– Да урастьюд ис твайу нэсамай, как вы оба достали! (Прим.авт. «Растуды ж твою незаймай)
– Это тоже по-русски? – давясь смехом, спросил я.
– Учить не буду! – злобно сказала зайка.
– А ты еще много такого знаешь?
– Больше не знаю.
– Ну, слава Богу! А то мой мозг больше не выдержит русского языка.
– У тебя в голове наполнитель, – зайка была на пределе.
– А у тебя ухо кривое! – вырвалось у меня, и это стало последней каплей…
Лия всхлипнула и разрыдалась в голос. Ну, вот кто меня за язык тянул?! Просила ведь она меня отстать. Нет, полез со своими объяснениями. Объяснился, дебил?
Каждый ее всхлип бил меня, словно плеть. Кто из нас двоих взрослый серьезный мужчина? Судя по ситуации, никто.
– Лия… Лия, ну прости. Я не хотел. Красивые у тебя уши. И сама ты красивая. Честно! Прости, дурака! Я ж не со зла. Это все потому, что ты мне небезразлична. Эй, Лия. Слышишь? Нравишься ты мне! Как женщина! Походу… я… того… влюбился.
– Опачки! – Джон, зараза, убью его когда-нибудь!
Всхлипывания, доносящиеся из-под пледа стали утихать и, спустя минуту, повисла пауза.
– Ты влюбился в занозу в собственной заднице? – поддразнила меня зайка. Вот как она это делает?
– Нет.
– Нет?! Забираешь свои слова обратно?
– Нет. Я влюбился в плюшевую занозу в своей собственной заднице, умеющую ругаться по-русски и никогда не дослушивающую до конца.
– Тяжело тебе, наверно.
– Мне хорошо.
– Дурак!
– Заслужил.
– Дебил!
– И это тоже.
– Козел!
– Ну, скорее медведь…
– Ненавижу!
– Врешь.
– Вру.
– Ну, вот и хорошо. Мир?
– Мир.
– Фу-у-у, ребят! Ну что за банальщина? Где интрига, где напряжение, где неожиданный финал?
– Том?
– А?
– Ты мне поможешь спрятать труп Джона при следующем полнолунии?
– Я даже сам его убью!
– Ну и отличненько.
Секунда, две, три… Аха-ха-ха-ха!
* * *
После детского сада Ричард вернулся не один, а со своим другом Полом. Выпросив разрешение у мамы поиграть в детской, мальчишки ворвались в комнату, едва не сорвав двери с петель.
Оба уселись на пол и начали спокойно перебирать все игрушки, лежавшие в ящике. Часть они откладывали в одну сторону, а часть – в другую. Закончив сортировку, большую кучу дети сложили обратно, а из меньшей принялись строить будущий полигон для игр: какие-то башни, укрепления, железную дорогу, и «логова чудовищ».
– Подожди… – сказал Ричард другу, озираясь по сторонам и что-то ища. – Где же он? Я же вчера с ним играл.
– Кто?
– Да мой любимый солдатик потерялся.
– А, тот?
– Ну, да. Он у меня один.
– Может, без него?
– Не, без него нельзя. Я хотел поставить его в бою против дракона.
– Ну, давай Бамблби поставим.
– Ты чего? Бамблби – робот! Роботы с драконами не дерутся.
– И что теперь делать?
– Искать солдатика. Он где-то тут.
– Ну, давай тогда вместе поищем.
Я нутром ощутил, как Джон съежился под подушкой, ожидая своей участи. Битва с драконом обычно заканчивалась плачевно, и, вопреки задумке «режиссера», отнюдь не для дракона. Мне вспомнились слова Джона о том, что когда-то в драконе тоже жила душа девушки. Даже представить сложно, какой урок одна должна была вынести из постоянных схваток с солдатом и прочими «правыми» силами. Стать храбрее? Освоить азы нападения первой? Не бояться первого шага? Научиться побеждать или наоборот, терпеть поражения? Как бы там ни было, она справилась! Даже не зная ее, я уважал эту девушку. Потому что на собственной шкуре испытал, как это сложно – быть безвольной игрушкой в руках ребенка, не забывая при этом «перевоспитываться».
– О, вот он! – Ричард в победном жесте выкинул руку, сжимая в кулаке солдатика.
– Ура! Давай играть, – подпрыгнул Пол.
