Художника звали Николаем. Ещё в те далёкие годы, когда жгли дома на его улице, он задался целью сам написать икону Николая Угодника и повесить на стене, всецело уверившись, что этим сможет обезопасить себя и безнадёжно больную мать. Он был скромный малый, и замахнуться на написание образа Спасителя или, например, Богородицы ему не позволяла интеллигентская совесть. И, разумеется, не знал, что уважающие себя иконописцы порой испрашивают на это дело церковное благословение. О других же святых тоже мало чего успел узнать, и как многие бывшие советские граждане, проникся особой любовью именно к этому, спокон веков почитаемому на Руси святому. В честь него и крещён был, о чём неоднократно говорила ему мать, когда могла ещё что-то говорить.

И вот однажды, после очередного пожара, проходил он мимо заброшенного завода. И повстречался ему дедок – бомж-не бомж, сразу и не разобрать. Одет был чисто, на вид опрятный, но как-то понятно стало нашему Николаю, что дед где-то там и обитал.

Николай же, хоть и спивался потихоньку, но всё ж считался человеком культурной профессии. Понятно, что он уже нигде давно не работал, так как почти ни на шаг не отходил от матери. Да просто не мог себе позволить надолго оставлять её лежать в нечистотах. И между постирушками лишь иногда отлучался до почты, до поликлиники и до магазина. На почте получал материнскую пенсию и по старинке выписывал кое-какие журналы. Пенсия у мамы по нынешним, да и по тогдашним, меркам была вполне приличная – хватало и на кефир, и даже на коопторговскую колбасу. А из оставшегося не всё уходило на залечивание душевных ран. Вот из журналов Николай и получал потребную информацию и имел под рукой несколько репродукций с изображениями святого. Ну и в церковь захаживал, не без этого. Но всё-таки что-то ему не хватало для того чтобы всерьёз осуществить свой замысел. И лишь встретив деда, он тотчас понял, чего ему так не хватало – натуры, носителя каких-то черт и свойств, пусть отдалённо схожих с угаданными им в тех образах, но за которые можно уцепиться, увидеть воочию в облике живого человека. И вдруг в этом деде он почувствовал какое-то сходство, тотчас же не преминув воспользоваться столь удачным обстоятельством. А так как шёл из магазина, то и пригласил, стало быть, его с собой посидеть по-приятельски. И даже пообещал дать денег на курево. Дед охотно отозвался на приглашение, но заранее отказался от денег и выпивки, при этом не забыв упомянуть, что не курит. Он проводил Николая до дома, посидел с ним на кухне и, переночевав, ушёл восвояси.

Однако Николаю и этого хватило, чтобы за несколько дней по памяти написать портрет своего гостя. А необходимые иконографические детали – святительские облачения, нимб и надписи с титлами – он срисовал из имевшихся у него репродукций. И водрузил новоиспечённый образ на стену.

Через несколько дней отошла ко Господу его мама. И перед её смертью он сумел найти священника, который пришёл к ним домой, не задавая лишних вопросов, пособоровал недвижимую старушку и даже освятил икону. А далее случилось то, из-за чего у иного поехала бы крыша. Хотя вот вопрос: что страшнее – лишиться рассудка или утратить веру? Но Николай тогда остался и при крыше – в прямом и переносном смысле, – да и веры в нём ничуть не убавилось.

* * *

Дело в том, что в соседнем подъезде проживали люди – почитай страшнее самых лютых зверей. Да попросту там был настоящий притон, в котором не переводились какие-то неопрятные пьяные потаскушки и их лихие собутыльники со своими корешами. Прописанным же в тех квартирах алкоголикам из бывалых от безнадёги ничего не оставалось, как оказывать им всяческое возможное и невозможное почтение, в каком бы состоянии они ни находились. В этот подъезд даже милиции путь был заказан. И, как водится, разудалая та братва была грозой для всех местных жителей, а стая прикормленных дворняг – для всех редко заглядывавших в те закоулки прохожих.

И случившееся вскоре после того, как Николай схоронил свою матушку, выглядело скорей закономерностью, нежели чем-то из ряда вон выходящим.

Последний пожар на той улице и произошёл именно в этом по меньшей мере неспокойном доме. Он был настолько внезапным и ужасающим, что не только насмерть напугал и разогнал всех обитателей того крыла, но и, наверное, надолго их отрезвил. Да к тому же одновременно произошло и что-то чудесное. Несмотря на то что случилось всё, как обычно, ночью и почти без остатка выгорела половина дома, находящиеся там люди успели выскочить. Пожарные, как никогда прежде, сумели справиться с пламенем и спасти оставшуюся часть здания, да так, что даже стены несильно пострадали. И вполне можно утверждать, что жильцы сохранившейся половины отделались лёгким испугом. Дело невиданное, в сравнении с тем, как в мгновение ока исчезали в пламени сгоревшие ранее дома. И что самое интересное – именно на той стене, которая разделяла оба подъезда, и висела икона, незадолго до происшествия написанная нашим художником. С тех пор пропали с той улицы и собаки. Да и пожаров больше не было. Ну, если верить услышанному из уст Николая.

