Коготь и Осьминог

– Кэрри, сегодня ты превзошла себя! Пахнет изумительно!

Генри перевёл дыхание, взял ложку и принялся есть, опустив глаза в тарелку.

– Николас! Спасибо, но… Что ты сегодня… – на этот раз мать не стала поправлять его фамильярность, задумалась, бросила фразу и на полсекунды задержала взгляд на девере.

Повисла небольшая пауза, мать тоже присела поесть, и какое-то время на кухне только постукивали ложки. Когда Генри поднялся помыть за собой посуду, дядя снова заговорил:

– Я ожидаю, Генри, что ты закончишь со своими играми и будешь примерным учеником. Не пропускай уроки, не огорчай нас с мамой. Не заставляй меня принимать меры, ладно?

Генри по-прежнему не мог выдавить ни звука и, чтобы кивнуть, поднял снова глаза на дядю. Тот без усов и так смотрелся непривычно и странно, но во взгляде, в морщинках вокруг глаз появилось что-то чуждое, цепенящее и холодное, если не сказать мёртвое. И он почти не моргал. Намного реже, чем сам Генри.

Мальчик отправился в комнату и покорно собрал школьные вещи на завтра.

Он будто оцепенел. Надо бы всё же сообщить в полицию, но что? Кроме того, вчера же было не первое убийство: портмоне – пусть косвенный, но след. Осьминог проник в город, и одному Богу ведомо, сколькими людьми он уже притворяется. В школе Генри всматривался в одноклассников, учителей и уборщиков, сторонился своих мёртвых друзей. Те, к счастью, и не пытались сблизиться с ним.

Он не мог себе представить и не хотел знать, как отреагирует, если Дин посмотрит ему в глаза и подмигнёт, как раньше. Заметят ли остальные, кто-нибудь, что он избегает их? Скажут ли что-нибудь? А если нет, значит ли это, что они тоже клоны? На этих мыслях Генри опускал глаза в тетрадь и сосредотачивался на уравнениях и формулах, чтобы отвлечься и не сойти с ума.

В рутине прошёл день, и второй, и ещё. К Генри не обращались со сложными вопросами, любой диалог ему удавалось сводить к кивкам или пожатию плеч. Никто не спрашивал, почему он молчит, не вызывали к доске. Как будто все были в курсе. Мальчик уверился в мысли, что большинство, если не все, убиты и он едва ли не последний выживший. Вместе с матерью, и на том спасибо.

В пятницу к нему в начале третьего урока подсела Моника, дочка начальника полиции. В первый миг он не обратил внимания – если вести себя как обычно, то чудовище перестанет его замечать. Во второй – вздрогнул, потому что мизинца коснулась рука девочки. Сознание будто раздвоилось: она правда убивает прикосновением или это он выдумал с друзьями? В третий – обнаружил под пальцами записку. Осторожно развернул: «Круто выглядит».

Непонимающе посмотрел на неё, она кивнула на его голову. Дошло: седые волосы. Генри отвернулся, не желая продолжать тему, но Моника быстро написала ещё несколько слов: «Надо поговорить. Давай после уроков в раздевалке?» Мальчик снова посмотрел на неё. Кто она? А впрочем, что ему терять. Генри кивнул.

Моника была по-своему симпатичная, пусть и немного полновата. Но в этом возрасте кто без изъяна? Зато её русые волосы были всегда чистые и собраны заколкой, и она не вела себя вызывающе, спокойно училась, не была замешана в скандалах. Могло у них получиться с Лисом, если бы она не была тронута осьминогом. Или не была?

Генри выждал, пока остальные ученики разойдутся, только потом зашёл в раздевалку. В ряду, где висело его пальто, Моника прислонилась к стене, покусывала губу и разглядывала крючки для одежды. Он дождался, пока она обратит на него внимание, и вопросительно поднял брови. Девочка поманила его поближе и заговорила:

– Вообще, я хотела обсудить это с Виктором, но после того случая не могу ему доверять. Ваша компания давно играет в ловлю всяких демонов, и я думала, баловство…

Она снова закусила губу, прикрыла глаза.

– А теперь боюсь, что вы не играли и зло существует. Что-то не так с моим папой. Ты же столько всего читал о силах тьмы, мог бы ты посмотреть?

Генри незаметно перевёл дух. Девочка была чиста. А её отец… Что ж, это логично, если осьминог забрал его: некому будет расследовать пропажу и убийство людей. Значит, начальник полиции мёртв. А перед ним стояла живая девочка, которая, может, и подозревала что-то, но вряд ли могла вообразить то, что видел Генри недавней ночью. Сказать ей?

Хотя нет. Вдруг он ошибается? Часом ранее он верил, что все вокруг только щупальца чудовища, которые притворяются людьми. Может, и поведение начальника полиции имеет простое объяснение? Генри позволил себе немного надежды и кивнул Монике.

Её отца звали Кристиан Лоренцо. Обычно он встречал дочь после школы на машине, и сегодня было так же. Дети подошли к нему, Моника впереди, Генри в двух шагах позади. Он исподлобья всмотрелся в Лоренцо: внешне изменений не было. Всё та же короткая стрижка и рыжая бородка, аккуратная форма, бородавка на щеке. Но когда они подошли поближе, полицейский широко улыбнулся, и сердце мальчика снова упало.

Ведь Лоренцо не любил детей. Избегал, игнорировал детские драки, отказывал в мелкой помощи вроде дать позвонить или помочь достать упаковку с верхних полок магазина. Если случалось, что кто-то из малышей сталкивался с ним в игре, Лоренцо морщился, отодвигался, а то и проходился резким словцом. Были даже слухи, что однажды мальчика из младших классов ограбили подростки из соседней школы, а Лоренцо просто прошёл мимо! Может, и слухи, но не на пустом месте.