– Давай. Ты играешь за дракона.
– Хорошо. Арррр! – дракон взлетел в воздух и, сделав вираж, спикировал на Джона. – А давай мой дракон будет огнедышащим?
– Давай.
– Ахххххх! – чудовище выдохнуло пламя.
Солдатик увернулся, подпрыгнул и пнул дракона в бок. Тот дернулся, после чего вновь накинулся на солдата, пытаясь сбить его с ног. Джон ловко поднырнул под противника, прыгнув ему на крыло. Раздался хруст. Настоящий такой хруст, с которым если не ломается, то уж точно трескается пластик.
– Ой!
– Ничего! Папа склеит.
– Ну, ладно.
– Хххха! – новый вихрь пламени ударил в замешкавшегося Джона. – Я тебя поджог, – уточнил мальчик.
– А-а-а, я горю-ю-ю-ю! Спаси-и-и-ите! – Ричард размахивал игрушкой взад-вперед, делая вид, что та бегает. Затем он бросил ее почти за себя, – Плюх! Там море, – пояснил Ричард другу. – Ах, ты, драконяка! Иди сюда, сразимся!
– Виу-у-у! – крылатая тварь бросилась на солдата, идя в «лобовую» атаку. Игрушки столкнулись в воображаемом небе, послышался нехороший звук… и стало тихо.
– Упс…
– Бли-и-ин, Пол! Меня папа убьет! Он и так в последний раз не хотел ему ногу клеить.
Когда я догадался, что произошло, меня насквозь прошибло ознобом. Джону снова досталось. И на этот раз вряд ли Ричарду удастся уговорить папу не выкидывать переломанного солдатика, у которого все конечности держатся только благодаря клею.
– Джон? – позвал я. Джон, что случилось?
– Я проиграл, – шипя от боли, ответил он.
– Ты еще шутить умудряешься? Что на этот раз?
– Рука.
– Сильно? – я все еще надеялся, что прохрустел дракон, и Джона задело лишь немного.
– Ну, если учесть, что она куда-то отлетела, то да, сильно.
Мне поплохело от одной только мысли о том, что должен был сейчас чувствовать товарищ. А если его теперь выкинут? Что дальше? Неужели небожители не предусмотрели выход из такой ситуации? Может, такие души переподселяют к тому же «хозяину» в другую игрушку? Ну, или может, там предусмотрено УДО?
– Так, давай положим на стол солдатика и дракона, а когда папа придет с работы, попрошу его сделать.
Когда игрушки положили на стол, я смог рассмотреть Джона, лежащего на спине без руки по локоть, и дракона, рядом с которым лежала выломанная часть крыла.
– Погоди, а рука где?
– Наверно, там, – Ричард указал пальцем в сторону поля боя. – Сейчас поищу.
Мальчишки ползали минут десять, перепроверяя снова и снова все места, куда могла завалиться отломанная деталь. Но тщетно. И вот, когда надежда найти руку почти угасла, а в глазах «хозяина» читалось осознание дальнейшей участи любимой игрушки, Пол рванул с места. Уйдя под стол в каком-то невообразимом подкате, он вылез из-под него, показывая совсем сникшему другу найденную часть солдатика.
– Вот, нашел! У стенки была.
– Ура! Осталось только папу уговорить.
– Если не получится, я попрошу.
– Да тебя он и слушать не станет. Он не любит, когда я игрушки ломаю.
– Мой тоже не любит. Иногда даже в угол ставит.
– Не, я в углу не стою. Но ругаться папа будет.
– Но мы же играли!
– Ага, ты это моему папе скажи.
– И скажу.
– Да не надо, я сам.
– Ладно, я, наверно, домой пойду. Поздно уже. Расскажешь завтра, что было?
– Расскажу.
– Пока.
– Пойдем, я провожу тебя, – положив руку Джона на стол, мальчики вздохнули, пожали плечами, и вышли из комнаты.
– Что теперь будет, Том? – дрожащим голосом спросила Лия, наполовину выглядывающая из-под откинутого пледа.
– Я не знаю, – честно признался я.
– Ничего хорошего, – донесся глухой голос Джона. Он был лишен всяких красок и эмоций. Это был голос робота. Или обреченного человека, не имеющего возможности ничего изменить и покорно ждущего своей судьбы.