Он, конечно, предположил, что причиной последнего злоключения послужило вовсе не то, что погубило другие дома, что скорей всего произошло это по вине пьяных соседей. И что разве по одной лишь этой причине не стали проводить и расследование. Да и давешние, по его мнению, были лишь формальностью, обусловленной жертвами, погибшими в тех пожарах. Обычно наскоро разбирали остатки пожарища и быстро заминали дело, за неимением хоть сколь-нибудь могущественного и грамотного истца, способного потягаться с незримыми силами, учинившими такой беспредел. И в общем, сошлись на мнении, что сами эти силы и решили свернуть свою деятельность, так как дело-то и выеденного яйца не стоило – с одной стороны федеральная трасса, а с другой железная дорога. Что тут, типа, прихватизировать – кусок никчёмной земли? И, возможно, уцепились за последний случай с явной бытовухой – дескать, живёт там всякий сброд, алкаши, наркоманы, сами себя жгут, и пусть себе так доживают. А может быть, что вероятней всего, прихватизаторов тех порешили, и в результате – раз нет человека, то, естественно, нет и проблемы.

* * *

Выслушав рассказ Николая, я не стал у него задерживаться. Меня так и подмывало поскорей узнать, откуда тянется верёвочка. И первым делом сбегал к автоцентру, где, немного порыскав, смог кое-что выяснить. Бывшее заводское здание, в котором, как мне показалось по некоторым приметам, я бытовался с Шу́том, и где, вероятно, он и обитал с незапамятных времён, теперь считалось главным офисом. И, разумеется, искать у них какого-то пропавшего деда, да ещё и с задрипанными нашими каморами, представлялось делом нереальным. Короче говоря, ни в сказке сказать ни пером описать, что же сталось со мной после того, как я очутился на той лавочке в скверике. Ну не приснилось же мне всё это – кофе, дед, завод с мертвяками?

Вспомнив про мертвяков, я тотчас вспомнил и про старую бойлерную. Ведь именно там столь торжественно состоялось моё романтическое с ними прощание. При мысли же о бойлерной, меня внезапно осенило: «Офигеть! Да просто фантастика! Не, реальненький такой межвременной портальчик! И как мне это раньше-то в голову не пришло?!. Но – стоп! – вдруг осёкся я. – А как же – до того? Ведь выходил же я в город! И после преспокойненько так возвращался на завод. И пожалуйста – никаких тебе автоцентров!.. Ну, были, там, всякие… Пентхаусы, блин!.. Жорики, жмурики!.. Хм, в семье не без урода! И всё-таки – как же? Или, может быть, дело вовсе не в порталах? Ведь я был с дедом… Да! Конечно! Я же был – с Шу́том! А Шут – это тебе не Жорик или какой-нибудь дохлый актёр из Коламбии! С таким Шу́том, по ходу, не до шуток. Да как у Христа за пазухой! И жмурики тебя не достают, и даже жиганы переходного возраста. Гуляй себе из одного века в другой – да хоть и на тот свет, не без этого! Добро пожаловать! Ни тебе порталов – или чё там ещё напридумывали книголюбы хреновы, – ни инопланетян!.. Погоди-погоди! А может и правда – типа инопланетянин?.. Да не – не похож вроде… Ладно! Ясен пень, что дело в деде! Не ходи к гадалке!.. Да чё и гадалка – первая же напоёт про порталы! Да без неё начитаны».

И не долго думая, добежал я до той бойлерной. А там… Ну как же в моём сказе – без Шу́та!

Глава четырнадцатая

Да он это был – стопудово! Дед – ну кому же ещё? Я сразу его узнал. Вот только одет как-то… Монтёр-не монтёр, слесарь-не слесарь? Короче говоря, спецовка какая-то… Ну, почти такого же кроя и с расцветкой, как со «Скорой помощи» можно встретить – и порой не поймёшь, фельдшер то или водила ихний. Да, ещё, кажись, газовики в похожих работают! Правда, у тех и у других – надписи на этой одежде, по которым я и ориентируюсь. Да это не столь и важно – может, и ошибаюсь. Я-то, собственно, особо и не вглядываюсь, кто там во что одет – может, и отличается у них эта одежда. В принципе, я не из тех, кто по одёжке встречает – просто к тому я, что объяснить как-то надо внешность. В общем, у деда ничего на спецовке написано не было.

