***
Гостиница, где остановился, находилась на канале Грибоедова. И порой в редкие погожие дни после завтрака я выходил на прогулку. Почти всегда, побродив вдоль канала, упирался в Невский и оттуда смотрел на соборы. Иногда, пересекая проспект, прогуливался до Спаса на Крови и, возвратившись, сворачивал на проспект. По проспекту обычно шёл быстро и бездумно, лишь на какое-то время замирая у Казанского собора. Меня словно тянуло к соборам, безвольно взирая на которые я всё тщетно силился вспомнить о чём-то. Но, снова окунаясь в грохочущий Невский, довольно скоро уставал и, каждый раз сожалея, что не воспользовался авто, едва доплетался до Дворцовой площади. У реки мне катастрофически не хватало осени – доселе приезжал в Петербург только осенью, – и потому, не задерживаясь на набережной, я быстро уходил, почти инстинктивно следуя в одном и том же направлении. Вскоре всегда оказывался у Исаакиевского собора и, всякий раз с невольным беспокойством всматриваясь в могучие стены, чувствовал, как в моём сознании неясными мгновениями беспомощно вспыхивали и тотчас гасли какие-то назойливые и в то же время неуловимые воспоминания. Но, возвращаясь в номер, где ожидало меня удобное кресло, я снова забывал обо всём, что тревожило, и, погружённый в привычные думы, подолгу безучастно смотрел сквозь окно, с уютной высоты последнего этажа, на всё одни и те же окрестные крыши и на погребённый под ними мир, с каждым днём всё стремительней утекавший из моей занемогшей памяти.
Однажды в довольно морозный, но яркий и солнечный день я не усидел и, выйдя из номера до полудня, вернулся глубоким вечером. И хотя этот день выдался лучшим из всех, но именно с него началось моё падение в бездну.
Возвращаясь с продолжительной и необычайно приятной прогулки, мне захотелось посидеть в уютном кафе, располагавшемся неподалёку от гостиницы и в непосредственной близости от канала. Кафе походило на неплохой ресторан, с просторными залами, живой музыкой, удобно и изящно оборудованными столиками и прилегавшими к ним мягкими креслами и диванами. По-видимому, был выходной, и, очевидно, поэтому в кафе собралось достаточно посетителей. Но, так как я находился в на редкость приподнятом настроении, то вовсе и не расстроился, что не нашлось отдельного столика. Присев по соседству с приятного вида женщиной, я пожелал заказать бокал хорошего вина и, любезно попросив официанта помочь мне с выбором, сходу выбрал самое дорогое и, вероятно, действительно лучшее из предложенного. И, помню, был весьма удовлетворён как тем, что принесённым напитком оказался херес, так и тем, что херес мне показался вполне приличным. К вину заказал немного фруктов. В зале звучала спокойная музыка. Девушка играла на пианино какую-то из популярных мелодий Шопена. Узнав мелодию, я, видимо, вслух произнёс имя композитора, и, очевидно, в ответ на мою нечаянную реплику, рядом со мной прозвучал приятный женский голос:
– Да, Шопен.
Голос принадлежал моей соседке. Она сидела напротив, и перед ней на столике стояла лишь чашечка с кофе. Прежде чем женщина показалась мне привлекательной, она скорее привлекла меня тем, что как будто показалась знакомой. И какие-то мгновения, обдумывая эту вероятность, я находился в некотором смущении и не тотчас сумел её разглядеть. Но в следующее мгновение, убедившись в своей ошибке, сразу понял, что женщина просто – привлекательна, и подумал, что именно по причине её привлекательности и могла показаться мне знакомой. Впрочем, она выглядела так, как может выглядеть, наверное, любая женщина, если заблаговременно позаботится о своей внешности в преддверии какого-нибудь значительного для неё события. На ней, без сомнения, было праздничное платье, а над красивой причёской на её голове явно совсем недавно старательно потрудились в парикмахерской.
– Шопен? – сказал я, других слов у меня почему-то не нашлось. – И я не ошибся?
Соседка доброжелательно улыбнулась.
– Простите, – сказал я. – Быть может, вы кого-то ждёте? И я тут… совсем некстати… То есть, скажем, бесцеремонно занял чужое место…
Женщина недоумённо взглянула, но, тотчас, видимо, сообразив, о чём я, непринуждённо ответила на мой, в общем-то, не вполне уместный вопрос:
– Ах, не-е-т, что вы!..
