Глава пятнадцатая
С утра пораньше у меня спешно созрела, наверное, не самая лучшая идея. Я сгрёб оставшиеся деньги и вновь подался в ту степь, где накануне меня чуть не раздели. Но на этот раз моей целью была вовсе не бойлерная и даже не тамошний гипермаркет, куда, собственно, я в первую очередь и направился. И, главное, по пути мне попалось, как минимум, с десяток точно таких же. Так нет – мне, блин, почему-то именно там приспичило купить себе кофемашину! И потом ещё тащить её со всеми причиндалами до хаты. Конечно, дурная голова и всё такое! Да крепко запали в душу слова деда про метод. Что делать – захотелось вдруг побыть немного дураком! Ведь дуракам, типа, везёт. Не знаю, как у других, но у меня завсегда как-то так по жизни. Замки чинить я не умею. И онкологией, слава Богу, не обижен. Оставалось одно. Ну позарез мне нужно было найти этого деда!
* * *
Так вот, поскору разобравшись, как работает эта хреновина, я набуровил полный термос свежесваренного кофе и отправился к моей родимой лавочке. И словно чувствовал – мне повезло разбудить какого-то одноногого доходягу.
– Привет! – сказал я. – Будешь кофе? Замёрз, наверное?
Старик не сразу очухался. Сначала всё неуклюже ворочался, чтобы развернуться и меня рассмотреть. С моей помощью еле смог подняться и откинулся на спину. Затем внезапно и надолго занялся кашлем, то и дело харкая, и заплевал меня чуть ли не с головы до ног. Да ещё и выяснилось, что он почти слепой. Откашлявшись, минут десять тупо пялился на меня. За это время я вполне уверился, что рядом сидел ни кто иной, как мой разлюбезный дед. И хотя в первые мгновения, конечно, подумал, что почудилось, но чем пристальнее вглядывался в его лицо, тем больше убеждался в обратном. И сильно недоумевал, как мой знакомец мог так измениться за одну ночь. Но при этом уже и начинал обдумывать, каким бы образом оттранспортировать его в мою квартиру. И тут перед глазами предательски замаячила соседка Галина Сергеевна, её дряблые трясущиеся щёки и с возмущённым удивлением вытаращенные глаза. Ну и дед ещё некстати разорался.
– Ты кто?! Что тебе надо?! Зачем… зачем ты меня разбудил?! Вали отседова! – разносились по скверику его хриплые крики.
– Да вот… кофе… принёс, – мямлил я, не зная, как усмирить не на шутку разошедшегося калеку.
– Что? Кто ты вообще такой?! Какое ещё… кофе?! Ты что, с дуба рухнул?! Старый, больной человек спит… А ты к нему – с кофе?!
– Да не с кофе, – почему-то обиделся я. – А с методом. Я – с добром… это. Я… помочь хотел. Послужить. С любовью, так сказать.
– Чего сказать?! Сказал бы я тебе! Вот как мне теперь снова уснуть? Ты отнял у меня счастье! Зачем ты припёрся? Чтобы отнимать у людей счастье?
– Я подумал…
– Во-во… Подумал он… Сомневаюсь я что-то, что подумал. Иди, иди-ка, мил человек, и придумай что-нибудь получше. А то я живо тебя… костылём…
Я ушёл. Но чисто из-за того, что – дед же, блин! Как же его не послушать!
Вот и с матерью так же. Замечтаешься, бывало! И – чтоб с добром. Да полюбовно. А послушаешь их – словно маленький мальчик. И добро получается – как из розетки в двести двадцать. Так долбанёт! Не, никогда, знать, не понять мне того художника! «И чё они за люди такие? – размышлял я, стоя у окна своей квартиры и почёсывая небритый подбородок. – Вот – аптека, улица, фонарь. Всё, кажется, просто. Узелок с лекарствами для умирающей. Кофе – чтобы не околеть на лавочке. Чем моё-то кофе не такое?» Вспомнились узелки с золотом из жития Николая Угодника.
