Конечно, я молчал. А что мне было говорить? И был ли в этом толк, если тебя все равно никто не слышит.
– Меня так однажды тоже нашли в луже, – немного помолчав, продолжил он с легкой улыбкой. – Помнится, я тогда сутки отработал на стройке. День выдался очень жаркий, никакие головные уборы не спасали от солнца. Но надо было работать, чтобы прокормить отца с матерью, да еще шестерых братьев. Да-а-а, семья у нас была большая. Родителям было тяжело, вот я и пошел, как самый старший, на работу. Мне тогда было двадцать два. Вечером того памятного дня пошел дождь и нас отправили по домам… И то ли я не рассчитал свои силы, то ли сказалась усталость, да только рухнул я в обморок аккурат в этом самом месте. Только лужа тогда была больше, и асфальта еще не было. Не известно, чем бы все это могло кончиться, но я оказался настоящим везунчиком. Закончив смену, одна молоденькая медсестричка из ближайшего госпиталя, спешила домой. Она решила срезать путь, чтобы не промокнуть под дождем, и пошла через парк. А там я в луже и без сознания. Для меня до сих пор остается загадкой: откуда в ее юном хрупком теле взялись силы, чтобы поднять меня, считай, мужчину. Очнувшись и увидев ее, я решил, что это конец и передо мной ангел – эти огромные голубые глаза, светлые кудри, спадающие до плеч и легкое голубое платьице в мелкий цветочек. Она была как глоток свежего воздуха для моего едва вернувшегося сознания. Посидев минут десять со мной на земле, окончательно промокнув и удостоверившись, что я не собираюсь снова падать в обморок, она поднялась и протянула мне руку. Ее платье было измазано, с волос стекала вода, но она улыбалась самой искренней улыбкой. Я встал, взял ее руку в свою… и больше мы никогда не расставались, – он замолчал и посмотрел куда-то вдаль, сквозь деревья и время. – Она была для меня всем! Мы поженились через полгода. И я всю жизнь жалел об этом! Жалел, что упустил целых шесть месяцев, – дедушка поджал губы, но его глаза улыбались. – Детей Бог нам не дал. Видимо, это была цена за наше счастье. И мы смирились. Жили, наслаждаясь каждым отведенным нам днем, каждой минутой. Мы очень любили гулять в этом парке. А эта скамейка, – он похлопал ладонью по доскам, – была «нашим местом». Мы часто тут сидели, вот как мы с тобой сейчас, и болтали обо всем и ни о чем, а иногда просто молчали, держась за руки. С ней было невообразимо уютно молчать. Если ты когда-нибудь найдешь женщину, с которой уютно молчать, женись! – он поднял указательный палец вверх и назидательно потряс им в воздухе. – Моя Элизабет… Она не только спасла мне жизнь, но и стала ее смыслом… – на несколько долгих секунд повисла тишина, разрываемая детскими голосами, а когда он продолжил, его голос дрогнул. – Я умер два года назад. Вместе с ней. Все, что от меня осталось – это человеческая оболочка, застрявшая в этой тесной прослойке между раем и адом. Но мне надо жить – она так хотела. Она просила, чтобы я жил за нас двоих. Вот уже два года я засыпаю с надеждой, что увижу ее хотя бы во сне, а просыпаюсь в холодной постели, где ее нет. И мне приходится завтракать одному. Одному идти на прогулку. Одному читать книги и смотреть телевизор, одному ухаживать за нашим маленьким садиком за домом. И она до сих пор меня спасает… Заставляя меня жить.
Светло улыбнувшись своим воспоминаниям, он тряхнул головой, словно сбрасывая с себя остатки грусти, и добавил:
– Видишь, как оно бывает: ровно шестьдесят лет назад она спасла меня, чтобы я сегодня спас тебя из одной и той же лужи, – он засмеялся. И этот смех эхом разлетелся по парку, привлекая внимание и заставляя прохожих улыбаться при виде нашей неожиданной компании: дедушки и огромного мокрого плюшевого мишки.
Я завидовал ему. Он грустил, но грустил светло, лелея память о своей любимой. Не спаси она его тогда, возможно, я бы сейчас валялся в мусорном баке, в куче бумажек и окурков… Спасибо тебе, голубоглазая, светловолосая девочка с кудрями до плеч! Ты спасла целых две жизни!
