Глава VI
Настало время, когда у всех кончились деньги. Курсант Пристегин и Черников сперли бухту колючей проволоки и поперли ее в аул на продажу. Тащить было далеко, перед кишлаком был неглубокий арык, но они все-таки ее дотянули. Вернулись усталые с поцарапанными руками с тремя бутылками вина Рислинг. Все, кто был в палатке, радостно засуетились, доставая стаканы.
– Практически жизнью рисковали, – сказал Пристегин, разливая напиток по стаканам. Вино оказалось кислым и не вкусным. На «огонек» прискакал суслик, который жил под палаткой и от исходящего тепла вышел со спячки и занимался попрошайничеством. Звали мы его – Гоша.
– Вот и Гоша на стакан пожаловал, – сказал Черников увидя его на входе в палатку.
От стакана суслик отказался, а вот баранку схватил с радостью. Мы проводили долгие наблюдение и анализ того, где живет Гоша, но логово его вычислить так и не смогли. Появлялся он как черт с табакерки и также исчезал.
После нового года наступил холод. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и постоянная грязь действовали угнетающе, и мы постепенно впали в апатию, опустились, некоторые перестали следить за собой. Чтобы взбодрить нас в январе командованием был организован пеший переход километров двадцать с обедом в пустыне.
Идея так себе, не одуванчиков понюхать, но никуда не денешься. У меня некстати поднялась температура, но отказаться от этого мероприятия я не мог, ибо многие из моего молодого пополнения подумали, что «курсант закосил». А я как политработник, ведущий массы должен был быть примером, т. е. впереди колонны.
На следующий день на улице с утра висел холодный мутный туман и длинная колонна начала растягиваться вглубь пустыни. Этакое громыхающее стадо несчастных людей. Я шел как во сне, кружилась голова, белье мокрое от пота. Состояние дохлого ежика.
Вокруг верблюжья колючка, перекати-поле. Барханы до горизонта, куда ни глянь – бесплодные пески. Ни души, дикие ужасные места.
На обеденном привале пошел, померил температуру – 38,3, но от «госпитализации» в машину отказался. Обратная дорога походила на ад, мне казалось, что я на другой планете иду в тяжелом скафандре. Сзади раздается надорванное дыхание и сухое чмяканье запекшимися губами, моих бойцов.
Испортилась погода. Пустыня рокотала. Тьма и зловещий шум двигались к нашей колонне. Под ногами поземка из песчинок. Промозглый порыв ветра вынуждал останавливаться и закрывать глаза. Ветер подминал барханы, точно сбивал шапки с голов.
Неожиданно от начальника учебного пункта Назаренко, последовала команда:
– Бегом марш! Я вздрогнул от радости и механически перешел на неспешный бег. Меня качало, как маятник в глазах появился туман. Появилось желание заявить о своей болезни, но это был позор. Бегу в голове пустота, остальные солдаты, не сбавляя темпа, бежали за командирами. Слышу за спиной частый топот их сапог, на который земля отзывалась внятным протяжным гулом
Перед глазами, сжигаемыми едким потом, будто в фантастическом фильме, полыхнуло красным огнем и, казалось, пронзительно вскрикнула невидимая хищная птица. Легкие галлюцинации, чтобы не потерять сознание сконцентрировался на беге. Из всего разнообразия звуков ясно слышал только один – сдавленный звук собственного дыхания, больше похожий на свист дырявой гармони. Вокруг раздавалось шипение, словно горло перехватили веревкой – солдаты потихоньку выдыхались. Окружающее теряло первоначальные свои очертания, расплывалось и уходило совсем. Хотелось откусить язык и умереть от потери крови как нинзя.
Наконец мы вбежали в учебный пункт. Теперь он казался теплым спасительным оазисом в пустыне.
Дополз до палатки, пропустив общее построение и подведение итогов. Истопник спал, я с ходу залепил ему пендаля. Он энергично пошуровал кочергой, и огонь, в ответ на его заботу, разгорелся ярче.
Через десять минут печка начала разгораться. Рыжие мерцающие отсветы сменились постоянным белым жаром, чугунка загудела, застреляла смолистыми угольками, горячее тепло поползло волнами по палатке. Меня то трясло от холода, то бросало в жар. Превозмогая слабость, поставил чайник и протянул к краснеющей боками печке синюшные руки, глядя на игру огня, сжал-разжал пальцы, наслаждаясь теплом. Чая так и не дождался, уснув в бушлате на кровати.
Через некоторое время полог палатки откинулся, противно захлюпав мокрым брезентом, пришли остальные. Шутки, гам, хохот. Меня передернуло от потекшего по ногам холода. Все жутко устали, но кто-то сварил мне баланду из тушенки. Лежа в кровати я услышал:
– Ешь. Аппетита не было, и тарелка простояла до утра, покрывшись жирным «льдом». С утра разогрел «суп», ел не спеша. Тяжелая обстановка научила питаться медленно и со вкусом. Я неспешно пережевывал жилы говядины: если долго жевать, можно обмануть голодный желудок, создать мираж сытости. Много маленьких кусочков лучше, чем один большой.
