ГЛАВА 8
В доме пахло стариной и старостью. Но это был не тот ужасный аромат, от которого хочется бежать, зажимая нос. Напротив, с каждым вдохом я погружался все больше в эту непередаваемую атмосферу, не имеющую ничего общего с той, что царила в «обычных» домах.
Быстро миновав гостиную, едва освещаемую маленьким бра у входной двери, мы прошли на кухню. Мистер Динкерманн хлопнул по выключателю на стене, и комната озарилась тусклым светом от единственной лампочки, одиноко висевшей под потолком. Стол был накрыт белой скатертью, накрахмаленной до хруста. Ее края обрамляло замысловатое кружево, явно ручной работы. У стола стояло четыре добротных дубовых стула с подлокотниками и высокими спинками. Сиденья были истерты, отчего было ясно, что они здесь едва ли не с самого начала. Два стула стояли по обе стороны от стола, один довольно близко – его явно давно не трогали. Второй же был хозяйским. Два других стояли вдоль стены, прижатые массивной столешницей, видимо, на случай гостей, которых давно в этом доме не было.
Дедушка усадил меня туда, где сидела когда-то Элизабет.
– Вот так, дорогой мой гость. Надеюсь, тебе удобно. Ты уж прости, у меня давно никого не было в гостях, предложить могу, разве что, чай.
Он прошаркал к плите, взял старенький чайник, налил в него воду и поставил на огонь. Затем, достав кружки, обернулся в мою сторону, улыбнулся, и продолжил колдовать над «ужином». Через несколько минут свисток на носике чайника известил, что тот закипел, старик выключил плиту, разлил кипяток в подготовленные кружки и, взяв их в обе руки, осторожно принес на обеденный стол. Каково же было мое удивление, когда я действительно увидел в кружке заваренный чай, соблазнительно дымящийся и горячий, именно такой, какой мне, продрогшему до костей на карусельках, был жизненно необходим. Жалко только, что я к нему не мог притронуться.
Пока я смотрел на чашку, на столе появилась тарелка с печеньем и пара бутербродов со сливочным маслом.
– Прости меня за этот цирк, – сказал он, усаживаясь напротив, и указывая рукой на пространство между нами. – Просто мне тут…, – он пожевал губы, – чертовски одиноко! Одиночество – это одна из самых безжалостных вещей на свете. Ему все равно: стар ты или молод, где ты живешь, как тебя зовут и сколько денег у тебя на счету. И чем больше ты сопротивляешься, отвергая его существование, тем больше оно тебя затягивает, подобно трясине. Я признал его власть сразу, поэтому мы живем с ним дружно, – он горько усмехнулся, отпивая горячий напиток. – Знаешь, мне почему-то кажется, что ты не просто так появился в моей жизни. Первый раз еще мог быть случайностью, но вот второй… И даже если ты мне послан небесами лишь для того, чтобы скрасить сегодняшний вечер, я им благодарен. Потому что нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел, – мистер Динкерманн взял с тарелки бутерброд и принялся его есть.
Когда-то давно, и, по нынешним ощущениям, даже не я, а какой-то аморальный придурок, люто ненавидел стариков. Меня они раздражали своей медлительностью, своими нравоучениями и даже само их существование в мире казалось мне каким-то абсурдным и ненужным. Я думал: ну, зачем нужна эта рухлядь? От нее ведь никакой пользы. Только и того, что путаются под ногами, да потребляют воздух.
Я то и дело насмехался над пожилыми людьми, плевал им в спины и даже несколько раз толкал их в сторону, когда был не в настроении, а они мешали проходу. Как же стыдно! Как же мне хотелось вернуться и попросить у них прощения, заодно съездив по морде тем отморозкам, что пытаются их унизить.
Мистер Динкерманн был прав и не прав одновременно: наша встреча не случайна. Вот только не я, а он был для меня тем спасательным кругом, в котором я так нуждался. Мне нужно было повстречаться с ним, чтобы понять, насколько низко я пал в своей прошлой жизни.
Он относился ко мне, как к человеку, хотя видел перед собой только игрушку, я же относился к старикам как к игрушкам, хотя они были людьми… Я не достоин был сидеть за одним столом с дедушкой. И уж тем более, не достоин чашки чая! Но если мое присутствие хоть немного разбавило его одиночество, я счастлив. Пусть это будет еще одним маленьким шажком на пути моего исправления.