Но тут же и осеклась и следом спросила:
– А почему вы так решили?
– По вашему облику, – сказал я, немного смутившись. – Может быть, у вас здесь назначена встреча… Деловое свидание… Хотя…
Я чувствовал, что оправдываюсь, но поспешил себя поправить:
– Выглядите вы, прямо скажу, празднично!
– Ах, вот вы о чём, – соседка взяла ложечку и принялась помешивать свой кофе. – Да нет!.. Хотя да – вы отчасти правы… Кстати, спасибо…
– Пожалуйста…
– Но только мой праздник будет не здесь, – продолжила говорить соседка. – Просто, я жду здесь… подругу. И у меня есть немного времени посидеть и послушать Шопена.
– Понятно, – сказал я, с удовольствием пробуя вино. – Угощайтесь, если хотите.
Я улыбнулся и кивнул на фрукты.
– Спасибо, – отрицательно покачала головой женщина и спросила: – А вы?
Задорно усмехнулась:
– Хм, вы ведь тоже совсем не буднично выглядите!..
– Хм! – усмехнулся и я. – Спасибо!
– Пожалуйста!
Встав из-за стола, я назвал своё имя и, быстро сев, вопросительно взглянул на соседку.
– Очень приятно, – ответила соседка. – Зинаида…
– Что?!. – неожиданно воскликнул я.
– Что?! – встревоженно воскликнула женщина.
– Простите, – упавшим голосом промолвил я. – Я так… Вспомнил.
– Вспомнили… Зинаиду? – участливо спросила Зинаида.
– Да… Зинаиду… Наверное…
– Знакомую?.. Или…
– Нет… Так… Ничего, – я и не знал, что ответить, потому что и сам ещё не понимал, о чём же таком я вспомнил.
Зинаида позвала официанта и попросила поменять кофе, заказав другой вместо остывшего.
– Эта знакомая, Зинаида, – немного вкрадчиво продолжила прерванный разговор Зинаида, – она как – жива, здорова?
– Думаю, да, – справившись с оцепенением, ответил я.
–– Так… может быть… расскажете мне о ней?
– О нет! – воскликнул я. – В присутствии женщины говорить о другой…
– О да! – в тон мне воскликнула женщина и рассмеялась. – Ну! Раз ваша знакомая в порядке…
– Расскажите лучше вы, – неожиданно предложил я.
– О чём?
– О вашем празднике, если это не секрет.
– Ах, какие же могут быть секреты от первого встречного! – шутливо проговорила женщина, пригубив свой кофе. – Всё просто! Мы с друзьями сегодня будем обмывать кресло!..
– Кресло?..
– Да, кресло. Мой начальник… то есть один давний знакомый, можно сказать, друг детства, на днях занял кресло в совете директоров нашей компании… Ну, где я работаю. Вот. И по этому поводу у нас сегодня что-то вроде корпоративной вечеринки. – Зинаида озадаченно посмотрела на часы. – Вот только виновник торжества, похоже… засиделся… в своём кресле.
– Интересно, – задумчиво произнёс я.
– Что именно? – поинтересовалась соседка.
– Мой праздник тоже связан с креслом. Только с точностью до наоборот.
– Как это?
– Сегодня я праздную то, что впервые за несколько дней сумел оторваться от кресла. Сегодня я наслаждаюсь солнцем, чудесным морозным днём и приятной компанией с прекрасной незнакомкой!
– В каком смысле оторваться от кресла? – спросила прекрасная незнакомка. – Чем же таким вы заняты в вашем кресле?
– Думаю. Размышляю.
– А-а! Ну это, должно быть, приятное занятие.
– Не знаю. Наверное, – сказал я. – Это, в сущности, то, чему я посвящаю всё своё время.
– И о чём же вы думаете?
– Сейчас я думаю о вас. И о том, позволите ли вы мне вас угостить? Хотите бокал вина? Уверяю вас, херес великолепен!
– Ну ладно, – согласилась соседка.
Я заказал вино. Мы проговорили ещё с полчаса. Потом Зинаида засобиралась и принялась прощаться.
