Пара интересных: пёс и кот

– Мне кажется, ты просто завидуешь. – Пристально глядя на кота, поделился своим наблюдением Юпи.

Гризаиль демонстративно отвернулся в другую сторону, делая вид, что изучает висящую на стене картинку «Кот и Пёс», купленную в одном из супермаркетов Лондона.

– Не делай вид, что ты меня не слышишь!

– Я слышу чей-то писк. – Ответил кот. – Пойду, поем. С детства не перевариваю пустословие.

– Я всё слышал! Я не мышь! О-О-О-О-О-Х-Х-Х-Х. – Юпи завалился на спину, понимая, что ему не суждено выиграть этот спор. Каждый раз, когда он приводил самый суровый, жесткий и, по сути, им же выдуманный аргумент про кошачью зависть собакам, Гризаиль «выходил» из разговора посредством одного поворота головой.

Кот мог игнорировать монологи Юпи часами. Своё непробиваемое спокойствие и железную выдержку он списывал на близкое родство с королем зверей, который тратит на сон большую часть своего времени. Кроме того, этот Большой Кот непостижимым образом остаётся в своем уме, имея столько жен. А все коты знают, как тяжело бывает просто сожительствовать под одной крышей с одной-единственной самкой. Именно поэтому Гризаиль обзавелся пассиями из разных частей центральных районов Лондона. Ни одна из них даже не подозревала о существовании в жизни Гризаиля еще одной «рыбки», «кисы» и «муррзыки его сердца». Все было устроено таким образом, чтобы его жены не могли встретиться ни при каких обстоятельствах. Гризаиль гордился этим фактом своей биографии.

Мучило лишь то, что он никому не может об этом рассказать. Он по себе знал о болтливости и завистливости котов. Кто-то из посвящённых мог доложить о ветреной натуре Гризаиля одной из его кошек, что тут же скажется на его семейном положении.

Гризаиль спрыгнул с дивана и поплелся в сторону кухни.

– Куда ты пошел, мы же…

– Ах, ну да! – загорелся кот. – Мы же должны закончить собрание! Но прежде, – предупредил он, – нам с тобой, – Гризаиль смерил Юпи своим холодным золотистым взглядом, – необходимо помочь хозяину выбраться из всей этой передряги.

– Как? Что мы можем?

– Мы его животные. Мы прекрасно понимаем, что с переездом сюда условия жизни ухудшились втрое. Исчезли привычные комфорт и умеренность. Каждый, включая самого Грегори, что-то оставил в Лондоне. Хозяин был бы вправе отчаяться. Но только не мы, Юпи. Баст¹ не без доброго умысла создала меня. – Юпи глубоко вздохнул. – И не без причины сделала так, чтобы из всех котят Грегори выбрал именно меня. Пусть я кот. И нет у меня ни рук, ни водительских прав, ни миллионной армии, но я принесу своему человеку максимум пользы. Что касается тебя, – он уныло осмотрел Юпи, – то мы оба непривычны к тому корму, которым теперь нас кормит Грегори, но нам принципиально важно это есть, так как ни один из нас не хочет доставлять ему лишних хлопот в этот сложный для него период. Наша задача – обеспечить его поддержкой и помощью во всём, не ограничиваясь вилянием хвоста перед прогулкой и трением о ноги перед завтраком. – Кот говорил так воинственно, будто перед ним не маленький Чихуахуа, но армия натренированных немецких овчарок. – За сим я, непринуждённо прекрасный, отличительно наикрасивейший и бесконечно грациозный кот породы Мейн Кун, объявляю собрание закрытым, – закончил он и развернулся к выходу.

В следующий миг он оказался у двери, ведущей на улицу.

– Что ты собрался делать? – бросил пёс вдогонку.

– Призвать Вселенную на помощь Грегори, – только и успел прокричать Гризаиль перед тем, как его хвост исчез в проделанном в двери отверстии для животных.

На самом деле он понятия не имел, что он будет делать.

Игуана, гуляющая сама по себе

С этим котом явно всё не так просто, подумал Драго, гуляя по спинке дивана.