* * *
При мысли об аптеке вновь засосало под ложечкой. Но не от голода, а от жажды чего-то липкого, терпкого и кажущегося гораздо понятней всех бессмысленных, вечно саднящих и кровоточащих людских привязанностей. Лишь горькая дума пока удерживала от этой унылой жажды. И я заставил себя оторваться взором от аптеки. Невольно глянув на церковь, что стояла напротив и много лет мозолила глаза, будто не позволяя забыть о чём-то, что, казалось, давно позабыто, я увидел у ограды человека, зорко всматривающегося в мои окна. Я напряг зрение и узнал деда. Тот ясно улыбнулся, поняв, что его заметили, и призывно помахал рукой. Я сначала отмахнулся, приняв его за очередное видение. Но он не исчезал, а продолжал, улыбаясь, махать мне. И тут уже, не в силах устоять, я машинально ринулся с места и побежал ему навстречу.
Глава шестнадцатая
– Ну что, отросла нога у болезного? – вылепил я первое, что взбрело в голову, не дойдя до деда каких-то трёх шагов.
Да там же и застыл как вкопанный, словно между нами образовалась стена. Он не обращал на меня внимания и продолжал кому-то махать. Оглянувшись, я посмотрел на окно своей квартиры. Оно оказалось открытым, и из него выглядывала какая-то женщина в белом и тоже махала обеими руками. «Что за чертовщина? – подумал я. – Кто это?» И тут же чуть не рухнул на месте, узнав в ней покойницу мать.
* * *
За сутки до её смерти я приплёлся домой с привычной прогулки немного, что называется, навеселе, хотя тогда мне вряд ли было от чего веселиться. На душе скребли кошки, а в башке гудело – как-то всё не получалось приучить организм к боярышнику. Обычно после аптеки я уходил немного посидеть в скверике, располагавшемся неподалёку.
Домой всегда возвращался нехотя. А к тому дню ещё и стирки накопилось. Ванна почти доверху была забита пропахшим ацетоном исподним да загаженными пелёнками, вернее, жалким их подобием, отчего в квартире повсюду царил смрад. На одноразовые не напасёшься, а памперсы матушка категорически отвергала. В отличие от родительницы знакомца художника моя была далеко не спокойной подопечной – всё чего-то требовала, то и дело на что-то жаловалась и постоянно плакала. Конечно, приходилось терпеть – какой спрос от слабоумного человека! Да и пойди, полежи так хотя бы с месяц – по-волчьи взвоешь!
Но тут я столкнулся не то чтобы с неожиданным, а скорее с невозможным. Казалось, полностью обездвиженную, я застал её стоящей у раскрытого окна. Не знаю, как она смогла вообще подняться. И босиком, в белой сорочке она металась у окошка и кричала, размахивая руками. Разумеется, я подумал, что пожилая женщина со спутанным сознанием, находясь в бредовом состоянии, хотела выпрыгнуть. И, естественно, это могло прийти в голову не только мне. Через минуту в дверь уже барабанила Галина Сергеевна. Но прежде чем впустить соседку, я с криком и слезами бросился к матери. Услышав это, она тотчас замолкла и, повернувшись лицом ко мне, осмотрелась осмысленным взглядом. Затем жестом рук дав понять, что всё нормально, сказала спокойно и вразумительно:
– Позови отца Сергия.
Потом сразу сникла, и обмякшую я еле дотащил её до кровати. Конечно, напугался, не без этого. Но вот ума не приложу, почему не придал значения тому, что она сказала.
* * *
Когда же в квартиру ворвалась тётя Галя и сходу, не разобравшись, принялась на меня орать, я, ничего не объясняя, плюнул, заперся в своей комнате и, обжигая горло и внутренности, залпом осушил все оставшиеся у меня аптечные пузырьки. На случай, если она этак додумается до вызова полиции. Вероятно, тогда это мне показалось наиболее оптимальным решением всех проблем.