– Спасибо Вам, мистер Динкерманн!
Словно услышав, он поднял на меня свои льдисто-голубые глаза, и, хлопнув ладонями по столу, скомандовал:
– А теперь спать.
* * *
Спальня располагалась на втором этаже. Взяв меня на руки, дедушка неспешно покинул кухню и зашагал по лестнице. Каждая ступенька жалобно скрипела под его ногами, у каждой был свой, особенный звук. Пройдя четырнадцать ступеней, мы прошли в открытую дверь, и попали в спальню. Бережно, словно я был хрустальным, меня усадили в кресло, расположенное по правую стену от двери.
Под потолком – такая же одинокая лампочка, дающая света ровно столько, чтобы не споткнуться о мебель. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать, аккуратно заправленная светлым покрывалом. По обе стороны – тумбочки, напротив – старый телевизор на четырех ножках, накрытый сверху салфеткой, связанной крючком. Видавшие виды бумажные обои в тонкую полоску покрывали стены, на которых висели фотографии и пара картин. Элизабет была прекрасна! С «дорисованной» фотографии на меня своими огромными глазами глядела светловолосая девочка, одетая в памятное мне по рассказу платьице в цветочек. Рядом стоял молодой крепкий паренек, нежно обнимающий ее за плечи. Если бы меня попросили описать это фото одним словом, я бы сказал «любовь». Вот, как она есть. Без всяких эпитетов и лишних слов.
На другой фотографии была запечатлена та же пара в более старшем возрасте. Миссис Динкерманн тепло смотрела на своего мужа, на ее губах играла легкая улыбка, а руки лежали на его груди. Его руки поддерживали ее за локти, а взгляд был направлен на нее. Одно слово? «Гармония».
На третьем фото сидела пожилая супружеская пара. Он накрыл ее ладони, лежащие у него на коленях, оба смотрели в камеру и светло улыбались. Даже возраст не смог отобрать у Элизабет ее очарования. Тот же огонек в глазах, та же уверенность в позе и та же женственность, раскрывающаяся, подобно цветку, рядом с любимым мужчиной. «Счастье».
Дедушка вернулся после душа, расправил кровать и включил светильник на своей тумбочке. Некогда бывшее белым, а ныне немного посеревшее постельное белье пахло свежестью. Выключив основной свет, мистер Динкерманн забрался под одеяло на дальнюю от меня сторону кровати, и, пожелав мне «спокойной ночи», погасил последний источник света комнате.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным дыханием моего спасителя. Я перевел взгляд на окно, в проем которого только-только лениво вползал бледный шарик луны, чей луч начал свое нарочито медленное путешествие по спальне. Часы над телевизором показывали одиннадцать часов вечера. У меня был час на молитвы о том, чтобы в этот раз ничего не случилось, и я смог, наконец, насладиться полнолунием. Впервые за три месяца. А еще о том, чтобы после смерти мистер Динкерманн встретился со своей любимой в раю и был счастлив. Да, пожалуй, это важнее, чем луна.
* * *
Стоило мне на минуту прикрыть глаза, как я вновь оказался на карусели, будь она трижды проклята. Мало того, что она так же двигалась по кругу, так еще и слон, на котором я сидел, то поднимался вверх, то опускался вниз.
– Опя-я-ять?!
– Снова, – отозвался мой внутренний голос.
В бешеном круговороте сливались деревья, аттракционы, лотки с мороженым, сладкой ватой и фаст-фудом, но что-то было не так. Вместо солнца на небе светила полная луна, а в парке не было ни единой живой души. Моя не в счет – она после таких катаний была полуживой, если не сказать на треть. Я попробовал двинуться и (о, чудо!) у меня получилось. Рука легко рассекла воздух, и я с восторгом уставился на нее. Еще не веря в свое счастье, я попробовал пошевелить второй рукой, ногами, головой – все двигалось! Карусель перестала меня интересовать, и я слез со слона, чтобы покинуть ее. Подойдя к краю платформы и дождавшись, пока она поравняется с площадкой для выхода, я смело шагнул вперед… и смачно поцеловал пол спальни мистера Динкерманна. Оглядевшись, даже не сразу понял, где нахожусь, когда успел задремать, и почему смог сам встать. Холодный лунный свет заливал комнату, в тишине которой слышался тихий храп дедушки. Я сделал осторожный шаг, опасаясь, что все еще сплю, и мне вновь предстоит куда-нибудь рухнуть. Но ничего не произошло. Даже после второго и третьего шага. Окончательно осмелев и осознав, что, наконец, дождался полнолуния, я потянулся, прохрустев всеми воображаемыми косточками, звук от хруста которых, однако, перекрыл даже храп старика, отчего хозяин дома дернулся и перевернулся на бок. От накатившей волны наслаждения немного закружилась голова. Пришлось схватиться за стоящее рядом кресло, стараясь сохранить равновесие.