– А как же ваша подруга? – заметил я.
– Подруга?.. А! Она не придёт.
– Так позвольте, я вас провожу?
– Нет, спасибо, здесь рядом… Благодарю вас за вино. С вами было приятно побеседовать.
– Так мы больше не увидимся? – обеспокоенно произнёс я.
Немного подумав, женщина ответила:
– Увидимся, если вы меня куда-нибудь пригласите. Завтра воскресенье… Вот… вам… мой номер.
Зинаида достала из сумочки ручку и написала на салфетке номер мобильного телефона.
– Конечно, приглашу! – оживлённо заговорил я. – У меня машина. Я сегодня весь вечер буду думать и обязательно придумаю, куда вас можно будет пригласить!
– Договорились. Вы славный. Звоните. Пока!
И Зинаида поспешила к выходу. А я попросил счёт. Мне принесли терминал, и я расплатился картой.
Вдруг ко мне неожиданно подсел молодой мужчина. Он был нетрезв. В течение всей беседы с Зинаидой я не раз обратил внимание, как вызывающе он смотрел в нашу сторону. Незваный гость сходу, не поздоровавшись, заговорил:
– О! Крутая у тебя карта! И я её сегодня украду… Отвечаю!
Мужчина говорил громко. Я видел, как и прежде официант делал ему замечание. Теперь же официант подошёл с администратором, и они потребовали, чтобы мужчина немедленно покинул кафе.
Впрочем, неприятный инцидент не смог лишить меня душевного равновесия. Ибо впервые за много дней я ощущал неописуемую, наполняющую всё моё существо лёгкость. Мне показалось, что внезапно моя жизнь наполнилась смыслом. И я твёрдо знал, куда мне теперь идти и о чём теперь думать. Я захотел вернуться в гостиницу, чтобы думать о Зинаиде, уснуть и видеть о ней сны, и чтобы поскорее наступило завтра.
«Сидеть в своём кресле! И думать! Рядом моя Зинаида…» – слова прозвучали в голове так явственно, что, выходя из кафе, я не заметил препятствия, чуть не столкнув оказавшегося на ступеньке человека.
В последний момент мы ухитрились цепко ухватиться друг за дружку, что помогло нам удержать равновесие и не упасть. Впрочем, возможно, это и не было случайностью. Человек, стоявший на ступеньке, отцепился от меня не сразу. Сначала он осторожно сошёл со ступеньки и уже после разжал руки. Это был тот самый нетрезвый парень.
– Ух! – произнёс парень. – Ты меня чуть не грохнул.
– Простите, – буркнул я, отпрянув в сторону, и, отвернувшись от незнакомца, быстро пошёл прочь.
– Э! Погоди! – прокричал незнакомец. – Ты чё, испугался?
Ему-таки хватило прыти перегнать меня и понудить остановиться.
– Погоди, – парень вперился в меня немигающим взглядом. – Брат, поговори со мной. Не бойся, я же не душегуб какой… Не! Точно! Я не убийца… Знаешь, кто я? Вор, карманник – щипач, а не мокрушник. Кстати, специалист в своей области… Не веришь?
Парень достал из кармана своей куртки бумажник.
– Видишь? А? А!?.. Навар! И, кстати, – ты же всё видел… Я видел, как ты видел… Ты меня не сдал, братан!.. Струсил, да?
Я вспомнил, что заметил, как он приставал с разговорами к разным посетителям.
– Ничего я не видел, – отмахнулся я. – Отстань!
– Чё, правда? Не видел… Ну так я тебе продемонстрирую.
Он огляделся вокруг.
– Вон, видишь ту женщину, – парень метнулся куда-то. – Я щас, подожди. Ты только внимательно смотри.
Но, лишь парень отшагнул, я, не оглядываясь, ушёл.
– Ну и дурак! – услышал я вслед.
Добравшись до номера, не смог открыть электронным ключом дверь. Спустился к охраннику. Охранник попросил показать паспорт.
– Да, всё верно, – сказал охранник. – Что ж вы – съехали, а ключ не вернули? Ключ перекодировали, конечно.
– Как это съехал? – не понял я.
– Ну, у вас же истёк сегодня срок бронирования номера. В номере теперь другие постояльцы.
Я понял, в чём дело. Видимо, упустил это из внимания.