Миссис Челлингтон ежедневно выпускала рептилию размять лапки по дому. Излюбленным местом игуаны считалась спинка дивана. С неё идеально просматривалось происходящее на крыльце дома напротив.

Драго привык видеть представителей семейства кошачьих валяющимися на хозяйском кресле, выпрашивающими всё подряд с хозяйского стола самыми примитивными методами и вообще мало интересующимися миром вокруг себя, существами. Иначе себя вел только этот златоглазый кот. В каждом его движении, перемещении или действии, Драго видел не то бесцельное прозябание в действительности, что было присуще всем кошачьим, но в абсолюте осознанное исполнение своей собственной, глубоко индивидуальной роли в общей для всех реальности. Проще говоря, у этого кота были мозги.

Мистер Челлингтон как-то сказал: любопытство – признак разума. Фразу эту он выхватил из воспоминаний о своем австралийском детстве.

Однажды вечером, важно сказать, австралийским вечером, Лукас и друг, чьего имени он уже не помнит, забрели на пустынный, никем, кроме парочки пернатых, не облюбованный пляж. В то время, когда одна половина континента давно разгуливала по дому в домашних тапочках, а другая разглагольствовала о смысле жизни, сидя в баре, двое мальчиков заканчивали очередной будний день, распластавшись, как морская звезда, на песке.

Безымянный мальчишка залился хохотом. Лукас повернул голову в сторону приятеля – тот активно шевелил руками и ногами, лежа на песке. Затем он резко поднялся, чтобы отряхнуться. Его друг оставил на песке нечто похожее на «снежного ангела». Их обычно «вырисовывают» дети, живущие там, где зима и лето имеют массу отличий. Здесь же мальчишкам и девчонкам приходилось импровизировать и вырисовывать ангельские силуэты на песке, а не на снегу, как это было принято в других частях света.

Громко выдохнув, безымянный мальчик спустил с себя шорты, снял футболку и побежал к океану. В миг вода поглотила маленькое голое тельце. На секунду Лукас остался на берегу один. Через мгновение мальчишка вынырнул. Вечернее купание становится в два раза приятнее, когда тебе его запрещают родители. Закрыв лицо руками, безымянный товарищ еще раз окунулся. Вынырнув, он принялся звать с собой Лукаса. Тот в ответ замотал головой. Ему совсем не хотелось покидать тёплый песочек. И купаться он предпочитал в домашнем бассейне, так как опасался океанской живности.

Купальщик начал кривляться и бросать в друга всякого рода ярлыки. Трусость, излишнее послушание родителям – немногое из того, что узнал о себе начинающий скучать на берегу мальчик. На этом представление не закончилось. Даже с посиневшими губами, приятель-без-имени продолжал звать Лукаса. Но тот его уже не слушал.

Устав выслушивать обиняки, юный мистер Челлингтон посмотрел в ночное небо. Его, как всякого любопытного ребёнка, интересовало, сколько же звезд на небе? Этой ночью он надеялся сосчитать все. И его так увлекло это занятие, что он почти перестал слышать поддразнивания, что доносились напротив. Сначала он не придал этому никакого значения, так как количество звезд на небе его интересовало куда более, чем источник оскорблений и всяческих притязаний на его человеческое достоинство.

Лукас начитал 1 000 горящих точек и понял, что за одну ночь ему с этим делом не справится. Голоса друга слышно уже не было. На Лукаса с немой претензией уставилась океанская гладь. Несостоявшийся звездочёт ринулся на поиски приятеля: он кричал, звал его по имени, которое он тогда ещё помнил; оббежал кромку берега, до конца надеясь, что приятель просто уплыл куда-то. Ему очень скоро пришлось признать: мальчик исчез. Напуганный он рванул с пляжа в сторону центра города. Он бежал, не останавливаясь. Оказавшись в кабинете шерифа, он не мог вспомнить, как оказался там. Да и не пытался. Криком, жестами, нечленораздельной речью, испуганный мальчик убедил старого и располневшего мужчину проследовать за ним, на пляж.