– Джон, прости меня за все! Я не…
– Так, вот давай только без прощаний! – прервал я начавшую было зайку. – Еще ничего не ясно. Никто никого не выкинул, не доломал…
– И не склеил, – все тем же бесцветным голосом добавил солдат.
– Это вопрос времени. Вот увидишь, Ричард убедит отца склеить тебя снова!
– С трудом верится.
– Это все, что у нас сейчас есть – вера. Выше нос и верим в Ричарда! А еще… молимся.
* * *
– …Папочка, ну прошу тебя, сделай! Я обещаю убирать игрушки и хорошо себя вести! Это последний-припоследний раз!
– Я же сказал, нет. Сколько можно его клеить?! В нем клея больше, чем пластмассы уже. Все, в мусор!
– Ну, па-а-ап! – разрыдался малыш.
Спустя несколько секунд, на плач сына явилась Джессика.
– Что тут случилось?
– Папа не хочет делать игрушки.
– Билл?
– Да сколько можно их делать? Он минимум раз в неделю что-то ломает, – папа указал обеими руками на мальчика.
– Ты для того и отец, чтобы их делать. Тебе что, сложно? Ну, давай я сделаю!
– Не надо. Этого солдатика давно пора выкинуть. Мы что, самые нищие? Не можем позволить себе купить сыну нового? Ходит, позорится с этим «клееным», – он потряс Джоном в воздухе.
– Но, пап! Это мой любимый солдатик! Я не хочу другого. Я хочу этого-о-о-о, – вновь заголосил притихший было малыш.
– Билл, дорогой, – примирительным тоном начала Джесс, – прошу тебя, сделай, как он просит. Ну, если любит ребенок игрушку, ну что поделаешь! И вообще беременным отказывать нельзя!
Стоп! Что? Беременным? Только сейчас я увидел уже округлившийся животик Джессики. И как можно было его раньше не заметить? Может, потому что раньше его еще не было видно? В любом случае, новость была шокирующая. Второго малыша в доме мне не пережить! А уж Джону – подавно.
– Ладно, – сдался отец. – Схожу за клеем. Но это в последний раз!
– Угу, – вытирая кулачком слезы, нехотя согласился сын.
Я вспомнил, что все это время не дышу, и шумно втянул воздух. Черные тучи, нависшие над судьбой Джона, были вновь разогнаны и унесены вдаль ураганом «Ричард». Никто не знал, когда будет «следующий раз» и каким он будет. Но до него у нас было время, чтобы помочь Джону завершить свою миссию в этой промежуточной жизни.
* * *
Когда мальчик ложился спать, склеенные игрушки уже лежали на столе и ждали утра: клею нужно было время, чтобы окончательно затвердеть. Я благодарил всех Богов, Ричарда, Билла и особенно Джессику, которая нашла нужные слова и аргументы (пусть и не совсем честные), за то, что вернули нам нашего «третьего лишнего», который был совсем не лишний.
Джон молчал, переваривая случившееся. Уверен, боль еще не утихла. Да и эмоции от чудесного спасения, скорее всего, с трудом укладывались в его пластмассовой голове. Мы с Лией молчали тоже. Из уважения к товарищу. Эмоциональная встряска оказалась ощутимой для всех нас.
Всем своим существом обнимая зайку, усаженную мне на колени Джессикой, я пытался забрать у нее хотя бы часть того страха, что бушевал в ее глазах. Слова здесь были излишни. Бал правили чувства и многогранный калейдоскоп эмоций: от ужаса до радости. Лия была очень напряжена, но, окруженная моей заботой и теплом, начинала потихоньку успокаиваться. Для меня это было высшей наградой. Уже спустя полчаса девочка мирно посапывала, доверительно прислонившись ко мне спиной. Я был счастлив? Да, в тот момент я был счастлив. Хотя бы потому, что вопреки ожиданиям «ничего хорошего», в итоге не произошло ничего плохого.
ГЛАВА 9
Меня выкинули.
На улицу.
В пятнадцатиградусный мороз.
Усадив попой в сугроб.
Падающий снег припорошил мою шерстку, отчего я стал похож на снеговика.
Это было… очень холодно! И я понятия не имел, как долго мне придется проторчать под открытым небом.
Ощущал я себя по прошествии получаса… синим. И это, к моему величайшему сожалению, никоим образом не относилось к алкоголю. Хотя от пары глотков виски я бы не отказался, в качестве согревающего напитка.
