Белый снег

– Открываем все коробки и сумки! – разговор прервала громкая команда большевика. – Открыть все запертые двери для осмотра помещений!

– Делайте все, что говорят, – устало произнес владыка Сильвестр. – А съезжать пока никому не надо! Господь поможет, управит – будем верить! – добавил он уверенно и поднялся к себе в кабинет.

Июнь 1918 г.

– Товарищи, комиссары! Чехословацкие корпуса, отправлявшиеся в Европу по Транссибирской железнодорожной магистрали, взбунтовались, отказавшись сдать оружие по приказу советских властей! – в Омском Совдепе шло напряженное совещание по сложившейся в стране ситуации. – Чехи встали на сторону наших врагов! В сговоре и по указке белых офицеров уже захвачены Николаевск, Аргаяш, другие станции по пути следования белочехов! Атаманы Красильников и Анненков со своими отрядами казаков уже орудуют в городе!

Мы в условиях нехватки сил и средств будем вынуждены отступить из Омска. Других вариантов у нас нет, потому как помощи ждать не приходится: железная дорога перекрыта чехами, а местные в большинстве приняли сторону противников большевизма. Сверху приказано уходить к Ишиму, где к нам присоединится подкрепление из Тюмени и Екатеринбурга. Там будем ждать новых указаний из главштаба.

Советская власть бежала из Омска от наступающего противника на пароходах на север.

Пришло Новое Временное Сибирское правительство и тут же объявило о восстановлении в городе местного самоуправления в лице городской Думы и всех досоветских учреждений.

– Мама, не поверишь, такое творится в городе! Красных выгнали! А в Омск чехи вошли: видимо-невидимо их, с оружиями! – взбудораженный Санька примчался домой с кувшином молока. – Говорят, чехи идут на помощь казакам, и совсем скоро белые окончательно свергнут большевиков, чтобы старую жизнь возвернуть!

– Вот так дела! – попыталась изобразить радость и удивление на утомленном болезнью лице Наталья. – Поделом им: гонит Господь безбожников! Говорил владыка, ничего хорошего не получится, если со унижений царя и на крови людской государство строить начали.

Уже с месяц маму Саньки одолевал недуг легких. Кашель и температура не давали ей сил и возможности работать, денег в семье совсем не было, а самочувствие Натальи с каждым днем становилось все хуже. Уже внутренне смирившись с возможным концом своей земной жизни, Наталья волновалась только за судьбу детей.

– Тетка Нина сказала, что больше молока в долг не даст, – тихонько сказал сын, присев на край кровати матери. – Хлеба в лавке седня не дали. Лекарства тоже в долг в аптеке не согласились выдать.

– Господи, что же нам делать! – обреченно прошептала больная.

– Я решил к владыке Сильвестру пойти. Ты сама говорила, что он добрый, никому не отказывает, вот я и попрошу помочь мне с работой. В городе всюду гонят: у самих, говорят, пусто.

– Сходи, Санька. Да потом духовника моего, отца Александра из Успенского, пригласили по мою душу, собороваться мне надо, скажи.

– Мам, ты чего? Помирать собралась что ли?! Ты выздоровеешь, обязательно! Жизнь, смотри, налаживается, красные ушли, работа снова будет, лекарства купим!

– Тише, не горячись! Господь один временем жизни ведает, а я хочу по-христиански подготовиться, коли не встаю уже с кровати. А тебе, Санька, надо быть сильным духом, ты сможешь! Катю не бросай, я Клаву просила вас взять, ведь у нас никого из родных здесь не осталось. Да, и учись, в школу ходи, Катю тоже выучить надо. К Коленьке и папке на могилки ходи, не запускай их, ну и поминай, как сможешь.

– Жить надо, мамка! Бог не должен так с нами поступать! – сын был взволнован словами матери, которые, было очевидно, давались ей нелегко. – Давай, еще травы бабкиной заварю, тебе же помогает!

– Катю обещаешь не бросать, если уйду?

– Обещаю, но…

Наталья закрыла глаза и отвернулась к стене с громким кашлем.