Хожу по палатке, слегка кружится голова. Бессмысленно смотрю на своих товарищей. Бондарев Андрей, желая меня подбодрить, читает армейский стишок:
Что глядишь на меня устало.
И глаза твои наводят грусть.
Хочешь, что-нибудь из Устава
Я прочту тебе наизусть.
Вяло улыбнулся и опять пошел в кровать. Позже попросил у зам начштаба день отлежаться. Слабость разбирала организм, плюс прихватил желудок. Наверное, чем-то отравился или дизентерия. Ночью, проклиная все на свете, несколько раз ходил в туалет. Ночь в пустыне похожа на живое существо – огромное, скользкое, неповоротливое. Оно всё время тяжело вздыхает, ухает, ворочается – никак не может уснуть. К желудку еще добавился неприятный холодок, ибо идти до туалета долго, а сидеть в нем одному ночью неприятно.
В каждом подразделении нашли мастеров, которые в эпоксидной смоле заливали скорпионов. С целью добыть спящих в песке паукообразных, наши подразделения, вместо учебы, перепахивали тонны песка. Отличившихся поощряли освобождением от нарядов на неделю.
В один из дней меня поймали за этим занятием. Опухший капитан со штаба неожиданно появился в песках, где бойцы вяло ковыряли лопатами песок. Честно говоря, таких колоритных офицеров в армии я не видел. Сапоги были специально сморщены в гармошку и имели явно самодельные, высокие каблуки. Брюки с таким большим галифе, что даже в тридцатые годы подобная парусность выглядела меньше. Его фигура больше походила на школьника, чем на военного из-за узких, несимметричных плеч, которые на фоне гигантских галифе казались недоразвитыми.
Это чудо неожиданно появилось у меня из-за спины и поинтересовалось:
– Что за мероприятие, проводите курсант? – смотря на бойцов с саперными лопатками, ковырявшихся в пустыне. Я не растерялся и бойко ответил:
– Рытье окопов, товарищ капитан!
– В песках окопы? Ну-ну. Скорпионов ищите?
– Никак нет, готовим личный состав по общевойсковой тактике. Взвод в обороне.
– От кого обороняться собрался от сусликов? Или шакалов? Бегом в расположение на занятия – сказал он и пошел в сторону лагеря. Я неспешно выдохнул из себя воздух вперемешку с тревогой. Зачем он приходил, заблудился что ли, смотря вслед его детской походке.
Иду с проверкой на учебную заставу. Сметающий все на своем пути «афганец», только что отбушевал, пески улеглись, и замутненное пыльной бурей солнце вновь ненадолго очистилось, запылало на закате с прежним усердием и жаром. Но душные синие сумерки уже наваливались на барханы, и пустыня цепенела, готовая погрузиться в ночь… Завыли шакалы. Они постоянно кружили вокруг лагеря в поисках отбросов. Особенно нравилась шакалам наша собачья застава. Но отбросов было мало – сами все съедали.
Проблема питания стояла перед нами постоянно. Есть хотелось круглосуточно. Ибо селедка не давала нужного количества жиров и витаминов. В один из дней кто – то сказал, что на кухне сделали плов из барашка. Все кто был в палатке, быстро помчались в сторону столовой. Действительно на костре стоял большой котелок и повара – азиаты, что-то колдовали над ним. Пахло вкусно, мясом и пряностями.
По завершению приготовления, нам кинули в тарелки по порции дымящегося плова. Мы как волки кинулись рубать это божественное блюдо. Мясо было какого-то странного вкуса, жесткое, но мы были уверены, что это баранина, так как многие из нас ее толком не ели. Когда мы, облизывая ложки, гладили распухшие животы, поинтересовались, что это было за мясо. Хитрые азиаты только смеялись и говорили что «мясо полезное». Кто – то отойдя отлить, вдруг дико закричал, мы рванули на крик и обнаружили потроха собаки. Многих вырвало прямо там, более крепкие побежали бить поваров…
Большие проблемы были с наглядной агитацией. Кроме больших ватманов ничего не было, даже ножниц, поэтому мы изымали из посылок все «колюще и режущее». Рисующие, хорошо пишущие бойцы были на вес золота. Мы их лелеяли, воровали друг и друга или брали в «аренду».
Подслушал разговор, когда хитрый курсант Черников, уговаривал моего писаря перейти в его роту:
– Подумай боец, подумай хорошенько, скажи, что жить без связи не можешь, – майор Назаренко разрешит. Что тебе собакам хвосты накручивать? Ты у кого хочешь, спроси, и любой тебе скажет: у связистов не служба, а рай. У тебя девчонка-то есть? Нет? Чего же теряешься? А то бы захотел – мог с ней, когда хочешь поговорить или с мамой. Хоть с самой Москвой.
