Запись 6
Я сижу на парте, прислонившись к стене, и смотрю на Нее, которая переговаривается с одногруппницей, сидящей рядом со мной, – так же, на парте. Смотрю на светло-желтые, с оттенком бисквита, волосы; на белесую прядь, спадающую на левую часть лица; на улыбку и серо-голубые глаза; на тонкие плечи в оправе светло-коричневой рубашки – смотрю и вдруг понимаю, что внутри меня прорывается какая-то преграда. То, что я старался держать под контролем, пришло в движение, ласково подхватило и куда-то понесло. Да я и не сопротивлялся, – больше не хотел сопротивляться, – поскольку это новое, совершенно отличное от того, что было раньше, чувство освещает самые темные уголки души еще робким, но уже столь влиятельным светом; делает невесомым, как пушинка. Я вижу, что это чувство растет, нарастает и внутри, и вокруг, переливаясь и искрясь, а я просто боялся поверить, отрицал, анализировал, хотя понимал: вон оно, уже здесь…
Это новое, странное, никогда прежде не приходившее чувство, не приносит тяжести и постоянного напряжения, какое было два предыдущих раза из-за непонятности и веры в то, что возможный союз избавит от проблем, – а значит, его упущение может привести к их усугублению. Теперь же в этом чувстве кроется легкость и спокойствие, еще больше повышающие интерес к жизни, если не сказать больше – гармония. Я не горю по вечерам от тоски или отсутствия кого-то, как было два раза до этого. Я просто улыбаюсь и радуюсь тому, что временами снова чувствую это нежное, словно объятия летнего вечера, тепло – спокойное, уверенное и здоровое. Если раньше мое сердце горело на инквизиторском пламени, то теперь оно тлеет на медленном огне. Я попросту не завязал такой тугой узел, какой вязал раньше, – в любой момент я могу его с улыбкой отпустить и забыть все как интересную историю, давшую вдохновение. А ведь жизнь поэта измеряется именно такими вдохновениями. Да и жизнь любого человека тоже. Проблема кроется лишь в том, что в грудь уже пробралась ловкая и чертовски незаметная надежда… Пусть она еще совсем кроха и совсем робкая, она уже всякий раз приписывает к мысли «если ничего не будет – нестрашно» ключевое дополнение «но лучше пусть будет». И это «лучше пусть будет» набатом врывается в голову всякий раз, стоит мне подумать о том, чтобы бросить и отпустить, вернуться к старому восприятию Ее как просто знакомой, одногруппницы, подруги. И в такие моменты я понимаю, что надежда все громче и громче бьет в свои колокола, оповещая о том, что я все-таки попался.
Запись 7
Я смотрю на желтый, почти пшеничный, почти бисквитный, словно цвет Ее волос, свет фонаря. Смотрю на белесые снежинки, словно клочки шерсти из Ее шарфа. Смотрю на ночное, почти серо-голубое, небо, словно Ее глаза. И вдруг меня накрывает упоительное чувство медленного парения в невесомости, чувство неодолимого, почти нереального счастья. Впервые в жизни – впервые – в моей голове возникает мысль о том, что я счастлив, действительно счастлив. Впервые в жизни. Я смотрю на эту синеву, вспоминаю Ее и вдруг по груди сладким, теплым сиропом разливается чувство. Да славится Она и благословится, думал я, да будет вечен Бог, давший это небывалое чувство, да будь что будет, да хоть бы утроилась боль от пережитых неудач – они стоят того, что я чувствую сейчас! Ей-богу стоят.
Я не мог идти. Я бежал, почти вприпрыжку. Хотелось броситься на тротуар, прямо на холодный асфальт, в снег и лед, и оросить его слезами счастья, покрыть поцелуями. Да славится все это и благословится! Славится и благословится! И пусть ничего не выйдет, пусть чувство завтра же пройдет – плевать! Главное, что сейчас я счастлив так, как не был никогда прежде. А если и завтра оно не пройдет – пусть благословится и славится втройне.
Запись 8
Аня, которая давно все поняла и стала моим поверенным (да и сама со мной делится своими секретами), оборачивается и показывает на телефон. Я беру и смотрю «ВК»: «Кажется, Инга все-таки …болка. Она буквально только что спросила об этом у Нее. Кажется, Она тоже теперь знает».
Вчера Инга нашла мои стихи и прозаические отрывки, посвященные Ей. Но я бы никогда не подумал…
Все мои родственники оказались правы. Не живи с душой нараспашку. Сразу заметят и сразу раздавят. Но по-другому я жить не умею.
И вдруг – как удар кувалдой по голове – Она кажется мне чужой, совершенно далекой и недосягаемой, хотя сидит в полутора метрах от меня. И тут я окончательно убеждаюсь, что ни в чем себя не накрутил. Если больно – значит правда. Я вижу, как Она о чем-то перешептывается с Ингой. Потом они вдвоем выходят. Вдвоем. И тут за грудной клеткой снова складывают хворост, зажигают погребальный костер и швыряют в него мое сердце. То, что еще вчера рвалось слезами счастья, сегодня растоптано и кинуто в огонь. В тот самый огонь, что горел два раза до этого. Снова, снова и снова. И хотя никакого отказа не было, Она все равно кажется мне совершенно чужой.
Они вернулись минут через пять. Мои уши горели нехорошим огнем.