Но надо отдать ей должное, что, вдоволь накричавшись и, видимо, окинув хозяйским взором нашу столь запущенную берлогу, она первым делом деловито проследовала в ванную, сгребла в охапку зловонные тряпки и куда-то уволокла. Вскоре вернулась и почитай весь день провела у нас.
Только об этом я не сразу прочухал и поначалу позлился. Когда же раздался дверной звонок, почти уверился, что это по мою душу. И так как постепенно мной начинал овладевать кураж, то мне уже было по фигу, и я выполз в коридор.
Галина Сергеевна встретила меня с ведром и половой тряпкой. И по её встревоженному, лишённому всякого злорадства взгляду я догадался, что она не при чём.
* * *
Это был отец Сергий – настоятель храма, что поблизости. По всей видимости, кто-то потревожил его ради моей несчастной матери – ну, пособоровать, наверное, причастить. И удивительно, почему мне самому-то это в голову не пришло. Но я его узнал, хоть много воды утекло с тех пор, как у него алтарничал, и потому, похоже, совсем не тем озаботился, чем бы следовало. После всего, конечно, поинтересовался у соседки, не её ли была инициатива. Она же перевела стрелки – типа я сам, а я – и ни сном, и ни духом. Да и вовсе лыка не вязал и паясничал, в чём позже и пристыдила меня тётя Галя. Хотя вроде бы вёл себя вполне почтительно: и благословения попросил, и говорил всё по делу. В результате же, совершенно позабыв о цели визита священника, лишь приставал, бесцеремонно зазывая его к себе в комнату посидеть как человек с человеком. Я-то этого не помню, но, как выяснилось, батюшка меня не узнал. Помню только, что на следующий день к нам приезжала врач для освидетельствования смерти, осмотрительно вызванная навстрешницей, как я дрожащей рукой подписывал какие-то бумаги и как из квартиры выносили бездыханное тело.
* * *
И вот теперь я стоял возле деда и как баран на новые ворота ошарашенно пялился на свои окна. Видение развеялось, точно его и не было, но в себя я пришёл лишь успев заметить спину поспешно удаляющегося старика. «Не понял!» – мысленно возмутился я и пошёл следом, не отставая до самого момента, когда тот исчез за ржавой дверью бойлерной.
Однако, дойдя до двери, я остановился и даже не стал заглядывать внутрь, как-то поняв, что там никого нет. Да хоть бы и захотел – всё равно не смог бы. Как будто шёл привычной дорогой, по которой каждый день ходил, думал о своём, ноги сами шли, и вдруг – словно лбом в бетонную стену. Внезапно накатила злость. Я начал было выкрикивать что-то в пропахшую плесенью гулкую пустоту. И прислушивался в надежде услыхать хотя бы словечко. Казалось, готов был услышать любую самую сокрушительную тираду в свой адрес. Мне не хотелось вот так уходить ни с чем: без какого-то напутствия или наставления – пусть самого невыполнимого. Я чувствовал себя так, что без этого мне легче было провалиться сквозь землю. И буквально офигевал от чувства брошенности и никчёмности – быть может, точно так же какие-нибудь особо талантливые ощущают богооставленность. От обуявшего меня безумия я решил натаскать веток и устроить там себе нечто вроде Петровой кущи, только с точностью до наоборот, чтобы умереть лучше от голода, нежели протухнуть в житейском мраке, лишённом света, который мне уже дали узреть, а потом вдруг жёстко обломили весь кайф. Но вместо этого я малодушно развернулся и пошёл восвояси, окончательно осознав, что никакого портала не существует, что в общем-то портал этот и есть сам старик. И если б он захотел, я просто прошёл бы вместе с ним прямо на старый завод, которого давно нет, и снова увидел наши комнатки, коих, возможно, и вообще не было, а даже если и были, то на какое-то время и лишь для того, наверное, чтобы, побыв там, рядом с дедом, я получил возможность немного подумать о своей жизни. И, похоже, это время прошло, и мне просто надо смириться. Старик, вероятней всего, никогда там и не жил, а живёт-поживает себе где-то в совсем иных местах, не подвластных нашим приземлённым мыслишкам.