Тут в дом вошла соседка Клава, которая привела Катю с прогулки.

– Бувай здоров, Санька! Не видела ешо тебя сегодня. Как чувствуешь, Наталья? Мы с Катюшкой прогулялись аж до речки сегодня.

– Клава! Спасибо тебе, дорогая моя, что помогаешь! А то сидит возле чахоточной матери ребенок… Не уходи сразу. Ты подумала?

– Чего я подумала? – видно было, что соседка понимает вопрос Натальи, но пытается уйти от ответа на него.

– Ну насчет моих пострелов подумала? – страдалица попыталась привстать на кровати, но не смогла. – Санька, а ты чего еще здесь? Беги, куда собрался!

Сын в полном смятении чувств и переживаний нехотя оставил женщин для важного разговора.

– Наташенька, да старая я уже, куды ж мне детей подымать – помру скоро! – начала причитать тетка Клава после того, как и Катю отправили во дворе похозяйничать.

– Клавушка, не откажи умирающей! Нет у нас никого, кроме тебя! Господь устроит дальше, но ты пока жива – присмотри! Санька взрослый уже – вместе Катюшу поднимете! Тебе помощь будет от них по старости. Только в приют детей не отдавай! Ты же знаешь, что они у меня хорошие!

– Эх, знаешь ты, Наталья, как просить, – Клава смахнула рукой выступившую из глаз слезу. – Куды ж я денусь, не брошу ж я детей на произвол судьбы, которая итак к ним не очень-то ласкова!

Санька добирался пешком до намеченной цели, а именно, до Омской епархии, которая располагалась в здании неподалеку от кафедрального собора и архиерейского дома. По дороге он разглядывал прохожих и уличные пейзажи. Ему вдруг подумалось, что его родной город как-то стал очень походить на шумную свалку. Жителям нынче не до наведения чистоты: не попасть бы под горячую руку оголтелых почувствовавших свою власть и от этого очень обнаглевших казаков и как-то выжить в это смутное время.

Санька морщился от неприятных картин и запахов: уличная грязь смешалась с конским пометом и блевотиной пьяных, выползающих из кабаков.

«Да уж, у кого-то нет ни копейки на необходимые лекарства для спасения жизни, а кто-то тратит деньги на выпивку, убивая себя самостоятельно», – размышлял Санька и чувствовал, как ком обиды за такую жуткую несправедливость мира подкатывает к горлу.

– Тебе чего, парень? – остановил незнакомый дьякон Саньку, растерявшегося в здании Омской Епархии.

– Мне к владыке Сильвестру надо, помощь нужна очень. Он мать мою знает, меня должен помнить, – наивно и искренне поделился Санька своими планами со встречным священнослужителем.

– Архиепископ Сильвестр на Епархиальном Собрании сейчас. Тебе придется подождать, а лучше приходи завтра,– проинформировал с доброй улыбкой на лице дьякон.

– Не-е-е, я подожду, мне седня надо, – протянул юный визитер, усаживаясь на стоящую в прихожей зале софу.

Тем временем владыка Сильвестр, возведенный незадолго до того Патриархом Тихоном в сан архиепископа Омского и Павлодарского, начал свою речь на епархиальном собрании:

– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святаго Духа да будет со всеми вами!

Все вы знаете, что ситуация в стране и нашем граде волею Божьей снова стремительно меняется: советская власть отступила, другие политические формации объявили себя гражданскими управленцами. В условиях невозможности полноценного общения сибирских епархий с Патриархом по причине вновь усилившейся гражданской войны мы вынуждены самостоятельно реагировать на происходящие события. Предлагаю обменяться мнениями.

– Дорогой Владыка, пастыри и архипастыри! – слово взял один из участников собрания. – Думаю, необходимо выразить от епархии признательность чехословакам, выступившим первыми на свержение ига большевиков, и присоединиться к их чествованию в городе. Предлагаю определить и делегировать на мероприятия для иностранцев представителя от Епархиального Собрания.

В зале раздались одобрительные возгласы священства на это предложение, все согласились с необходимостью выказывания благодарности освободителям.

