Признаться, я опасалась, что в солдатика и Тирекса, которых он забирал с собой, кого-нибудь подселили. Учитывая мой опыт, я легко могла себе представить каким невыносимым может оказаться новый «сосед», и очень радовалась, что изначально попала в столь адекватную компанию Тома и Джона. Но мои опасения не подтвердились. Я по-прежнему оставалась единственной «одушевленной» игрушкой в этом доме.
Глядя на мальчика, я поймала себя на мысли, что для него все выглядит так, как будто ничего не происходило. Малыш все так же играл с плюшевым медведем, драконом и машинками, даже не представляя, сколько всего случилось за эти дни!
Мое отношение к играм Ричарда тоже изменилось. Я больше не наблюдала за ними с замиранием сердца, представляя как должно быть больно игрушке, которую он держит в руках или которую давит колесами поезда. Теперь мне было все равно. Моих друзей там больше не было, и переживать мне оставалось только за собственную шкуру, окрашенную, как оказалось, в не такой уж противный, розовый цвет.
* * *
Ближе к ночи, когда все гости разъехались по домам, оставив кучу подарков для новорожденного, а также, подозреваю, горы грязной посуды и полупустой холодильник, Джессика пришла в комнату к сыну, чтобы пожелать ему добрых снов. Она была такой уставшей, что, казалось, готова была забраться вместо Ричарда в его постель, и проспать пару-тройку дней беспробудным сном. В руках Джесс держала маленький кряхтящий комочек, одетый в голубой комбинезон и шапочку. Такой крошечный! Неужели дети бывают такими маленькими?!
– Малыш, ты почему еще не в кроватке? А ну-ка, ложись скорее спать.
Ричард закинул в ящик последние кубики, валявшиеся на полу, и залез под одеяло.
– А почему Алекс не спит?
– Я сейчас уложу тебя, а потом его.
– Мамочка, а он будет спать с тобой? Я тоже хочу!
– Мы уже говорили об этом, Ричард, – строго, но мягко сказала мама. – У тебя есть своя кроватка, а у Алекса – своя. Просто пока он маленький, его кровать будет стоять в нашей спальне. Он будет плакать по ночам, просить кушать. Ты же не будешь к нему вставать?
– Не-е-ет.
– А я буду.
– Потому, что ты – мама?
– Потому, что я – мама.
– А когда я был маленьким, я тоже спал в вашей спальне и ты ко мне вставала?
– Ну, конечно.
– А я тоже ночью ел?
– Да, по нескольку раз за ночь.
– И ты грела для меня суп и котлеты?
– Нет, малыш, что ты! Маленькие детки пьют только молочко.
– И все? – удивлению Ричарда не было предела.
– И все. Суп и котлеты будут, когда Алекс подрастет.
– Значит, он не съест мою шоколадку, которую мне тетя Луиза дала?
– Не съест, – усмехнулась Джесс.
Голубой комочек начал возиться, а спустя мгновение комнату наполнил звук плача младенца, такой высокий и пронзительный.
– Ну, ну, ну… Ну, что такое?
– Может, он обиделся, что я не хочу делиться с ним шоколадкой? – наивно поинтересовался Ричард.
– Нет, сынок, он, наверно, просто устал.
Старший брат спрыгнул с кровати, схватил меня за лапу и поднес к сморщенной мордашке Алекса. Ухватив мою шерсть крошечной ручкой, он вдруг открыл глаза, потянул меня к себе и замолчал.
– Я дарю его тебе, братик, – гордо сказал мальчик.
– Малыш, боюсь, таким маленьким еще рано играть в плюшевые игрушки. Пусть он пока останется в твоей комнате, хорошо? А когда Алекс подрастет, ты подаришь ему зайку.
– Ладно, – в его голосе было полно разочарования.
Джессика попыталась забрать меня у младенца, но его кулачок никак не хотел разжиматься. Наконец, высвободив мою, слегка поредевшую, шерстку из его ручки, она усадила меня на край кровати.
В ту же секунду Алекс разразился плачем, и никакие песенки, уговоры и покачивания не давали результата, пока Джесс не сдалась, решив повторить трюк, проделанный ранее старшим сыном.