Дальше дыра в памяти. Позже детский психолог расскажет чете Челлингтонов что-то об этом и посоветует им сделать все возможное, чтобы этот детский кошмар больше никогда не потревожил нежную психику их ребёнка.

Лукас Челлингтон, уже старик, не помнил имени погибшего в детстве друга. Как не помнил и того, как он добежал до кабинета шерифа. Единственное, что он помнил так же точно, как собственное отражение в зеркале, так это то, что он увидел после того, как тело… то есть то, что от него осталось, вытащили на берег. Солнце только встало, а пляж, до этого немноголюдный и тихий, кишел репортёрами, полицией и простыми зеваками. Детей туда не пускали. Пляж огородили лентой. Взрослые прижимали к себе своих отпрысков, не давая при этом им протиснуться меж взрослых, дабы чадо не увидело залитый кровью песок.

Если одни родители были в состоянии удержать ребёнка или же покинуть злополучный пляж вместе с ним, то чета Челлингтонов отлёживалась в утреннем полудреме в мягкой постели. Они пребывали в твердой уверенности, что Лукас, которого они забрали в первом часу ночи с пляжа, где пропал, как они позже будут говорить, «тот мальчик», сейчас находится в своей кровати.

Без ведома родителей и точно не с согласия на то шерифа, Лукас прополз по песку мимо шлёпанцы, кроссовки и босоножки. Получив по затылку пару затрещин от чьих-то явно несезонных ботинок, мальчик дополз до того места, что было огорожено красно-белой лентой. Ему пришлось потеснить некоторых, чтобы выпрямиться – он должен был видеть, что там происходит. Полицейские загородили собой «ангела» на песке. Расстроенный Лукас притопнул ножкой. Ему непременно нужно было увидеть, что с таким старанием охраняют полицейские от любопытствующих глаз. Он сам не понял, как ему хватило храбрости пересечь натянутую, как нерв, красно-белую ленту. Что-то подтолкнуло его сорваться с места и побежать к океану. Он знал, так надо. Так будет правильно. Полицейские, что ещё минуту назад закрывали собой темнеющее пятно на берегу, уже махали руками перед мальчиком в знак того, что это зрелище не для его детской психики. Сам он, пребывая в полном спокойствии, сидел на горячем песке. Сложив руки биноклем, он посмотрел туда, где до этого, подобно осам, копошились полицейские и прочие слуги Фемиды. И он увидел.

На окрашенном в цвет крови песке лежала большая рыбья туша. Ее плавник Лукас уже видел и не раз. По телевизору, в программе о животных. В выпуске, посвящённом «Монстрам из глубин». Треугольный флаг, маяк опасности, больше ему не суждено рассекать собою водную гладь. Его верхний угол надломлен. По краям множественные царапины. На них застыла запекшаяся кровь.

Старый мистер Лукас помнил как, стоя в замешательстве, начал догадываться, что произошло здесь, на пляже, прошлой ночью. Из мыслей его выдернул подбежавший к нему законник. Он взял Лукаса в охапку и потащил вглубь кудахтающей толпы. Там он поставил ребёнка на ноги, накинул на него полотенце и, обращаясь к толпе, попросил всех успокоиться. У тела дохлой рыбины переминались с ноги на ногу двое человек. Они смотрели на изувеченное тело большой белой с профессиональным равнодушием. У одного из них в руке был чемоданчик с большим красным крестом на крышке. Второй до этого долго орудовал колюще-режущим предметом. Вся его одежда пропиталась кровью недавно зарезанной им рыбины. Рыбак. Это ему было поручено – разрезать акулье брюхо. Вызванный на место происшествия медик так и не пригодился. Для него было слишком поздно. Первый вытащил из желудка акулы остатки того мальчика, чьё имя мозг Лукаса отказывается вспоминать и по сей день.