– Да, досадная оплошность, – согласился я. – И что же мне теперь делать?
– Сейчас свяжусь с администратором, – предложил охранник.
Машинально сунув руки в карманы пальто, вдруг понял, почему меня недавно обозвали дураком. В карманах отсутствовали платёжная карта и ключи от машины.
«Да, щипач действительно специалист», – подумал я и, отрицательно помотав головой в ответ охраннику, навсегда покинул гостиницу.
***
Очень вскоре после того, как очутился на улице, в совсем ином положении, нежели в том, в каком ощущал себя ещё час назад, я почувствовал в себе некоторые изменения. Во-первых, совершенно иссякла уверенность и лёгкость, так что и не знал теперь, что делать, куда пойти и о чём думать. Казалось, внутри меня образовывалась воронка, затягивавшая в черноту, а всё снаружи и вокруг стало липким и колючим. Враждебными и чуждыми стали город и вечер. А весь мир словно сконцентрировался в небольшом пространстве, отделявшем тротуар, на котором я стоял, от чего-то бесформенного, во что превратилось парковочное место и во что безнадёжно вмёрзло брошенное когда-то авто. И это пространство всё стремительней наполнялось холодом и мраком, беспредельно вливавшимися в него из каких-то неприступных и мёртвых бездн. Холод пробирал так сильно, что каждый шаг представлялся мне пропастью. Морозом сковало кисти рук, лицо и уши. И я отчётливо почувствовал, как на лбу и на руках появляются прежние ссадины, а на щеке наливается старый кровоподтёк. Но внезапно навалилась усталость, и недоумение сменилось желанием лечь и забыться. Однако что-то, похожее на здравый смысл, понудило меня сдержаться и сначала непременно дойти до машины. Конечно, я помнил, что без ключей не попасть в салон, и, видимо, перед тем, как уснуть, попытался взломать замок. Очевидно, сработала сигнализация, и, вероятно, она работала очень долго. Наверное, поэтому первыми, кого я увидел после пробуждения, оказались полицейские.
Должно быть, мне как-то иначе следовало отвечать на вопросы задержавших меня сотрудников. Но я отвечал – что приходило на ум.
– Так вы не отрицаете, что именно вы пытались вскрыть дверь у автомобиля?
– Это моя машина.
– Чем же вы можете доказать, что машина именно ваша?
– Я на ней приехал.
И, может быть, проявившиеся на лице и руках раны могли бы тогда послужить мне на пользу, если бы совсем не в мою пользу послужили костюм и пальто. Так что, несмотря на ссадины, меня совсем не почли за пьянчужку, уткнувшегося в сугроб, и не прогнали за ненадобностью, как какого-то безродного бомжа. И за день, что я провёл в клетке, обвинения в мой адрес выросли как снежный ком. Теперь меня подозревали не только в попытке вскрыть чужой автомобиль и не только в его угоне, но каким-то образом выяснилось и про липовый паспорт. Единственное, что не удавалось выяснить, так это кто я такой. Но в этом и я уже был не помощник, потому что помнил лишь имя, указанное в паспорте. Так и очутился в следственном изоляторе.
Камера, куда меня поместили сначала, оказалась буквально набита людьми. Некуда было присесть. И нестерпимо долго не отпускало ощущение, что нечем дышать. Воздух был спёртый и прокуренный. Всюду царил тяжелый запах. И было жарко и дымно, как в бане. В первый день меня не только не трогали, но, казалось, почти что и не замечали. Приходилось самому с кем-то заговаривать, чтобы обрести возможность не то что поспать, а хотя бы ненадолго где-нибудь прилечь. Спали по очереди, но и уснуть не всегда удавалось.