Как только моя лапа коснулась нежной кожи Алекса, малыш тут же замолчал и крепко ухватил меня за ухо.
– Похоже, зайчик ему понравился, – констатировала мама. – Так, все, Ричард, закрывай глазки и отдыхай. Я дверь закрою, чтобы малыш не разбудил тебя ночью. Добрых тебе снов.
– Добрых снов, мамочка. И тебе, Алекс.
Джесс встала, выключила свет в детской и вышла, прикрыв за собой дверь. Алекс все так же крепко сжимал мое ухо, отчего оно начинало гореть.
– …Представляешь, у нас тут любовь с первого взгляда, – сказала женщина мужу, указав на меня, когда наша троица переступила порог спальни.
– Но нельзя же…
– А без нее он плачет.
– Вот именно без нее? Может, ему просто нужно что-то дать в руки?
– Проверим?
Мама отобрала меня у сына и сунула ему в ручонку пушистое полотенце. Раздался крик… Погремушку – крик. Уголок одеяльца – крик. Соску – крик. Силиконовый грызунок – крик. Что бы она ни давала Алексу, итог был один, пока не настала моя очередь. Эксперимент был завершен. Не могу сказать, что меня это хоть немного радовало. Перспектива жить «двадцать четыре на семь» рядом с крошечным человеком была так себе затеей. Но мое мнение тут не учитывалось.
Тут же, на семейном совете было решено искупать меня, продезинфицировать, обдать паром и вернуть малышу. Но весь этот комплекс мероприятий, в котором последний пункт почему-то напоминал мне инквизиторскую пытку, и от мысли о котором все волосы на моем теле вставали дыбом, был отложен до следующего утра.
В ближайшие часы меня ждала очень интересная, с точки зрения опыта, ночь, проведенная в сознательном возрасте «по ту сторону баррикад», то есть в детской кроватке. Рядом с Алексом.
* * *
– Если я когда-нибудь решусь родить ребенка, напомните мне об этой ночи! – постанывая от недосыпа, буркнула я.
Я себе не завидовала. Но еще больше я не завидовала маме Алекса. Потому что мне удавалось подремать эти двадцать минут, пока Джесс кормила сына, а ей – нет. И так каждые два часа! Плюс на протяжении всей ночи он терял соску, и маме приходилось вставать, чтобы найти ее в полумраке, а затем найти крохотный ротик, куда ее надо было вставить. Про всякие естественные нужды я вообще молчу. Подгузники были великоваты для человека возрастом несколько дней, поэтому они то и дело протекали и малыш оказывался в мокрой холодной луже или и того хуже… И снова Джессика поднималась, доставала его из кроватки, переодевала, перестилала пеленку и укладывала его спать.
Успевала ли она сама провалиться в сон, я не знаю, но думаю, что засыпала Джесс еще в полете до подушки, иначе ни одна новоиспеченная мать в таком темпе не выжила бы.
А еще меня поражала ее чуткость. Малейший шорох или кряхтение – и она уже нависает над сыном. Даже я, находясь с Алексом в одной кроватке, не успевала понять, в чем дело, а материнский инстинкт уже срабатывал, подбрасывая Джессику на ноги, и, скорее всего, на автопилоте вел к люльке.
Я ни разу в своей жизни не видела, как ухаживают за младенцами и не знала каких сил это стоит. Теперь любая женщина с ребенком автоматически в моих глазах будет приравниваться к герою. И если раньше меня раздражали все эти мамаши, сидящие в кафе за чашкой кофе, в то время, как их дети размазывают мороженое по полу, то отныне я буду точно знать: мама просто устала. Если она не выпьет кофе и не перезагрузится, то просто умрет. Здесь и сейчас.
Эта ночь стала для меня открытием.
Прости меня, мамочка, за мои слова о том, что ты меня не любишь, когда ты куда-то меня не пускала или не хотела покупать очередное «я хочу это!». Теперь я понимаю, что ты меня очень любила. И это не могло выражаться в деньгах, как мне казалось. Это выражалось вытиранием сопливого носа, зашиванием порванного платья, покупкой туфель не на десятисантиметровой шпильке, а на маленьком каблучке, чтобы я в свои двенадцать лет не испортила себе ноги… Да даже вот в такой же соске, которую нужно было дать раз пятнадцать за ночь, при этом отказавшись от сна.