Дедушка все еще улыбался, сидя рядом со мной, когда к нам подбежал Ричард.
– Мистер Динкерманн, мистер Динкерманн, Вы нашли моего мишку!
– А, это ты, приятель. А я уж думал, что он ничейный, хотел его домой забрать. Что ж ты так игрушки разбрасываешь?
– Да я нечаянно, – мальчик виновато опустил глаза.
– Ну, раз нечаянно, тогда все в порядке. Бери своего медведя. Только он мокрый. И тяжелый. Мама далеко?
– Сейчас.
Через несколько мгновений Ричард буквально притащил маму за руку к нашей скамейке.
– Добрый вечер, мистер Динкерманн.
– Добрый вечер, Джессика. Тут такое дело… – старик кивнул головой в мою сторону и широко улыбнулся, – Он нечаянно. Вот только мишка насквозь промок.
– Спасибо Вам! – Джесс одарила мужчину ответной улыбкой. – Ричард, поблагодари мистера Динкерманна и мы уходим.
– Спасибо!
– Это тебе спасибо! Мы мило побеседовали.
Джессика аккуратно взяла меня за загривок на вытянутой руке и зашагала по направлению к выходу из парка. Рядом вприпрыжку бежал малыш. А я смотрел на удаляющегося дедушку и думал о том, что обязан теперь во что бы то ни стало передать миссис Динкерманн, что ее муж живет, как и обещал, за двоих. И очень по ней скучает.
* * *
Домой мы вернулись уже в сумерках. Минуя гостиную, Джессика отнесла меня в ванную-комнату, усадила в ванну и включила теплую воду. Ка-а-а-йф! Оказывается, мечты сбываются! Я растекался пушистой лужицей вместе с водой. Мысли, роящиеся в моей голове, разом улетучились, и даже все «прелести» прошедшей недели казались какими-то нереальными и переоцененными. Джесс взяла с полочки сиреневый кусок мыла и натерла им мою шерсть. О нежности, конечно, речи не шло. Четкие, точные движения трепали мои руки и ноги, а точнее – лапы. Женщина выглядела уставшей и бледной. И мне совершенно не нравилось, что я уже во второй «жизни» подряд стал для кого-то обузой. Утешало лишь то, что на самом деле Джессика стирала обычную мягкую игрушку, упущенную в лужу ее сыном.
Мыло пенилось, покрывая меня с головы до ног белой пеной, и по комнате разливался успокаивающий аромат лаванды. К глажке против шерсти я был мысленно готов, но это не спасло меня от бури эмоций. И все же, теплая ванна перед сном – это особое удовольствие.
Ополоснув меня под душем, она немного замешкалась, видимо, прикидывая, насколько «игрушечный я» потяжелел, напитавшись водой, а затем несколько раз крепко сжала мое тело в разных местах, отжимая воду. Такого поворота я не ожидал…
Когда сжали мою голову, я думал, что мои глаза вылезут из орбит. Ну, или оторвутся. Они ж, поди, пришиты. Про то, что череп едва не лопнул, как переспевший арбуз, думаю, можно не рассказывать. Когда Джесс скрутила мои передние лапы, я сцепил зубы так, что они должны были с принеприятнейшим скрежетом раскрошиться в мел. Живот и спина были терпимыми, но лишь потому, что длины пальцев двух ее рук не хватило, чтобы сцепить их и хорошенько надавить. А вот когда она сжала пространство между моих задних лап, то есть ног, то есть… да какая разница! Вот тут уж и глаза полезли на лоб, и от зубов мало что осталось, и мой мужской бас превратился в какое-то жалкое подобие комариного писка. Конечно, внешне я остался совершенно спокоен и неподвижен. Но внутри…
Как она отжимала воду из моих ног, я не почувствовал. Я все еще орал. Да, как комар.
Мысленно я поблагодарил всех и вся, что купали меня не после полуночи и в ванную-комнату не проникал свет луны. А то получилось бы очень занимательное представление, которое окончилось бы обмороком обоих и моим последующим «обнулением».
Отжав и усадив меня в таз, Джесс вышла на задний двор.
– Интересно, как… – это все, что я успел подумать.