– Действительно, будет хорошо наладить дружественный диалог с военными силами чехословаков, – подвел черту под обсуждением этого вопроса архиепископ.

Далее слово взял настоятель Церкви во имя Всех Святых на Казачьем кладбище:

– Хотелось бы сказать, многоуважаемые пастыри и архипастыри, что мое первое радостное воодушевление после изгнания красных бандитов из Омска развеяно новыми тревожными сигналами. По всему городу по указанию вновь объявленных начальников казаки и другие военные группы арестовывают красноармейцев, большевиков, их семейных, или как-то связанных, или просто сочувствующих советской власти. Многих казнят без суда и следствия, других садят под замок в бараки. Конюшни губернаторского дворца, подвалы, концлагеря уже забиты арестованными. Чем же новая жестокость лучше прежней? Снова реки крови и террор. Кроме того, в темницах отсутствуют какие-либо санитарные условия, распространяются болезни: так и до эпидемии недалеко!

– Нужное замечание, отец Михаил! Разделяю ваше беспокойство и неодобрение методов и подходов противников советской власти к очистке территорий от большевиков, – поддержал священника епископ Семипалатинский Киприан.

Участники собрания, переглядываясь и тихо переговариваясь, ждали реакции архиепископа Сильвестра, который ответил своим обычным спокойным и уверенным тоном:

– Война всегда безжалостна. Будем надеяться, что вскоре ситуация в городе уравновесится, и последуют справедливые и милосердные поступки новых властей. Следует с ними ближе познакомиться и обсудить дальнейшие планы Временного Сибирского правительства, да и с казачьими атаманами надо повстречаться. Возьму это на себя, ваша задача – на приходах вести работу по укреплению духа Богом врученной нам паствы. Дело Церкви – мир и молитва! Постараемся не осуждать, но способствовать тому, чтобы Христос не был забыт воинами и мирянами нашей епархии, это мы должны и будем стараться выполнять!

Санька вскочил с софы, когда архиерей и другие участники собрания появились в зале его томительного ожидания. Обойти парня преосвященству и священству оказалось невозможным по причине преграждения подростком основного выхода из здания. Тот же диакон попытался убрать помеху на дороге начальства, но не тут-то было.

– Я Владыку ждал! Нам его помощь очень нужна! – громко и дерзко заявил в ответ на увещевания Санька.

Владыка Сильвестр, невольно улыбнувшись такой смелой непосредственности ребенка, все же строгим для порядка тоном спросил:

– Кто такой будешь?

– Санька я, сын Натальи Макаровой, певчей из Успенского, – четко отчеканил парень.

– А отец на фронте?

– Погиб, – решил не вдаваться в подробности Санька.

– Так что же такое случилось, Александр, что ты решился выказать непослушание старшим? – уже мягче поинтересовался архиерей, в то время как остальные его спутники молчали и терпеливо наблюдали за происходящим.

– Мамка хворает сильно, работать не может: денег нет, лекарств нет, а надо сестру младшую кормить! Мне работа нужна, чтобы мамке помочь, а никто не берет в городе! Вот на вас, Владыка, одна у нас надежда – помогите! Я много чё могу делать!

– А грамоте ты обучен? – спросил владыка.

– Читать могу и писать: в школу приходскую Параскевскую к отцу Николаю Афанасичу ходил, пока не закрыли.

– Это к иерею Николаю Савкину? – уточнил архиерей. – Хорошо. Пономарем в храм пойдешь?

– Пойду, Владыка! Хоть за хлеб пойду! – воскликнул с надеждой Санька.

– Вот и решили! Завтра в Успенский собор к настоятелю иди, я ему передам наш уговор.

– Спасибо! Приду завтра! С утра самого! – воскликнул радостно новоявленный пономарь, уступая, наконец, всем дорогу к выходу из здания.

Примчавшись домой, желая скорее обрадовать родных новостями, Санька с порога стал громко сообщать, что получил работу в соборе, но увидел бабу Клаву за чтением Псалтыри у кровати матери и притих.

– Я там вам свеклу сварила и кашу с пшеницы. Поешь, – закончив молиться, сказала соседка парню. – Мать ваша заснула, кажись, ну пусь отдыхает.