Немного привыкнув к столь ожидаемой, но так внезапно свалившейся на меня свободе, я прошелся по комнате. В некоторых местах пол под моими плюшевыми лапами издавал скрип. В такие моменты я морщился и сжимал зубы, боясь разбудить деда. Никак мне не хотелось «обнуляться» в такую ночь! О спуске на кухню не могло быть и речи. Лестница, что вела вниз, была очень старой и довольно «громкой». Мне ясно представилась картина, где мистер Динкерманн выходит посмотреть на источник шума в его доме посреди ночи, а по ступеням крадется огромный плюшевый медведь, ругаясь на каждый «скрип» и «хрусть» из-под ног. Видит Бог, я не желал дедушке провести остаток жизни в психушке, а поэтому ограничился прогулкой по спальне.
Осторожно ступая по полу и стараясь не задеть мебель, я прошел к окну, отодвинул краешек занавески и посмотрел на небо. По моим подсчетам, луна должна была пройти это узенькое окно часа за два, не больше, а потому стоило поспешить взять от этой «свободы» все!
«Все» оказалось весьма скудным. Я ходил туда-сюда, наматывая круги, маневрируя между телевизором, кроватью, креслом и огромным двустворчатым шкафом, стоящим в дальнем углу комнаты. Отвыкшие от движения мышцы, уже минут через двадцать стали ныть и просить об отдыхе.
Я то и дело подходил к телевизору, рассматривая разные кнопочки на панели настроек и колесико переключения передач. Неужели мистер Динкерманн каждый раз вставал, чтобы включить нужный канал? Да ну! А если лень? А если устал? Да не-е-е, не может быть! Хотя… раньше все так жили. Это теперь один менее ленивый лентяй придумал для миллиардов более ленивых лентяев пульт дистанционного управления. А до этого-то было: либо иди переключай, либо смотри один и тот же канал. Тут уж что перевесит: «не хочу» или «не нравится».
Несколько раз я возвращался к окну, примерно прикидывая, сколько еще можно погулять. Страх не успеть залезть обратно в кресло был весьма ощутим, подпитываемый возникающими в голове детальными сценами форс-мажоров: вот я, запутавшись в занавеске, резко тяну ее на себя и срываю вместе с карнизом. Последний с грохотом падает на меня. Просыпается дедушка. Занавес. Обнуление. Вот я бегу к креслу, но цепляюсь ногой за телевизор, падаю, старик вскакивает от скрежета ножек по полу, и видит меня, растянувшегося вдоль кровати и тихо ругающегося. Конец. Обнуление. И таких ситуаций возникало в моем плюшевом мозгу великое множество. Может, потому что это мой «первый раз», а может, потому что очень боялся кары за невыполнение условий пребывания в этом теле. Точнее, боялся больше никогда не встретить Лию. Кстати, как она там? Наверно, опять достает Джона, пытаясь уговорить его пуститься на мои поиски.
Мысли о зайке отозвались в моей душе теплом, разливающимся где-то в области грудной клетки.
– Мда-а-а, приятель, ты втюхался, – насмешливо заявил изнутри мой «второй я».
– Да ну тебя! – отмахнулся я от собственных мыслей.
– Кого ты обманываешь?
