Выбора у тебя больше нет
***
Четверг
Полураспад Джейкоба Томпсона начинается с благой идеи о том, что стоило бы вернуть Барту его фашистскую книгу. Джейк даже не собирался открывать эти страницы из преисподней, подсознательно боясь, что они смогут разрушить его устоявшееся мышление. Он просто часами смотрел на пожелтевшую обложку, перекрестив пальцы в замок. Томпсон бредёт по одинокой улице, по кварталу, где жил Уильямс. Людей практически не было, и большая часть зданий были уже разрухой или достопримечательностями. «Наверное, Барт нашёл эту книгу где-то поблизости, немудрено, если она была спрятана в одной из этих заброшенных домов», – думается Джейкобу.
Он заворачивает за угол, видя дом Уильямсов, уже готовясь быстрым шагом направиться к двери, как вдруг слышит какую-то разборку и невольно останавливается. Двое громил в строгих костюмах буквально выволакивают Барта из дома. Томпсон инстинктивно прячется обратно за стену, наблюдая за происходящим, лишь слегка наклонившись вперёд. Джейк смотрит на то, как юный Уильямс отбивается, но безуспешно.
Из дверного проёма показываются напуганные, побледневшие лица родителей, которых останавливает третья персона. Улыбающаяся женщина в юбке-карандаш и с кроваво-красной помадой на губах вызывала у Джейкоба больший страх, нежели амбалы. Ей с легкостью удаётся утихомирить мистера и миссис Уильямс парой слов и слабым похлопыванием матери по плечу, после чего та достаёт из своей сумочки что-то поблёскивающее. Томпсону плохо видно, что это, но спустя еще мгновение осознание приходит – шприц, вонзившийся прямо в набухшую вену на шее Барта. На секунду Джейкобу померещилось, что Уильямс потерял сознание или умер, но нет, глаза по-прежнему открыты, просто тело, казалось, онемело.
Первая реакция – страх, животный страх, накативший ледяной волной, и рассеянная мысль: что они ему вкололи? Но Джейк не хочет тратить время на гипотезы, единственное, что он хочет в данной ситуации – убежать, так далеко, как только можно. И он бежит так быстро, как никогда.
***
По возвращении домой Томпсон выглядел как призрак. Замедленные движения, немногословность. Джейк не походил сам на себя, избегал любого контакта с внешним миром. Он сидел в своей комнате, обхватив колени руками, смотрел на улицу. Серое небо, непримечательные маленькие домики наводили на парня тоску. Перед ним высвечивается проекция «срочные новости» и Джейкоб глубоко вздыхает, кивая.
Это было похоже на падение в глубокую яму с ледяной водой. Внутренности будто сжались до катастрофически маленьких размеров, невозможно было дышать. Легкие сдавило судорогой. Когда зеленые глаза замерли единовременно со школьной фотографией Барта, в числе других «прокаженных» и подписью «Да упокой их запутавшиеся души». Он догадывается, в чем дело, но боится признаться не то чтобы вслух, даже про себя, боится дать мысли-отгадке твёрдую форму и свыкнуться с ней: «Барта забрали вовсе не бесы».
***
Воскресенье
«Это делает жизнь ярче, разбавляет гремучую смесь серости и уныния, что гробовыми плитами сдавливают сознание. Но, словно пучина, эта жажда знаний затаскивает в глубину. И когда ты уже хочешь отвернуться, исчезнуть, выколоть себе глаза и сжечь уши, лишь бы не видеть и не слышать того, что тебя и вправду пугает, ты понимаешь, что выбора у тебя больше не имеется», – читает Джейкоб слова, написанные чёрной гелиевой ручкой на обороте одной из страниц. Почерк Барта. Неужели тот странноватый мальчишка, вечно ходящий в одиночестве, скрывал внутри себя такой мир переживаний? Эта мысль, хоть и очевидная, заставила Джейка задуматься. Хотя в свинцово-тяжёлой голове юноши крутились разные предположения.
«Почему все верят Библии? Потому что это слово Божье? А почему слово Божье? Потому что Библия не может ошибаться. А почему не может ошибаться? Потому-что это слово Божье». Это напоминает фрактал, глубоко разглядывая который, ты получаешь неизменный результат. Ничего нового Джейкоб для себя не открыл, кроме того, что кроме принятого убеждения в существование Господа у него больше нет поводов для веры.