Меня подняли за шею к натянутой бельевой веревке, щелкнули прищепки, и я оказался подвешен за оба уха. Если честно, прищепки – это фигня по сравнению с тем, что я испытал несколько минут назад. Это как сравнивать удар коленом о мягкий диван и удар мизинчиком ноги о тумбочку, причем палец обязательно должен громко хрустнуть.
Правда, минут через пятнадцать я уже готов был снова выть вернувшимся голосом: «нижняя» боль медленно отступала, а вот «верхняя» постепенно набирала обороты. По ощущениям я должен был вернуться в дом эдаким перемедведем-недозайцем. На смех Джону и Лие.
Лия…
Полнолуние!
Только бы она не наделала глупостей!
Я взглянул на небо. Тучи затянули весь небосвод, насколько хватало взгляда. Это меня немного успокоило. Но до полуночи оставалось еще несколько часов. И даже если темная завеса расступится, уступая место полнолунию, даже если лунный свет зальет весь двор, даже если луна лично для меня припасет отдельный, самый яркий луч, я все равно не смогу никуда уйти. Джон рассказывал, что «когда человек проснется, игрушка должна быть на своем месте в позе, в которой ее оставили». Ну, и как мне, скажите, подвеситься за уши на веревку высотой в три моих роста? Да никак! Эта ночь не моя. Вот только пугало меня отнюдь не это. Я боялся, что не смогу помочь Лие, не смогу остановить ее, если она все же решит уйти, не смогу уберечь своенравную Лиетту Уильямс от нее же самой.
– Думай, думай, думай.
В голову ничего не лезло. Оно и понятно – там была сплошная вода вперемежку с наполнителем. Мне вспомнился Винни-Пух: «В голове моей опилки, да-да-да!». Тьфу ты!
– Думай!
Я провисел так еще несколько часов, безуспешно пытаясь продумать свои действия на экстренный случай. А его вероятность неумолимо росла: как назло, тучи сносило к востоку, и ближе к полуночи небо застилала уже не плотная пелена, а ее рваные обрывки. То тут, то там в просветах загорались звезды, и, глядя на краешек лунного диска, выглянувшего и вновь спрятавшегося за тучкой, я окончательно и бесповоротно принял факт своей беспомощности.
Свет в доме давно погас. Мне не было видно окна детской комнаты, поскольку я висел боком, но оттуда меня вполне можно было разглядеть. По моим ощущениям прошло уже больше часа, но никаких зайцев мимо не пробегало. Я был уверен, что, если Лия и решит бежать, она выйдет через заднюю дверь. Парадную она бы при всем желании не открыла. Во-первых, ручка очень высоко, во-вторых, дверь закрыта на ключ, а в-третьих, она очень тяжелая для такой маленькой игрушки. А вот дверь на задний двор была открыта настежь, вход в дом прикрывался лишь москитной сеткой. Чем не идеальный вариант для побега?
Прошла еще пара часов. Сердце бешено колотилось, сбиваясь с ритма при каждом шорохе. Лунный светильник косил своим одиноким глазом, освещая дом. Я не сомневался, что вся комната Ричарда залита светом и моим друзьям, оставшимся там, ничто не мешает хотя бы размять затекшие кости. О плохом я старался не думать. Вся надежда была на Джона. Он молодец, он сумеет найти нужные слова в случае чего. Что касается меня, то ночь была точно «не моей». До меня свет луны не доставал по той простой причине, что дерево с огромной раскидистой кроной, росшее неподалеку, заслонило собой половину неба, а заодно и земной спутник. Что такое «не везет» и как с этим бороться?!
Еще пара-тройка часов… Признаться, я потерял счет времени. Меня откровенно начинали бесить ночные мотыльки и комары. И, если последние только противно пищали, то мотыльки нагло садились на меня, иногда переползая с места на место, и невозможно щекотали. А так как луну, когда она вышла из-за кроны дерева, вновь заволокли тучи, я не мог ни пошевелиться, ни почесать зудящие места, ни прогнать надоедливых бабочек.
Очень скоро начало светать и я немного успокоился. В конце концов, что это я так разволновался?! Я же замолчал, когда она попросила? Замолчал. Я не доставал ее больше? Не доставал. Ну, вот и все. Значит, и она передумала. Уж очень хотелось в это верить.
