– Не ври! Я к папе хочу! Где папа, быстро отвечай!!
– Андрейка, держи себя в руках. Мы с тобой мужики, ты понял? – Дядя Иван сжал детскую ручонку. – Я же тебе объяснил: отец здесь, в больнице. Только в противоположном крыле здания, в морге. И сейчас ты не сможешь с ним повидаться. Умер твой папка. Не смогли его спасти. Покинул свет в тот момент, когда Михасик закричал, сделал свой первый вздох.
Андрейка вырвался из дядиных рук и с криком бросился в конец длинного извилистого коридора:
– Папка! Папкааа…
*****
Под боком завозился Тобик. Андрейка засунул его под одеяло, развернул поперёк. Так они с Михасиком согревались: упираясь ногами в тёплый живот щенка, тесно прижимаясь друг к другу. Заканчивались сухари. Догорала последняя свеча. Было очень холодно и хотелось пить.
Наверху больше не стреляли. А потом начался сильный ливень. Сквозь щель тонкой грязной струйкой потекла вода. Андрейка не разрешал Михасику сразу пить. Подставлял банку и ждал, когда она наполнится, грязь осядет на дно и вода станет чище.
Нашли их не скоро. Если бы не Тобик, вряд ли нашли живыми.
В тот день щенок начал вести себя беспокойно: вначале поскуливал, потом перешёл на лай. Лаял яростно и долго. До тех пор, пока не осип. Сверху послышался приглушённый шум, скрип половиц. Крышка приподнялась, в щель просунулась чья-то рука с фонарём. Жёлтый кругляшек света заскользил по стенам, выхватил из темноты груду тряпья в углу погреба, сипящего, обессиленного Тобика.
– Ребята, ну-ка поднажмите, здесь кто-то есть!
Под приподнятую крышку просунулось бревно. Оно дёргалось до тех пор, пока крышка не сорвалась с петель. В погреб спрыгнул солдат в камуфляжной форме. Потрепал за ухом Тобика, откинул угол одеяла, затем крикнул кому-то:
– Скиньте плащ-палатку, тут дети… Не знаю, сейчас проверю… Тёплые! Кажись, живые! Накройте там чем-нибудь женщину! Наверное, мамка ихняя. Незачем им видеть…
*****
– Ну, что, сынок, как ты? Получше?
Михасик открыл глаза. Напротив кровати сидел человек в пятнистой форме. Давно не бритое, усталое лицо, глубокие складки в уголках рта, россыпь мелких морщинок вокруг смеющихся серых глаз. Папка?!
Казалось, солдат понял немой вопрос мальчугана. Покачал головой. Погладил лежащую поверх одеяла исхудалую ручонку. Затем нагнулся и приподнял с пола Тобика. Тот, поджав лапки, суетливо замахал хвостом.
– Пёс – настоящий герой! Держи своего спасителя…
Оказавшись рядом, Тобик, радостно взвизгнул и лизнул Михасика в щёку. Солдат шутливо щёлкнул Тобика по носу: не балуй!
– Отдыхай, малец. Теперь всё будет хорошо.
Михасик отвернулся к стенке, закрыл глаза. Хорошо теперь никогда не будет. НИКОГДА! Лучше бы их с Андрейкой сразу, вместе с мамой убило. Были бы сейчас они там все вместе, на небушке. Разыскали, наконец-то папку…
Михасик не помнил отца. Знал только, что тот был шахтёром. И хорошим человеком. Он погиб перед самым Михаськиным появлением на свет. Как-то раз мама сказала, что это горе заставило Михасика поторопиться с рождением. Эх, надо было ещё раньше родиться! Тогда бы успел с папкой своим свидеться.
Все говорят, что он с ним – одно лицо. Но разве может такое быть, чтобы на двоих одно лицо? Михасик приставал к маме, чтобы разъяснила. Но мама только смеялась и говорила: «Чудак-человек!» А старший брат поддразнивал, называл его: «Михась двуликий».
Михасик решил: когда станет взрослым, будет как папа, работать в шахте, добывать для страны уголь. Но мама почему-то расплакалась и сказала:
– Ни-ког-да! Второй потери я не переживу.
Михасик покосился в сторону Андрейки. Думал, тот снова начнёт над ним смеяться. Но брат положил руку ему на плечо и тихо прошептал: «Не расстраивай маму». А вслух предложил:
– Я вот кораблестроителем стать хочу. Давай, ты будешь капитаном? Знаешь, какая у него форма красивая!
Михасик обрадовался.
