Где живёт душа
Гриша был парнем городским. И по образу жизни, и по состоянию души. Вот только имя своё страсть как не любил: уж больно деревней, да Шолоховским «Тихим Доном» попахивало.
– Ничего-ничего! – возвращаясь под утро с очередных танцулек, обещал себе Гриша. – Закончу одиннадцатый и укачу в столицу. Может быть, даже имя сменю. Тогда жизнь вообще завертится!
Вот только после школы Григория сразу забрали в армию (столичную жизнь пришлось отложить на целый год). Мать сына «не дождалась». Выскочила замуж и даже родить успела.
Вернулся Гриша уже в новую семью. Отношения с отчимом совсем не заладились. Да Гриша и не пытался их выстраивать – затаил обиду на маму, чувствовал себя ненужным.
«Пересижу малец у деда, пока из-за этой «коронки» совсем нас не прикрыли, а там и видно будет!»
– От счастья не опухните! – только и кинул Григорий в захлопывающуюся за собой дверь.
Дед Митрич жил в четырехстах километрах от города. Гордость села. Да что там! Всего колхоза (то бишь сельскохозяйственного кооператива, на нынешний лад). Тракторист. Передовик труда, чья фотография лет тридцать не снималась с доски почёта.
Гриша помнил из детства, как тяжело ему давалась деревенская жизнь. Спать все ложились с курями, вставали с петухами. Ванны не было, чтобы нормально помыться. Лишь баня два раза в неделю, а в остальное время тазик да речка. Единственной радостью только и было – посидеть за рулём дедушкиного трактора. Принесет Григорий деду Мите платочек с едой, приготовленный бабушкой, и пока тот трапезничает, заберётся в душную кабину и давай изображать звуки трактора, руками по рулю водить (будто на самом деле едет). Куда уж шестилетке по-настоящему управиться с такой махиной?! Силёнок маловато, ноги до педалей не достают.
– Тунеядца в своем доме не потерплю! – с порога заявил Митрич объявившемуся внуку. – Карантин – не карантин, а посевные никто не отменял. Пойдёшь в мою бригаду. С лучшим трактористом Петром тебя посажу. Он парень хороший, толковый. С недельку с ним покатаешься, научишься самому необходимому.
– Неужто есть кто-то лучше тебя, дед? – широко улыбнулся Григорий.
– А то! – Митрич прищурился с хитрицой. – Ваше поколение должно превзойти нас. За то и стоим!
Однако Пётр новоявленному помощничку был не рад: план надо выполнять, а тут такая обуза. Да к тому ж Евдокия, за которой он уже два месяца ухаживал, на свиданках стала больно много говорить о приезжем. Но деваться некуда: дед Митя – начальство и уважаемый во всем кооперативе человек.
Как и постановил Митрич, провозился Пётр с городским целую неделю. Показывал все, что знает, умеет. Разжевывал, по полочкам. Но и лёгкой жизни ему не давал (проучить городского пижона хотел): то лишний раз на стан за водой питьевой пошлёт, то смену рабочую на два часа больше поставит. Но всё же видел, что из парня толк выйдет. Поэтому особо не серчал.
Сам же дед ежеутренне перед выходом в поле ввинчивал в голову внука:
– Трактор, он только с виду такая громадина. А душа у него, как и у любой техники, тонкая. Её чувствовать надо.
На восьмой день доверили Григорию собственный трактор и дальнюю пашню (решили сразу «боем» крестить). За полдня вымотался Гришка. Одному было уже не так просто и весело рулить в раскаленной от солнца кабине. С огромной радостью поспешил он на полевой стан за обедом. Хотел с дедом поделиться первыми успехами.
– Не было Митрича ещё! – бойко отрапортовала повариха Маруся.
– Как не было? – всполошились мужики за столом. – Митрич всегда первым обедает и возвращается в поле.
– Да не было ж, говорю! Что я, ума или глаз лишилась? Уж заметила бы, если б приходил! – обиделась стряпуха.
Телефон Митрича не отвечал.
– Небывалое это. Верно, случилось что. Ну-ка, парни, по кОням! – скомандовал Пётр. – Надо прочесать всю округу. А ты, Марусь, бросай кастрюли, дуй в деревню. Может, поплохело ему, и дома он. Если нет, беги к врачу и участковому. Ногами вернее будет. С этим карантином связь совсем не к лешему стала.
Трактористы, комбайнеры, техники, водители грузовиков побросали недоеденный обед, только хлеба с собой прихватили. Завели неостывшие машины, отправились на поиски.