Первыми отмерзли уши. Не уверен, что они не отвалились. Затем я перестал чувствовать нос и все четыре лапы. Про попу вообще молчу! Она заледенела в первые десять минут, поэтому она не в счет.
А еще этот аромат, который сводил меня с ума! Что-то рождественское. Корица с апельсином, кажется. Довольно распространенный запах для туалетных освежителей. Именно им Ричарду пришло в голову меня «полить», иначе не скажешь. И что ему не понравилось в моем запахе? Или он захотел, чтобы и я пах Рождеством. Мало ему, что ли елки до потолка и гирлянд по всему дому?
Уж не знаю, как он вообще до такого додумался. Есть же, в конце концов, мамины (или папины) духи, ну или какой-нибудь дезодорант в виде спрея. Нет же! Ему приглянулся именно освежитель воздуха! Да еще и распылил он его на меня столько, что сочельник я рисковал встретить на улице. Хорошо, что вокруг все было украшено: и деревья, и дома – хоть что-то не давало моему настроению скатиться в пропасть.
Когда время уже приближалось к обеду, открылась дверь и меня бесцеремонно втащили внутрь за ухо. Учитывая, что оно отмерзло, я совершенно ничего не почувствовал. Билл скептически осмотрел меня, понюхал в нескольких местах, а затем отнес в ванную «оттаивать», усадив около батареи отопления.
– О-о-о, теплышко! – заходясь от восторга, протянул я.
Довольно быстро снег растаял, оставив на моей шерстке маленькие капельки воды. Билл заглянул ко мне минут через двадцать для того, чтобы эти самые капельки убрать, тряхнув меня так, что моя голова затылком стукнулась о мою же задницу, чувствительность к которой, как ни странно, вернулась. Просидев еще минут двадцать около пышущей жаром батареи, мне объявили амнистию и разрешили Ричарду забрать меня обратно в детскую. Конечно, весь запах не исчез, но стал, по крайней мере, менее удушающим и противным.
Когда малыш проносил меня мимо гостиной, я зацепился взглядом за елку, стоящую по традиции у камина. Красивая! Высокая, чуть ли не упирающаяся в потолок, пышная и вся-вся увешанная игрушками, подсвеченными сотнями разноцветных лампочек. Даже в дневном свете она смотрелась сказочно!
У меня никогда не было таких елок. Я их видел только в кино и в окнах других домов, где взрослые любили своих детей и ждали праздника, как чуда. У нас в доме было не принято радоваться чему-то, и уж тем более не приветствовалась всякая напрасная трата денег. «Ты хоть представляешь, сколько стоит эта елка? А игрушки с гирляндами? А счета за свет потом представляешь? Ни черта ты не представляешь! И подарков тебе Санта не принесет, ты плохо себя вел весь год. Ты плохой мальчик. Очень плохой!», – говорила тетя каждый раз, когда я просил ее сделать хоть что-то праздничное. Удивительно, что с таким подходом я не перестал любить Рождество! А вот «плохой мальчик» реализовал себя впоследствии в полном объеме, не боясь огорчить Санту, ведь он все равно не приходил, вне зависимости от моего поведения.
Если у меня будет семья… Нет, не так. Когда у меня будет семья, я куплю самую большую елку, какая только поместится в моем доме! И Санта будет приходить к моим детям каждый год, потому что они будут самыми лучшими. И никто никогда не узнает, кем я был в прошлой жизни. Того Тома больше нет. И мне так стыдно, что он вообще когда-то существовал.
Закинув меня в свою комнату, Ричард быстро оделся и побежал гулять с друзьями на улицу.
– Как же там холодно! – посетовал я.
– Сколько? – полюбопытствовал Джон.
– Градусов пятнадцать есть.
– Бррр, – поежилась зайка.
– Не то слово, бррр! – передразнил я ее. – Кстати, вы елку видели?
– Я даже прыгал по ней, – гордо сказал солдат.
– И я видела, когда летела вниз головой с лестницы.
Это был первый полет Лии. Несколько дней назад друзья Ричарда приходили к нему играть. Сначала все шло тихо-мирно, но в какой-то момент кто-то из мальчишек кинул в другого игрушку и понеслось. В ход шло все, что попадало под руку. Зайку схватил, кажется, Денни. Размахнувшись, он швырнул ее в Пола, но тот пригнулся, и она вылетела, перемахнув через перила и упав на первый этаж. Все это сопровождалось диким визгом Лиетты, естественно, слышным только нам с Джоном.