А я, повзрослев, ни разу не сказала, что люблю ее… Она, конечно, знала это. Но нужно было говорить ей о своей любви каждый день, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность за то, что она для меня сделала в этой жизни. То есть… в той… жизни.
Я расплакалась. Давно не позволяя себе такой слабости, я просто перестала сдерживать все, что накопилось в моей душе, и плотину прорвало…
Я плакала о том, что больше никогда не увижу родителей и сестру, хоть мы с ней и жили, как кошка с собакой. Я плакала о Томе, с которым эта жизнь казалась чуточку ярче. Я плакала о том, что так бездарно и нелепо прожила те пару десятков лет, пока по глупости не выпила таблетки, которые вовсе не были таблетками… Я плакала от невозможности уснуть, от невозможности двигаться и отчего-то еще, наверно, от безысходности. Я плакала обо всем! Решив, что это будет последний раз, когда я позволяю себе плакать.
Лиетта Уильямс должна быть сильной девочкой, и она ей будет! Но только не сейчас. «Сейчас» я была такой же, как игрушка, в которой я пребывала: маленьким, одиноким зайчиком, покорно принимающим все, что ему уготовила судьба.
* * *
…Сам процесс купания мне понравился. Вода была теплой, а мыло ароматным. Кажется, так пах Том, когда его «стирали» после лужи и поездки к океану.
Про отжим я лучше промолчу. Все равно те, кто не был в теле игрушки, не поймет всей гаммы ощущений, а кто был – предпочтет не вспоминать.
Сушка около батареи отопления напомнила мне поездку на Карибские острова – так же жарко и никуда не спрячешься от обжигающего кожу раскаленного воздуха.
Перед этой процедурой из меня извлекли устройство, признающееся всем направо и налево в любви. Не могу сказать, что это было больно. Джесс аккуратно распорола несколько стежков на моей спине и вытащила через образовавшееся отверстие небольшую коробочку. Вам когда-нибудь снимали хирургические швы? Разрезание ниток было чем-то сродни этому: неприятно-тянущее чувство, но ничего более. Когда же меня зашивали, это напоминало… хм… Наверно, так бьют татуировки. Не знаю, не пробовала, но слышала, что «надо потерпеть». И я терпела, стиснув зубы. Все закончилось достаточно скоро, за что я была благодарна Джессике.
После того, как мое плюшевое тело просохло, меня ждало самое страшное… Когда за мной пришли, я готова была найти в комнате пятый угол и забиться туда, притворившись плинтусом.
Меня поднесли к отпаривателю и нажали кнопку «вкл». Я зажмурилась…
Скажем так: это было тепленько. Очень-ОЧень-ОЧЕнь-ОЧЕНь-ОЧЕНЬ тепленько… Но быстро.
…Лишь оказавшись рядом с Алексом, я смогла выдохнуть: все осталось позади. Ребенок лежал на боку и пускал слюнку на пеленку. Я изучала его: крошечное личико, на котором вырисовывались еле заметные бровки, носик пипочкой, губки бантиком, припухшие глазки, малюсенькие кулачки, один из которых лежал под щечкой… Все такое миниатюрное. Но это был человек, личность!
В какой-то момент «личность» улыбнулась во сне и я поняла: все, что я пережила (пусть и не по своей воле) для того, чтобы быть рядом с ним, определенно того стоило.
ГЛАВА 14
Время тянулось, как жвачка, прилипшая к мостовой в раскаленный полдень. Но в какой-то момент пришло понимание, что прошел уже почти год с того самого момента, как в нашем доме появился новый член семьи.
Многое изменилось, но еще большее осталось прежним. Джесс круглосуточно находилась с младшим сыном, Билл ездил на работу, Ричард все так же играл в свои игрушки, давая им передохнуть только ночью и в часы пребывания в детском саду. Мы часто бывали в его комнате, особенно, когда Алекс научился сидеть.