– Клавочка, спасибо тебе, – вдруг тихо, не открывая глаз, произнесла Наталья. – А мне сейчас тот крест явился, что мы с тобой в том году на небе видели.

– Да, чудное было видение, – протянула в ответ соседка.

– Какой крест? – полюбопытствовал сын.

– Летом прошлым, около часу ночи, год назад ровно, точно, июнь был, помню, – стала рассказывать Клава. – Вы с Катей спали, а мы с мамкой вашей видали, да и другие люди тоже видали на небе чудное: крест горит с луной прям по центру. Четко все было – точно не мерещилось. Бог знак, думаю, нам всем давал, только сразу-то кто его может разгадать.

– Потерпеть просил, поскорбеть во имя Его, – прошептала Наталья. – Все временно в этой жизни, все пройдет, и снова будет снег…

– Наташенька, какой снег? Бредит, Господи помилуй! – заволновалась соседка. – Поспи лучше, моя хорошая! Санька, ты отца Александра позвал?

– А-а-а, забыл… Но я же завтра с утра побегу в Успенский, тогда и позову, – стал оправдываться парень.

– Эх ты! Будем уповать, что есь время ешо…

Август 1918 г.

На кухне архиерейского дома после нехитрого обеда за чаем с вареньем собралась небольшая компания: помощница по хозяйству Дарья, кухарка Агафья, бежавший из большевистской столицы композитор с женой, пианисткой, которых временно приютил владыка, старый Прохор, чинивший все, что ломалось в здании, и Санька, принесший, как это повелось с момента начала его трудовой деятельности при храме, пакет документов для владыки от настоятеля собора.

– Гляди-ка, в газетах пишут, что мы теперича в столице живем! – воскликнул дед Прохор, шурша страницами «Сибирской жизни». – А ну, Санька, зачитай нам тута, а то я пока разгляжу эти мелкие буковы!

«Омск стал центром внимания всей Сибири. Здесь форми-ру-ется новая власть, куется наше бу-дущее, со-сре-до-та-чивается организация военной силы…», – усердно тянул парень.

– Это точно: щас все к нам рвутся, в Сибирь, где выгнали антихристов! – вставил Прохор. – Вона и музыканты приехали наших певчих музыке учить! – подмигнул он семейной паре постояльцев, молча прихлебывавших чай из металлических кружек.

– Даст Бог, Россия подымется, жизнь наладится, – вздохнула тетка Агафья, подливая себе в стакан кипяток.

– Дальше читать? – уточнил Санька.

– Да ну их, эти газеты! – махнул рукой Прохор. – Итак все понятно: опять власть сменилась! Тока бы оставили уже в покое Церкву нашу, не втягивали в свои политические войнушки!

– Говорят, белые снова царя хотят поставить над страной, – вставил слово в разговор приезжий композитор.

– Поглядим, увидим, чего там будет дальше: царь или не царь, тока бы Бога не забыли! – подытожил Прохор и обратился к Саньке, сменив общую тему разговора. – Санька, ты завтре поможешь мне с починкой крыши? Пока лето, надо все прорехи заделать.

– Тока после службы утренней, – ответил тот. – А ты, дядька Прохор, пособи в ответ тетке Клаве крышу залатать и забор поправить.

– А чего, Клава в вашей половине дома жить не хочет? Ваша покрепче будет еной вроде?! – заворчал Прохор.

– Не знаю, уперлася на своем, – пожал плечами Санька. – Мамка перед смертью так и говорила: живите здеся, но не хочет соседка переходить. Да и пусть, тока бы за Катькой глядела, в приют не отдавала – уже спасибо.

– Без мамы живете, бедненькие? – раздался тонкий сочувствующий голосок пианистки из столицы. – Давно умерла?

– Только вот сорок дней было, – Санька весь как-то сжался от душевной муки болезненной темы, но тут же взял себя в руки и, резко тряхнув головой, словно сбрасывая груз печали. – Щас все живут, как могут. Всем бед хватает! Мамка наказала не унывать, она за нас просить на небе будет.