К слову, Джона не трогали. После последней поломки Ричард относился к нему, как к хрустальной вазе, то есть, конечно, играл, но очень аккуратно.
– Красивая, да?
– Очень. У нас дома была почти такая, только раза в полтора больше, – сказала Лия.
– А у нас была в полтора раза меньше. И игрушки были попроще. Но для меня наша елка была самой лучшей! – окунулся в воспоминания Джон.
– А у меня не было праздника, – все уставились на меня. – Тетка не любила Рождество. Поэтому не было ни елки, ни чулков, ни праздничного ужина.
– Погоди, а куда тогда Санта клал подарки?
– Подарков тоже не было.
– Да, ну-у-у, – недоверчиво сказала избалованная жизнью девочка.
– Угу.
– А как вообще может быть Рождество без подарков? – не унималась она.
– Ну, тебе же сказали, что и Рождества как такового не было. Был просто очередной январский день, – пояснил Джон.
– Но так не бывает!
– К сожалению, бывает, – вздохнул я. – Маленьким, я любил бегать на соседнюю улицу к дому, где были огромные окна от пола до потолка. В одном из таких окон каждый год стояла просто потрясающая елка. Я больше нигде и никогда таких не видел. Ее украшали сказочные герои, настолько реалистичные..! Создавалось ощущение, что они прибыли прямо из сказки. Особенно мне нравился Щелкунчик. Я мог очень долго стоять под окнами этого дома, рассматривая елку. Иногда меня замечала девочка, живущая там, и махала мне ручкой. Родители ее ко мне не выпускали, но меня никогда не прогоняли, даже наоборот отодвигали шторы, чтобы мне было лучше видно. К сожалению, продлилось это недолго. Года через четыре эта семья продала дом молодому мужчине, и я больше никогда их не видел. Но вот о чем я мечтал тогда, так это чтобы мне подарили такого же Щелкунчика. Хотя бы на день рождения, который был в декабре, так как на другие праздники подарков мне не полагалось…
– Погоди! У тебя был в декабре день Рождения, и ты молчал? – возмутилась зайка. – Когда?
– Двадцать второго декабря. Но это же было в прошлой жизни. Моя душа, будучи заключенной в тело медведя, увидела эту жизнь шестнадцатого июля. Стало быть, тогда я и «родился», если это слово вообще здесь применимо.
– А у моей мамы день Рождения был пятого января – мечтательно произнес Джон.
– Вот не могу я одного понять, – перебила его Лия. – Почему день Рождения называют «днем» Рождения? Ведь по факту – это годовщина. Каждый год проходит сколько-то лет после того дня, когда ты появился на свет. Вот этот день – настоящий «день» Рождения. А все, что после него – годовщина Рождения. Разве я не права?
– Интересная точка зрения. Никогда не задумывался, – улыбнулся я, начиная погружаться в обдумывание ее слов.
– Я умер сегодня. Пятого января, – рубанул солдат. Мои мысли дернулись и рванули в обратную сторону.
– Что тогда произошло, Джон? – сочувственно спросила зайка. Да, она немного научилась уважать чувства других людей и сопереживать им.