Ни рыбак ни медик, не обращали внимания на замершую толпу. Продолжающий в тупую смотреть на убитое животное медик, вдруг заговорил. Он указал пальцем на тело и вяло промолвил, что где-то слышал о том, что на самом деле акулы не видят в человеке источник пропитания. Откусывая руки и ноги загулявшим на волнах серферам, эти гигантские рыбины либо путают их с морскими котиками, которыми вправду питаются, либо… просто хотят поиграть. Рыбак согласился: быки, участвующие к корриде, вовсе не хотят убивать. Бычок элементарно играет с человеком. И искренне убеждён, что человеку это дело приносит не меньше удовольствия, чем ему самому. А что касается акул, так они аналогичным образом не проявляют агрессию, кусая, а то и отрывая человеческие конечности, они следуют не менее древнему и, с точки зрения эволюционной, важному инстинкту, чем добыча пищи или размножение. В такие моменты акула удовлетворяет… своё любопытство.

Лукас отвернулся. Ему стало противно до омерзения, когда он представил, как большая белая акула с острым треугольным плавником на мощной спине и маленькими черными глазками-бусинками на жуткой морде, проявляет свое «любопытство» к живому человеку. Мальчику, имя которого Лукасу уже не дано будет вспомнить. Мальчику, которого сгубило его собственное любопытство. Что случится, если он разок ослушается родителей, да и пойдет купаться вечером, да еще и на тихом, неприметном для людей пляже?

Долгое время Лукас будет бояться глубины и темноты – квинтэссенции всего непонятного, непознанного, таинственного и пугающего. Только достигнув половозрелого возраста, вместе с водительским удостоверением он получит и иллюзию собственной безнаказанности. С ним ведь ничего не может случиться. В противовес всем историям, что начинаются со слов «группа подростков», с Лукасом Челлингтоном и правда – ничего не случилось. Вплоть до его преклонных лет, когда людям действительно начинает хотеться, чтобы с ними хоть что-нибудь приключилось. Для этого они выдумывают болячки и сами же создают панацеи.

Пусть мистер Челлингтон ещё не достиг возраста, когда люди ходят по врачам просто для того, чтобы получить порцию внимания, однако, он успел перечитать все книги-новинки жанра приключений, что завозили к ним в книжную лавку каждый месяц. Из одной он, видимо, и почерпнул то самое «любопытство – не порог». Драго был с ним полностью согласен. Именно поэтому он не видел ничего предосудительного в том, чтобы исчезнуть из дома на пару часов. А потом «найтись» на верхней полке книжного шкафа в гостиной, где его обычно ищут в последнюю очередь. Игуане было невтерпёж познакомиться с новоселом из дома №17. А заодно совершить давно спланированное приключение, получившее в сознании ящера название «Любопытство? За порог!».

У всех есть скелеты в шкафу. Иное дело обстоит с теми скелетами, что мы каждый день несём на себе крестом. Неудачи, разочарования, расстройства и прочие неурядицы, сплетаются в одну длинную, толстую и крепкую костяную цепь, которую мы сами надеваем на собственную шею. Её габариты могут достигать небывалых размеров. Зачастую мы прогибаемся под её весом. Можем даже сознательно отказаться от значимой части самой жизни из-за доминирования этой костяной цепи над нашей личностью.

Крупная особь такого паразита давно жила припеваючи на шее невестки миссис Уиллс.

За последнее время, а точнее, за первые 5 месяцев беременности Джуди, костяной клещ девушки стал шире и тяжелее в несколько раз. Увидь она его аналогично хорошо, как это получалось у Гузи, ребёнок мог бы родиться на несколько месяцев раньше положенного срока.

Гузи или, как его прозвали местные бездомные коты, Циничный Котик, с первых дней жизни отличался от остальных своих собратьев. Будучи слепым котёнком, он уже слышал людей так, как это не было дано ни одному другому котёнку из его помета. Сейчас Гузи было три года. Он прекрасно видел и не менее хорошо слышал. Его сиамское голубоглазое величество знали во всем Линкольне. А кто-то даже был в курсе его необычной способности – видеть в людях то, на что сами они закрывают глаза. И о чём зачастую ноют друзьям, родственникам, коллегам или личному дневнику, ведомому ими на открытых просторах интернета.