Томпсон третий день делает вид, что в его голове чёртов вакуум, рандомно поглощающий дни и события. Выжженные, заболоченные, вспоротые отчаянием следы, что оставил после своего внезапного исчезновения Барт, никогда не сотрутся и не смоются. И Джейкоб уверен, что прекратившиеся кошмары будут возвращаться снова и снова, напоминая змеиным шипением и мёртвыми глазами Уильямса о собственной беспомощности.
***
Джейкоб вновь вчитывается в цитату, не выпадающую из его мыслей:
«Я начинал революцию, имея за собой 82 человека. Если бы мне пришлось повторить это, мне бы хватило пятнадцати или даже десяти. Десять человек и абсолютная вера. Неважно, сколько вас. Важно верить и важно иметь четкий план», – Фидель Кастро.
Он не знает, кем был этот человек, не знает его биографи, но как же красиво, чёрт возьми, звучит. Эллиот Локвуд посвятил целую главу обычному копированию фраз великих людей, добившихся высот, аргументируя это в конце тем, что в истории должен остаться хотя бы ничтожно-маленький, жалкий огонёк истинной надежды у одного человека, чтобы сжечь весь мир дотла. Задача же Эллиота была раздать людям спички.
Идет время… А Джейкоб всё читает и читает, как одержимый, читает ночи напролёт, забывая обо всем. Он узнает, что умные линзы были далеко не единственным изобретением Локвуда, но единственным, которое одобрила Церковь после долгих презентаций и присутствий на псевдонаучных конференциях.
Эти твари – демоны среди людей
***
Снова понедельник
Адская, разрывающая на куски боль ежесекундно впивалась во все мышцы Барта, отчего он душераздирающе вопил, корчась на полу в конвульсиях. Эту же палитру чувств испытывал и Джейкоб, стоящий за другом, мертвенной хваткой вцепившийся в книгу, прижимая её к груди. Линзы на глазных яблоках Уильямса налились кровью, а вдруг, это были и не линзы. Та женщина в юбке-карандаш и с тёмно-красной помадой на губах возвышалась рядом с окоченевшим, полуживым Бартом, с наслаждением созерцая физические и душевные муки своих жертв. Под тусклым освещением она напоминала ангела смерти или стервятника, готового разорвать полуживую плоть. Неожиданно её шея неестественно резко поворачивается в сторону Джейка и губы расплываются в приторно-дружелюбной улыбке.
«Джейкоб, а мы тебя ждали». Каждое её слово, выдавленное с натужной улыбкой блестящих губ – будто отчеканенное. Сердцебиение Томпсона учащается, и он отшатывается назад. «Отдай нам книгу», – просит женщина, и лицо выражает недовольство, когда Джейкоб лишь сильнее прижимает книгу к груди. «Отдай нам книгу, Джейкоб»,– уже сквозь зубы процедила стервятница, и улыбка превратилась в оскал. В глазах будто бы заблестел огонёк из преисподней, когда она быстрым шагом начала приближаться к мальчику. «Я сказала, отдай нам книгу!» – уже кричит она, а голос эхом отдаётся от сближающихся белоснежных стен незнакомого Джейку здания, отчего на секунду кажется, что несколько голосов сливаются в один удушающе-жуткий рёв.
Веки распахиваются и чувствуется, будто в глаза щедро сыпанули песком. Он проснулся. Джейк принимает сидячее положение, всё ещё не ощущая тончайшей грани между дурманом плохого сновидения и отрезвляющей нормальностью. Весь этот сон, пусть даже до жути реалистичный, развеялся подобно сигаретной дымке на ветерке. Джейк лихорадочно облизывает сухие губы, хватаясь за раскалывающуюся, то ли от мыслей, то ли от очередного недосыпа голову. Ощущение такое, будто похмелье затянулось. Правда у Джейкоба, как у примерного сына и ранее истинно-верующего, никогда не было похмелья, но если бы было, то оно бы ощущалось именно так. Хоть в чём-то Томпсон был уверен.
«Эти твари в правительстве – настоящие демоны, живущие среди людей». Параноидальный страх, давно засевший мелким бесом на плече, никак не оставляет его в покое. Эту мысль срочно нужно притупить единственным способом, который Джейкоб знает. Он открывает забитый лекарствами ящик, без особых угрызений совести достаёт привычный препарат, судорожно отсыпает себе две таблетки, запивает их щедрыми глотками воды. Джейк, наконец, успокаивается и отдаётся подступающей волне медикаментозного спокойствия. Надеясь, что мать не заметит пропажи, юноша, наконец, забирает себе всю баночку и прячет её под кроватью. Всё равно у Эллисон ещё целая уйма лекарств.