На следующий день ко мне пристали из-за одежды. Парень показался знакомым. Позднее выяснилось, что он вор-карманник. Он не отставал от меня несколько часов, сначала то и дело заговаривая со мной. То он приставал с одним и тем же вопросом, откуда он может меня знать, то как будто в чём-то желал уличить. Потом всё предлагал с ним подраться – так, для потехи. В результате принялся во всеуслышание обвинять меня то в трусости, то ещё в чём-то, чего я не сразу смог уразуметь. Когда же понял, к чему он подводит, то перестал отвечать ему вежливо, после чего он перед всеми заявил, что я отнёсся к нему неуважительно. Я чувствовал, что за нами наблюдали сокамерники. И догадывался, что всё из-за моей одежды. Впрочем – не только, потому что разворачивавшаяся сцена уже многих заинтересовала. Но всё-таки главное – одежда. В общем, мне было всё равно, в какой оставаться одежде. Но я сознавал, что если позволю отобрать у себя одежду, то мне не только не станет там легче, но, наоборот, проблем лишь прибавится. А мне и так было тяжело из-за невыносимого воздуха и постоянно преследовавшего тошнотворного запаха. В конце концов парень не утерпел и первым кинулся на меня. Ему удалось раза три меня больно ударить. Но после того как мне удалось, увернувшись, ударить его, ему на помощь выскочил ещё участник. Тогда-то я и оказался вынужденным сопротивляться по мере своих сил. В результате, когда я уже не смог устоять на ногах, на меня накинулось сразу несколько человек. И я бы, конечно, сдался – ведь раньше, почитай, и не дрался по-настоящему. И сжался б в комок, и, конечно меня бы попинали, но, раздев, может быть, на какое-то время и оставили бы в покое. Но случилось так, что я стал задыхаться и в какую-то секунду, решив, что она последняя в моей жизни, смог одновременно вспомнить о трёх эпизодах из прошлого. Однажды я утонул, но спасся, когда вдруг принялся решительно размахивать руками и ногами. Это помогло выплыть наружу. Другой эпизод оказался похожим на то, что происходило в камере. Как-то в детстве на меня навалилась группа заигравшихся пацанов, и я начал задыхаться. Тогда неожиданно для себя я напрягся и, громко закричав, руками и ногами расшвырял ребят по сторонам. Меня после этого происшествия долго обзывали психом. И ещё об одном случае из детства я вспомнил в эту опасную минуту. Как-то на зимней прогулке ребята замуровали меня в импровизированном танке, сооружённом из теннисного стола и со всех сторон, кроме лаза, залепленном большими комьями из снега и льда. Задыхаясь, я закричал и сумел ногами пробить лаз с другой стороны. Видимо, всё, что случилось со мной тогда, произошло непредвиденно и инстинктивно. И вот, в этот самый момент, когда я снова стал задыхаться, я словно взбесился и, очень громко заорав, сумел высвободить ноги и руки и со всей мочи стал лупить ими по всему, что попадалось. Человека два сразу же отлетели в стороны. И я, машинально вскочив на ноги и продолжая истошно орать, принялся метаться и изо всех сил размахивать руками и ногами, нанося отчаянные удары. Наверное, я был в исступлённом состоянии, потому что осознанно помню лишь момент, когда через распахнувшуюся дверь в камеру проник свежий воздух. Я инстинктивно метнулся в сторону двери и, едва не сбив с ног надзирателя, выбежал в коридор, вероятно, для того, чтобы отдышаться, и долго не мог отдышаться, валяясь и катаясь по полу. После инцидента меня заперли в карцере, и лишь позднее я узнал, что покалечил несколько сокамерников.
***
В карцере было спокойно. Сняв пальто и подстелив под себя, улёгся прямо на полу и беспрепятственно проспал до тех пор, пока за мной не пришли. Во сне много раз слышал одно и то же: «Раб Божий Стефан, раб Божий Стефан, раб Божий Стефан». А проснувшись, был полон сил и решимости, потому что вдруг почувствовал, что должен сделать что-то правильное.
Потом меня проводили в просторную камеру, в которой находилось человек пять, не более. Среди прочих был и тот пристававший ко мне парень, вид которого мне показался напуганным. Меня позвали и подвели к одной из шконок. На кровати сидел верзила, в руках он держал банковскую карту.
– Знаешь, что это? – спросил меня верзила.
– Где-то видел, – ответил я, – но где, не помню.
Отвечая на вопрос, я действительно не мог вспомнить, где видел эту карту, но в уме отчётливо мелькали цифры. Они так настырно просились наружу, что я еле сдержался, чтобы не выкрикнуть. И всё думал, что это ещё не то, ради чего я сюда пришёл.
– Не, Стёпа – точно он! Отвечаю! – встрял в разговор знакомый парень.