Этот редкий дар позволял трехлетнему Гузи разбираться в людях не хуже, чем это делали 80-ти летние представительницы рода человеческого. Нередко его знаниями интересовались некоторые личности из мира собак и кошек. Многие хотели использовать дар Гузи в собственных целях. Основным источником информации кота являлись письма жителей Маунт-стрит. В прошлом году Гузи нашел в себе удивительный навык – чтение запечатанных писем. Важно, чтобы текст был написан от руки. Только так бумага впитывала в себя то, что хотел сказать автор. Печатные тексты оставались для Гузи непонятными. Бумага «писем», выходящих из принтера, впитывала в себя только запах чернил, да и только. Ни капли личностных переживаний, ни миллиграмма чувств, совсем без души – именно так Гузи видел и чувствовал всё, что люди печатали, а не писали.

За рождением одного такого печатного, а, соответственно, неинтересного, письма, Гузи сейчас наблюдал, лёжа на тёплом подоконнике. Каждая новая строчка, казалось, доставляла старенькому принтеру жуткие мучения. Котик начал было думать, что этот правнук печатной машинки находится при смерти. Настолько звуки, издаваемые им при печати, походили на старческие стенания на смертном одре. Очевидно, машинка каким-то образом понимала, что печатала. И с каждой новой строчкой впадала во все большее уныние перед напрасной тратой чернил. Джуди взяла распечатанные документы.

– Будешь готовить со мной сегодня? – спросила она Гузи.

Я не готовлю, я только ем. Да и тебе пора понять, что расти и развиваться внутри тебя должен ребёнок, а не твой желудок, подумал про себя он.

– Смотрю на тебя: ты такой красивый! – её рука приготовилась напасть на мирное существо Гузи. Слава богу, тот успел увернуться и спрыгнуть с подоконника.

Почему меня обязательно надо трогать!? Почему они не могут просто пройти мимо!?

Гузи продолжал свирепствовать, а лапы уносили его прочь из дома.

Спокойствие нашло на его сиамское величество только за порогом дома. Миссис Уиллс опять неплотно закрыла дверь. Как она это обычно делала, когда миссис Челлингтон устраивала осенние чаепития в своей беседке. Миссис Уиллс не считала за собой должным закрывать дверь, когда она сидит на посиделках у Кэрролл.

Таунхаусы – ещё одна маленькая английская традиция. Благодаря этим сплочённым, стоящим бок о бок домикам, живущие в них люди не опасаются ни за себя, ни за домашних. Поэтому миссис Уиллс не считала должным запирать за собой дверь, когда сама она уходит к Челлингтонам. На Маунт-стрит все друг друга знали, хоть и не факт, что любили. Соседская недоброжелательность не выходила за пределы роспуска сплетен и оценивающих взглядов на выращенные клубни цветов.

– Привет, жестокий мир, – подытожил Гузи.

Сегодняшний день не предвещал для кота ничего интересного. В общей для всех жителей Маунт-стрит действительности царствовал безрадостный английский полдень. Единственное, что сглаживало всю эту серость и неприглядность – свежая порция писем. Её должны были доставить с минуты на минуту. Почтальон по имени Сэнди если и не стал котику другом… но видеть его ему хотя бы хотелось, чего наш кот не ощущал к той же Джуди, надоевшей постоянным нытьем ещё до своей беременности. И всевозможными «поводами» для нового монолога о том, «что её не устраивает сегодня».

Потянувшись, кот направился к почтовому ящику своей семьи. Однако он быстро передумал, вспомнив, что ничего, кроме рецептов от прабабки миссис Уиллс, он из ящика не узнает. Замявшись, он начал выбирать между почтой Паркера и Челлингтонов. Смяукнув², что Паркер – это недавно переехавший в Линкольн человек из Лондона, кот впал в ступор.

– И это всё, что я о нём знаю? – сам себе удивился кот. – Необходимо это исправить!