Григорий направил свой трактор прямиком на дальнее поле, к самой его границе. Знал, что дед в первый рабочий день внука захочет проверить, что и как, наведаться до, а потом ещё и после работы. Натура такая, ничего не поделаешь.
По границе поля того неслась неглубокая, но широковатая речка. Даже летом вода в ней не прогревалась, оставалась холодной.
Григория будто что-то потянуло к реке, к тому месту, где она образует излучину.
– Что это? Неужто опоздал?! – посреди водного потока возвышалась половина кабины трактора Митрича. – Дед, держись! Я сейчас!
Гриша ринулся искать подмогу. Знал, что самому ему трактор не вытащить. А попытается добраться вплавь – и трактор потопит, и вместе с дедом ко дну пойдут.
Телефон в этой точке не ловил. Григорий стал отчаянно сигналить, пытаясь привлечь внимание машин, которые могли оказаться поблизости. Но никого даже на горизонте видно не было.
– Я сейчас… Сейчас…
Тем утром дед вышел в смену раньше всех. Проверив Гришино и соседние поля, решил ещё проинспектировать пашни за рекой. Вот только речка весной этого года разлилась больше обычного, будто хотела смыть заразу с земли. Дно излучины изменилось, сместив в сторону привычный брод, и трактор Митрича угодил двумя колесами в глубокую вымоину. От резко хлынувшей холодной воды ноги у Митрича отнялись – всё-таки возраст давал о себе знать. Хорошо хоть сердце держалось! Дышать-то он мог (кабину затопило наполовину), но вот шевелиться особо боялся – трактор того гляди завалится на бок, и тогда Митрич точно утопнет.
– Я сейчас… – Гриша стал спускаться на тракторе в воду, пытаясь колёсами нащупать обновлённый брод. Вспомнил, как дед учил его чувствовать машину, постарался буквально срастись с ней.
Казалось, прошло много часов, прежде чем он сумел подобраться к трактору деда и аккуратно зацепить его тросом. И почему в такие моменты пять, десять, пятнадцать минут уподобляются изнуряющей вечности?
На берегу появились трактор Петра и другие машины.
«Услышали всё-таки! Спасены…» – выдохнул Григорий.
Мужики вместе вытащили железного «утопленника» из реки, аккуратно достали и укутали перемёрзшего Митрича всем, что было в кабинах, и на одном из грузовиков отправили к доктору.
– Жив! Главное – жив! – из груди Гриши вырвались рыдания облегчения. – Спасибо, братцы!
Остро прочувствовал он тогда душу деревни: только здесь тебя знает каждый, каждому ты нужен; здесь тебе придут на помощь, дружно, не мешкая, о выгоде личной не думая. А в городе (тем более в столице) ты пешка одинокая, никому не нужный лишний болт. Хотя, возможно, злополучный вирус хоть что-то поменяет.
– Отличное всё-таки у меня имя. Согласны, мужики? – Гриша утёр опухшее от слёз лицо и поехал вслед за дедом в больницу.
Виктория Павловская-Кравчук
@pavlovskaiakravchuk
vpavlovskayakravchuk@gmail.com
Сладость запертой клетки
Дороже свободы для нее ничего не было. Зорко следила за тем, чтобы никакие внешние силы не препятствовали осуществлению задуманного. И это задуманное рождалось и сыпалось из ее головы, как зерно из бункера комбайна в удачный год хлебороба.
В детстве – привести домой дворовых собак в двухкомнатную квартиру в чистом элитном доме для научных работников. И не пару, а штук шесть одновременно. Помыть их в ванной и отдать свой обед. Вернувшись с работы, родители, конечно, отправляли собак восвояси. Но она не унывала: весело подмигивала виляющим хвостикам, встречающим ее из музыкальной школы, и заговорщически тихо шептала, что завтра снова устроит пир.
В юности – влюбится в маленького, невзрачного женатого рабочего наперекор родителям. Зачем? Главное – разрушить все нормы приличия тихой интеллигентной семьи и свободно парить над бушующей толпой.
Начитавшись детективов, создала образ адвоката, как самого умного, благородного и, что самое важное, – свободного человека.
И стала использовать закон для спасения преступников. Делала это виртуозно и почти неправдоподобно. Клиенты ее, все, как один, уходили от возмездия. Пока однажды пришедшая на прием женщина не оказалась потерпевшей, тем самым разрушив границы созданной свободы. Нашей героине в одночасье опротивело защищать преступников.