И думая так, я постепенно добрёл до дома.
Глава семнадцатая
Как-то стоял я у окна и привычно рассматривал наш пятачок – аптека, улица, фонарь, супермаркет. И уже давно мой взор уныло балансировал между аптекой да виднеющимся невдалеке сквериком и невзначай скользнул мимо церкви.
Вдруг увидел деда. Он стоял за церковной оградой и спокойно смотрел в мою сторону. Затем повернулся и медленно зашагал к паперти. Через каких-то пару минут я уже оказался там, но старика нигде не было видно.
Тут я заметил выходящего из храма батюшку.
– Прощенья просим, отче! – окликнул я, взбежав ему навстречу по ступенькам. – Здравствуйте!
– Приветствую! – ответил молодой розовощёкий священник богатырского телосложения.
– Слушай, отче… Простите! Батюшка! Отче, вы не видели тут деда?.. Малохольного такого… Ну, деда, дед тут только что был…
– Сергий? Ты, что-ли? – удивлённо вскинул брови батюшка.
А я уже и забывать начал, что меня Серёгой крестили – в честь лаврского преподобного.
– Что? – Я не сразу въехал. – Э, Максик? Это ты?! Макс!.. Ой, прости, отче… Отец Максим?
Священник кивнул.
– Надеюсь, не монах, хм, в зелёных штанах? – Теперь я точно узнал в нём одного из младших своих коллег в бытность мою алтарником в этом храме. – И не цель для баб, тоже очень надеюсь?
– Чего? – не сразу вник он в смысл моей бородатой шутки. – А, нет – не монах и даже не целибат.
Впрочем, рассмеялся. Я попросил у него благословения, и благословив, отец Максим кивнул на скамейку. Мы спустились и присели.
– При нынешней власти целибат – это что-то вроде пережитка, – басовито пояснил молодой батюшка. – Теперь дают время подумать. Ну, там, в армии послужить, жениться да детишек нарожать.
– Ну и чё, всё успел?
– Преуспел даже! – рассмеялся священник. – Четвёртого ожидаем…
– Нехило!
– А ты как? В магазине всё? Видел тебя как-то… Давно. Но ты, похоже, меня не узнал.
– Не, уволился, давненько уже.
– И где теперь? Женат?
– Невиновен! – попытался я шуткануть.
– Живёшь там же? – кивнул он на мой дом. – Как мама?
– Да, там. А мамы нет уже.
– А! Ну… Царствия ей Небесного! – отец Максим перекрестился.
– Благодарю… Эка ты вымахал, а! А я помню тебя вот таким ещё шкетом! – усмехнулся я, показав, каким маленьким он мне запомнился.
– Времена меняются.
– Да.
* * *
И слово за слово рассказал я ему свою историю. Впрочем, упустив до времени кое о чём.
– Да уж! – подивился отец Максим, внимательно выслушав мой рассказ. – Ты, конечно, мастак заливать. Прости. Но история с дедом занятная. Слушай, приходи к нам. У нас тут газета приходская – будешь своего рода летописцем. У тебя здорово получается рассказывать.
– Не боишься? – рассмеялся я. – Пустишь козла в огород. Не пожалеть бы потом! Уши у твоих прихожан не завянут от моего шипения?.. Меня дед, слышь, с гусем сравнил. Из тех, что шипят на церковь.
– Ну, сравнение с гусем – это известная шутка! – улыбнулся батя-весельчак. – Ещё учась в семинарии встречал где-то в инете.
– Да ты чё! Какой инет? Дед-то этот, в натуре, не из нашего времени. А за предложение спасибо. Подумаю. И чё – платить, что ли, за это станешь? Гонорары, там?
– Ну не совсем за это, конечно. Дел-то найдётся, если не будешь лениться. А шипеть, поверь, самому наскучит. Про благодать, надеюсь, не забыл?
– В общих чертах разве.
– Ну – вот.