– За Александрем у нас сам владыка приглядывает! К себе в почтальоны взял, пономарем служит – работа есть! – заявил, театрально подняв палец вверх, Прохор, пытаясь взбодрить парня. – Прокормятся, без помощи не оставим мальцов! И крышу соседскую починим, доброе дело сделаем!

– Спасибо, дядька Прохор! За чай тоже благодарствую! Пора мне. Завтра приду на помочи, – попрощался Санька и поспешил на вечернее бдение в храм.

Утром следующего воскресного дня литургия в кафедральном соборе совершалась архиерейским чином, по ее завершении владыка Сильвестр вышел на проповедь.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Дорогие отцы, братья и сестры, мы с вами вступили в благодатное время Успенского поста, близится престольный праздник нашего кафедрального собора – Успение Владычицы нашей Богородицы. Веруем, что по молитвам Заступницы небесной сохранил Господь наш град и храмы его от нападок советских безбожников, пришла ныне новая власть в лице Временного Сибирского правительства, которое восстанавливает в регионе прежние порядки: начинают работать закрытые большевиками административные учреждения, промышленные предприятия. С начала учебного года будут снова открыты приходские школы с преподаванием Закона Божьего, запрещенного Советами. Горько осознавать, что по-настоящему ценить то, что имеем сейчас, мы оказались способны, только испытав страшные последствия наших прошлых грехов безразличия к судьбе страны, правителей и даже близких людей. До сих пор не иссякает поток крови десятков тысяч невинных жертв красного террора – будем молиться о мире и возрождении нашей страны!

Сегодня в нашем соборе будет служиться панихида по убиенным, зверски замученным большевиками священнослужителям православной Церкви, многих из них я хорошо знал лично, с некоторыми имел близкое душевное и духовное общение.

На днях я вернулся из Тобольска, где принял участие в перезахоронении тела епископа Гермогена, утопленного в Туре в июне этого года после продолжительных издевательств большевиков. Его тело было обнаружено крестьянами, и мы милостью Божьей перезахоронили его должным архиерею образом в склепе, устроенном в Иоанно-Златоустовском приделе Софийско-Успенского собора в Тобольске.

Ни сан, ни служение, ни подвижничество не имеют значения для убийц-безбожников, творящих сей смертный грех с особой жестокостью! Митрополит Киевский и Галицкий Владимир, старейший патриарх Церкви, убиенный в феврале этого года у стен Киево-Печерской лавры, лежал в луже крови с сорванной панагией, кроме пулевых ранений на нем было множество колотых ран и ударов прикладами. Он ушел, давая последнее благословение тем, кто его убивал… – голос архиепископа, казалось, на мгновенье дрогнул, но дальше последовала еще одна ужасающая сознание история.

– Многие из присутствующих, думаю, помнят епископа Омского и Павлодарского Андроника, возглавлявшего нашу епархию несколько лет назад. Был возведен в сан архиепископа весной этого года. Открыто выказывал свое несогласие с методами работы большевиков, конечно, понимая, что может быть арестован за свое негативное отношение к новым властям, но предположить то, что чекисты живьем закопают его в землю – не мог никто! Заставили рыть самому себе могилу и лечь в нее, затем зарыли…

Верую, что Господь принял этих пастырей высокого духа и жизни в свои небесные чертоги! Прошу соборно вспомнить и помолиться об ушедших в вечность великих служителях Христовых, которые будут предстоять престолу Божьему с ликом праведным и чистым, молящиеся за нас!

После обеда Санька и дед Прохор забрались на крышу архиерейского дома.

– Подай-ка долото! Эй, малец, заснул что ли? Долото дый сюда! – прикрикнул мастер на помощника, который замешкался, размышляя о чем-то своем.

– Дядька Прохор!

– Чево?

– Смотрю я вниз с крыши, а там людишки такие маленькие, будто муравейки! Как же Бог нас с неба разглядывает, может, ему не все про нас видно?