Ответ на вопрос «Что делать, чтобы люди не совершали преступления?» однажды свалился с небес.
Так как в скорости реализации собственных проектов равных ей не было, адвокатура была заброшена, а во двор ее школы уже наперегонки бежала счастливая детвора.
Впереди был бескрайний океанский горизонт: чистый, безоблачный и предсказуемый. Все ладилось. Мелкие проблемы мгновенно и профессионально, как чародейка в сказке, заживляла сама. Она знала, что это неправильно – все самой организовывать и контролировать. Но уж очень сочными и яркими получались плоды.
Маленькая тучка, на которую она не обращала внимание, – это ее нескончаемое служение родителям, чужим детям и сотрудникам. Оно полностью поглощало ее сущность. Муж уже даже перестал делать попытки злиться. Собственные дети, так быстро ставшие выпускниками, подшучивали, что она всю себя раздарила школе. С этим не соглашалась и считала, что семья хочет упрятать ее в золотую клетку.
Жизнь крутилась по строго определенному маршруту: вскочить, умыться, собраться и лететь в школу. Мыслей о завтраке даже не возникало: бегом, бегом, главное – не опоздать. Не страшно, что сын – диабетик: в школе накормят лучше, чем дома. Зато поспит лишние пол часа. А в школе утренние встречи, маленькие разговорчики – нужно успеть обняться, поцеловаться и выслушать всех. О том, что кот съел-таки попугайчика. О новом открытии – на капоте машины иней есть, а на асфальте нет. В чем адаптивная роль плача? Потом уроки. Нужно проверить, все ли в хорошем настроении. Кухня. Лестницы, коридоры, цветы. Конкурсы, турниры. Странички в «Фейсбуке». Планы. Английский. Игры, кружки, прогулки, экскурсии. А после шести – приказы и сотни писем от контролирующих органов. И все архиважное и не терпящее отлагательств или других рук. И ничего, что о свободе оставалось только мечтать. Она дула губки, когда, возвращаясь глубокой ночью, семья упрекала, что они не помнят уже запаха ее еды.
Ей нравилась эта ее вездесущая нужность. Она испытывала огромное удовольствие от того, что мгновенно и незримо связывала тысячи узелочков своего волшебного узора шелкового ковра под названием «Школа». Этими нехитрыми действиями она сплачивала семьи, позволяла родителям ощущать вкус наслаждения успехами своих детей.
А то, что собственная семья, по мнению родных, довольствовалась остатками ее внимания, она считала сгущением красок: ее любви хватит на многих. Не чувствовала, что в поисках свободы давно создала себе клетку. Не замечала, что ежедневно служит людям, совершенно безразличным к ее проблемам, людям, которые круглосуточно терзают ее мозг, тело, сердце и воруют ее время. Родные любили ее, жалели и смотрели на все, как на забавы близкого человека.
Так продолжалось 17 лет.
Казалось, ничто не может изменить режим такой жизни: колесо начинало крутиться в 8 утра и не останавливаясь било спицами до глубокой ночи.
Однажды вечером к ней зашел папа старшеклассницы и сообщил, что в Китае страшный вирус. Город закрыт. Лекарств нет. И вообще, это мировая эпидемия.
Первые известия о коронавирусе сбили на взлете планы посетить Южную Корею, выиграть международный конкурс научных работ и похитили немалые деньги, потраченные на билеты и гостиницы.
Но ей казалось, что Китай очень далеко. И это все не коснется ее страны и школы.
Такой же свободолюбивый был и мэр ее города. Когда вся страна объявила карантин, он заявил, что чушь этот коронавирус!
Она тоже не собиралась закрывать школу.
Но через день власти приняли закон, по которому в случае нарушения карантинных мер возбуждается уголовное дело и назначается штраф в размере отдыха на Канарских островах.
Впервые в жизни пришлось повиноваться. Добровольно войти в золотую клетку и плотно закрыть за собой дверь.
Проснувшись утром, поняла, что тянущая боль подкралась незаметно и заполнила все пространство ее клетки. Этот вязкий дёготь опустился на плечи. По стенкам живота тоскливо ныло, наматывало на кулак жилы и тянуло этот узел вниз, засасывая куда-то вглубь Земли. Посмотрела на себя в зеркало: уголки губ и глаз повисли. Слёзы сами собирались и тоненькой струйкой стекали по щекам. Мозг становился тягучим и непослушным.