– А можно, я буду капитаном самых дальних-предальних стран?
Мама притянула к себе сыновей, обняла, поочерёдно расцеловала.
– Конечно, можно, даже нужно. Один инженер, другой капитан далёких стран… Какое счастье!
Михасик сразу заважничал:
– А форму ты мне капитанскую сошьёшь?
– Непременно. Ты будешь самым красивым капитаном на свете…
– Самых дальних-предальних стран! – не удержался, ввернул Андрейка.
*****
Вообще-то Михасик с Андрейкой между собой жили дружно. Дрались редко, всё больше в шутку. Разногласия разрешались мирными переговорами. Правда, иногда, на правах старшего брата, Андрей задирал нос. Но так, самую малость: подковырнёт, как сейчас, или же поучать примется. Это он любит…
Михасику вспомнилось, как незадолго до войны они ходили с Андрейкой рыбачить на Лугань. Брат насаживал на крючок мякиш хлеба. Плевал на него, закидывал удочку в реку. Рыбалка в тот день была удачная. В ведёрке плескалось несколько плотвичек, пара карасей. Заскучав, Михасик попросил у брата удочку. Тот, как всегда, принялся подтрунивать:
– Не дам, даже и не проси. Мал ещё! Вдруг рыба крупная словится? Утащит тебя, заморыша такого, вместе с удочкой под воду. Потом отвечай. И вообще: будешь мешать – домой отправлю!
Михасик с обидой топнул ногой: «Врун! Ты мне что обещал, забыл? Если буду сидеть тихо, дашь порыбачить. Я уже сто тысяч часов и минут тихо сижу!»
– Про секунды ещё забыл – сто тысяч часов, минут и секунд….Ты, Михасик, должен меня во всём слушаться и беспрекословно подчиняться, понял?
– Это почему? – удивился Михасик.
– Потому, что я старше тебя на целую жизнь. Нет, даже на три твоих жизни с хвостиком. Значит, я умнее тебя. – Андрейка хитро улыбнулся. Воткнув удочку в песок, сел рядом. – Вот скажи, сколько тебе лет?
Михасик сосредоточенно хмуря белёсые брови, безвучно зашевелил губами. Затем с важностью раскрыл ладошку:
– Вот сколько!
Андрейка засмеялся:
– Палец один загни полностью, а другой наполовину, счетовод! Три с половиной года тебе. А мне вот сколько… – Выставил вперёд раскрытые ладони, с ехидцей в голосе поторопил с ответом. – Ну, соображай быстрее, сколько это будет?
Михасик насупился: «Много!»
– Вот именно! – Андрейка самодовольно щёлкнул брата по носу. – Целых десять лет. Это три раза по три года твоей жизни и ещё половинка года. Теперь понял? – Михасик понял только одно: со старшим братом спорить – себе дороже. Поэтому молча кивнул головой.
– Раз понял, тогда займёмся делом. Нечего неучем бегать, буду тебя счёту обучать. Вот смотри… – Брат вытащил из кармана конфетины в яркой шуршащей обёртке. Шоколадные, с вафельной прослойкой, Михаськины любимые. – Мама дала мне конфеты, сколько их?
Михасик обидчиво поджал губы:
– А мне почему не дала?
– Ответишь правильно, получишь свою конфету. – Успокоил старший брат. – Так сколько их у меня, сосчитай?
Михасик вскочил на ноги, сжал кулаки: – Отдай! Я всё маме расскажу!
– Не дам. Сначала ответь мне. – Начал выходить из себя брат. – Вот смотри. У меня в руке две конфеты. Одну я сейчас съем, сколько останется? – Андрейка зашуршал обёрткой.
От обиды защекотало в носу. Не в силах терпеть жуткую несправедливость, Михасик с плачем умчался домой…
Но это было так давно. Ещё до войны. Сейчас Михасику уже пять лет. И считать он научился не хуже самого Андрейки. Теперь запросто, на слух, он может угадать, сколько залпов произведено, из какого орудия. Война Михасика многому научила. Приучила попусту не хныкать, не лить слёзы. Не задавать лишних вопросов. В минуты обстрелов избегать открытого пространства. Хорошо прятаться. Внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не подорваться на мине. Мама тогда его хвалила за бдительность и расторопность. Говорила, что в свои неполные пять лет он прошёл настоящую школу жизни.
Ещё бы, у Андрейки не забалуешь! Не хуже заправского командира разборки устраивал. Мог и тумака хорошего отвесить, если ослушаешься. Поначалу Михасик обижался, жаловался маме, но та только головой качала.