– Чево на нас Ему глядеть-то?! Итак все про людей знает! Ну копошимся на земле себе важно, думаем, великое чего тута свершаем, а на сам деле – букаши глупые под Богом! – оценив взглядом реакцию Саньки на эти слова, Прохор, вздохнув о чем-то своем, добавил с видом, словно открывал некое таинственное знание. – Ангелы есть у Господа на то, чтобы за нами присматривать, коли Ему самому чаго не видно…

– Ну хорошие дела-то Ему видно? – растерянно спросил Санька.

– Хорошие дела всем видно – не только Богу! – улыбнулся в ответ Прохор. – Вона гляди: Дашка голубей кормит у храма, облепили ее со всех сторон, потому как чуют доброе сердце, вот и мы с тобой поумилялись тому – и нам на душе ее добро посветило! А уж как Богу хорошо, если среди нас добро!

– Дядька Прохор, а как добро человеку делать, если на душе плохо? – продолжал спрашивать Санька.

– Ты про себя что ль спрашивашь? – дед прекратил ковыряться в досках крыши, поднял голову, пристально посмотрел на выжидающего ответа парня, и с сочувствующим пониманием стал рассказывать. – Я ж сам без отца вырос – понимаю, каково тебе. Мамка нас пятерых ростила – тяжело было. Мне как старшему пришлося пойти работать, а не по школам сидеть. Но знашь, чево нам мать по смерти отца сказала, чтобы мы не унывали?! Шо если Бог родителя забрал, то за мать тому дитю будя сама Богородица, а за отца – Христос, и встретят они на небе по кончине сами дитя свое, если в послушании к ним человек жизнь прожил! Грешно печалиться, когда у тебя теперь такие воспитатели!

– А почему, дядька Прохор, у тебя детей нету и жены? – не заканчивались вопросы у парня.

– Много болташь, Санька, мало работашь! – прикрикнул, сдвинув густые темные брови на переносице, Прохор. – Свое дело знай, а чужие жизни с разговору все равно не поймешь!

После починки крыши тетка Агафья накормила работников щами с белым хлебом, юный помощник чуть язык не проглотил от такой вкусноты.

– Ешьте, ешьте, еще дам, если надо, – умилялась кухарка аппетиту едоков. – Хоть вас накормить, а то владыка опять ничего толком не поел за весь день, от ужина отказался…

– Ну, можа, где-то угощали, – предположил Прохор.

– Хорошо бы… А то давеча дохтор говорил ему, что желудок его барахлит из-за неправильного питания.

– Дядь Прохор, теть Агафья, а можно я у вас тут остануся на ночевку сегодня? Могу еще чего пособить, – спросил Санька, доедая ужин.

– А дома чего не так? – поинтересовалась Агафья.

– Тоска еще берет, как зайду, мамка мерещится… – искренне поделился Санька.

– Дак, поди, никому не помешашь, оставайся, коли надо, – ответил добросердечный дед. – А, Агафья?

– Тока надо у владыки благословение взять. Я щас ему тогда сама на ночь воды умыться понесу, так-то Дашка должна – спрошу про тебя, если не занят, – отозвалась по-доброму кухарка и направилась с кувшином наверх.

– Ну? Разрешил? – Саньке не терпелось услышать ответ Агафьи, вернувшейся из архиерейских покоев.

– Да, разрешил, – ухмыльнулась в ответ на горячность парня сердобольная тетка. – Странно тока, что велел тебе на софе у его кабинета постелить, ну тут уж, наверное, чтобы ты не шумел в других местах, можа…

– Ничего, мне подойдет! Мне тока одну ночку, а утром все равно ранехо в храм убегу, – обрадовался парень.

– Ты тихо там будь! – строго наказала Агафья. – У Дашки пойди возьми постель.

– Тихо буду! – кивнул парень и отправился на ночевку.

Стемнело. Санька все вертелся с боку на бок на кушетке у покоев архиерея. И так и этак пытался заснуть, но дремота не шла, и он, тараща глаза в темноту, начал мысленно задаваться вопросами: «Почему жизнь такая сложная, почему Богу нельзя сделать всех людей счастливыми, чтобы жили они долго и радостно? Почему умерла мамка, когда она так нужна Катьке и мне? Почему умер Колька совсем маленьким, ведь он ни в чем не виноват перед Тобой, Господи, и людьми? Почему столько человек в нашем городе страдают, хотя убивают и грабят другие люди? Я тебя не понимаю, Бог! Скажи мне: почему?!»