– Ага, как же, втюхался! В кого? В эту плюшевую занозу? Разбежался! Ну да, мне хочется помочь ей, ускорить ее перевоспитание… Ладно, мне нравится находиться с ней рядом, особенно, когда ее сажают ко мне на колени. А то, что она фыркает при этом – так это для виду, надо же показать свою неприступность… Ну и что, что ее смех вызывает у меня толпы мурашек, бегающих под шерстью. Это же просто смех… такой, хрустальный, как перезвон маленьких колокольчиков… Ну да, я переживаю за нее больше, чем за себя… Скучаю, когда не вижу… На берегу Атлантики представлял рядом с собой только ее… и нашего сына… Твою мать! Я влюбился. Да, ну-у-у!
– Ну, да!
Вынырнув из этого более, чем странного диалога с самим собой, я понял, что все это время пялился на свою тень на стене. Вспомнились слова мистера Динкерманна: «нет ничего скучнее, чем разговаривать с собственной тенью, которой ты порядком поднадоел». Почему-то отчетливо представилось, как он стоит так же, напротив стены, и беседует со своим силуэтом, отвечая себе же за него. Должно быть, это ужасно.
Мало-помалу, пребывая в самых различных размышлениях и топая взад-вперед по комнате, я решил, что пора возвращаться в исходную позицию. Из-за оконной рамы едва выглядывал краешек луны, а это значило, что время на исходе. Проходя мимо телевизора, я все-таки зацепился за него ногой. Нет, тяжеленная тумба ни на миллиметр не сдвинулась с места. По ощущениям, с места сдвинулся только мой мизинец на правой ноге. Я взвыл, прикрывая рот лапами и катаясь по спальне от боли. Как дедушка не проснулся при этом – известно одному Богу! И я был ему благодарен, как никогда.
Мне пришлось преодолеть полкомнаты, хромая и тихо ругаясь, прежде, чем передо мной выросло кресло. Забираясь на него, я просунул лапы по бокам внутрь, чтобы подтянуться и наткнулся на какой-то предмет. Уже забравшись наверх, я рассмотрел в своей лапе наручные часы. Гравировка на задней крышке гласила: «С любовью, моему дорогому Роберту. Всегда твоя, Элизабет». Я еще раз перевернул часы, взглянув на циферблат – секундная стрелка дернулась, блеснув в полумраке. Они шли! Должно быть, дедушка потерял этот подарок. Их значимость для него не вызывала никаких сомнений. Но как ему вернуть то, что никак не может просто так взять, и появиться на тумбочке? После недолгих раздумий, было решено засунуть часы обратно так, чтобы их край выглядывал между подлокотником и сиденьем. Будь что будет! Я должен был вернуть ему частичку его памяти о любимой!
Положив находку так, как задумал, я услышал шорох, разглядев в сгущающейся темноте очертания хозяина. Дед встал с кровати и, еле передвигая ноги и тяжело опираясь на все, что попадало под руку, прошел в уборную. Как же я вовремя!
Минут через десять луна переползла по небу так, что ее лучи уже не проникали в комнату. Я вновь сидел обездвиженной мягкой игрушкой там, где меня оставили. Счастливый оттого, что насладился движением. Палец на ноге все еще болел, возможно, даже поломался бы, если б мог, но все сводилось просто к крайне неприятным ощущениям.
Мне же было не до него. Я с нетерпением ждал утра, лелея надежду, что старика не подведет зрение, и он разглядит то, что некоторое время, может, даже, годы, скрывало его кресло. Он должен найти свой подарок! Он заслужил это.
* * *
Словно почувствовав, я проснулся как раз в тот момент, когда мистер Динкерманн зашевелился, просыпаясь. Настенные часы показывали семь часов утра. Не открывая глаз, он провел своей морщинистой рукой с искореженными временем пальцами по несмятой подушке рядом с собой. Не найдя там Элизабет, он тяжело вздохнул, поднял веки и перевернулся на спину. Полежав так еще минуты две, словно в тысячный раз свыкаясь с мыслью, что ее больше нет, он набрал полную грудь воздуха и встал с кровати. Проходя мимо, он потрепал меня по голове:
– Доброе утро! Надеюсь, тебе хорошо спалось, – сказал он сонным голосом, после чего вышел из спальни.
– Спалось мне мало, – ответил я уже в спину. А вот гулялось очень даже хорошо. – Вспомнились минуты свободы и наслаждения от каждого движения мускула и косточки. Мизинец на ноге напомнил о зверском нападении на меня четырехлапого монстра под названием «телевизор» и я невольно скривился.
