– Ты знал, что после Немострой здесь была секта – Черный крест? Не дожидаясь ответа, Богдан продолжил: больница стоит на проклятом месте.… На месте строго кладбища, которое было при храме иконы Божией Матери «Знамение». По легенде облюбовали это кладбище то ли вурдалаки, то ли оборотни.… Много они народу порешили…. Жора говорил с паузами прихлебывая чай и смотря на огонь.
– А Черный крест подхватила это «движение», в современной интерпретации. Действует осторожно, ни как эти беспредельщики Немострой, которых ОМОН-овцы в подвале топили и стреляли. Жрут себе, втихаря, людишек, развлекается, но никого на свою голову не навлекает. Тщательно прибирают за собой. Пашу ни сколько не удивлял этот разговор, и он верил тому, что ему рассказывал Георгий.
– А откуда дровишки? Откуда информация? – спросил Паша, ставя чашку на стол.
Богдан надолго замолчал, потом хрустнув костяшками пальцев, заговорил снова:
– Тебе известно о людях живущих с приставками were- или wehr- (вер-)? Они происходит из языков саксов, германцев или викингов и означают изгоя – дикаря, животного, волка. Всю жизнь человек и волк жили на одних землях, охотились на одних животных. Люди завидовали силе, гибкости и скорости волка. Его неутомимость и охотничье мастерство вызывало зависть у людей. Волк был не просто врагом – а врагом, которому хотелось подражать и быть таким же сильным и хитрым. Наши предки страстно желали стать такими же удачливыми охотниками, как волки.
– Фильм ужасов об оборотнях рассказываешь? – слегка иронично кинул реплику Паша.
– Да нет. Ввожу в курс дела.… В периоды тяжелых испытаний люди отчаянно желали больше походить на волков. Возможно, думали они, если как следует притвориться волком, то можно приобрести некоторые качества, необходимые для выживания в трудное время. И понеслось – шаманы, колдовство, превращения. Тогда это было обычным делом, как в Макдональдс сходить. Кто заворачивался в волчьи шкуры, кто пил их кровь, ну в общем получилось у некоторых превратиться…
– Это ты мне про ликантропию рассказываешь? Паша много читал об этом явлении, еще греки называли ликантропами – «волкочеловека». Но Петрунин хорошо знал биологию и физику и не верил в быструю мутацию структуры клеток, вплоть для молекулярного уровня. Конечно, есть расстройство психики, при котором люди пьют кровь и подражают животным, но в «чистом» виде, этого не может быть, потому что температура тела при таких быстрых изменениях должна доходить до 800 градусов, а при таких показателях выжить не возможно. Но спорить с Георгием, Петрунин не стал.
Жора подкинул кусок доски в буржуйку, огонь быстро охватил новую жертву и начал лизать ее языками пламени. Потом он продолжил:
– Здесь бывают не только ликантропы. Есть – лунатики, но не простые которые по комнате ходят и пугают своих родственников. Это другой тип, хищный и агрессивный. В полнолуние их охватывает жажда убийства, они обращаются, кто полностью, кто частично. Не всегда именно в волков. У них такая сильная и всеразрушающая мощь, что они смог убить несколько человек, иногда вооруженных, при этом сами остаются без царапины. Я не представляю, как это им удается, и почему это с ними происходит. Вот что тебе и предстоит выяснить…
– Зачем ты мне все это рассказываешь, и почему мне надо что-то выяснять? – спросил Паша и посветил фонариком себе под ноги, где лежали пустые бутылки из под пива и прочий мусор.
– Знаешь, почему тебя Ховринка, не сжирает как гиена, куда бы ты не лез и сколько ты бы здесь не проводил времени?
– Даже не представляю, – тихо ответил Петрунин и ударил ногой по пластмассовой бутылке.
– Ховринка хочет сделать тебя последним просвещенным, смотрящим за больницей.
– Как это? – спросил Павел.
– Ты станешь частью больницы и будешь контролировать все, что здесь происходит. Ты будешь знать о каждом ужасном событии и отчасти их контролировать. У тебя появится возможность понимать, что происходит в Ховринке с вервольфами, оборотнями и другой дрянью, которых здесь предостаточно. Они делают себе химические апгрейды, традиционные убивают молодых искателей силы. Молодые образуют союзы, происходят конфликты и целые войны.
– А если я не хочу этого? – спросил Петрунин и посмотрел на огонь.
– Уже поздно, ты это понимаешь. Тебя не отпустят, не мы, не больница. И ты сам этого хочешь, у тебя осталась одна дорога. Дорога к последнему просвещению…
Глава VI
Георгий встал и приоткрыл дверь в коридор и махнул рукой, предлагая Паше следовать за ним. Они пошли обратно на площадку третьего этажа. Ниоткуда появился сладковато мягкий запах не похожий ни на запах цветов, ни на запах косметики. Страшнее такого запаха ничего быть не может, подумал Паша и если где-нибудь почувствуешь его, надо быстрее убираться. Они проходили рядом с «комнатой отходов», как назвал ее Георгий. Пропало эхо; наоборот, воздух как будто впитывал в себя звуки.