Вдруг поток мыслей юного постояльца прервал неожиданный шум: сначала, показалось, что звякнул колокольчик за дверью, а потом скрипнула дверь, – и в свете свечи в руках появившегося из кабинета полуночника Санька узнал владыку Сильвестра. Парень рефлекторно привстал и тихо поздоровался:

– Благословите, Владыка!

– Не спите, Александр? – голос архиерея звучал тихо и спокойно.

– Что-то нету сна, – шепотом подтвердил Санька. – А Вам, может, помощь нужна?

– Чернила у меня закончились, да, думаю, и дьякон спит, и остальные – не хочется будить. Знаешь, где взять?

– В подсобке, поди, как и другое хозяйственное, – предположил Санька и тут же вскочил с кушетки. – Я быстро схожу, я сейчас принесу чернила!

– Благодарю! Я у себя буду, зайди ко мне потом – не робей, – сказал архиерей и снова скрылся у себя в покоях. – Возьми мою свечу.

Подсобка оказалась закрытой на ключ, а где сами ключи, Санька, конечно, не знал, а идти будить ночью кого-то из домашних по комнатам он не решился, ведь Агафья наказала ему не шуметь. Огорченный, что не смог выполнить обещание, Санька поплелся назад ни с чем, по дороге подбирая слова в свое оправдание.

– Владыка, это я, Санька, – постучавшись тихонько, приоткрыл дверь парень и заглянул в комнату. – Подсобка закрыта на ключ, не получилось с чернилами…

– Заходи, Саша, – услышал юный гость голос владыки.

Санька осторожничал и неуверенно топтался у двери. Архиепископ Сильвестр, глядя на взлохмаченную голову и съеженные плечи ребенка, невольно улыбнулся, поднялся и вышел из-за рабочего стола.

– Проходи, коли не спишь, расскажи, как живешь, – пригласил к беседе гостя владыка, усаживаясь в одно из стоящих у окна кресел в кабинете, указывая Саньке на другое.

– Я не принес чернила: ключи у Агафьи Петровны, наверное… – начал снова сбивчиво объясняться Санька.

– Ничего, значит, на сегодня пора завершить работу с бумагами, – успокоил его своим дружелюбием владыка. – Как твоя сестренка себя чувствует?

– Благодарствую, хорошо. Говорит, что мамка во сне приходит ее целовать…

– А ты как – справляешься? Продуктов хватает? – продолжал спрашивать архиепископ, который, подумалось Саньке, сейчас вел себя, как обычный простой человек, и только черная ряса и большой крест на груди указывали на священный сан собеседника.

– Пока хватает: огород кормит, масло в храме дают, хлеба тоже, – немного освоившись в кресле, отвечал подросток.

– Молитвенное правило несешь исправно?

На этот вопрос Санька с ответом замешкался, пытаясь найти подходящие слова для очередного самооправдания, но владыка, казалось, сразу все понял сам и продолжил:

– Старайся. Понимаю, сложно, но надо себя понуждать трудиться – только так воспитывается дух человека и крепнет воля.

– Могу я спросить кое-что, Владыка? – опустив смущенно голову вниз, пробубнил Санька.

– Спрашивай, только говори четче, чтобы я разобрал твой вопрос, – с улыбкой произнес архиепископ.

– Вот Вы говорили про убитых священнослужителей в храме, и я подумал, что же будет, если красные всех священников убьют? Церкви не будет? И почему Бог такое разрешает? Не пойму я Бога… Неужто смысл жизни человека в том, чтобы суметь продержаться на земле свои отмеренные годы, а потом умереть, и чем ужаснее, тем лучше?