* * *
– Только… – Замялся я. – Я, знаешь ли, не любитель этого… елея. Ну, типа, как в телике по церковным каналам показывают.. Или – в книжках с проповедями. Я тут в квартирке одной кантовался – наслушался до тошноты.
– Не знаю, Сергей, что тебе и сказать. Наши прихожане, например, любят смотреть такие каналы. А некоторые так только их и смотрят. И знаешь – у них многому можно поучиться. У прихожан то есть. Мне. Я себя имею в виду. Я-то телевизор не смотрю – разве в интернете кое-что. Да и некогда – с такой оравой.
– Да и я ничего не имею против… Пусть! Полезно, наверное. И против тёзки моего… Впрочем, кажись, чуток зазвездившегося.
– Это ты о ком? – спросил отец Максим.
– Ну, я уже говорил про квартирку одну с интернетом. Знаешь, захотел отца Сергия, настоятеля нашего… Царствия ему!.. – Теперь уже я возвёл очи к небу, а батюшка снова перекрестился. – Захотел, в общем, взглянуть на него хоть глазком. Погуглил, значит… А там этот терминатор говорливый везде выскакивает… Не, классно, конечно, базарит, хлёстко так, актуально вроде бы. Интересно, даже захватывает! Опыта у мужика, кажись, тоже хватает – надеюсь, не только языком трепать да книжки пересказывать. И необычно так говорит – не как в девяностые, там, из телика заунывно распевали. Да ты и не помнишь. Ты тогда ещё под стол пешком ходил. Хм! Да я вот читал по случаю одно художественное чтиво об отце, как его, Павсикакии, что ли, не помню, имя такое заковыристое, без ста грамм и не вспомнишь. Дамочка одна хотела выбросить несколько красивых книжек, когда я в контейнере копошился в поисках чермета. Поставила так в пакетике рядышком. Я извлёк одну. Смотрю, а там – всё путём: одобрено и благословлено. Догоняю, значит, женщину, спрашиваю: чё за дела – не сектантская вроде литература? А она мне прямо в лоб отвечает: сами вы все сектанты! Я ей, короче: чё за наезды? В общем, разговорились. Она и поведала мне свою историю. Начиталась, значит, этого Павсикакия и типа сразу воцерковилась. Пошла, значит, в церкву, что через дорогу от её дома. На исповеди чё-то про себя рассказала. Думала, наверное, что батя тотчас начнёт чудеса показывать. Там ведь, слышь, в этих книгах – всё чётко с этим: ходи в церковь поблизости, по всяким младостарцам не болтайся – что, по сути, положа руку на сердце, и верно. Но там ещё и про чудеса всякие наворочено. Да топорно так! Толстый батя там, значит, апостольствует налево и направо. Служит себе на своём приходе, а вокруг – чудеса табунами! Почитай чуть ли не все чудеса двадцатого века свершились на том приходе в течение одной безразмерной, по ходу, жизни этого бати. Да ещё он там поспевает по заграницам мотаться да на Афон – чуть ли не как к себе домой. И везде – чудеса, чудеса, чудеса! Летит, значит, в самолёте – апостольствует. Едет на крутой дармовой тачке – апостольствует! И когда всё успевает?! Точняк – как в сериалах про нюхачей да ясновидящих, что следаков консультируют… И что ни день – раскрытое дело! Серий на полтинник! И, главное, после одной лишь с ним беседы – люди сразу ведут себя так, как будто лет десять как минимум стояли, колбасились от помыслов на долгих невнятных службах, молились, готовые чуть ли не зашвырнуть куда подальше молитвословом, читали, засыпая от непонятных слов и смыслов, падали, вставали, снова падали и вставили, лечились, привыкали годами к такой жизни… С пол тычка, прикинь! На исповеди мужику лекцию прочитал – чуть ли не семинарский конспект наизусть пересказал, – а тот, вместо того чтобы уснуть там же на исповеди, почти тотчас, словно по мановению волшебной