– Не помнишь, говоришь? – обратился Стёпа ко мне.
– Не помню, – улыбнулся я. – Но, кажется, знаю, что тебе нужно.
– Что? – по-бычьи уставился на меня Стёпа.
Я огляделся по сторонам и отошёл к столу.
– Стоять! – заорал на меня мужик с загипсованной ногой и побитым лицом.
Не обращая внимания на окрик, я быстро схватил карандаш, валявшийся на газете, оторвал от газеты клочок, написал на нём цифры и, вернувшись на прежнее место, протянул бумажку Стёпе. Стёпа прочёл и заинтересованно посмотрел на меня.
– Точно? – спросил.
– Всё, что помню, – ответил я.
– Что ж, псих, живи, – произнёс Стёпа, поднимаясь со шконки, – не такой уж ты и дурак, как тебя рисуют.
Оттолкнув злосчастного парня, Стёпа направился к умывальнику. А мне указали моё место.
Лёжа на шконке, я ждал своего часа. Не знал, что именно, но чувствовал, что случится скоро.
Всё произошло ночью. Сначала было тихо, и все спали. Задремал и я. Внезапно на меня навалился человек и крепко вцепился в горло. Пока один душил, второй держал ноги. Прежде чем увидеть того, кто душил, я узнал его по запаху. Ещё днём обратил внимание на смрадный дух, исходивший от мужика в гипсе. Не знаю, как это вышло, но мне удалось соскользнуть с кровати, и в следующую секунду над нападавшим навис уже я и принялся безостановочно бить его по больной ноге. Мужик орал и матерился, а я методично продолжал бить со всей мочи, пока не растрепался гипс. Вторым из нападавших был тот самый парень-вор. Теперь он обессиленно стоял и ошарашенно взирал на приобретшее столь неожиданный поворот происшествие. Я же, оторвав кусок гипса, стал засовывать его в рот своей жертве, отчего края рта разорвало, и оттуда хлынула кровь. Мужик уже только хрипел и с ужасом смотрел на меня вытаращенными глазами. Наверное, я не осознавал, что происходило со мной, но, безжалостно совершая эти действия, не чувствовал и ненависти. Единственное, что сознательно ощущал, так это приятно разливавшееся по телу удовлетворение, какое бывает, когда уверен, что делаешь то, что должно.
Не помню, что происходило потом, но, придя в себя, я оставался ещё в камере и сидел на полу, прижавшись спиной к окровавленной кровати. Надо мной присел Стёпа. Остальные притаились на своих местах.
– Да, псих, – задумчиво произнёс Стёпа, – удивляюсь всё больше и больше.
Помолчав, продолжил:
– С тобой не соскучишься. Такого концерта я ещё не видал.
Я молчал, у меня болела голова, и меня подташнивало.
Как бы извиняясь, что пришлось меня «вырубить», Стёпа обмолвился, что с Бешеным всё в порядке, что он в больничке, что голоса ему никто не давал, но что он больной на всю голову и что от задуманного не отступится.
– Хм, – усмехнулся Стёпа. – Бешеный сломал бешеного. Не боись! Я сказал, что он со шконки упал. Хм! И зачем это он с больной ногой полез на верхние нары?!. Чудак человек!
Стёпа засмеялся.
– Потреплют тебя, готовься! Но ты, конечно, справишься. Ну, бывай, псих! Почитай, доброе дело сделал. Многие за Бешеного тебе здесь спасибо скажут.
А утром надзиратели устроили мне экзекуцию. Заставив раздеться, провели перед всеми. Затем, избив дубинками, облили водой и нагим заперли в карцере. Когда били, кричал от боли. Смеялись и били, пока не примолк. Потом потихоньку ревел и стонал. В карцере хотел лечь, но не позволили, пригрозив дубинкой. И очень долго стоял и мёрз, изнывая от болей и усталости. Лишь после того как начало сильно знобить и я в изнеможении рухнул на пол, я перестал обращать внимание на дальнейшие действия надзирателей и мне, наконец, вернули одежду. Смог ли одеться, не помню. Помню, как лежал на койке: полные ненависти глаза Бешеного, Стёпа, обрывки фраз:
– Шмотки… Бешеному за ущерб… Они того не стоят… Куртка…
Собственные путающиеся мысли:
«Куртка знакомая… На ком же я мог её видеть?.. Вечер… Гоголь… Кафе… Телефон…»
Снова слова Стёпы:
– Переводят тебя… Подальше от греха… Следственный эксперимент… Кореша… Помогут.