С трудом осознала, что у неё отняли самое ценное – свободу. А без нее она не может больше дышать. Она вообще ничего не может: даже планировать завтрашний день. Мир рухнул в одночасье.
Все, чем жила, стало запрещено.
Нужно было придумать, как выбраться из клетки. Но прежде смириться. Смириться с этой тюремной жизнью.
Для этого нужно забыть о свободе.
Нужно научиться жить одним днём.
Но мозг бил в набат и кричал, что она академик планирования. Без планов на ближайшие двести лет жизнь теряет всякий смысл.
Робкие попытки успокоить сознание были безуспешны.
В голове звучал рефрен: «Цель. План ее достижения. Награды на грудь за выполненный план. В этом ты вся. И что сейчас? Ни цели. Ни плана. Ни наград. Это конец. Это похороны твоей свободы».
Всхлипывая вполголоса, приняла решение просто делать то, что нужно. Анализируя вечером прошедший день, хвалила себя за все, что делала последние четыре года, даже за то, что выгнала в прошлом году матёрых старух, которые отравляли жизнь нежеланием меняться. Ругала себя за то, что не все дожала. Доделав дистанционную школу – сейчас бы смотрели сериалы и пили кофе.
В конце первой недели карантина увидела почки нового сознания: оказывается, можно строить планы только на один день. И от этого ощутила детский восторг – награды себе теперь тоже можно раздавать каждый вечер.
А ещё через неделю прилетела идея: чтобы помочь людям, можно всего на 20 минут собирать всех вместе и говорить о хорошем, поднимать настроение, снимать чужие страхи силой своего духа. Так можно спрятать собственную боль.
В конце третьей недели она поняла, что все дети смотрят на неё и ждут примера. Сотрудники нуждаются в смехе, одобрении, признании их героического труда и благодарности. Проверив закоулки мозга, поняла, что ее страх испарился. В ту же минуту осознала, зачем ей дано было столько сил, энергии и любви.
Ей захотелось снова стать СВЕТОМ.
Она уже это делала – кому-то освещала дорожку, кого-то поднимала с колен. Опускала заломленные в истерике руки, а многим утирала слезы. Она не раз выгоняла чужой страх. Этот жуткий страх неизвестности. Но теперь задумалась: стоит ли растрачивать собственную жизнь на освещение пути в обновленный мир чужим людям?
Душа отвечала молчанием.
Прошёл ещё месяц. Она, как робот, действовала по совершенно чуждому ей раньше плану – жить без планов.
Дни сменялись днями. Постепенно исчезла грань между выходными и буднями, а с ней и страх не выспаться. Она не ставила будильник, но почему–то глаза сами открывались с первыми лучами солнца. Медленно выходила на веранду и вдыхала ароматы весны. Узнала, что каждый день пахнет по-своему. Вначале земляной, бархатно-пыльцовый, подснежниковый запах манил в лес. Его сменял фиалково-абрикосово-вишнево-цветуший, садовый. Запах черемухи приносил с собой леденящий колючий северный ветер. Потом сирень подключала всю симфонию весеннего буйства, от которого кружилась голова. Оказалось, она жила в стоголосом хоре лесных птиц. Душ и стакан тёплой воды неожиданно превратились в лучших друзей. Она с любовью стала болтать по утрам с мужем и провожать его на работу. Потом, пока дети спали, напевала и готовила им завтрак. Будила их нежно, а дразнящие запахи уже прокладывали тропинку на кухню. Смотрела, как они выросли, и ей чудилось, что она только что вернулась к ним из операционной, где находилась долгие годы. Работе достаточно выделить только три часа в день, а потом забыть о ней и заниматься тем, чем хочется в данную минуту. Можно часами наблюдать, как раскрываются ладошки ростков перца, и умиляться, как выстреливают, словно солдатики, огурчики. Оказалось, что копаться руками в пушистой земле и высаживать туда все, что цветет и растет, – это удовольствие, которое можно позволить себе только в мае. Вспоминала, как бабушка говорила ей: «Июнь, хоть плюнь. Посадишь – ничего не вырастет». Поэтому торопилась разбить розарий. Болтала с детьми и читала книги. Помирилась с мамой и набаловалась уже своими, родными собаками. Накрывала детям стол к обеду и чувствовала себя снова настоящей мамой-квочкой. Опять прилипла к мужу. Перетрогала все его морщинки и пересчитала желтые крапинки его зеленых глаз. И время ощущалось таким огромным и безразмерным. Заметила, что нежное поглаживание животика, целование ручек и других частей тела – это все, что нужно женщине для неземного счастья. Пекла торты и жарила, парила и варила блюда, которые не готовила многие годы. Устраивала праздничные ужины со свечами и приглашала всю семью за стол.