Довольно быстро дедушка вернулся за мной и предложил позавтракать. Наклонившись, чтобы взять меня, он вдруг замер.
– Ч-что это? – дрожащими пальцами он ухватился за корпус часов и потянул их вверх. Его лицо вытянулось, побледнело, а затем на нем отобразилась такая боль, что мне захотелось плакать. Он нежно положил часы в ладонь вверх гравировкой и прижал их к сердцу. Легкая, едва заметная горькая улыбка коснулась его губ, а из уголка глаза сорвалась одинокая слезинка, затерявшись в пышной бороде.
– Моя девочка…
Я с трудом проглотил ком, подступивший к горлу. Никогда бы не подумал, что обычная вещь может стать такой дорогой, если ее подарил любимый человек. Но я прожил эти мгновения вместе с «дорогим Робертом» и во мне снова что-то перевернулось. По-моему, я увидел любовь наяву.
* * *
Простояв с прижатыми к сердцу часами минут пятнадцать, мистер Динкерманн нехотя оторвал их от груди, провел подушечкой большого пальца по надписи, поцеловал и попытался надеть их на правую руку. Получалось плохо. С четвертой попытки ремешок все же поддался и браслет сел на запястье, как влитой.
– Спасибо тебе! – обратился дедушка ко мне. – Я же говорил, что наша встреча не случайна. Я потерял их, – он тряхнул рукой, – много лет назад, уже даже и не вспомню когда. Элизабет никогда меня не корила за это, но сожалела о моей потере. Часы-то дорогие, она копила на них несколько лет. И как я мог не заметить их, можно сказать, у себя под носом?! Это все ты-ы-ы, – дед обнял меня и зарылся лицом в мое мохнатое плечо.
– Это моя плата за двойное спасение.
– Нам пора завтракать, – поднимая голову, уже бодро сказал он. – А то рискуем не успеть вернуть тебя до ухода Ричарда.
Спустившись на кухню, мистер Динкерманн вновь усадил меня в стул, стоящий на противоположном крае стола от его, достал из холодильника творог, вареное яйцо, взял булочку, налил в стакан молоко и поставил это все на свою сторону.
– Прости, приятель. На завтрак у меня продуктов только на одну порцию. В следующий раз обязательно куплю про запас, на случай, если снова придется тебя откуда-нибудь спасать.
Я был не в обиде. Со стороны вообще казалась глупой сама мысль: кормить мягкую игрушку, а он еще извинялся.
– Знаешь, с тобой мне как-то веселее… Наверно, куплю и я себе медведя! Точно такого! Вот прямо сегодня, как только откроются магазины, пойду и куплю. Все ж не одному век коротать.
Я улыбнулся такой милой и по-стариковски абсурдной идее. Правда, «точно такого» не получится, но с такой же внешностью – пожалуй. Конечно, живого человека игрушка не заменит, но с ней вполне можно побеседовать, опять же, кормить не надо, да и тень наконец отдохнет от вечного собеседника.
Наскоро поев, дедушка взял меня на руки, еще раз обнял и, прихватив с собой трость, покинул свое жилище. На крыльце соседнего дома он немного помялся, видно, борясь с желанием оставить меня себе, но честность и воспитание все же взяли верх, и его пальцы потянулись к звонку.
Дверь распахнулась почти сразу же. На пороге стояла Джессика.
– Мистер Динкерманн?
– Доброе утро, – ее взгляд упал на меня.
– Ричард!
Через мгновение раздался топот маленьких ножек, совсем как тогда, когда я впервые попал сюда.
– Мишка!
– Ты его снова потерял?
– Так получилось…
– Вот как? Опять? – дедушка поднял брови, ухмыляясь.
– Мне просто стало плохо на карусели, и мы с мамой ушли. А мишку забыли там.
– А-а-а! Ну, если плохо, то другое дело. Держи! И больше не теряй!
– Что надо сказать? – обратилась Джесс к сыну, берущему меня на руки.
– Спасибо, мистер Динкерманн!
– Пожалуйста, малыш! Береги его! Он очень хороший, – старик незаметно накрыл ладонью часы на запястье правой руки, которой опирался на трость.
На мои глаза навернулись слезы. Еще никогда в моей сознательной жизни никто не говорил мне таких теплых слов.
– Я знаю, – отозвался мальчик и поцеловал меня.