Улыбка полицейского была широкой, открытой, искренней – даже глаза лучились.

– Привет, Редько! – Он похлопал мальчика по плечу. – Как жизнь? Всех демонов поймал? Может, пора и в отпуск? Дочка, садись, сейчас едем за пончиками. Может, и ты, парень, хочешь с нами?

Моника открыла дверцу, но посмотрела на Генри красноречивым взглядом. Он не собирался, конечно, ехать, но и угрозы своей жизни пока не чувствовал. А вот что насчёт неё? И Генри резко кивнул, пролез на заднее сиденье к подруге. Теперь уже, похоже, подруге. Он достал из рюкзака блокнот, написал ей записку, и она без удивления озвучила вопрос от себя:

– А где эти пончики, куда поедем?

«Главное, не в заброшенную пожарную часть».

– Да в соседнем районе! Всего две улицы проехать. А потом твоего приятеля до дома добросим, дел пока особо нет.

Это и впрямь было подозрительно. Генри переглядывался с Моникой, поджимая губы и то и дело хмурясь. С одной стороны, он был уверен, что полицейский мёртв и перед ним чудовище. С другой – сердце ныло от надежды, что всё ему приснилось, показалось и что изменения в характерах легко объяснить десятком других причин. Холод от друзей можно пережить, потерю дяди как союзника – тоже, а вот на одиночество и однозначное недоверие от остальных живых не обращать внимания куда тяжелее. Может, он и правда ошибся?

Но если нет – как сказать об этом Монике?

Они остановились возле новой пекарни, и Лоренцо сам сходил внутрь и принёс полную коробку горячих, присыпанных пудрой, румяных пончиков. Вручил ребятам, пошутил, подмигнул, снова сел за руль. Моника тихонько хлопнула ладонью по руке Генри и громко заговорила – чуть быстрее, чем нужно:

– У тебя пятёрки по литературе всегда. Можешь мне помочь разобраться с последней темой? Даже последними тремя.

Генри внимательно смотрел на неё, кивнул, когда Моника закончила. Она только сейчас заметила, что он ни разу не сказал ни слова, удивлённо подняла брови и хотела, возможно, спросить об этом, но полицейский опередил её.

– И долго ты будешь свой обет молчания всем под нос тыкать? Сказал же, не поможет. Лучше и правда, помоги Монике с уроками, запустила она их.

Забылся осьминог или не заметил, что сказал? Генри опустил глаза, сжал ладонь девочки. Значит, не приснилось. Лоренцо высадил их у дома мальчика, попрощался, поцеловал напоследок дочку и уехал. Дети направились к подъезду, чтобы подняться в квартиру. Бумажный пакет с пончиками болтался в кулаке Генри.

– Ты заметил?

Кивок.

– Он же совсем странный! Не такой!

Генри неопределённо дёрнул плечом, ещё не зная, как подойти к этой теме.

– Ты не понимаешь… Папа всегда был холодным со мной, много лет. Он не завтракал со мной, не желал добрых снов, на день рождения оставлял подарок на столе, а не давал в руки. Я знала, что он любит меня, просто не показывает. Это после смерти мамы – он очень трудно переживал это. А сейчас вот! Меня до смерти пугает это. И я не чувствую больше его запертого тепла. Как будто кто-то чужой притворяется добрым папой.

Моника всхлипнула и прошептала:

– Это очень глупо, я знаю. Но я теперь боюсь, что этот кто-то меня однажды сожрёт и никто не узнает, что случилось.

Она тихо расплакалась прямо перед дверью Генри. Он приобнял её, положил свой лоб на её плечо. Острый комок сдавил горло, он несколько секунд не мог вдохнуть, а потом неловко булькнул пару раз, ощутил собственные слёзы на щеках и прижал девочку к себе. Сам не заметил, как отпустило, и он смог пообещать:

– Я смогу тебя защитить. Но если я не ошибаюсь, твой отец мёртв.

Она вздрогнула, вцепилась пальцами в его пальто.

– Ты уверен? Может быть, он спрятан где-то и его можно спасти, вытащить?

– Если бы я мог. Мой дядя и Дин с Виктором тоже погибли. Если, конечно, я не сошёл с ума.

Моника перестала плакать, только смаргивала с ресниц капли.

– А что за обет молчания?

– Да не было обета. Просто… – горло опять схватило, но в этот раз удалось продышаться.

Генри не стал продолжать, а постучал в дверь. Мать открыла им, обрадовалась гостье, ещё больше – голосу сына.

– Наконец-то ты взялся за ум!

Она угостила их лёгким обедом. Пончики тоже вызвали у неё улыбку, хотя она и поворчала про перебитый аппетит. Когда рыба с овощами была съедена, Каролина убрала тарелки и сказала:

– Николас позвал меня прогуляться в библиотеку на той стороне реки. Там сейчас выставка рукодельниц, можно договориться о рождественской ярмарке. Я столько дома работаю, что даже пропустила такое событие! Обязательно схожу.

Моника отмалчивалась, а Генри поднял глаза на мать:

– Ты могла бы сходить и без него. А давай лучше я схожу за тебя? Путь неблизкий, трамвай туда не ходит.

– Ну что ты, я сама хочу посмотреть! Да и не так уж далеко, это рядом с заброшенной пожарной каланчой, знаешь такую?

Знал лучше, чем хотелось бы. Мать сполоснула тарелки и продолжила:

– Схожу завтра после обеда, наверное. Всего три дня длится, лучше не откладывать.

Ну что он мог сказать? «Остерегайся дяди»? Стиснул зубы, глянул на подругу и мотнул головой в сторону своей комнаты.