И он тихо и одновременно резко, подобно тигру на охоте, прошмыгнул к почтовому ящику дома №17.

Никто ранее не производил на Гризаиля столь внезапного, но лаконичного впечатления, как это сделал Гузи. Тот занял место на почтовом ящике Паркеров. Спрятав под себя передние лапки, он посмотрел на дорогу. Маршрут почтальона Сэнди, пожилого мужчины, разносившего прессу и письма по Маунт-стрит в течение последних двух лет.

Сиамское величество пребывало в полном спокойствии, несмотря на то, что его смертная плоть находилась, считай, на территории Гризаиля, который только что выбежал из дома во имя спасения шкуры своего хозяина. Примерный питомец последовал бы и дальше, на Бартон-роуд, но, увы, Вселенная, имела свои планы. Гризаилю пришлось остановиться. На их новом почтовом ящике лежал и царствовал чужой кот. Разумеется, на Гризаиля такая картина произвела безоговорочно негативное впечатление. В тот момент, когда взгляды и величие двух родственников Царя Зверей встретились, меж котами пробежала искра вопиющего непонимания.

Гризаилю редко приходилось делить свои владения с кем-то ещё. Даже Юпи не позволял себе пройти в дверной проём первым или не согласовать с Гризаилем расписание регулярных набегов на остатки ужина в холодильнике. Только что вышедший из дома котик понял: к действительности Маунт-стрит он имеет гораздо больше вопросов, чем прежде. И ответ хотя бы на один из них он планировал получить прямо сейчас. Исходя из своего высокого самомнения, он рассчитывал и вовсе не задавать вопрос, полагая, что «тут и так всё понятно».

Что-то его, храброго и пушистого, притормозило. Никто не должен был знать, чем он занимается. Для всех он должен оставаться либо ещё одним блаженным котом породы Мейн Кун, либо одним из тех ночных охотников на мышей и крыс, что днём перевоплощается во всё того же блаженного домашнего любимца. Ни в коем случае нельзя было допустить огласки того, что Гризаиль подался на «собачий фронт».

Лучшее и меньшее, что его ждёт – отсутствие уважения со стороны остальных котов. Тех котов, что будут ходить по тем же дорожкам, что и он сам. Шарить в тех же мусорных контейнерах, что и Гризаиль. Их туалетные кустики, конечно, окажутся неподалеку друг от друга. И если хоть кто-то из этих «будничных соседей» узнает, что Гризаиль – представитель благородной кошачьей породы – перешёл человеку в услужение, несмотря на все достоинства, наш Мейн Кун потеряет всякий шанс на вход в кошачье сообщество Линкольна.

Слухи, сплетни и величайшее презрение – моментально перельются за границы одной лишь улицы. Лишь спустя много лет, на выжженных полях самолюбия взойдёт-таки новый росточек. Он придаст тонко чувствующему и высоко мыслящему котейке сил и надежды на лучшее. И он сможет вновь попытать счастья влиться в светское кошачье общество города. На тот момент, от тех котов, что стали свидетелями слабости Гризли, останутся разве что перепроданные хозяевами после смерти любимца лотки.

Всё это станет возможным уже после 9-й жизни Гризаиля. Жизни яркой и долгой. Котам не положено проводить и одну свою жизнь в извинениях, мольбах о прощении и услужливости. Каждый день жизни этой вершины творения Природы предназначен для отдыха, релаксации и умственного с духовным возвышения над остальными обитателями Земли. Проще говоря, альтруизм грозил выкинуть Гризаиля из светской жизни города на очень долгое время. Никто не должен узнать, что наш кот тратит своё драгоценное время на благосостояние собственного хозяина! Он очень любит хозяина, но он не может допустить и мысли, что весть о его «кошачьих подвигах во имя Человека» разлетится по округе. Округе, где он ещё не успел освоиться, заручиться друзьями и хоть каким-то влиянием.

Гузи хранил молчание. В кото-иерархии на Маунт-стрит он давно занимал одну из высших позиций. Поэтому единственное, что его могло интересовать сейчас, это то, почему новосёл до сих пор не склонил пред ним голову, и с какой стати разрешает себе этот пристальный, сканирующий с золотистым оттенком, взгляд?