Пару месяцев назад я, к своему удивлению, услышала недовольное бормотание, доносящееся из ящика с игрушками. «Новенькая» возмущалась неудобным положением своего тела, причем так емко, что мне в ту же минуту стало понятно: там находится душа ну очень склочной, скандальной бабенки, вечно недовольной жизнью. Через пару недель мне удалось узнать, в какую же из игрушек ее подселили. И мне сразу же вспомнился мой сон с Доктором, где лишь один персонаж заботило «как она пойдет домой в таком образе». Это была лошадь. Снаружи. А внутри – препротивнейшая дамочка. Я бы сказала, кобыла.
У меня хватило ума не показывать ей своего присутствия в этом доме. По моему мнению, общение с такой личностью не только не приблизило бы меня к «исправлению», но и могло обернуться довольно ощутимым откатом «в начало». Поэтому я любезно предоставила ей шанс перебеситься в «одиночной камере».
Что же касается меня…
Мои вечно мокрые, обсосанные уши и местами отсутствующая шерсть только поначалу вызывали у меня истерику, а сейчас я уже вполне привыкла к такому проявлению внимания к своей пушистой персоне.
От моего хвоста, судя по ощущениям, осталось несколько волосин, кривое ухо уже не казалось таким кривым, потому что второе тоже было перекособоченным после всех положений, в которых ему довелось побывать. Стирка «меня» уже вошла в привычку, а процесс отжима из моего тела лишней воды стал восприниматься мной со временем как вариант жесткого массажа. Пребывание же на просушке под солнышком в теплое время года, будучи подвешенной за уши, напоминало, если закрыть глаза, жаркие курорты. Вот только вместо соленых брызг морской воды были надоедливые насекомые, а уши начинало безжалостно ломить уже со второй минуты.
В остальном же я была цела и даже жива, хоть и немного покусана двумя зубами, прорезавшимися недавно у Алекса.
Малыш стал для меня своеобразным пропуском на улицу: я сопровождала его на всех прогулках, начиная с рождения. Помню, когда впервые оказалась на свежем воздухе после более, чем полугодового заточения в доме, я почувствовала, как на вдохе воздух заполнил все клеточки моего тела, наполняя их, делая меня какой-то воздушно-невесомой. Никогда не думала, что буду так скучать по прогулкам. На самом деле, пока у человека есть что-то обычное, повседневное, само собой разумеющееся, он даже не понимает, насколько это ценно. Но стоит у него это отобрать… вот тут начинаются проблемы.
В этой промежуточной жизни у меня отобрали многое, в том числе свободу движения. Да я даже моргать не могла! Последние десять полнолуний не приносили особого облегчения, поскольку мое тело находилось в постоянном поле зрения Джессики. Все, что мне оставалось, когда редкий лунный луч все же находил детскую колыбельку, это незаметно шевелить руками-ногами. Верхом блаженства была возможность пройтись взад-вперед по кроватке в момент, когда и Алекс, и его мама засыпали в перерывах между кормлениями, переодеваниями, плачем от коликов, криком от режущихся зубок и всех прочих прелестей.
В такие ночи, если мне удавалось, я помогала Джесс, укрывая малыша одеяльцем, давая ему потерянную соску или гладя его по спинке, если он начинал ворочаться. Этим я пыталась выиграть для уставшей мамочки десять, двадцать, а иногда полчаса сна и чертовски гордилась собой, если мне это удавалось.
Бессонные ночи с десятками пробуждений прочно вошли в мою жизнь и, казалось, собирались оформлять в ней постоянную прописку. Не представляю, как Джессике удавалось при таком качестве отдыха еще готовить еду, убирать в доме, стирать, уделять внимание мужу и сыну, следить за собой, ходить в магазины за продуктами и одеждой для всей семьи, успевать отмечать дни рождения и различные праздники, изредка принимать гостей и при этом не хотеть никого убить и даже улыбаться?!
Даже мне хотелось порой найти в этом доме кладовку, отыскать там самый темный угол, забиться в него и притвориться мешком со старыми вещами – чтобы меня никто не трогал и даже не подходил ко мне. Хотя бы недельку. А желательно месяц.