Когда солнце показалось над городом и мое внутреннее напряжение сошло на «нет», я вдруг понял, что так и не сомкнул глаз. Уши мои давно онемели от боли и грозили отвалиться, как только прищепки щелкнут, разжимая свои объятия. Голова была чугунной, и просто немыслимо чесался нос! Это сводило меня с ума похлеще мотыльков и комаров вместе взятых. А-а-а-а!
Еще какое-то время спустя, до меня начал доноситься звук проезжающих мимо дома машин. Солнце с переменным успехом то припекало, то скрывалось за тучами. Начинался обычный будний день с его суетой и заботами. Скоро Ричард отправится в садик, а его родители пойдут на работу. Скоро проснутся Джон и Лия. Я все еще надеялся, что Джон не был сегодня ночью единственным «переселенцем» в комнате. Скоро все будет, как вчера, и позавчера… Или не будет?
Из дома вышла Джессика и направилась в мою сторону. Я, честное слово, хлопал бы в ладоши, если б мог! Так, наверно, собаки радуются своему хозяину, когда тот долго отсутствует. Женщина подошла ко мне с озабоченным лицом, потрогала мои руки, ноги, прощупала голову, заодно немного почесав нос (о, да-а-а-а!), сжала в нескольких местах живот и спину и, когда ее рука уже тянулась к «межножному пространству» (в этот момент внутренне я весь съежился до размеров молекулы, а сердце пропустило три удара подряд), из-за москитной сетки высунулась голова Ричарда.
– Мам?
– Еще не высох, – она отдернула руку и пошла в дом. – Пусть еще повисит. До вечера.
Ну, не-е-е-т! Нет, нет, нет! Вы мои уши видели?! Да у слона они – и то меньше!
Эта новость окончательно меня добила. На меня обрушилось такое бессилие, такая усталость, такое безразличие к собственной участи, что я, сам того не заметив, моргнул… и провалился в пустоту.
ГЛАВА 6
Вымогнул я, когда время уже порядочно перевалило за полдень. Мне совершенно ничего не снилось, несмотря на ворох пережитых эмоций. На небе не было ни облачка, зато было солнце, нещадно поджаривающее меня на невидимой сковороде. Я ощущал характериный запах перегревшейся синтетики, исходящий от моей шерсти.
Вокруг меня кружили назойливые мухи, иногда садясь на меня и залезая в самые неподходящие места. В такие моменты я ругался, на чем свет стоит: и на Ричарда, за то, что уронил меня в лужу, и на Джессику, за то, что повесила меня сушиться тут, а не оставила в ванной, и на солнце, за то, что не смогло просушить меня до того, как Джесс ушла на работу, и на «небожителей» за то, что отобрали у меня возможность двигаться хотя бы в экстренных ситуациях – а сейчас была именно такая, и конечно на мух, за их надоедливость и вездесущесть.
И вот, когда все бранные слова во мне уже кончились, а также кончились все их склонения, спряжения, все приставки к ним, все суффиксы и все комбинации, я увидел Джесс. На этот раз она не стала меня ощупывать, решив, что на таком солнцепеке я просто не мог не просохнуть, а просто сняла с веревки и понесла в дом.
Ощущения от моих ушей у меня были двоякие: с одной стороны я их совершенно не чувствовал, из-за чего меня одолевали мысли, что они благополучно отвалились и остались под прищепками, с другой – мне казалось, что они вытянулись как минимум вдвое, и поэтому на голове у меня сейчас было нечто едва осязаемое, что мне, несмотря на все это, очень даже мешало.
Когда меня занесли в детскую комнату, первым моим вопросом был:
– Где Лиетта?
– Да тут я, – вяло отозвалась зайка.
– Фух, – я шумно выдохнул, надеясь, что она не предаст этому какой-нибудь неправильный смысл.
– Ты где был? – поинтересовался из-под кровати Джон.
– Принимал сначала водные, а затем солнечные ванны.
– Не хочешь, можешь не рассказывать. Сочинять-то зачем?
– Так я и не сочиняю.
Я вкратце рассказал «коллегам» о своих приключениях, нарочно опустив подробности рассказа мистера Динкерманна. О том, как из меня отжимали воду, я тоже промолчал. «Коллеги» давились смехом, особенно, в том месте, где было про мух. Когда я сказал, что за всю ночь на меня так и не упал ни один лунный луч, у Джона вырвалось:
– Ну, ты лоша-а-а-ра!