– Я жил в Сент-Луисе, на Чиппева-стрит, – в этот момент я весь обратился в слух, потому как эта улица была моей, и обо всех происшествиях на ней мне было известно. Иногда эти происшествия устраивали мы с парнями. Но дальше, чем до драки, дело не доходило. – Под вечер пятого января я пошел в магазин, чтобы купить маме подарок и цветы. Забрав заказанные заранее книги в одной книжной лавке, и купив по пути букет роз, я спешил домой, но за пару кварталов до дома заметил, как какие-то отморозки пристают к молоденькой девушке. Не то, чтобы они ее унижали или тащили куда-то, но в ее глазах я увидел страх и мольбу о помощи. Моя просьба оставить девушку в покое была воспринята крайне враждебно. Сначала эта шайка сыпала оскорблениями в мой адрес, а затем один из них выхватил у меня из рук книги, завернутые в подарочную упаковку, и кинул их в снег. Туда же отправились розы, которые к тому времени больше напоминали веник, нежели букет. Когда я попытался растолкать этих недолюдей и поднять подарок, меня ударили первый раз. Били не долго. В какой-то момент особо точный удар по ребрам заставил свет померкнуть, и я погрузился во тьму… Пришел в себя я уже на «суде». Не сразу понял, что произошло, а когда понял, сожалел лишь об одном: что мама так и не получит мой подарок – редкие издания книг, которые она искала полжизни. В протоколе на суде, в графе «причина смерти», я узнал, что тот удар сломал мне ребро, вывернув его так, что острый край вонзился мне прямо в сердце…
…Я не дышал. Я вообще был не в детской, а там, между домами, где били невысокого молодого очкарика, который посмел указать нам, как вести себя с девушками. Он был неуверен в себе, сутулился и говорил «под нос». А еще этот подарок с бантиком. И банальные красные розы… Они тогда выбесили больше всего. Нас было трое. Один стоял на шухере. Второй бил по ногам. Я бил… Честно, я не знал, что он тогда умер. Мы решили, что он в отключке и, испугавшись, разбежались в разные стороны. Скорая приехала довольно быстро, уж не знаю, кто ее вызвал, хоть и находился неподалеку. После приезда помощи, я со спокойным сердцем пошел домой. Я же не знал… Да и что я мог тогда сделать? Бить себя в грудь кулаком и кричать: «это я!»? Или стоило пойти в полицию с чистосердечным? Покажите мне того человека, кто добровольно сядет в тюрьму. И все же… я… убил Джона. Осознание этого медленно, но верно, проникало в мой разум, заставляя его усвоить новую информацию: я убил человека. Не специально. Но человека нет. Как теперь с этим жить – было большим вопросом. Как сказать Джону, что это был я (и надо ли?) – ответа на этот вопрос у меня не было вовсе.
Украдкой взглянув (теперь уже по-другому) на солдата, я никак не узнавал в нем того ботаника. Передо мной был человек более резкий, порой грубоватый, имеющий свое «я» и умеющий справляться с трудностями. Определенно, год, проведенный в пластмассовой, горячо любимой Ричардом, игрушке, наложил на его характер свой отпечаток. «Перевоспитание» души в действии.
– Нелепая смерть, знаю, – продолжал солдат. – Но если бы я мог вернуть время назад, я бы поступил так же. Вы бы видели глаза той девушки!
– Ты – настоящий герой, Джон! – просто и без пафоса сказала Лия. – Жаль, что все так вышло.
– И мне… жаль, – промямлил я. Своей обобщенной фразой я пытался хоть как-то, хоть немного извиниться, пусть и косвенно. Возможно, солдат бы выслушал меня и все понял, хотя вряд ли. В любом случае, я был не готов с ним говорить. Я вообще был не готов узнать то, что узнал!
Ужаснее же всего, что в этой «промежуточной» жизни моя жертва – мой товарищ, с которым мы жили под одной крышей. А судьи-то наши были с юмором! Тяжелее наказания для меня и придумать было сложно! Но я это заслужил. Я – убийца…
* * *
Весь оставшийся день я старался молчать и не вступать в беседы, которые вели преимущественно Лия с Джоном. Сославшись на головную боль и последствия перемерзания на улице, я ушел глубоко в себя. Мне было крайне тяжело представить свое дальнейшее общение с солдатом. Меня грызла совесть, не спеша, с чувством, смакуя каждый кусочек моей души, добираясь до самых тайных ее уголков, и глубже, туда, где прятались все самые ужасные воспоминания и страхи. Меня ломало. Все мое сознание трещало по швам, грозя рухнуть, а разум предательски собирал чемоданы, спеша съехать вместе с моей крышей. Нет, я не мог позволить себе сойти с ума! Во-первых, потому что у меня была Лия. А во-вторых, потому что… не мог! Правда, не мог, из-за того, что мозги мои были плюшевые, а рехнуться не позволяли установки, данные небожителями нам перед «подселением», равно как не позволяли они и «умереть» до того, как душа усвоит урок.
Мне было плохо. Стыдно. Противно.
Почему мы тогда накинулись на того парнишку, Джона Рикса? Зачем били? Что произошло в тот день до встречи с ним? Очевидно же, что он попал «под горячую руку». Увы, память отказывалась сотрудничать. Чтоб тебе! Чтоб тебе! Чтоб тебе!