Они ещё немного поиграли в гляделки.

– Мне кажется, вы заняли мой почтовый ящик, – не выдержал Гризаиль.

– Вам не кажется, все так и есть. – Ответил Гузи.

– Вы не могли бы освободить от себя мой почтовый ящик?

– Увы.

– Это ещё почему? – недоумевал Гризаиль.

– Он мне нравится. – Парировал гость.

– Мне кажется…

– Вам стоит перекреститься, – прервал признание Гризаиля Гузи.

От такого хамства глаза Мейн Куна округлись подобно раскатанным оладушкам, что готовила сейчас миссис Лойс на кухне дочери.

– Ты, как я понимаю, новенький, – дерзкий переход на «ты» уничтожил все шансы Гузи на примирение с Гризаилем. – Меня зовут Гузи, – горделиво представился он. – Или Циничный Котик, – добавил кот. – Я читаю письма. Этим я живу и зарабатываю себе на высокое положение в кошачьем сообществе этого города. Я знаю всё и обо всех. Совсем скоро, – кот отвернулся в сторону, откуда начал доноситься напев какой-то песни, – почти сейчас. – Обратился он уже к Гризаилю, – я узнаю всё и о тебе, мой милый друг. И о твоём хозяине. От этого не убежишь. – Безразлично закончил он.

Гризаиль пребывал в оцепенении от самоуверенности этого мелкопородистого Гузи! Сиамская порода никогда не вызывала у нашего кота ни малейшего уважения. Мелкие, худые, со встроенным в мозг комплексом «маленького царька» коты – так он представлял себе собратьев Гузи.

Наш Мейн Кун считал, что единственным хозяином положения может выступать он – Гризаиль. Так было в нескольких центральных районах Лондона. Города, способного проглотить Линкольн и прибавить себе, от силы, пару станций метро. Кто этот Гузи вообще такой? Как он смеет вносить в планы Гризаиля смуту?

Помимо природного превосходства породы Гризаиля над Гузи, существовала необходимость поддержания имиджа «блаженного кота» и только в крайнем случае образа «ночного охотника». Сейчас Гризаиль был далёк от блаженности, а охотничьи инстинкты пребывали в глубокой спячке – служение во благо Человека делало кота уязвимым. Гризаилю оставалось успокоиться и делать вид, что он блажен, как никогда. Иная проблема заключалась в пристальном взгляде этого Гузи. Позже страх быть пойманным у «человека на посылках» перерастёт в паранойю. А пока – Гризаиль умеючи отфутболивал нападки Гузи.

– Единственное, что отгораживает тебя от верной смерти, так это моё хорошее настроение сегодня. В Лондоне я порвал на части соседского кота, просто посмотревшего масленым взглядом на мою кошечку. После нашей встречи он вернулся к хозяевам с разодранным ухом, вырванным клоком шерсти с левого бока и расцарапанной в мясо мордой. Его людям пришлось нанять своему питомцу ветеринара, чтобы тот провёл анализы или даже назначил лечение. В любом случае, кот, осмелившийся посягнуть на мою территорию, подлежит немедленному устранению. Я могу смыть эту лже-царскую ухмылку с твоей морды за считанные секунды. Мои размеры и навыки позволят мне сделать из тебя чучело быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Другое дело, что я не хочу пачкать лапы, – он театрально всплеснул лапкой. – Cегодня я позволю тебе занять мой почтовый ящик. Я уйду в нужном мне направлении для свершения новых подвигов. В следующий раз я за себя не отвечаю, – ледяным тоном солгал кот. – Смяукнул? Не дождавшись ответа, Гризаиль метнулся с места куда-то в сторону Бартон-роуд.

– Спасибо за предоставленную информацию, – еле звучно ответил Гузи.