Снова открыв глаза, почувствовал, что боль стала приятной. Главное, она не мешала теперь думать. Я поднялся и сел на кровати. На мне чья-то куртка. Сунув руку в карман, нащупал что-то – салфетка. Спросил:
– Откуда эта салфетка?
– Из ресторана, откуда же ещё? – ответили мне.
– А где цифры?
Мне не ответили. Долго думал. Даже когда кричали и требовали встать, я думал о цифрах. Когда не вставал, меня сбрасывали на пол и пинали. И, корчась от боли, катался по полу и думал о цифрах. Когда же вставал, всё равно кричали и снова били. Но, загибаясь от боли, я думал о цифрах, и в конце концов боль стала приятной и уже помогала думать. Иногда, отвлекаясь от мыслей, принимался искать салфетку и спрашивал, куда она могла пропасть, но все отмахивались, пока не подошёл кто-то и сказал, что салфетку выкинули. Я перестал думать о цифрах и уже просто лежал или сидел и просто думал.
Подошёл человек и спросил, узнаю ли я его. Сказал ему первое, что пришло на ум.
– Что?! Откуда ты знаешь?! – заорал и схватил меня за грудки.
– Мама, не хочу! Мама, не хочу! Мама, мама, не хочу, не хочу! – закричал я.
Он отпустил и, отпрянув, сел на лавку.
– Вспомнил! – заорал я и вскочил с кровати. – Тебя мама привела! Мама привела! Ты – раб Божий Стефан!.. Раб Божий Стефан! Раб Божий Стефан! Раб Божий…
– За-мол-чи-и-и! – раб Божий Стефан вскочил с лавки, и приятная боль повергла меня в тишину.
***
Я стоял рядом с мамой. И всё хотел спросить. Но не осмелился и выбежал на улицу.
Увидев качели, стал кататься. Но просто так кататься было неинтересно. Тогда я подбегал к ним снова и снова, пока не придумал, как буду кататься, чтобы было не скучно. И решил, что буду кататься до тех пор, пока меня не уведут домой. И каждый день приходил и катался, но за мной так и не пришли. Тогда я вернулся, чтобы спросить. Но все слушали проповедь. Священник говорил долго, и, не дождавшись, я вышел и сел в автомобиль. И много раз так садился, пока не решился поехать один. Я ехал, минуя проспекты и города, и, пока ехал, подрос, и автомобиль стал для меня слишком мал. Захотев пересесть в другой, долго подыскивал подходящий. Когда, наконец, нашёл и, усевшись поудобней, подумал, куда поехать, то ничего не придумал лучше, как просто сидеть и думать.
Однажды ко мне подошёл немолодой мужчина субтильного вида. Он постучал по стеклу, я нажал на кнопку стеклоподъёмника. Одет был мужик явно не по сезону: красная бейсболка, тонкая замызганная курточка, видавшие виды джинсы неопределённого цвета, из-под куртки выглядывал растянутый серый свитер, на ногах грязные кроссовки.
– Привет! – поздоровался мужик. – Не помешаю?
Приветственно кивнув, я пожал плечами.
– Я Женька, – представился Женька и вопросительно на меня уставился.
– Стёпа, – как будто что-то припоминая, не сразу откликнулся я. – Стёпа, пожалуй.
– А! Ну ладно! – Укутав руки в рукавах свитера, Женька поёжился. – Так будем знакомы?
– Будем знакомы, – повторил я. – Так ты меня видишь?
– Ещё как! – Мужика, похоже, нисколько не удивил мой вопрос. – Несколько дней уже на тебя пялюсь!.. Машина, смотрю, у тебя что надо! Печка, у-ух, не слабая! Пустишь погреться?
Я кивнул и, открыв пассажирскую дверь, впустил Женьку.
– Вижу, стоишь, никуда не едешь, – тараторил Женька, с удовольствием усаживаясь. – Снежище-то валит, а вокруг тебя ни сугроба. Ну, думаю, тепло, значит. Дай, думаю, постучусь. Спасибо тебе, удружил.