– Ага, спасибо, друг! – притворно-сердито пробурчал я. – А вы тут чем занимались, «не лошары»?
– Да как обычно, наслаждались свободой. Да, Лия? – солдат как-то подозрительно выделил ее имя.
– А что Лия? – взбрыкнула она. – Да! Прогулялись по комнате, потому что Этот запретил мне отходить далеко на случай, если Ричард проснется.
– Завидую я вам, ребята. Я бы сейчас душу продал за возможность потянуться. Хотя нет, с душой я переборщил. Помнится, не очень давно я хотел продать душу за ванну и ничего хорошего из этого не вышло. Кстати, мои… – я взглянул на себя в зеркало. Там отражалась всего часть медвежьей морды, но одно ухо было видно. – Твою ж…!!!
От того, что уши мои были сшиты из тонкого плюша, а вес мокрого тела был не маленьким, прищепки сделали свое черное дело: некогда округлые ушки стали треугольными, типа кошачьих. Вы себе представляете медведя с ушами кошки? Я до этой минуты тоже не представлял.
– Не парься, – проследила мой взгляд Лия. – Немного экзотики твоей внешности не повредит, медвошка, – она звонко засмеялась, а я взглянул на себя снова. Нет, ну если ее это так забавит, то пусть будет так. Лишь бы почаще слышать ее заливистый смех. А форму ушей как-нибудь перетерплю. Я же, в конце концов, не девчонка, чтобы переживать из-за такой мелочи.
– Медвошка? – донеслось насмешливое из-под кровати.
– Ну, уже не медведь, но еще не кошка, – сквозь смех пояснила зайка.
– Все ради вас, – едва сдерживая улыбку, сказал я.
– …Сейчас я тебе зайку покажу. Он говорящий, – в комнату вихрем ворвался Ричард, схватил зайца и вылетел прочь.
– Блин! – взвизгнула Лия, моментально перестав смеяться. Это все, что она успела сказать.
– Том? – рядовой подкроватных войск подал голос спустя пару минут.
– А?
– Я тебе еще кое-что не рассказал про прошлую ночь. Но лишь потому, что эта зараза обещала мне повырывать ноги при первой же возможности. Я не то, чтобы сомневаюсь в своих силах, но она как бы все равно больше.
– И-и-и?
– Она пыталась убежать…
– Вот же! Ну, скажи, чего ей спокойно не сидится?
– Да ты дослушай! Она пыталась убежать на твои поиски.
– Э-э-э…
– Когда Ричард пришел с прогулки без тебя, она сначала даже обрадовалась, мол, поживу спокойно, никто донимать не будет. Ближе к ночи я заметил, что она нервничает. Все время поглядывает на часы, на луну и на дверь. Как только свет ворвался в комнату, она тут же подскочила и начала метаться. «Джон, надо что-то делать!». «Джон, включи мужика!». «Я должна его найти!». «А если с ним что-то случилось?». «А если…», «А вдруг…», «Ну, Джон…» – достала! Мне стоило немалых усилий успокоить ее и заверить, что надо дождаться утра. Она до самого рассвета наматывала круги по комнате, то и дело поглядывая на дверь – пришлось даже встать около нее на всякий случай. Но когда наступило утро, а тебя так и не принесли, вот тут у нее началась настоящая истерика. Эта ненормальная обвиняла меня в том, что не пошел тебя спасать. А куда идти? Ты на меня глянь! Я даже с лестницы не спущусь, не рассыпавшись на запчасти. Ее отпустить – это все равно, что обречь ее на «обнуление». А мне потом с этим жить. Честно? Я пожалел себя. Такой груз моя совесть не выдержит. Правда, ближе к полудню Лиетта выдохлась и уснула. А проснулась за полчаса до того, как объявился ты. Уже спокойная. Вот тогда она мне и пообещала, цитирую «повыдергать все ноги с сопутствующими пытками», если я расскажу все тебе. Похоже, Том, она к тебе неровно дышит.
– Мда-а-а… – только и смог выдавить из себя я. Вот это новость! Кто бы мог подумать, что эта зазнайка может волноваться о человеке, а не только о не надетом в прошлой жизни купальнике за две штуки баксов. – Спасибо, Джон. Обещаю уберечь твои ноги от выдергивания.