Впервые его циничный ум не смог подобрать подобающего ответа, все нейрончики его мозга были заняты «обмозгованием» в совершенстве нового для их хозяина факта: на Маунт-стрит появился некто более дерзкий, чем сам Гузи. Проблема была, правда, не только в этом. В походке Гризаиля, взгляде и даже в его манере держаться, Гузи заметил все признаки… глубокой сознательности. Подобное свойственно собакам. Но не котам. Коты идут туда, куда идут. Чаще всего они даже не идут и не бегут. Они крадутся. Тайна -обязательная доминанта всего того, что делает кот. Иная ситуация обстояла с Гризаилем. С ним всё было непросто. Он излучал стойкую целеустремлённость. Он не думал о том, что на него смотрят или хуже – наблюдают. Будто на плечах этого кота висит крест, видимый лишь ему одному.

С такой грациозностью он поднимал и опускал лапы в процессе ходьбы. С таким упорством, не замечая ничего вокруг, он стремился куда-то. И вовсе не ради лакомства или поощрения. Этот кот был независим от подобных вещей. В каждом его движении Гузи видел трепетное предвкушение.

Предвкушение чего? Узнать это ему было не суждено. Котика это одновременно радовало и расстраивало. Безусловно, он всегда был «за» всё новое, о чём можно было бы не просто думать, но размышлять, анализировать, подытоживать. Короче, он был рад иметь информацию, которую можно было бы использовать для шантажа, слежки и циничных замечаний. С другой стороны, раскусить Гризаиля, казалось Гузи, будет сто крат сложнее, чем это было со всеми остальными его объектами.

Котика разморило от ощущения собственного великолепия. А перед этим чувством бессилен любой кот. Ничто в масштабе Галактики не может быть важнее и полезнее кошачьего самолюбования. Глупо и бесполезно даже пытаться растолкать кошака, когда тот погружен в мысли о себе самом. Довольственно закрыв глаза, Гузи принялся негромко намурлыкивать себе под носик мотив одного из классических музыкальных произведений П. И. Чайковского. Питомец был близок к исступлению, когда в его хрустальный мир ворвалось чьё-то громкое сварливое карканье. Момент был утерян – Гузи спустился на Землю.

Кинув в пролетающую ворону пару сальных выражений, котик попытался восстановить духовное равновесие. Ему не сразу удалось привести в порядок свои мысли и чувства. Решив, что плохое настроение следует просто переждать, он принялся вылизывать передние лапки. Занятие это действовало на кота терапевтическим образом: уже через минуту скверное настроение Гузи переродилось в светлое и лучезарное мироощущение. Лишь мысли о Гризаиле не давали эго сиамца покоя.

По мнению сиамца, этот Мейн Кун обладал излишней прямолинейностью, крайней непредсказуемостью и, возможно, страдал от бешенства. Сиамцу льстила собственная смекалка. И всё же его самокритичность (а кто безгрешен?) и страсть к деталям сделали своё дело. Эти два приятеля – близких родственники паранойи – породили в мире Гузи маленького монстра – беспокойство. Опасение, что дерзкий новичок обладает большей харизмой, чем сам он. И что когда-нибудь он затмит собою его сиамское величие. Гризаиль говорил уверенно, без запинки. Каждое его слово утверждало, подытоживало и заверяло слушателя в правоте Мейн Куна. Этот кот обладал даром оратора и явно имел какое-никакое преставление о риторике. Он знал, какие слова надо использовать, где стоит сделать театральную паузу и как из собеседника сделать сподвижника личных целей. Таких, как он… или как Гузи, слушают. За такими, как они, идут. Но Гузи не нужен преемник. Единственное, что, по его мнению, спасало ситуацию – он один слышал всё, что слышал. И он всё ещё самый универсальный и достоверный источник информации про всех и каждого в этом городе. Лишним поводом для радости послужило появление Сэнди. Гузи предвкушал валы новой, свежей, никем на Маунт-стрит «не подмеченной» информации. По крайней мере, он так думал.

Никто так и не заметил следящего за всем происходящим Драго. Тот расположился в ложе театра, созданного всемогущим Случаем, на ветке дерева.