Петрунину показалось, что в темноте грохочут шаги, словно два полена не спеша переставляют ноги в кучах мусора. Удавка страха затянулась до предела, сделав тело ватным, неуклюжим…
Тут издали, до них донесся смех – хриплый, бездушный и какой-то искусственный. Радости в нем было не больше, чем в хохоте гиены, тревожащем безмолвную ночь. Он становился все громче, слышался все ближе и ближе, делался все страшнее. Казалось, хохочущее существо вот-вот выступит из темноты. Тут же последовал душераздирающий крик, настолько ужасный, что хотелось зажать руками уши. Невыносимый пронзительный вопль, неожиданно оборвался на самой высокой ноте.
– Они пришли, – тихо сказал Георгий, сделал шаг, прячась за выступ стены. За ним последовал и Павел.
Два человека вышли на открытое пространство третьего этажа. Один из них зажег спичку и бросил ее на землю неожиданно загорелся приготовленный костер. Паше не сомневался, что его приготовил Георгий.
Глаза у этих двух людей горели ненавистью. Лицевые мышцы напряглись, натянув глаза и губы. Такого выражения лица Петрунин на этой планете до сих пор не видел.
Петрунин заметил в руках у одного получеловека большой мешок, где скулила собака. Совершенно не боясь, он сунул руку в мешок и достал достаточно большую овчарку, которая парализованная страхом совершенно не сопротивлялась. Схватив огромной рукой овчарку за голову, он свернул ей шею и бросил возле своих ног. Потом двое забыли о мертвой собаке и начали разговаривать между собой на каком-то старинном языке. В момент разговора их тела, лица продолжали меняться и становились похожи на волков. У Петрунина каждый волос на голове встал дыбом, руки его дрожали, тело пульсировало горячими пучками.
Два зверя обратили внимание на мертвую собаку. Один из них присел и начал что-то наговаривать в ухо мертвому псу. Его слова мешались с звериным рыком. Мертвая собака шевельнулся. Дернулись лапы – как бы отдельно от тела, сами по себе, согнулись-разогнулись, и снова, и еще, голова приподнялась, как на веревочке, вздернулась и глухо стукнулась об пол.
Пес шевелился, дергал лапами, головой, сотрясался всем туловищем, а глаза оставались неподвижными, стеклянными, и язык тряпкой свисал на сторону, дыхания не было, но он жил, где-то в других мирах, жил по-своему, в страшных судорогах.
Овчарка поднялась на разъезжающихся лапах, покачалась, утвердилась на четырех опорах – это выглядело так, словно чучело поднимали на невидимых распялках. И тут же рванула прочь, она, словно за кем-то побежала.
Звуки… Музыка… Опять музыка подумал Павел. И в то же время – не музыка, а просто один высокий аккорд в ее пустом онемевшем мозгу… И вся эта музыка казалась, не имеющая мелодии, лишенной гармонии: какая-то дикая какофония, набор бешено гремящих и скрежещущих звуков. Эта тарабарщина пробивала щели в едва заметном остатке слабеющей воли Петрунина.
Музыку унесло, ее сменили вопли и хор стонов, преисполненных отчаяния, где каждый будто пытался заглушить страдания других. Стоны постепенно перерастали в крик, больше напоминающий вопли плакальщиц у гроба. И к ужасу Петрунина, на вопли ответили. Крики громким эхом пронеслись по открытому пространству; они раздавались, будто со всех сторон сразу.
Павел бросил взгляд на превращающихся зверей. Они были полностью в шерсти с волчьими мордами. Туловище и ноги у них полностью заросли густой шерстью, плечи, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа – когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на куриную лапу. Тошнотворны. Павел поймал себя на мысли, что не смог бы описать их на бумаге.
Скоро в коридорах больницы раздались крики, состоящие из сплошного ужаса, волкам вели двух жертв, пойманных несколько часов назад на мусорке. Павел не раз слышал предсмертные крики, который проглатывала Ховринка. Но тут был особый случай. Это были не крики, а стоны умирающих людей понимающих, что сейчас с ними будет.
К окончательно превращенным оборотням, три человека подвели жертв. Они были как тряпичные куклы и потеряли волю к сопротивлению. Два бомжа стояли напротив оборотней и громко скулили.
Тут один из хищников резко махнул когтистой лапой, и голова бомжа отлетела со скоростью мячика для пинпонга. Кровь брызнула во все стороны. Павел пялился на кровь. Свежая, красная и мокрая, она растеклась по полу такой широкой пленкой, что хоть греби на каноэ.