Но повёл себя он со мной – точно мы и не знакомы совсем. Копошился себе с замком в ржавой двери той самой будки бойлерной.

Я ему:

– Привет!

А он мне:

– Здорово, коль не шутишь!

И браво так, словно всю жизнь на зарплату работал.

– Ну а ежели шучу? – сказанул я эдак для поддержания разговора.

Так он мне – на полном серьёзе:

– За некоторые шуточки можно и в глаз – понятней то есть надо выражаться, когда шутишь. А то кто вас разберёт, в самом ли деле шутите. Может, шутите, а может, так, для начала – дай закурить, а потом и всё остальное… Типа того.

Не, за такой наезд я, конечно, мог бы и сам – промеж чего-нибудь или в самое что ни на есть… Но я ж уверен был, что это Шут. А с Шу́том – я уж знаю – с такими подкатами не сто́ит даже начинать. «Вот засада! – подумал я. – Неужели не признал? Или я что-то туплю?» И решил на всякий случай притихнуть. Ну и – на «вы», не без этого.

– А что вы делаете? – спросил, значит, тоном алтарника, чуток подуставшего на длинной службе и захотевшего поболтать этак с батюшкой.

– Да вот сами видите – чего тут непонятного? Дверь снова сорвали. Вот и делаю. А то ходят всякие… Лишь бы нагадить да что-нибудь сломать.

– Так опять сорвут.

– Так опять и пришлют кого-нибудь. Главное – метод!

– Да, против метода не попрёшь, – решил было согласиться я.

Но как-то всегда не по себе, когда тебя не узнают. В иной, конечно, ситуации оно бы и лучше. Но только я не сдержался. Вот, наверное, откуда берутся слова всякие – и пожалеешь, что сказанул, да поздно.

– А я вот думаю, что мотив первичней. Сломал какой-то придурок – а у умного мотивация: починить надо, непорядок, типа. Так ведь, а? Глядишь, и в метод удачно всё сложится. Да только много ли таких умников по городу шастает – с методом-то?

– Умников-то хватает, – усмехнулся дед. – Ломать – не строить!

– Так о чём и речь!

– То есть ты, мил человек, хочешь сказать, что я дурак?

«Ага! Вот и – на «ты». Ну наконец-то!» – выдохнул я с облегчением.

– Да ладно, Шут! Кончай прикалываться!

– Так, значит, – расправил дед свои косточки,– на грубость нарываешься? Шёл бы ты своей дорогой!

«Чё-та он подрос маненько!» – заметил я, отступив, на всякий пожарный.

– Одна у меня, слышь, дорога теперь – за тобой идти. Куда ж мне теперь без тебя-то?

– Домой ступай. Не мешай работать.

Старик, видимо, решил отреагировать на мои слова, как умудрённый опытом человек реагирует на тронутого умом незнакомца.

– Так нету у меня дома-то. Сам, чай, знаешь, что сирота я бездомная.

– Понятно, что не все дома, – пробурчал старик под нос, а потом снова распрямился и сказал спокойно, но уверенно. – Слушай, сирота! А ты пойди и проверь для начала. Нечего себе, да и мне, мозги пудрить!

И посмотрел этак гневно. И отвёрточкой так помахивает.

Ну я и ретировался.

* * *

Обидно, досадно… Да ладно – прорвёмся! И захотел я, значит, дойти до своей лавочки. Деньжат, там, настрелять – на чекушку. Но незаметно добрёл до родного пятачка. Вот они: аптека, улица, фонарь. Фонарь – аккурат под моими окнами. Махнул рукой, решил к себе подняться – авось не пришибут в разгаре дня! Да и подозрительных машин у дома не наблюдалось. Одни соседские. Забрался на свой этаж, а там… Дверь в квартиру приоткрыта – в общем, как и было, когда меня, помнится, выносили оттуда чуть тёпленьким. Но не успел я подойти да послушать – что там, дескать? – как тут же открылась дверь навстрешницы.

– О, явился-не запылился! Да при параде, гляжу. И трезвый.

– Здрасьте, тёть Галь!

– Здравствуй-здравствуй! Ты что это? Квартиру расхлебянил, а сам… Э, бестыжий! Да хоть бы дома сидел и пил!.. Вот так родительское добро и разбазаривают!… Тамарочка-то, Царствие ей Небесное, по бедности, наживала, наживала, а ты всё побросал и даже дверь запереть не удосужился! А я переживай теперь? Ой, все нервы с тобой вымотала. Поначалу думала, что захлебнулся там своей бормотухой… Да хоть бы и… Прости, Господи!.. Всё принюхивалась каждый божий день – не провонял ли там…

– Ну что вы, тёть Галь!.. Я бы сначала, это… Предупредил бы, вы ж меня знаете.