Но вместо этого, являясь бессменной спутницей Алекса, я, вопреки всем своим «не могу, не хочу, не буду», проходила «курс молодого бойца», познавая все радости и тонкости материнства. И чем больше я узнавала, тем больше задумывалась о своих детях. Но как бы там ни было, одно обстоятельство меня крайне огорчало: в новой жизни мне наверняка ничего не вспомнится, а значит, все было зря.
…Время шло… Алекс рос… Я копалась в себе, силясь понять, чего же от меня хотят небожители, что мне нужно сделать, чтобы у них там загорелась табличка «готова к перерождению», или зажглась лампочка с надписью «Лиетта Уильямс», или что-то щелкнуло… ну, или как там у них все происходит?
Но проходили дни… месяцы… сезоны сменяли друг друга… И ничегошеньки. Нигде. Не щелкало.
* * *
Сегодня утром Алекс сделал свои первые самостоятельные шаги.
Как же я за него радовалась! В каком-то смысле он стал для меня «моим ребенком» – слишком много я пережила рядом с ним, отдавая ему все свое внимание, всю заботу и все тепло.
Шажок, еще один, еще… шмяк!
Джесс подхватила сына и поставила на ножки. Малыш попытался топать снова.
Шаг, полушаг, приставной шаг… плюх на попу.
И вновь, и снова, и опять.
Меня поражало, сколько у маленьких детей целеустремленности! Попробуй взрослому человеку предложить, скажем, сделать сальто. Процентов девяносто откажутся сразу, еще процентов восемь после пары неудачных попыток махнут рукой и скажут «не мое». А малыши – они будут идти до конца, до победы. Для них иначе и быть не может! Их мозг еще не знает, что у них может что-то не получиться.
– Билл, посмотри на это! – крикнула Джесс, когда ее муж зашел в комнату.
– Ух, ты! Так, давай сынок, ты сможешь! Я в тебя верю!
Малыш остановился, глядя то на папу, то на маму, не понимая, чего от него хотят. Билл взял меня за голову и положил на противоположный конец дивана. Я даже не ругалась на него, хоть и было это все весьма неприятно. Сейчас важнее было другое.
Призрачная слеза счастья щекотала мою щеку, когда Алекс топал, держась за диван, ко мне. Я была идеальной приманкой. В больших голубых глазах читался восторг, что-то типа «ого, как я могу!», иногда он издавал восторженные возгласы, а порой даже взвизгивал от радостных эмоций, переполнявших его.
…Я тоже едва ли не подпрыгивала от счастья, в очередной раз подбадривая его и зовя к себе. Жаль, только, он этого не слышал. Но каждый раз, доходя до цели, он так крепко обнимал меня… Только дети способны на такую безусловную любовь: им не важно кто ты, здороваешься ли ты с соседями, оставляешь ли официантам «на чай», им абсолютно все равно какой у тебя цвет волос: зеленый, фиолетовый или «лысый», и трещат ли весы, когда ты становишься на них, зажмурив глаза. Они будут любить тебя, даже если ты будешь помятым розовым зайцем с кривыми ушами!
– Давай, Алекс, еще шажочек… Умничек! Как же я горжусь тобой! – повторяла я, наблюдая за ним.
Малыш впервые прошел вдоль всего дивана, ни разу не упав, и, дойдя до «финиша», прижал меня к себе.
– Как же я тебя люблю! – прошептала я, обнимая его всем своим существом в ответ.
И только через несколько секунд я вдруг осознала, что произошло.
Впервые в жизни я сказала кому-то о своей любви. И это было правдой – я его действительно любила.
* * *
В преддверии Нового года мы со всей семьей Андерсонов поехали к их друзьям. Уже один вид приближающегося дома давал понять, что там живут люди весьма и весьма обеспеченные. Огромный белый дом утопал в вечнозеленых хвойных деревьях, мощеные дорожки были идеально чисты, а огромные, в три обхвата, мраморные колонны с лепниной по верху украшали парадное крыльцо, на которое вела лестница из нескольких десятков ступеней. Вход в дом преграждали состоящие из двух половин высокие резные двери, орнамент на которых при сведенных створках образовывал семейный герб.