– А ты сам, что на это думаешь? В чем смысл? – с улыбкой произнес архиерей и, видя молчаливое замешательство собеседника, закрыл глаза на мгновение, помолчал с минуту, лишь перебирая свои четки, а затем продолжил говорить. – Бога не надо понимать, Александр, Ему надо верить… И эта вера вместе с любовью Христовой и есть смысл жизни, мой юный друг. За Христом идем, коли мы христиане: со смертью Христовой ничья никогда смерть не сравнится, хотя в этом деле соревнования совсем не уместны…

А что священников не станет, ты не волнуйся: Бог обе-щал, что не допустит такого, – сказал владыка, посмотрев ласково на собеседника. – Помнишь эпизод из Нового Завета? Иисус сказал: «Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Придут на место убиенных новые воины Христовы! Вот, может, и ты, Александр, станешь, когда подрастешь, священником?! Не думал об этом?

– Вообще-то я хотел… – замялся Санька. – Мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы путешествовать по морям и океанам. Я кроме Омска, больше нигде еще не был… Море, говорят, это совсем другое, чем река или озеро: оно шумит и там разные чудные рыбы живут.

– Да, мир наш разнообразен и чудесен, – Владыка тихонько кивал головой в знак поддержки собеседника. – Капитаном быть – это очень интересно, но и ответственно. Это дело требует, конечно, серьезной подготовки и обучения.

– А что нужно, чтобы стать священником? Семинарию закончить?– поинтересовался вдруг Санька.

– Священство, мой юный друг, – это ведь не профессия… – задумчиво ответил архиепископ.

– А что? – нетерпеливо вставил удивившийся Санька.

– Священство – это таинство. Здесь главное – вера человека и его труд, а уж потом – все богословские знания.

– Значит, если станешь священником, то тебе многое откроется от Бога? – не унимался Санька.

– Хорошо, что ты, Саша, задаешься вопросами, – терпеливо беседовал с ним владыка. – Значит, ты хочешь знать истину, видеть смысл. Могу с уверенностью сказать, что ни один вопрос человека не останется без ответа, только иногда его нужно подождать…

– Понятно… – разочарованно протянул юный собеседник. – Только я так и не понял, зачем Богу столько человеческих страданий? Всю жизнь что ли страдать надо?

– Сложности нас воспитывают и закаляют дух. Доверься Богу, он знает, что нам на земле полезнее и нужнее. Да так ли уж страдаем всю жизнь? – с улыбкой, немного с укором в голосе продолжил разговор архиерей. – Радость и умиление сердечное, неужто не знаешь?

– Как радоваться, если тоска, Владыка?

– Отчего же тоска у тебя?

– Одиноко стало без родителей…

– Без родителей, Александр, многие на земле живут и радуются. И мои уже почивают. Упокой, Господи, души усопших рабов твоих! – помолился архиерей. – Хочешь знать, как я справляюсь!? – улыбнулся владыка.

Санька кивнул головой и взмахнул ресницами широко открытых глаз в нетерпении ответа.

– Стараюсь жить по правилу святых: поменьше думать о себе и побольше о других. Тогда свои заботы вдруг кажутся не стоящими печали, а тем, кому помогаешь, дарят столько добра в ответ, что чувствуешь: нет в мире Божьей любви одиночества, все люди братья и сестры!

Посмотрев внимательно на обдумывающего услышанное с серьезным видом подростка, владыка добавил: – Потерпи, Александр. «Все от Бога – и благое, и скорбное», – говорил преподобный Ефрем Сирин. Помни: все проходит на этой земле, но пока живем – спасаемся верой, смиренным терпением скорбей и добрыми делами.

Даже если плохо на душе, ты себя на доброе понуждай! Для радости матери, на тебя смотрящей с мира горнего, ради ближних, которым твое добро станет светом Божьего Промысла, во имя самого Христа, понесшего невозможную грешному человеку боль и страдание по любви и в истине Бога Отца. И верь Богу, Александр, верь Ему, Он знает, что нам лучшее здесь и сейчас, и в будущем…

Санька чувствовал, как от этих проникновенных слов сердце словно сжалось в комочек и захотелось плакать. Но он упорно не оставлял попыток скрыть непослушные слезы, вдруг накатившие на глазах, потому что он уже не маленький, чтобы реветь при свидетелях.