– Да, – согласился я, – машина хорошая, самому нравится, давно о такой мечтал.
– И где разжился, если не секрет? – спросил Женька.
– Тут, неподалёку.
– В нашем автосалоне? – удивился Женька. – Что-то я там не видел таких красавцев.
– Один краше другого! – сказал я. – И, как оказалось, бери – не хочу. Вот я и взял себе один.
– Что? Прямо-таки подошёл и взял? – захохотал Женька.
– Зря смеёшься, – мне оставалось лишь в недоумении пожать плечами. – Сам не знаю, как вышло. Продавцы не обращали на них внимания. Я говорю продавцу: покажи. А он отворачивается, не хочет даже разговаривать. И кто их только нанимает? Пришлось самому: подошёл, открыл дверь, посидел в салоне, ключ даже в замке, представляешь? Датчики пищат, но никто не слышит! Что там за продавцы? Включил зажигание – никто и усом не повёл! Думаю, рискну, стронусь с места – может быть, тогда снизойдут вниманием. Посигналил даже – ноль эмоций! Так и уехал. Даже глазом никто не моргнул!
– А как же охранники?
– Вот в том-то и дело, что никто, ни продавцы, ни охрана – даже не взглянули в мою сторону… Чудеса да и только! Правда… Есть у меня кое-какие догадки…
– Да-а! – подивился Женька. – Так ведь это ещё и суметь надо!
– Сумел вот, – смущённо выдохнул я. – А ты как, совсем без авто?
– Да, совсем. А теперь ещё и на улице оказался.
– Почему?
– Видишь там домик? – спросил Женька, указывая сквозь лобовое стекло.
– Да, вижу что-то. Вон тот, из белого кирпича?
– Ага, он. Мои апартаменты! Вот только который день уже попасть не могу – с дверью, что ль, чего или с замком?
– Живёшь здесь?
– Не! Работаю. Но… И живу тоже. Я, знаешь ли, кхм, – кашлянул Женька, – из дома ушёл. Вот здесь теперь и живу. То есть и работаю, и живу. Дома-то у меня всё было, и машина была не хуже этой. Я ведь бизнесом занимался. А до того в милиции служил. Майором был, о! Потом не пошло с бизнесом. Друзья место нашли здесь. Работа не пыльная, денежки хозяин платит.
– А что за работа?
– Да за кладбищем присматриваю. Что-то вроде управляющего. Так, дырку затыкаю.
– Понятно.
Я подумал.
– А знаешь, Евгений! – предложил я. – Кажется, смогу тебе помочь. Я у автосалона этого бросил свою старую тачку. Ты парень не рослый, тебе она в самый раз будет. Рискнём, наведаемся… Авось не запалимся!
Давно уже хотелось прокатиться на новой машине. Вот и подвернулась цель – проверить кое-какие мыслишки. Ведь ежели моя машина, кроме меня, никому не нужна, то нужен ли я сам кому-нибудь, кроме Женьки?
***
Женька тоже видел те машины. И весьма удивился тому, откуда в знакомом автосалоне взялся новый зал. Никого из обслуживающего персонала автосалона в зале не оказалось. На стоявшие там автомобили по-прежнему никто не обращал внимания. Однако Женька так и не решился повторить мой подвиг; сказал, что не хватило уверенности. Так что обратно он уехал на моей старой машине. Она стояла на том же месте, где я бросил её несколько дней назад. И словно и не было обильного снегопада. Увидев авто, Женька так сильно обрадовался, что, даже не справившись о ключах, тотчас уселся за руль и поехал. С тех пор он преимущественно находился в своём авто, припаркованном около офиса. Лишь изредка подходил ко мне, чтобы в очередной раз поблагодарить за помощь. И всякий раз повторял, что в машине ему теперь лучше, чем в доме. Очень хвалил печку и то, что авто не прожорливо. На мои вопросы, чем же он занят в машине, отвечал, что слушает музыку, что он меломан, что в машине замечательная аудиосистема и полно дисков с его любимой музыкой. Иногда отъезжал ненадолго и, возвращаясь, всегда прибегал и предлагал закурить. Всё говорил про какую-то акцию в супермаркете и про то, сколь богат и разнообразен там выбор предоставляемых по акции напитков и табачных изделий.