– Очень на это надеюсь, – серьезно ответил он.
Купальник за две штуки баксов… Интересно, какая она была? Наверно, красивая, раз могла себе позволить надеть такой дорогой купальник. Мне бы этих денег хватило на три месяца безбедного существования или на полгода жизни с утягиванием пояса. Она же платила за, по сути, три лоскутка ткани. Там что, золотая нить? Откуда такая цена?! Почему нельзя купить обычный купальник за двадцать долларов? Наверно, ответ кроется в ее имени: Лиетта Уильямс. Золотая девочка. Мне она почему-то представлялась эдакой точеной нимфой с длинными светлыми волосами, пухлыми, возможно, накачанными губами, пышной грудью, осиной талией, округлыми бедрами, ногами «от ушей» и надменным взглядом. По-любому она ходила на высоких каблуках и в мини-платьях, чтобы демонстрировать всем свою красоту. И еще обязательно поправляла и без того идеальные волосы своими наманикюренными пальчиками. Была бы она некрасива, она не была бы такой стервой. Хотя, возможно, ее самооценка объясняется ее окружением, где все ей твердили, что она звезда. В любом случае мне этого не узнать, поэтому оставим мои представления о ней такими, какие они есть. Все равно в следующей жизни она будет совсем другим человеком. И, надеюсь, не только внешне.
* * *
Зайку принесли обратно часов в десять, слегка потрепанную и очень злую. Ричард небрежно кинул ее на пол, убрал меня с кровати, усадив рядом с ней, и забрался под легкое одеяло. Следом вошла мама.
– Мамочка, почему все девочки такие глупые?
– Ну почему же «глупые»? – усмехнулась Джессика, гладя сына по волосам.
– Я говорю Энн: «Давай играть в гонки или в войнушку», – а она сидит, завязывает эти дурацкие бантики зайцу. И даже не смотрит на меня!
Только сейчас я заметил, что оба заячьих уха туго переплетены в жгут, увенчанный бантиком, и хихикнул.
– Только попробуй засмеяться! – прошипела Лия.
– Даже в мыслях не было, – отозвался я, еле сдерживая смех, рвущийся наружу.
Тем временем мама продолжила:
– Ну, Энн намного старше тебя, ей уже двенадцать лет. Она, как бы тебе объяснить, – Джесс задумалась, – уже наигралась в такие игры. Сейчас ей больше нравится украшать кукол, делать им прически, шить одежду. Ваши интересы – они разные. И если ты хочешь поиграть с машинками, а девочка – с куклами, то это вовсе не значит, что она глупая. Это значит лишь то, что тебе надо поискать другого человека, который захочет с тобой поиграть.
– Все равно с ней скучно, – надул губы Ричард. Даже с мишкой веселее. Он высох?
– Да вот же он, – Джесс повернулась, потянула меня за лапу и уложила рядом с мальчишкой, который обнял меня, зарывшись носом в мою шерсть.
Фу, опять эти нежности!
– А почему он пахнет моим мылом?
– Потому что я купала его, как тебя.
– Ага, скажи еще, что ты сына так же выжимаешь, – буркнул я.
Джон, доселе молчавший, сдавленно хихикнул.
– А потом вытирала моим полотенцем?
– Нет, малыш. Для мишки я достала другое полотенце, его.
– Врет и не краснеет! Сушили меня. Су-ши-ли! Как тряпку. Чуть ушей не лишился с вашими варварскими методами.
– А-а-а, – протянул малыш и снова вдохнул аромат моей шерсти.
– Спи, дорогой. Завтра рано вставать. Мишку убрать?
– Нет, он сегодня со мной поспит.
– Что? А ты у меня спросил?
– Ну, хорошо. Спокойной ночи! – Джесс поднялась, выключила свет и прикрыла за собой дверь, оставив маленькую щелочку для узкой полоски света.
– Зашибись! Еще со всякими сопляками я не спал! И хватит меня душить! Убери руку с моего горла. Убери, я сказал, – все мои попытки хоть как-то изменить ситуацию в свою пользу были с треском провалены.
– Зато ты спишь сегодня в мягкой постели, – донесся из-под кровати голос Джона.
– Если бы я спал тут один, я бы понял твою зависть.
