И вдруг в одно мгновение она перестала сопротивляться, высохла и обмякла. От такой резкой перемены Вильям выронил ее и брякнулся рядом сам.
Переведя дух, он прислушался – обычная летняя ночь, полная запахов и звуков. Можно было бы решить, что все это ему лишь померещилось, если бы не раскинувшаяся у ног материя. Конечно, уже изрядно испачканная, но пропитывавшая ее ранее кровавая мгла исчезла. Дрожащими пальцами Вильям свернул простыню и пошел к повозке.
Жако сидел бледный и неподвижный – голова вжата в плечи, руки вцепились в вожжи. Он следил за приближением брата глазами и чуть оживился, только когда тот заговорил:
– Нам нужно скорее возвращаться…
– Ты помог ей? – задыхаясь от волнения, спросил Жако, заставляя фыркающую темнобокую Треску тронуться с места.
– Да… Она… – Вильям пытался подобрать слова. Час назад расскажи ему кто такую историю – поднял бы на смех. С детства он слышал, что подобных тварей называли чертовщиной или нечистью. Но самому ему казалось, что он давно не встречал подобной чистоты. А то, что ему привиделось? Что это было? Предсказание? Предупреждение? – Она велела торопиться домой… – соврал парень наконец, так и не сообразив, как объяснить произошедшее.
– И отпустила? Просто отпустила, и все?!
– Как видишь…
Огонек свечи в окне детской они увидели издалека. Сердце Вильяма сжалось в ноющий комок. Стало ясно, что показанное брушей видение не было наваждением. Малышке Карен и, возможно, другим детям действительно угрожала опасность.
…Уже отправляясь в свою спальню, юноша заметил в гостиной Паулу. Шмыгая носом, жена брата извлекла из секретера потертую кожаную папку. Руки женщины тряслись, заставляя подпрыгивать сидящее на фитиле свечи пламя. Ветхие листы выскользнули и разлетелись по полу. И вместо того, чтобы собирать их, Паула осела и горько расплакалась.
Вильям с сомнением взглянул на сверток грязной ткани в руках, бросил его на софу и поспешил к безутешной матери. Ему не приходилось видеть ее такой раньше. Бойкая и веселая, Паула умела встречать невзгоды шутками, и те, словно обломав об этот непокорный нрав свое жало, уже не казались такими трудными. Сейчас парень лишь держал руку на ее сотрясающемся плече и ждал, пока она будет способна хотя бы выговориться.
Его взгляд зацепился за один из листов, лежащий у самого носка его сапога. Почерк был ужасным, фразы – неграмотными. Это, очевидно, был какой-то народный рецепт. Даже не рецепт, а ритуал. Или как еще назвать те чуждые церкви да и просто образованному уму поверья, лишенные всякого здравого смысла: петли, завязанные за спиной жертвы, утопленные в молоке птицы, швейные иглы, насыпанные под порог… Впрочем, после сегодняшней ночи он уже мог отнестись серьезно к любым суевериям.
Увлеченный попыткой разобрать текст в полумраке гостиной, Вильям не заметил, что Паула уже немного успокоилась и наблюдает за ним.
– Думаешь, я сумасшедшая? – все ещё тихо всхлипывая, прошептала она. – Безбожница? Карен и раньше болела. Но сейчас это что-то другое… Неотвратимое! Необъяснимое! Будто чьи-то незримые руки тянут ее в темноту… Я пыталась давать ей лекарства. Молилась за нее. Но что бы я ни делала, ей становится только хуже. Теперь я решила поискать иного совета. Моя бабка, а потом мать записывали то, во что поколения простых женщин верят тайком. К чему прибегают от отчаяния. Не суди меня за это, Вильям!
– Кто я такой, чтобы судить любящую мать, которая ищет способ спасти свое дитя! К тому же… Я и сам недавно понял, что неизведанное не равно несуществующее, как и не равно дурное…
Женщина с удивлением подняла на него заплаканные глаза, а потом смутилась и начала собирать потрепанные листы. Помогая ей, юноша успел подумать, что Паула могла бы пролить свет на случай у реки, но расспрашивать ее в таком состоянии не решился. Поэтому, клятвенно пообещав, что поможет найти способ вылечить девочку, забрал сверток и поспешил в свою комнату. И насчет помощи он не лукавил, ибо верил, что встреча с брушей была не случайна. Ее слова дарили надежду, но Вильям не знал, что с ними делать…
Он зажег лампадку и расстелил на столе материю. Сейчас она казалась до смешного небольшой – менее браса
2
2
Брас – мера длины, примерно равная 1,7 метра или расстоянию между разведенными руками.
по широкой стороне. На пожелтевшей ткани, словно десятилетие провалявшейся в сундуке, виднелись рыжие разводы и пара темно-коричневых пятен.
Вильям нахмурился и перевернул простыню. Потом еще раз. И тут воздух, словно застывая, застрял у него в горле. Невнятные разводы внезапно приобрели очертания карты. Он узнал ветвящуюся Алву, пастбище, соседские владения и, наконец, их собственный дом, отмеченный крошечным пятном засохшей крови…
Шумно выдохнул. Налил стакан воды. Сделал пару глотков, остальное плеснул на руку и протер лицо. Крупные капли стукнули о деревянный пол. Юноша снова бросил взгляд на ткань, надеясь, что карта ему почудилась, но та беспощадно смотрела на него глазами отмеченных Провидением домов.
Что делать с этим открытием, он не знал. Идти к соседям посреди ночи, чтобы проверять свою догадку, было бы просто глупо. Поэтому Вильям упал, не раздеваясь на кровать, надеясь, что усталость заберет его в целительное небытие. Но, увы, сон к нему не торопился. Утомившись лежать с закрытыми глазами, парень бездумно уставился на разлитую по полу воду.
В мелких лужицах отражался свет ясного ночного неба, такого яркого в первый день полнолуния. Вдруг поверхность воды слегка вздрогнула. Мелкие круги разбежались в стороны – и из центра высунулось что-то светлое и остренькое. Потом еще повыше и еще… Через пару мгновений над полом показалась хрупкая девичья ручка.
Вильям заморгал, пытаясь прогнать наваждение. Однако вместо того, чтобы исчезнуть, изящные пальчики ухватились за дощатый край. Вода подпрыгнула, и лужа на полу изрядно разрослась.
Опираясь на руки, вынырнула, словно из ванны, уже знакомая ему прекрасная девушка. На этот раз волосы ее и платье были мокрыми. Пряди прилипали к фарфоровому лицу, шелк – к телу. Пронзительный взгляд темных глаз ледяными иглами пригвоздил юношу к кровати, словно бабочку к картонке.
– Верни мне простынь, глупец! Ты не ведаешь, что творишь! – с вызовом произнесла бруша, однако сквозь гнев ночного видения отчетливо проступало волнение. – Брось ее в воду на закате