– А-а-а-а-а! – это было вслух, хотя я не отдавал себе в этом отчет.
– Том, что с тобой? Что-то случилось? – с нотками заботы в голосе спросил Джон.
«Случилось», – очень хотелось сказать, но вместо этого за меня ответило мое альтер-эго:
– Нет, все порядке. Просто задремал. Страшный сон…
– Бывает. Что на этот раз приснилось?
И снова вмешалось мое второе «я», спасая меня:
– Да, какая-то погоня, кто-то стрелял, а там потом зомби…
– Понятно, чушь всякая.
– Ага, – облегченно сказал я.
– Мы тут с Лией ставки делаем: кого из нас первым возьмет в игру Ричард, когда вернется – тебя или меня. Играешь?
– А на что играете?
– На желание. В полнолуние проигравший отдает долг.
– И кто на что ставит?
– Лия говорит, что меня. Я ставлю на тебя. Давай с нами! Будет весело!
– Хорошо. Ставлю на себя.
– Вот ты… Не мог меня поддержать! – притворно надула губы девочка.
– Да ладно тебе! Зато дней через пять повеселимся. Что б для тебя придумать..? – поддразнил ее Джон.
– Что бы ты ни придумал, моя месть будет страшной, – парировала зайка. – И тебе, – она посмотрела на меня, – тоже!
– А я-то при чем? Мальчик реально сейчас Джона меньше трогает, чем меня.
– Мое дело предупредить. Твое дело спрятаться.
Мгновение… и по комнате пронесся смех.
Меня немного отпустило. Все-таки, уходить в себя не стоило. Исправить я все равно уже ничего не мог. Да и осознание, что в той жизни я был не самым лучшим человеком, пришло уже давно. Настоящее – вот что было ценно! И в этом настоящем у меня было двое друзей, каких никогда не было «при жизни».
– Эй, ребят, кажется, Ричард бежит!
Топ-топ-топ-топ-топ…
* * *
– И-и-и-го-го! – кричал Ричард, скача на мне, как на лошади, по комнате.
Из того места, где он сидел, при каждом приземлении на пол, все мои призрачные, но оттого не менее чувствуемые мной внутренние органы, в ужасе расползались в разные стороны: часть пряталась в жалобно хрустящую грудную клетку, а часть – в таз, так же издающий, не значащие ничего хорошего, звуки.
– Хъэ-хъэ-хъэ… – это больше напоминало предсмертный хрип загнанной лошади, нежели звук просто резко выбиваемого из легких воздуха.
Лия проиграла спор, но до полнолуния было еще несколько дней, поэтому сейчас она не казалась очень расстроенной. Напротив, как бы она не пыталась смотреть на меня с сочувствием, в ее глазах искрились смешинки. Джон тоже хихикал, подбадривая меня фразами типа: «Держись, Том», «Еще немного, Том», «Оу, а вот так, наверно, больно?», «Ого, а так точно больно», «Ой, что это был за хруст? Позвоночник, наверно?». В любой другой ситуации я бы его стукнул, но скачки выбивали из меня все мысли, даже о мести.
Наконец, намотав несколько кругов по комнате, а также испрыгав всю кровать, Ричард решил, что лошадь из меня так себе. Он просто встал и, оставив меня лежать «мордой в пол» (точнее, в подушку), пошел играть в другие игрушки, попутно ткнув пальцем зайке в живот.
– «Я тебя люблю»… У меня там скоро дырка будет! Неужели нельзя понежнее?! – нахмурилась Лия.
– Ты сяс кому гофофис о нефности?
– Уж точно не тебе, скакун ты наш арабский! – сказал солдат.
– Я мифка!
– Ага, миска!
– Попфофу беф афкафблений!
– Кости хоть целы? – немного смягчился Джон.
– Аха. Тофько ф фифоте кафа.
– Спешу тебя огорчить, друг: каша у тебя не только в животе, но и во рту.
– Джон, ну хватит над ним издеваться! Пусть отдышится хотя бы, – вступилась за меня девочка.
– Фпафибо!
– Да я еще и не начинал издеваться! Заметь, я даже поинтересовался о его самочувствии.
– Сам-то как думаешь, каково ему?
– Не знаю. Падать – падал. Руки, ноги, даже голову ломал. Но лошадью не подрабатывал.