Теперь Она все знает.
Все знает.
Знает.
Что-то завязало мне язык и оно же не давало кинуть даже мимолетного взгляда на бисквитные волосы, словно они принадлежат голове Горгоны, потому что теперь каждый жест, каждое слово и каждый взгляд будут восприниматься по-иному. И точно так же Она сама начала отстраняться – совпадение ли это, или правда, – но Она даже не кинула на меня взгляд, когда рассказывала доклад, обводя глазами всю аудиторию. Она была так близко, но теперь стояла невероятно далеко, словно в другом мире.
Теперь Она все знает.
Все знает.
Знает.
После пар я с час бродил по холодным, покрытым желтыми отсветами фонарей, улицам, матерясь и разговаривая с самим собой, спугивая криками сидящих на деревьях ворон.
А потом мне стало плевать. И это лучшее чувство на свете.
Запись 9
На следующий день я просыпаюсь с чувством небывалой свободы, словно с головы сняли терновый венец, с плеч – гору, с рук – наручники, а с ног – кандалы. Это уже была не та романтичная легкость, что была недавно, но та легкость, граничащая с легкой усталостью и сонливостью, какая обычно бывает при отливе чувств.
Я делаю кофе со сливками и захожу в «ВК». Среди сообщений из бесед, которые я все равно не читаю, светится сообщение от Ани:
«В общем, я вчера поговорила с Ней, и Она в целом нормально настроена, сказала, что ты хороший, милый и интересный, но что тебя рядом с собой не видит. Но и на мой вопрос о том, кого именно рядом с собой видит, она ничего не смогла ответить. Так что это ситуация исправима! Попробуй, может, поухаживать, посмотри, я думаю все нормально будет».
Странно, но в голове отпечатывается только несколько слов: «Ты хороший, милый, но Она рядом с собой тебя не видит». Моя жизнь состоит из сплошных «НО». К чему мне вот эти фразы о том, что я милый и хороший? Очевидно, что такие слова говорятся только для того, чтобы человек разорвался не полностью, а только чуть-чуть, – ну там без рук остался или без ног. Проходили уже, знаем.
Отец часто говорил мне, что я очень хороший, порядочный и положительный человек, но всегда добавлял, что таким, к сожалению, живется тяжело. И подчас я с этим соглашаюсь – я действительно хороший человек, слишком – сука! – хороший, чтобы иметь простое, земное счастье, заключенное в чьих-то холодных ладонях, что согреваешь своими, в улыбке, появляющейся на чьем-то лице просто оттого, что ты пришел, в запахе чьих-то волос, струящихся по щекам и плечам. Я слишком хороший и, наверное, слишком сильный для того, чтобы падать на чьи-то руки. Я слишком привык справляться со всем в одиночку, прибегая лишь к клавиатуре и белому листу. Лирика и проза – вот, кто всегда держит меня на плаву, вот, кому я готов до конца доверить всю боль и все счастье, подчас выпадающее на моем пути. Вот, где моя любовь и нежность. И я сам устроил такую жизнь, сам ее принял и – чего греха таить – вполне ею был доволен. Так что ничего необычного сегодня не произошло. Это в духе моего романтизма.
А в окна тем временем смотрит абсолютно счастливый солнечный зимний день. Перестукиваются трамваи, гудят машины. И люди наверняка идут с букетами в рестораны, смотрят кино, пьют чай, слушают музыку, прикрыв глаза.
Но как только я осознал, что чувствую себя спокойно и совсем не расстроен, в дамбу на сердце постучали… а потом подорвали, и та с грохотом разлетелась на десятки бетонных глыб, которые вместе с бешеным потоком отвратительных и разрушительных чувств хлынули прямо на крохотного меня, купающегося в озере жизни. Я понимаю, что мне плевать, но внутри все равно что-то предательски болит и ноет, и ноет, и ноет, и жалобно скрипит, словно ржавая калитка старого дома, в который кто-то вошел по ошибке. Из меня, кажется, против воли, исторгается мат, я стучу кулаком в стену, обжигаю его болью и мечусь по кухне, словно в предсмертной агонии – а так оно и было, я хоронил очередную влюбленность, очередной порыв чувств, который еще недавно цвел душистой сиренью, а сегодня я самостоятельно эту сирень срубаю, пилю на ветки и швыряю в огонь, потому что переезжаю в другой сад. В который раз я это делаю?..
Я обнаружил это чувство к старой знакомой, как женщина обнаруживает, что беременна: сначала с испугом, потом с непониманием, с мыслью о том, чтобы ничего никому не рассказывать, а потом с радостью, потому что давно ждал чего-то светлого, и наконец с открытостью, когда слова сами лезут из горла. Я вынашивал эту любовь как ребенка, подпитывал ее встречами, разговорами, короткими сообщениями, взглядами, улыбками, смехом, «случайными» прикосновениями и комплиментами; я взращивал ее от крохотного зародыша до чего-то бо́льшего, когда уже не можешь себя сдерживать от переполняющего тепла и радости, – но я и думать не мог о том, что любовь в очередной раз окажется мертворожденной, что ей не суждено развиться в нечто огромное и космическое, не суждено вырваться на свободу, что она замерзнет насмерть где-то там, в обычной правде жизни, – еще совсем крохотная, совсем крохотная…