***
«Они поселили в людях страх. А страх – лучший предмет для манипуляции. «Только благодаря страху люди могут вытворять аморальные вещи, могут сойти с ума», – читает Джейкоб цитату из книги Барта, обведённую в неровный овал тускло-жёлтым маркером. Ранее в такое время, как 5 утра, все нормальные люди, как и младший Томпсон, обычно спали. Но боязнь очередных кошмаров не позволяет парню снова окунутся в мир сновидений. Джейкоб, живший по самому предсказуемому расписанию, у которого весь день с восьми утра до восьми вечера занят уроками и внеклассными занятиями, не сунется на пробежку, однако всё в жизни происходит впервые.
Он, мокрый, взмыленный и растрепанный, как выжатый лимон, с первыми блеклыми лучами солнца вваливается через западное крыльцо на кухню,, жадно прикладывается прямо к крану, пугливо дёргается всем телом и разбрызгивает воду. Застигнутый врасплох, встречается взглядом с только что проснувшейся матерью, которая каждое утро неизменно в шесть утра пьёт свой «американо» в полном одиночестве на своем собственном удобном кресле. Забитые мышцы отзываются болью. В уставшей от громко гудящих мыслей голове Джейка концентрируется опасная мысль: «Лишь бы мама не заподозрила».
«Доброе утро, дорогой. Ты, случайно, не видел одну пропавшую банку моих таблеток?» – непринужденно спрашивает женщина, на что он отрицательно мотает головой. Джейкоб боится вопросов со стороны матери. Боится абсолютно любых намёков, указывающих на его изменения в характере, но она лишь бросает на него пустейший взгляд стеклянных глаз, забирая свой кофе и удаляясь в сторону гостиной.
***
Среда
Следующие два дня Джейкоб притворялся больным, так и не появившись в школе. Всё это время он просидел в сером одиночестве, не выходя из своей комнаты, пока голос матери не выкрикивает такое знакомое: «Джейкоб, милый, у тебя гости!»
У младшего Томпсона может быть лишь один гость. Он быстро захлопывает книгу, прячет её под одеяло и срывается с места, выбегает из комнаты, слегка наклонившись через перила, провожает взором подпрыгивающие, с каждым шагом по ступенькам, белокурые кудряшки Миртл. Их взгляды встречаются и Джейк чувствует вину, что забыл о ней, ведь друзья так и не обсудили ту ситуацию, произошедшую ещё несколько дней назад. Хотя, по каменно-серьезному выражению лицу девушки, Томпсон уже догадывается, зачем она пришла. Так много изменилось за столь короткий срок… Ребята заходят в его комнату, а Миртл, заметно волнуясь, закрывает за собой дверь.
«Как ты себя чувствуешь?» – спрашивает Бэйн, даже не поздоровавшись.
«Нормально», – кратко отвечает тот.
Миртл прерывает паузу: «Джейк, я хотела поговорить…» – неспешно начинает она. «Если не сейчас, то больше никогда», – говорит себе Джейкоб, и его уста осторожно, будто бы боясь спугнуть, накрывают губы девушки. Миртл ненавязчиво поддаётся, размыкая губы, отвечая уверенно, но осторожно. Губы Бэйн мягкие и пахнут мятным бальзамом, её короткий выдох, в сантиметре от лица Томпсона, обдает теплом. Она слегка отстраняется, выпуская смущенный смешок, мило улыбается, отчего на щеках выступают обаятельные ямочки. Они смотрят друг на друга с нескрываемой нежностью, не произнося ни слова. Слова были бы лишними. Этого молчания хватает, чтобы сгладить все прорезавшиеся ранее углы, портившие их дружбу, но теперь, похоже, что их дружба существовала лишь для того, чтобы подавлять наивно-детскую влюблённость.
«Я пришла не только ради этого, – говорит Миртл, и её щеки наливаются пунцовым румянцем – отец с матерью приглашают тебя на семейный ужин сегодня в шесть тридцать, не опаздывай». Бэйн просто ставит перед фактом, оставляя еле осязаемый поцелуй на его щеке и пулей вылетая из комнаты. Она бы осталась ещё как минимум минут на 20, но порхающие бабочки в животе своими крыльями щекотали её изнутри.
Родители Миртл чрезмерно консервативны, они никогда не нравились Джейкобу. Причину он так и не смог распознать. Возможно, ему не нравилась манера их общения, глуповатые шутки или вечное сюсюканье, будто бы они с Миртл всё так же оставались детьми. Но его неприязнь была далеко не взаимна, ибо эти люди средних лет просто души в мальчике не чаяли.