– Дафе не фнаю фто лутце.
– Ми-и-и-ишка! – думаю, не надо объяснять, что значило для меня это слово.
Мальчишка в прыжке приземлился на кровать, накрыв меня своим телом. Мгновением позже я оказался уже на нем:
– Ура, воздух!
– Ах, ты дерешься?
– Я? И не думал!
– На! На тебе! Получай!
Ричард дрался со мной, фантазируя, что я на него нападаю. Ощутимо прилетело в челюсть, и сразу же был применен болевой захват с вывихом руки, после чего несколько ударов ногами в живот показались детской забавой, коей эта игра, к слову, и являлась. Для ребенка, но не для меня. Бил он со всей силы, а если учесть, что весил малыш в несколько раз больше меня и ростом был почти в два раза выше, это было все равно, что выпустить на ринг полутораметрового паренька сорока килограмм против дядьки ростом два-тридцать и весом килограмм сто шестьдесят. Ах, да, забыл! У паренька при этом должны быть связаны руки и ноги, так, на всякий случай, чтоб не зашиб ненароком противостоящую ему гору.
В тот момент, когда Ричард пытался оторвать мне голову, наступая при этом на ногу, в комнату вошла Джессика. Точнее, сначала появился ее большой животик, а потом уже она вся.
– Сынок! Ну что ты делаешь? Мишке же больно! – сказала она, присаживаясь на краешек кровати и бережно перекладывая меня себе за спину.
– Он на меня нападает, мам!
– Но это не значит, что нужно порвать его. Ты что, не слышишь, что нитки уже трещат? Я его зашивать не буду. Выкинем – и все.
– Как «выкинем»? Э-эй! Вы чего?! Джона, значит, двадцать раз клеили, а меня один раз зашить сложно? – меня распирало от возмущения.
– Но он же еще не порвался.
– Пока нет. Но если будешь так играть, обязательно порвется. Разве можно так с игрушками, малыш? Помнишь, что я тебе говорила?
– Э-э-эммм… – задумался мальчик.
– Что тебе бы совсем не понравилось, если бы ты был мишкой, а с тобой бы так играли, – подсказала мама.
– Ну, да, – согласился Ричард.
– Мам, а когда родится братик, он у меня все игрушки заберет?
– Ну что ты! Мы ему другие купим.
– А можно я буду в его игрушки играть?
– Он родится совсем маленьким. Его первыми игрушками будут погремушки. Тебе будет неинтересно с ними. А потом, когда он подрастет, вы сможете играть вместе.
– А скоро он родится?
– Скоро, малыш. Совсем скоро, – мама обняла Ричарда и улыбнулась. – Но пообещай мне, что ты больше не будешь бить мишку!
– Великая женщина!
– Обещаю.
– Точно?
– Точно.
– Ну, вот и хорошо. Я зашла тебе сказать, что завтра мы едем в гости к бабушке с дедушкой.
– Ура-а-а-а!
– Там будет Энн. Вы сможете поиграть в снегу и слепить снеговика.
– Большого?
– Ну, как захотите.
– Хочу большого!
– Значит, большого, – с улыбкой сказала Джесс. – Поиграй еще немного и спускайся к ужину.
– Хорошо.
Джессика осторожно поднялась с кровати и вышла за дверь. Ричард косо посмотрел в мою сторону, но продолжать бой передумал. Усевшись за стол, он достал листочек бумаги, пододвинул карандаши и принялся что-то с усердием рисовать.
– Том, ты как? – обеспокоенно спросила Лия.
– А что со мной будет? Голову не оторвали – и на том спасибо.
– Она что, правда выкинула бы тебя, даже не попытавшись зашить?
– Не знаю, но надеюсь, что это было сказано просто в воспитательных целях.
– Не переживай. Джесс не из тех, кто выбрасывает вещи, которые можно починить, – успокоил меня солдат.
– И все же, не хотелось бы испытывать судьбу. Кстати, Джон, а когда отрывается голова, тело чувствуется?
– А у него что, голова отрывалась? – с недоверием в огромных от ужаса глазах уточнила зайка.
– Было дело, – гордо сказал наш ветеран боевых действий. – Нет, Том, тела я не чувствовал. Было ощущение, что мне просто вкололи лошадиную дозу местного наркоза и все, что ниже шеи просто занемело, если не считать адской боли.