовь и смерть, победа над врагом или поражение – все было для них полнокровным счастьем щедрой земли.

Теперь же еврейские жрецы изобретают «грех» – орудие власти слабых над сильными. Теперь библейские герои в страхе трепещут перед «Всемогущим», который придет, накажет и отомстит. Какое идиотство! Какое бездарное торжество плебейского разума над самым чистым, самым истинным созданием природы – над инстинктом и интуицией! Ведь самое совершенное в природе – человеческий инстинкт и интуиция. Они и должны двигать миром. Разве можно научить только разумом сочинять книги или музыку, быть политиком или философом? Разве можно научить только разумом любить, ненавидеть или выживать?

Над человечеством совершается величайшее преступление – изобретен грех, форма саморастления человека.

Они же – эти мудрецы – теперь и награждают. И чем бы вы думали? – Вечной жизнью, бессмертием. Какая глупость! То, что они дарят, теперь теряет смысл. Жизнь вообще теряет смысл. Она теперь в потустороннем – ничто.

Всё, что есть в инстинктах благородного, что способствует жизни, ручается за будущее, возбуждает теперь недоверие. Жить так, чтобы не было более смысла жить.

Эти жрецы устроили чудо из искажения, документальным доказательством которого является перед нами добрая часть Библии. Прошлое собственного народа они перенесли в религию с полным надругательством над всяким преданием, над всякой исторической действительностью.

– И вот здесь-то, господин Невский, тот самый надгробный камень, от которого вы и потеряли предназначенное вам направление. Камень, под которым погребён «аристократизм настроения». На нем высечены роковые слова: «РАВЕНСТВО ДУШ».

Что это значит? Если вы станете поступать, как все, – хрюкать например, вы потеряете себя; если вы останетесь самим собой, вас затопчут бешеные свиньи, в остервенении рвущие свои куски счастья.

«Аристократизм настроения» ложью о равенстве душ погребен окончательно!