палочки, превратился в его служку! Пришёл батя в больницу к умирающей, помолился и там же в монахини постриг тётеньку пожилую. Она восстала и сразу же – понимаешь, сразу! – стала служить ему верой и правдой. Ему, значит, и православию. Ну и много чего в тех красивых переплётах про этого глянцевого батюшку Павсикакия – или как его там – понаписано. А как красиво-то! Уши так и расцветают! И вот эта женщина… Что бы ты думал? Пришла, поплакала, в чём-то призналась, а местный поп на неё наорал. Трагедия! Да после успокоила её какая-то соседка. Посоветовала к старцу одному съездить. Ну и подалась она в какую-то сельскую глухомань к какому-то старцу-шмарцу. А тот, кажись, только что… ну, типа из затвора вышел и поначалу с похмелья с ней по душам, значит, побазарил, ну а на следующий день пощёчину отвесил для вразумления. Так она из той дыры еле ноги унесла. Думала, говорит, что все батюшки такие, как этот (блин – хрен вспомнишь) Павсикакий, а уж старцы, типа, и того святее. А о старчике-младосмарчике том она ещё и где-то в инете читала. Что он, там, исцеляет, бесов, что тех глистов, изгоняет и прочее. В общем, переубеждать я её не стал, а книжки те домой утащил.
– А, я, кажется, знаю, о каком герое ты вспомнил. Да, его по-другому там звали. Я сам не читал, но наслышан. Только что ж ты говоришь, что – без ста грамм? Павсикакия-то вспомнил… Я сам ни одного отца Павсикакия не встречал. Ты-то откуда выкопал это имя?
– С памятью у тебя, гляжу, не очень, похоже. Я ж тогда, помнишь, одному иеродьякону анекдоты про отца Павсикакия травил, а ты хоть и пацанчиком-несмышлёнышем был, но уши-то грел.
– Да, запамятовал, наверное. Но про такое чтиво скажу тебе, что это элементарный ликбез. Главный вред там, конечно, – приторности, в повышенной концентрации чудес, в лёгкости, с какой получается всё потребное, в отсутствии внутренней борьбы. А цитаты длинные – это просто попытка донести элементарные знания до людей, которые совершенно невежественны, из тех, что только свечки ставить и могут. И таких, к сожалению, большинство. Отсюда и каналы разные телевизионные, и передачи, и говоруны в интернете.
– Всё верно, – посетовал я. – Но только я так не могу. Ну, как эти отцы честны́е по телику да в интернетах.
– Не можешь – научим, – рассмеялся отец Максим, – а не хочешь – заставим! Хм, однажды мне кто-то сказал по этому поводу, что в последнее время он как-то больше стал ценить батюшек, которые рот открывают преимущественно для того, чтобы, во-первых, – кушать, во-вторых, – читать Евангелие, Апостол, Служебник, Требник и, в-третьих, – Пролог на каждый день года.
– Ну, это уж точно не для меня – скукота!
– Так ты и не батюшка! И ещё… Вспомнил. Я листал пару томиков этой книги. И помню тот случай с монахиней. Ну, умирающей, к которой пришёл тот толстый батя, как ты выразился. На самом деле там посложнее маленько. Она сама дозрела. Просто он появился вовремя. Такое бывает. Хотя в книжках этих, конечно, слишком большая концентрация.
– Ладно, понял, поп попа не сдаст!
– А Бог не выдаст. – Снова рассмеялся весёлый отец Максим. – И свинья не съест.
– Ну чё ж – не попрёшь… против этого.
* * *
Ну и… Не удержался, блин! Рассказал на свою больную голову про то, как мой прошловековый сосед по ночам святительствовал. Да про архидиаконов светоносных. И про смерть свою славную.
– О! Что надо! – всполошился батя. – Напиши об этом.
– Это кому надо? – спрашиваю.
– Ну как – кому? – отвечает. – Святейший, кажется, где-то говорил, что людям нужны книги про святых.
Ну, общем, так и ушёл я тогда – для подумать.