– Спасибо Вам за то, что нашли его. Ричард полночи проплакал. Даже пришлось звонить в парк. Но охранник сказал, что ничего не знает и посоветовал прийти сегодня. Я даже с работы отпросилась, хотела бежать сейчас на поиски.
– Я забрал его у контролера. Не переживайте, он был накормлен, напоен и оставлен на ночлег у меня. И мне весело, и ему не ночевать в парке.
– Еще раз спасибо! Может, я могу Вас чем-то отблагодарить?
– Ну, разве что сказать, где вы купили его? Я тоже такого хочу.
– Эммм… – скрыть удивление маме Ричарда не удалось. – Его покупал Билл, вроде в детском магазине в центре города. Ох, мистер Динкерманн, муж уже уехал на работу. Давайте я узнаю у него, и потом скажу Вам, хорошо?
– Хорошо.
– Вы меня извините, не приглашаю. Мне надо… – она указала пальцем себе за спину.
– Да, конечно! Работа – дело такое. Опаздывать нельзя. Хорошего дня, Джессика!
– И Вам, мистер Динкерманн, всего доброго! Заходите как-нибудь в гости.
– Непременно, – с этими словами он повернулся и зашагал по дорожке в сторону парка. Может, на утреннюю прогулку, а быть может, спасать других плюшевых медведей.
Я улыбнулся:
– Спасибо Вам за все, мистер Динкерманн!
* * *
Счастливый, Ричард потащил меня наверх, к себе в комнату, обняв за горло.
– Да, малыш, я тоже скучал, – сдавленно сказал я. – О, и все ступени до сих пор на месте!
Вбежав со мной в детскую, мальчик еще раз посмотрел на меня, обнял, утыкаясь носом в щеку и сказал:
– Мишка… Я так скучал! Я боялся, что ты не найдешься. Но мама сказала, что пойдет сегодня в парк, спросит у дяди: где ты. А теперь мама в парк не пойдет, она пойдет на работу, – он высоко подкинул меня в воздух. Поймал, правда, криво, но спасибо, что вообще решил ловить. – Ладно, мишка, мне пора в садик. Вечером поиграем.
– Всенепременно! – произнес я, не разделяя его энтузиазма.
Как только Ричард ушел, я понял, что мои друзья до сих пор молчат. Липкий холодок тревоги пробежал вдоль позвоночника, заставив нервно сглотнуть. Я огляделся. Все игрушки были на месте, кроме двух.
– Лия? Джон?
– Том? – голос донесся откуда-то снизу-сбоку, как будто говорили через слой ваты. – Это ты?
– Вы знаете еще говорящих медведей по имени Том?
– Ну да, это он, – подытожил солдат.
Только сейчас я увидел на другом конце кровати под пледом бугорок, по размерам напоминающий зайку. Судя по голосу солдата, тот вообще говорил из-под подушки. Через секунду я услышал, как кто-то на той стороне шумно вдохнул, а после выдал на одном дыхании:
– Уедрит твайу чьерриз карамислоу, Том! (Прим.авт. «Едрить твою через коромысло»). Где тебя черти носили? Я тут чуть с ума не сошла! – зайка запнулась и прикусила язык.
– Ч-ч-что-о-о-о ты сказала? – за попыткой вникнуть в этот набор букв я даже пропустил мимо ушей ее последние слова.
– Она сказала, что переживала, – включил переводчика с «женского» на «мужской» Джон.
– Да это я и так понял. Нет, что ты сначала сказала?
– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.
– Что это такое? Откуда? Ты как вообще язык не сломала? – заходясь диким хохотом, еле успел сказать я.
– Ой, все!
– Нет-нет-нет-нет-нет! Повтори-ка это еще раз! Ну, пожалуйста!
– Меня научил этому один русский парень. Сказал, что это одно из самых страшных ругательств в мире, придуманное в России. И что говорить его можно только когда испытываешь сильные эмоции или очень злишься. А я злюсь!
– Да, звучит правда страшно. Интересно, что оно значит?
– Точно не знаю. Я пыталась найти в гугле, но не смогла написать.
– Научи меня, а?
– Не буду!
– Ну, что тебе стоит?!
– И я хочу выучить эту русскую страшилку, – добавил солдатик.