Внутри было ожидаемо просторно и светло. Сверкающая люстра свисала с высоты потолка третьего этажа, пронизывая дом насквозь и привлекая к себе внимание причудливой игрой света в хрустальных шариках, как будто парящих в воздухе. Немного левее стояла огромная, бесподобно украшенная новогодняя ель, перемигиваясь разноцветными лампочками гирлянд с многочисленными игрушками, восхищающими своей красотой и ценой.
Нас проводили в уютную комнату с высокими потолками, где на кожаных диванах сидели хозяева этого дома, не спеша потягивая глинтвейн и о чем-то мирно беседуя. Увидев гостей, женщина подскочила и кинулась обнимать Джессику и Билла, едва не расплескав пряный винный напиток по белоснежному мраморному полу.
– Подруга! Как вы доехали?
– Хорошо, спасибо.
– Не замерзли?
– Не успели.
– А кто это у нас тут?
– Знакомься, это Алекс. Алекс, это тетя Эмма. – Малыш посмотрел на широко улыбающуюся тетю и посильнее прижал меня к груди. – Стесняется, – пояснила Джесс. Ричард, что нужно сказать?
– Здравствуйте, тетя Эмма и дядя Стэнтон.
– Здравствуй, Ричард! Как ты вырос! И, посмотри, дорогой, чем дальше он взрослеет, тем больше становится похож на Билла.
– Ага. Тест ДНК можно не делать. Копия!
Ричарду было по барабану, на кого он больше похож и уж тем более его не интересовали какие-то тесты. Он нетерпеливо оглядывался по сторонам, словно надеясь кого-то увидеть.
– А где Катарина? – наконец, осмелился он спросить.
– Сейчас она спустится. Если хочешь, можешь пойти поторопить ее, она в своей комнате.
– Ага, – мальчишку словно ветром сдуло. Видно было, что он здесь не в первый раз и прекрасно все знает.
– Присаживайтесь. Чай, кофе?
– Чай.
– А мы с Биллом пойдем в бильярд сыграем, о своем поболтаем, – хозяин дома поднялся и, хлопнув гостя по плечу, пошел куда-то в обход лестницы.
– Посплетничайте, девочки, – Билл заговорщически подмигнул Эмме и удалился вслед за мужчиной.
Женщина кивнула кому-то, глядя в сторону дверного проема, не имеющего дверей, и уже через пару минут на столике стоял чайник с чаем, чашки и все, что можно было с этим чаем употребить: пирожные, печенье, кексы, вафли, конфеты, сухофрукты, бутерброды с колбасой, сыром, красной икрой, а так же пиалы с джемом, медом и сгущенным молоком.
«Вот это чаепитие!» – подумалось мне, и я завистливо посмотрела на Джесс, которая скромно взяла печеньку и уселась на диван.
– Ну что, рассказывай! Сто лет не виделись!
– Да что рассказывать-то? Декрет – он и в Африке декрет. Стирка, уборка, готовка, муж, дети…
– Ой, не напоминай! Как вспомню, так вздрогну.
– Прошу заметить, у тебя была няня, повар и помощница по дому.
– Ну, у тебя зато дом не такой огромный.
– Зато у меня плюс один ребенок.
– Тем не менее, ты шикарно выглядишь. Признавайся, что за салон?
– Какой салон!?? На ночь искупалась, утром причесалась – вот и весь уход. Тут порой до кровати бы доползти, не то, что по салонам шляться.
– Не ве-рю!
– Приезжай в гости. Посмотришь. Заодно поможешь… – Джесс хитро подмигнула.
– Ой, нет, нет, нет. Это не ко мне. Я больше к детям – ни ногой. Мне Катарины с головой хватает. Всем домом тут подпрыгиваем от ее выходок.
– По-моему, ты наговариваешь. Когда я в последний раз ее видела, она была сущим ангелом.
– Потому что за хорошее поведение ей была обещана пони.
– Купили? – ухмыляясь спросила Джессика, хотя ответ был очевиден.
– Ага. Двух. Она, видите ли, выбрать не смогла.
– Покажешь потом?
– Ты только напомни, а то могу забыть. Память-то девичья.
– А может, это старческий склероз?