Ее дом постепенно наполнился ванильно-творожной духом, смехом, теплом, счастьем и покоем.
А ещё через неделю она вдруг почувствовала необычайную сладость в этой запертой клетке. Оказывается, эта клетка не ее ограничивала. Она сохранила для нее весь мир, разрушив то, что столько лет высасывало ее душу.
А потом неожиданно открылось, что то, что она считала клеткой, на самом деле – крепость ее души, замок ее семьи.
Только сейчас осознала, что всю жизнь искала свободу вне себя, вне своего дома и своей семьи. Боролась до крови за эту свободу. Рушила малейшие попытки накинуть на себя путы. Свет своей души щедро раздаривала людям, которые, возможно, уже не помнят ее имени. Да и не важно ей теперь, помнят или нет. А свобода – она внутри. Ее следует не искать, а беречь. А этот внутренний свет —укрыть от зависти, разбоя, непонимания, насмешек. Потому что он необходим себе, своей семье, своему роду. Из этого источника еще много, много столетий будут пить нектар твои потомки.
Она поняла, что находится внутри этой сладости запертой клетки – секрет жизни счастливой женщины. Секрет счастливой семьи, счастливых детей и секрет могучего рода.
Ксения Жааф
kseniyajaaf@gmail.com
Сон онлайн
Почти антиутопия
Он внезапно проснулся. Его трясло мелкой дрожью, словно лошадь, бившуюся в ознобе, такую большую и вместе с тем беспомощную. Колючий комок подступал к горлу и, словно бондарь, надевающий металлическое кольцо на круглую бочку, сжимал тиски вокруг его уже не такой накачанной груди, которая всё ещё пыталась дышать.
Сегодня он получил сообщение, что если он не пройдёт добровольную чипизацию, она будет сделана принудительно. «Ради вашего же блага. Вы же понимаете, мы все в одной лодке. Оставайтесь на линии».
«Да уж, в одной», – подумал он. Вот уже 93 дня он не видел ни одного живого человека, все живые были по ту сторону этого чёртова экрана. Все ушли в онлайн. Сначала это было модно, потом удобно, а затем и вовсе стало необходимо. Только вот необходимо кому?
Он чувствовал раздражение, оно всегда возникало и было для него маркером того, что им пытаются манипулировать, продавливая свой интерес. Цифровизация как прогресс на его глазах превращалась в тотальную систему контроля и антиутопию, становящуюся реальностью. Даже Оруэлл не мог такого предвидеть. Границы размывались – временные, пространственные, личностные. Индивидуальность стиралась, превращаясь лишь в чередование единиц и нулей Big Data.
Конечно, выход в онлайн не мог не радовать, ведь только так он мог видеть людей и иметь какую-то связь с внешним миром, который вдруг в одночасье стал потусторонним и почти недоступным. Вся жизнь сузилась до размеров экранов и создавала иллюзию единственно возможного бытия. В то же время он не мог не замечать надвигающейся, нет, уже надвинувшейся катастрофы. Как ловко их загнали по норам, убедив в необходимости социальной дистанции и изоляции. На его глазах временная, якобы для спасения, мера становилась постоянной. От своих мыслей и чётко прорисовавшейся картинки он вдруг взмок, как будто стоял в бане, забыв раздеться. Он судорожно думал, не пройдена ли точка невозврата, и что можно сделать, как всё отмотать назад. Нет, назад, скорее всего, уже не получится, но что можно ещё изменить, или не допустить?
Вдруг он услышал, как заиграла его любимая мелодия, как будто из прошлой жизни. Из той, когда ещё было всё живое и настоящее. Он спохватился – это утрачено. Безвозвратно? Его бросило в холодный игольчатый пот. Он проснулся. Оказывается, это звонил будильник. Он выдохнул. На столе возле клавиатуры компьютера его привычно ждал кот. Которого он тут же спугнул, бросившись, словно ловкая, стремительная пантера, грациозная в своём прыжке, он метнулся к столу и резким уверенным движением выдернул все эти чёрные провода, которые как хваткий бесчувственный спрут поглощали его жизнь.
Он заварил кофе, взял под мышку кота и смело вышел на улицу. Там простирался всё тот же пронзительный и такой долгожданный ещё неизведанный мир.