– Да ну вас! Дорогу вы знаете.
– Ну, Лия! Хорош ломаться! Нам все равно заняться нечем.
– Ладно. Но только потом ты расскажешь, где был и что делал?
– По рукам.
Девочка тяжело вздохнула и выдала:
– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.
– Погоди. Не так же быстро.
– ОК, уедрит…
– Уе… уеди… уедирит… Блин! Ты как это выучила вообще?! Уедир…
– …Уедирить! – едва не завязав свой язык в узел, сделал последнюю попытку Джон.
– Уедрит, – чувствуя свое превосходство, повторила Лия.
– Уед… Уедрит! О, уедрит!
– Уедрит, – повторил Джон торжествующе.
– Ладно. Дальше твайу.
– Твайу.
– Твайу.
– Хорошо. Чьерриз.
– Чиииз…
– Ери…
– Не-а, чье-рриз.
– Чье… Чьерроуз. Тьфу ты!
– Чьерриз, – Джон оказался способнее меня.
– Ты долго это учила?
– Я не помню, я была пьяна. А когда проснулась утром, помнила и всю фразу, и то, что рассказывал мне про нее Игор.
– Да у него даже имя страшное! Как они вообще там, в России живут?!
Лия расхохоталась, да так заразительно, что мы с солдатом не смогли устоять и присоединились к ней. Отсмеявшись и борясь с желанием вытереть слезы, выступившие от смеха, я попросил Лию сказать нам последнее слово. Если бы я только знал, что мой бортовой компьютер даст сбой и задымится…
– …Карамислоу, – повторила зайка уже раз десятый.
– Кирамислу…
– Каримаслоу…
– Скажи по слогам!
– Ка-ра-мис-лоу.
– Ка-ра-рис-лоум…
– Ка-ла-рис-лоу…
Девочка хохотала так, что в моих ушах начало звенеть:
– Лиетта Уильямс! Пожалуйста, для тупых…
– Ка-ра-мис-лоу.
– Ка-ра-мис-лоу.
– Ка-ма… Ка-ми-рис… – Джон выругался. – Ка-ра-мис-лоу! Карамислоу!
– Ну вот. Осталось только собрать все в кучу.
Я уверен, Джон мысленно сделал то же, что и я, а именно схватился за голову и взвыл. Но делать нечего. Сами напросились. Не сдаваться же теперь на глазах у нашей стервочки, предоставляя ей шанс считать себя умнее нас.
– Уедрит твайу чьерриз карамислоу.
– Уедирт чьерриз… Нет. Уедрит твайу чьерриз камарислоу.
– Карамислоу.
– Да, карамислоу. Уедрит твайу чьерриз карамислоу! Я сделал это! Джон?
– У меня сломался язык. И вообще я сегодня рыбка и не могу говорить. – Мы одновременно прыснули. Кто бы мог подумать, что разучивать новые слова может быть так смешно. А ведь учили на самом деле страшное ругательство! Его русские, наверно, применяют в какой-нибудь драке, или когда угрожают кому-то. Эх, узнать бы!
– Ну, Джо-о-он, – жалобно протянула Лия. Давай! Уед…
– Я воспитанный человек. Мне такое знать вообще не положено. Спасибо, конечно, но я пас.
– Ну, ты и зануда, – попыталась поддразнить его зайка.
– Ага, знаю, – мне показалось по звуку, или он ей правда язык показал?
– Ладно. Сиди голодный. Том? Твоя очередь. Рассказывай.
– А что рассказывать? Катались на каруселях, меня там забыли. Когда закрывался парк, подошел наш сосед, мистер Динкерманн. Да-да, тот, что поднял меня из лужи в прошлый раз. Он забрал меня домой, где я и переночевал, пару часов насладившись свободой в свете луны.
– Значит, тебе удалось все-таки? – поинтересовался солдат.
– О, да! Незабываемые ощущения!
– Мог бы и предупредить, – фыркнула зайка. – Мы тут, между прочим, собирались идти на твои поиски.
– Не «мы», а ты, – поправил ее Джон.
– Да как я мог предупредить-то? Почтового голубя отправить что ли?
– И правда, дорогуша, как он должен был это сделать?