– Я тоже по тебе скучала! – подруга скорчила мстительную гримасску, но в следующий момент аж подпрыгнула на месте от посетившей ее мысли, отчего Алекс вздрогнул.
– Тихо, тихо, малыш. Это тетя Эмма, ты скоро к ней привыкнешь.
– Да я тут что вспомнила! Полгода назад…
– Мама! Мне нечего надеть! Я хочу новое платье! – около дивана возникла девочка лет десяти в джинсах и водолазке.
– Дочь, купим. Позже. Видишь, у нас гости. Поздоровайся.
– Здрасьте, – девочка кинула беглый взгляд на Джесс и Алекса, после чего топнула ногой. – Но я хочу сейчас! Поехали.
– А как же Ричард? Покажи ему нашу елку.
– Он уже большой. Сам подойдет и посмотрит. Я ему что, няня?
– Ты ему хозяйка дома. А он – твой гость.
– Я его не звала.
Я побелела. Не от злости. А оттого, что узнала в этой девочке себя. Мне тоже нужно было все и сразу и меня никогда не волновали причины, по которым мое «хочу» откладывалось.
– Катарина, так нельзя!
– Ты обещала! Поехали за платьем! – девочка схватила маму за руку и потянула ее с дивана.
– Если ты будешь так себя вести, я тебя накажу.
Девочка сложила руки на груди и сердито засопела.
– Поиграй пока. А когда гости уедут, мы съездим с тобой в магазин и купим тебе все, что захочешь.
– Мне кажется, вам пора домой, – повернулась маленькая нахалка к Джессике.
– Мне кажется, тебе пора в свою комнату! Иди и подумай над своим поведением! – вскипела мать.
– Ненавижу тебя! – прокричала Катарина матери в лицо и убежала наверх.
Как же это ужасно выглядело со стороны! Разве можно так с мамой? А с гостями? Это же эгоизм в чистом виде!
Неужели… Да, я когда-то была такой…
– Ох, прости, подруга. Катарина стала совсем неуправляемой. Психолог сказал, что это переходный возраст, но как-то рано… Прости, мне так стыдно.
Джессика не нашлась, что ответить, поэтому молча положила Алекса на диван, встала и налила себе чай в белоснежную фарфоровую кружку, на боку которой красовался все тот же семейный герб, написанный золотой краской.
– Джесс?
– Все хорошо. Как дела у Стэнтона? – решила она перевести тему.
Видно было, что Эмма чувствовала себя крайне неудобно перед подругой, но принести свои извинения – это все, что она могла сделать в данной ситуации.
Наверно, моей маме тоже было за меня стыдно перед друзьями и родственниками. Жаль, что я не могла уже ничего исправить.
– Алекс, – сказала я малышу, – я очень тебя прошу, что бы не случилось, никогда, слышишь, никогда не ставь свои желания выше чужих. И еще… всегда думай о чувствах родителей… И говори им, как сильно их любишь. Особенно маме… – я со всей теплотой взглянула на голубоглазого мальчишку.
В следующую секунду вспышка света ослепила меня, и я оказалась в белой комнате без стен и потолка… А метрах в десяти от меня стояла приветливо улыбающаяся девушка в костюме цвета слоновой кости и что-то говорила…
* * *
– …….аловать в Верхний мир, Лиетта Уильямс. Вы призваны в небесные чертоги для дальнейшего перерождения. На данном этапе готовить Вас буду я. Меня зовут Ея, отряд Ангелов Граничного Дозора.
– Ура! – подумала я, но вслух этого не сказала.
– Прежде, чем мы приступим, я обязана Вам сообщить, что, учитывая тот факт, что Вы участвовали в спасении ребенка, Ричарда Андерсона, по правилам Вам полагается одно желание. На обдумывание у Вас есть одна минута. Время пошло.
– Я прошу о встрече с Томом Райтом в следующей жизни, – подумав, сказала я.
– Вы не хотите изменить, перефразировать, дополнить или конкретизировать свое желание?
Я задумалась. Имя было названо правильно. Жизнь – следующая. Может, стоило уточнить время встречи?
– Я прошу о встрече с Томом Райтом в первые двадцать лет моей следующей жизни.
– Это все?
– Да.