– Аха, сафый нефяфный нафофся, – мне пришлось очень постараться скосить глаза, чтобы увидеть зайку. Она лежала, уткнувшись мордочкой в пол.
– Ладно-ладно, убедили, – я обреченно посмотрел перед собой во мрак комнаты, и решил для себя, что если пытка неизбежна, придется расслабиться и получать удовольствие. – Спокойной всем ночи!
– Из нас троих спокойной она будет только у меня и Лии, – приободрил меня солдат. – Наслаждайся!
– Знаешь, кто ты после этого?!
Вот же ж! Вторую ночь подряд приключения сами находились на мою ж… И вторую ночь подряд исключительно по вине мальчишки. Не зря я не любил детей, ой, не зря. От них одни проблемы.
Уже минут через десять я понял, о чем говорил Джон. Ричард убрал ручку с моего горла, и только я успел сделать вдох, как он плюхнулся на меня всем телом, укладываясь поперек. Воздух пришлось выплюнуть обратно, как бы мне не хотелось оставить его себе. Голова моего мучителя снова пережала мне горло, грудная клетка под весом ребенка поцеловалась с позвоночником, а его подогнутая коленка весьма некстати уперлась мне в низ живота, хорошо, что не на пять сантиметров ниже.
И-и-и? Мне что, так спать? Серьезно? Я стиснул зубы и попытался найти в этом хоть какие-то плюсы, кроме мягкой подушки под головой. Ничего не находилось.
– Спокойной ночи, мишка, – еле слышно протянул Ричард и сжал меня еще крепче в объятиях. Его дыхание сделалось ровным и глубоким, а тело расслабилось, став еще тяжелее. Он уснул. А я – нет!
…Терпеть эту наиужаснейшую позу мне пришлось, по моим ощущениям, целую вечность. Когда все мое тело и болящие от неестественного положения кости и органы стали посылать меня по всем направлениям, малыш, наконец, сполз на кровать, повернулся ко мне спиной и одним неразличимым движением скинул меня вниз.
Глухо приземлившись и больно ударившись лопатками, я, тем не менее, ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Точнее, медведем. Еще точнее, медвошкой. Я невольно улыбнулся.
– О, привет! – голос справа заставил вздрогнуть от неожиданности.
– И пока, – буркнул я.
– Брось! Ты же спал полдня!
– От-ва-ли. Я хочу поспать спокойно. Чего и тебе желаю.
– Ладно. До завтра.
– Аха… – это все, на что хватило у меня сил.
…«Мамочка, почему все девочки такие глупые?»… Ох, Ричард, тебе еще не раз в жизни придется убедиться в правоте своих слов. Вот только «почему» – этого тебе не скажет никто. Они такими рождаются. На счастье или на беду нам, мужчинам. И тут уж как кому повезет…
* * *
– Буэ!
Так «нежно» меня еще не будили. Среди ночи малыш захотел в туалет. Вот только когда он вставал с кровати, его ноги коснулись не пола, а моего живота. Резко спрыгнув, он сделал вид, что так и надо, и прошлепал в ванную-комнату. Я лежал, пытаясь восстановить дыхание и удержать свои глаза, лезущие из орбит. Но едва стоило мне справиться с шоком от фееричного пробуждения, Ричард вернулся в свою комнату.
– Хххы! – встав на меня обеими ножками (я ему теперь что, коврик?), он еще немного потоптался по всему моему телу от коленок до носа, поправляя свою подушку, затем залез в кровать и очень быстро уснул, чего нельзя было сказать обо мне. Мои десять раз прохрустевшие ребра, свернутый набок нос и вывернутые в обратную сторону колени еще долго высказывали мне свое недовольство по поводу того, что их потревожили в такой жесткой форме. Второго такого раза я не выдержу!
* * *
– Буэ!
Нет, он что, издевается?! Зачем пить столько жидкости на ночь! И вообще дайте мне спокойно поспать!
– Хххы! Да чтоб тебя…
* * *
-…могла бы двигаться, руки бы поотрывала!
Обрывок фразы ворвался в мой сонный разум, мгновенно прогоняя остатки «ничего». Мне опять ничего не снилось. Да и что мне могло присниться, когда полночи по мне откровенно топтались.