Я тихонько подкрался и ущипнул Черникова за задницу. Тот от неожиданности подскочил и, обернувшись, послал меня.
– Ты ему еще расскажи, что он в связи каждый день будет шоколад кушать и в Кремль звонить. Посмеялись.
– Вообще никто не пишет и не рисует, – жаловался Черников. Хоть самому садись и боевой листок рисуй.
– Вот и рисуй, а моих бойцов не трожь. У меня из рисовальщиков – полтора человека.
Выхожу вечером покурить из палатки. Пески, пески, пески… Великая пустыня Каракумы, где её край? Где-то есть другая Туркмения: хлопковые поля, виноградники, нефтяные вышки и города, даже Каспийской море. Здесь же нет ничего, даже колодца, воду привозили на машинах, только линии электропередачи напоминают о цивилизации. Пески, пески, пески…
Прискакал суслик Гоша и замер в нескольких метрах надеясь на угощение, у меня с собой ничего не было, кроме старой мятной конфеты. Сняв обертку, я начал подзывать Гошу, неожиданно он большими прыжками приблизился ко мне и взял конфету. Также быстро скрылся в пустыне. Фантастический зверек.
Моментально, как коршун, налетел туман, стало зябко. Пошел в палатку. Гоша скакал за мной и требовал что-то еще – кислая конфета ему не понравилась. Тут самому найти, что-то пожевать подумал я и показал суслику дулю.
Утро. Постепенно наши замершие за ночь тела начинали шевелиться и издавать какие-то звуки. Кто-то стучал умывальником, вода журчала и стекала в ведро. Кордюков кряхтел и чесал пятку в большом вязаном носке. Хотюн, смотрел на тюбик зубной пасты как на крест животворящий. Арсеньев, закончив умывание, закричал:
– Подъем пираты! Форма одежды номер два, ползком в пустыню!
– Пошел в жопу! – вяло ответил я и пошёл умываться.
На улице был молочный влажный туман. Через полчаса солнце, поначалу робко проглядывавшее сквозь туман, неожиданно быстро вернуло резкость очертаний окружающих предметов, соединив их в единую картину. Вынырнули из вязкого тумана палатки, четко просматривался горизонт. Погода здесь менялась быстро и в разные стороны от холода до жары, от дождя до солнца. Побрел в туалет. Их на учебном пункте было два – один для личного состава и второй поменьше для офицеров.
Это были почти единственные «здания» сколоченное из досок в виде длинного барака. Под ним была вырытая огромная яма, сверху покрытая деревянным полом в котором было множество дырок. Такая «сота» для сранья. Глаза на подходе к этому сооружению сами собой закрываются – больно. Инстинкт самосохранения. Запах может выжечь зрачки.
Внутри солдатского туалета процесс идет полным ходом и днем и ночью, как-никак полтысячи человек испражняются. Со стороны зрелище выглядит дико – человек сорок, кряхтят над прорубями в грязном деревянном полу. Никаких перегородок. Все напоказ. Одна сторона – белые задницы выстроились в длинный ряд. Другая в лицах. Кто курит, с шумом выпуская дымные струи, кто трет газету в руках, чтоб мягче была, для применения. Полный коллективизм, и это отторгает. Да ведь туалет – это таинство. Дома – это нагретый задницей стульчак. Здесь все гадили, «взявшись» за руки, сидя рядом друг с другом.
В солдатском туалете вспыхивали ссоры, доходящие до драки. Допустим, сидит боец в позе усталой курицы, а рядом другой воин мочиться в соседнюю дырку на уровне твоей головы. Капли мочи при «промахе» летели на сапоги и ХБ. Сначала было всем неудобно, потом – «человек ко всему привыкает».
Офицерский сортир был поменьше и не такой вонючий, так как соответственно людей пользующимся им было не много. У нас были перегородки и хоть какое-то ощущение уединенности.
Однажды в начале учебного пункта, курсант Игорь Толстогузов расслабившись, читал газетку сидя над своим гнездом. Все было хорошо, но тут снизу его по попе кто-то погладил. Игорь как коршун подлетел вверх и проорал:
– Ёксель – моксель! Екарный бабай! – и пытался дрожащим голосом обьяснить окружающим, что же произошло. Все начали поднимать и спасать свои задницы от неведомого врага. Картина уморительная.
Оказалось все просто – курсант Женя Домошенко уронил в дырку свою шапку и полез ее поднимать. По бокам туалета песок осыпался и дерьма на дне было еще мало. Видя над головой чью-то задницу, Домошенко не удержался и осторожно ее погладил. Женя пошел вылезать с говно – ямы, а Толстогузов еще час заикался.