– Да знаю-знаю, – одновременно рассмеялась и расплакалась сердобольная Галина Сергеевна. – Слава Богу, что живой и здоровый, самое главное!

Ну и обнялись, не без этого.

– Я за квартирой-то присматривала, когда поняла, что нет тебя.

– Спасибо, тёть Галь, спасибо… А вы, – я понизил голос, – ничего подозрительного тут не заметили?

– Ну, Эдмон! Обижаешь! Ведь ты ж меня – как облупленную… Помню-помню… все твои словечки…

– Да я ж – по-пьяни, тёть Галь! Не со зла… Да сами знаете.

– Всё знаю! – внезапно посерьёзневшим тоном успокоила меня тётя Галя. – Но и ты знай! Если бы что – я бы сразу!.. Но и ты смотри – чтоб больше…

И, напоследок всхлипнув, исчезла за дверью.

* * *

Ну я-то, конечно, не поверил во всю эту идиллию. Впрочем, не важно. Я, собственно, ни на что и не рассчитывал. Но лишь увидел приоткрытую дверь, естественно, уже подумал не о том, о чём бы надо. Я, знаете ли, успел привыкнуть к приключениям. И на кого только не нагляделся! Но в этот раз вдруг захотел того же, что и давеча. И правда – как-то стрёмно обижаться на деда. Да и пусть себе кантуется у меня! Поживём, пожуём, кофе попьём да добра наскребём!

И, стало быть, настроился ещё раз пожелать старику здравия.

* * *

Но в квартире никого не оказалось. На полу валялись какие-то листки, а на столе лежали ключи. Подобрал, значит, листки. Ага, вроде бы та самая купчая! Да подписей нет – вот что странно! На всякий случай порвал. Затем подошёл к окну. Фонарь. А под фонарём – дед околачивается! И прикид уже не тот, что утром. Прежняя одежда – я сразу узнал. И, конечно, метнулся было – да поздно. Какая-то синеглазка к нему подкатывает. Тощая, убогая. «Ну, – думаю, – дед-то – ходок! Барышня лишь чуток подкачала! Но это – на вкус и цвет… Ага, вона – в аптеку намылились… Вот те и скромняга!» Я сорвался с места, едва успев запереть квартиру, и выбежал на улицу. Парочка ещё не появлялась. Я затаился и решил дождаться да проследить.

Однако женщина вышла одна, сжимая в руках увесистый свёрток. Прошла через площадь и была такова.

Осторожно заглянув в аптеку, я с опаской огляделся, но деда и след простыл. Долго я расспрашивал девушку-фармацевта. Так что она, бедная, утомилась и разве что не послала меня куда подальше. Оказывается никакого деда она и не видывала, а женщине бесплатно выдала какое-то дорогущее лекарство – то ли по квоте, то ли по ДЛО (Дополнительное лекарственное обеспечение), то ли по акции какой ихней. Короче говоря – какие-то там вечно недостающие в стационарах супер-пупер ампулы для химиотерапии. В общем, у той был на руках соответствующий нужной форме специальный рецепт.

Вот те и синеглазка!

* * *

Едва живой, я снова доплёлся до бойлерной. Но, как выяснилось, без деда туда не следовало соваться. Сначала-то, когда издалека увидел дверь открытой, у меня, понятное дело, слегка помутился рассудок. «Ага, – подумал было, – вот и портал! Приключения продолжаются!» Сиганул, значит, вприпрыжку и чуть не нарвался, на свою задницу. Точняк бы остался без костюмчика, без документов да без ключей от квартиры, где деньги лежат! Кстати, и правда, видать, что бабло побеждает зло – особенно, когда карманы пусты, что и случилось тогда со мной. Потому как, дав дёру от пубертатных гопников, что надругались над Шу́товой работой, я, лишь вскользь обмолвившись крылатой фразой Остапа Бендера, вдруг вспомнил, куда припрятал заначку. Так что если хочешь, чтоб костюмчик на тебе усидел, негоже гасить увертюру в желудке душистым блюдом из первого попавшегося на дороге контейнера.

Заначку я и нашёл в потолочной плитке, куда упрятал, когда пахал на свою толстушку. Я ведь тогда ремонт замутил – хотел жениться, не без этого. И на моё счастье – аптека на нашем пятачке не круглосуточная. И магазины в тот вечер уже закрылись. А переться ради хавки до круглосуточного мне уже было в лом. Хватило и того, что предложили в ночном отделе супермаркета.

И лишь на следующий день я сподобился в полной мере ощутить на себе прямой, родной и прежний взгляд соседа из прошлого века.