Лия сидела на столе, в ее глазах сверкали молнии, над ней стоял Ричард и расплетал ее уши. Освободив их от вплетенной ленты, он растянул ушки в стороны, стараясь их выпрямить.
– Ы-ы-ы-ы-ы…
Казалось бы, ребенок помогает зайке, как может, насколько умеет, но вот глаза Лиетты, разъехавшиеся в буквальном смысле вслед за ушами, выдавали ее вулканирующую ярость пополам с болью. Даже мне стало больно от такой картины.
Мальчик закончил свое благое дело, отошел, осмотрел зайца, улыбнулся, и, довольный собой, убежал вниз завтракать. Я перевел взгляд на нашу мученицу и еле сдержался, чтобы не засмеяться в голос. По-видимому, в ее уши была вставлена проволока, удерживающая их в правильном положении. После той «красоты», которую устроила ей Энн, конструкция так и не вернулась в исходный вид. Нет, уши, конечно, вновь располагались правильно, одно стояло, одно было загнутым, но оба приобрели ломано-спиралевидную форму.
– Что там? – все еще искрясь, прошипела Лия, поймав мой взгляд.
– Да-а-а… – я боялся ее реакции. – Нормально все.
– Говори! Я же вижу, что что-то не так.
– Эммм… Ну… Если ты настаиваешь… Скажем так: немного экзотики твоей внешности не повредит, – я с наслаждением вернул ей шпильку. – Теперь ты… кхм… эксклюзивная модель. Хватит тебе шипеть! Во всем надо искать свои плюсы
– И как много плюсов ты нашел сегодня ночью, – явно скучающим голосом произнес Джон, до сих пор валяющийся под кроватью.
– Один, но весомый. Меня не душили всю ночь и не спали на мне. А то, что мне перепал малость непрофессиональный массаж всего тела – так это расплата за сон отдельно от Ричарда. Съел?
– Ага, позавтракал, – все так же скучно, едва не зевая, ответил солдат. Что там у вас?
– Да тут у Лии новая прическа, если это можно так назвать, – удерживая взгляд зайки, веселясь, отозвался я.
– Я вам тут что, подопытный кролик? Верните все, как было! Живо! Сделайте же что-нибу-у-у-удь! – у девочки начиналась истерика. – Два мужика, блин, а толку нет! Ни помощи, ни поддержки!
– Лично я – медвошка.
– А у меня так вообще функция «мужика» отключена, как ты сказала прошлой ночью, – Джон осекся.
– Да вы… Да я… Да чтоб вас… Да чтоб вам… – слов в этой милой пушистой головке не находилось, а вот паническая атака, щедро сдобренная яростью и приправленная абсолютным бессилием в данной ситуации, набирала обороты.
Для Лии было крайне важно, как она выглядела в глазах окружающих. И то, что над ее внешностью смеются, было для нее катастрофой вселенского масштаба. О том, какой она была сейчас изнутри, зайка не думала. По мне, так в душе она была огнедышащим драконом с черной чешуей, отливающей алым цветом в сполохах пламени, стелящегося по земле. Вокруг, насколько хватало взора, расползалась выжженная пустыня с обугленными единичными деревьями и ни единой живой души. Даже если кто-то и хотел помочь ее внутренней драконице, она не подпускала никого, испепеляя всех еще задолго до того, как до ее ушей долетит «я хочу помочь». Я не знал, как приблизиться к ней, а потому раз за разом дергал этого дракона за хвост, «кусал» острыми словами и всячески мешал жить, надеясь, что однажды она замешкается на вдохе, а я смогу подобраться так близко, чтобы не оставить ей пространства для маневра и потушить ее губительное пламя одним тихим словом:
– Остынь! – я что, это вслух сказал?
– А? – Лия перестала дышать, и ошарашено уставилась на меня. Похоже, дракон меня услышал.
– Ничего страшного не случилось. Тебе не оторвали ногу, как это случилось недавно с Джоном, на тебе не танцевали самбу, не отрабатывали приемчики карате/самбо/дзюдо (я в них не разбираюсь), не катались на тебе с лестницы, не роняли тебя в унитаз… Ничего этого с тобой не случилось. Просто немного погнулись уши. Причем, не у тебя, а у зайца, в котором гостит твоя душа. Все твои проблемы только в твоей голове. А поэтому остынь!