– Хорошо. Желание принято. Ваша встреча состоится, но…
– Вот дура!!! – наверно, по моей гримасе Ея поняла, о чем я подумала, но все же продолжила.
– Но ни Вы, ни он не узнаете друг друга, поскольку память при перерождении аннулируется. Не расстраивайтесь. Ваше желание из разряда «условно исполнимых»: по правилам мы все равно не могли Вам оставить воспоминание о нем.
– Ну, раз уж так, то можно хотя бы узнать о Томе? Он в хорошей семье?
– Хм, пора вводить дополнительную услугу «узнать о судьбе другой души». Каждый третий пытается выяснить дальнейший путь человека, с которым проходил УДК.
– А что это такое?
– Улучшение душевных качеств, в вашем случае, в стандартных условиях – УДК СУ.
– А бывает по-другому?
– Есть еще УДК ЭУ: улучшение душевных качеств в экстремальных условиях.
– Это что-то типа детских садов? – перебила я девушку, забыв о том, где нахожусь, но тут же прикусила язык.
– Да. Детские сады, многодетные семьи, детские дома. Еще есть третий вид: улучшение душевных качеств в облегченных условиях – УДК ОУ. Души подселяются в игрушки повзрослевших детей, либо в дома, где детей вовсе нет. Такие души нуждаются в минимальной корректировке, а потому им просто дается время на обдумывание и переосмысление предыдущей жизни. Но, что-то мы заболтались… – она взяла планшет и несколько раз ткнула пальцем в экран. – Так, Том Райт… Призван в феврале текущего года… Новое имя Алекс Андерсон…
– Что? – почти прокричала я, не сдержав эмоций. – Алекс Андерсон? Алекс?!!
– Да, – слегка опешив, подтвердила Ея.
– Но… А-а-а… Эм…
«Как же я тебя люблю», – всплыло в памяти. И даже сейчас это было правдой. Вот только я любила не человека… а его душу.
– Полагаю, я ответила на Ваш вопрос?
– Да, спасибо, – я еще не отошла от потрясения, но уже взяла себя в руки.
– В таком случае прошу Вас пройти в капсулу. Вся Ваша память будет стерта. В новой жизни Вы не вспомните ничего из того, что было с Вами до этой минуты, а также часом позже. Амнезия наступит через час после процедуры.
Войдя внутрь и повернувшись лицом к створкам, которые тут же закрылись, запирая меня внутри, я ничего не ожидала, все еще «переваривая» информацию о Томе, то есть Алексе. Наверно, поэтому неяркий голубоватый свет, заполнивший капсулу, ничуть меня не удивил. Когда процедура была окончена, и устройство выпустило меня наружу, Ея спросила:
– Как Вас зовут?
– Эммм… Лиетта Уильямс.
– Не удивляйтесь. Так положено.
– Головокружение, головная боль, тошнота?
– Нет.
– Сейчас мы пройдем в другое помещение, где Вас подготовят для спуска в Средний мир. У Вас остались ко мне вопросы?
– Спасибо, мне хватило, – я нервно усмехнулась.
– Хорошо. Тогда прошу Вас, – она указала рукой на дверь, возникшую из ниоткуда прямо на моих глазах, в нескольких метрах от нас.
Во второй комнате было пусто, если не считать, вертикально расположенного овала, по поверхности которого шла рябь, словно по воде.
– Передаю Вас Инниаль. Она поможет Вам с переходом, – после этих слов Ея бесшумно удалилась, оставив нас вдвоем.
– Очень приятно, Лиетта Уильямс. Меня зовут Инниаль, отряд АГД. Я буду Вашим проводником в мир людей. У нас мало времени, – она подошла и, взяв меня под локоть, осторожно подвела к кругу.
– Сейчас, по моей команде, Вы шагнете в портал, закрыв глаза. В процессе перемещения запрещается махать руками и ногами, открывать рот и глаза, а так же пытаться выбраться обратно. Итак, Вы готовы?
– А разве тут два варианта ответа?
– Не-а, – Инниаль засмеялась.
– Тогда, готова!
– Счастливой жизни, Лиетта! Глаза закрыты. Вдох. Шаг!
Шаг…