– Захотел бы, нашел способ! Ричард, бедняжка, рыдал весь вечер. Джесс пришлось обзвонить четыре человека, прежде, чем ей дали номер охранника, но тот тоже оказался не в курсе где ты. Знаешь, как мы испугались? Мы хотели сами идти за тобой в парк, уж нам-то забор не помеха.
– Не «мы», а ты, – снова вставил Джон.
– Да ну тебя! Дорогу ты знаешь! Том, ты хоть понимаешь, что я – слово «я» она нарочно сказала громко, выделяя его голосом. Подозреваю, этот «камешек» был в солдатский огород, – решила, что все. Конец. Что тебя кто-то унес с собой, или с тобой что-то случилось и тебя выкинули, всего порванного и без головы… Ты себе даже представить не можешь, какие мысли лезли мне в голову! И ни одной хорошей среди них не было! Ни одной! Ты обо мне вообще подумал?! Да я бы умерла, если б тебя сегодня не вернули! – по-моему, она зажала себе рот обеими лапами, даже без возможности двигаться.
– Оу, все, ребят, я не при делах. Разбирайтесь сами, – нарушил пятисекундную тишину Джон, но нам было немного не до него.
– Лия, – осторожно начал я. – Я знал, что вы волнуетесь, но, поверь, никак не мог дать о себе знать. Если бы меня оставили на первом этаже, я бы, может, что-то и придумал. Но мистер Динкерманн забрал меня на ночь с собой в спальню. Выйти оттуда, не рискуя нарваться на «обнуление», не было никакой возможности. А если бы меня «обнулили», вряд ли это бы вас утешило. – Зайка молчала. – Лия. Я понимаю твои чувства. Случись что с тобой, я бы тоже пошел тебя искать. И я очень благодарен Джону, что он не позволил тебе наделать глупостей. Пообещай мне никогда не рисковать собой, что бы не случилось. Потому что… Потому что… В общем, пообещай.
– «Потому что» что?
– Потому что без тебя будет скучно, – соврал я, мысленно отвесив себе огромного пенделя.
– Всегда рада повеселить вас своим обществом, – ядовито сказала девочка. – Местный клоун к вашим услугам.
– Погоди, Лия, я совсем не то хотел сказать!
– Ты сказал то, что сказал.
– Ты не так поняла!
– Все я так поняла! Отстань уже, а?!
– И не подумаю, пока не скажу все, что должен! Мне правда будет без тебя скучно, но не так, как без Джона, например.
– Ну, спасибо, – отозвался он.
– Да погоди ты! Не до тебя! Не принимай на свой счет. Тебя я тоже люблю.
– Люблю?
– Тоже?
– Твою мать! А-а-а-а! Лия, мне без тебя было бы скучно, – я попытался взять себя в руки и фильтровать каждое слово, – потому что мне нравится твое общество, нравишься ты, нравится сам тот факт, что ты – девушка среди нас, мужчин.
– Вот с этим «фактом» и общайся, – огрызнулась она.
– Да, что ж такое! Ты можешь меня выслушать, не перебивая? – я начинал закипать.
– Не могу! Я же тебе сразу сказала «отстань».
– Знаешь что? Вот ты… точно плюшевая заноза в моей многострадальной заднице!
– Кто-о-о-о? Ах, ты…
– Дорогу я знаю.
– Да иди ты!
– Уже.
– Вот и иди!
– Вот и иду!
– Ребят, у вас попкорна не найдется? Тут такая заварушка намечается, не хочу ничего пропустить, – встрял Джон. Его явно забавляла ситуация, за что я готов был его закопать в этом самом попкорне.
Со стороны, наверно, наш «театр» выглядел весьма интересно: плюшевый медведь, сидящий на кровати и ругающийся с бугорком под пледом. Представив это, я немного расслабился.
– Лия… Ты пойдешь со мной?
– Куда?
– Туда, куда меня послала.
– Вот еще! Иди сам!
– А я хочу с тобой. Ты же «моя» заноза, – уже примирительно сказал я.
– А ты противный неотесанный мужлан!
– Хорошая из нас парочка получится.
– Ты что там себе придумал?! Нет никакой парочки.
– Зачем тогда собиралась меня спасать?
– Чтобы не умереть в обществе Джона от его занудства.
– А-а-а, ну, тогда все ясно.
– Я бы от твоего яда скорее умер, – вернул шпильку солдат.