Потом жена Саввы одна ездила на курорты, чтобы поправить своё здоровье, но дети так и не появлялись. Девушка наконец поняла, как жить: она перестала собирать посуду, стала заниматься собой, наряжаться, покупать золотые украшения. Деньги, которые зарабатывал Савва, тратились на обоих, но то, что получала его супруга, она не снимала со своей банковской карты, и сумма росла и росла. Когда Савва купил машину вроде бы себе, ездить на ней не смог – всё время врезался в кого-нибудь, и его благоверная получила права и сама стала разъезжать.
Эта постаревшая пара и сейчас так же живёт: пока преподают, зарабатывая на северную пенсию, купили на большой земле землю под строительство дома, квартиру (на имя жены), копят и копят. Современные обыватели и стяжатели. Жаль, они ведь могли принести пользу другим людям, а не только самим себе. Но какая польза от женщины с педагогическим образованием, которая как-то смогла попасть на кафедру физики и написала такую методичку, в которой коллеги нашли грубые фактические ошибки? На заседании кафедры ей указали на эти ошибки, но ничтоже сумняшеся мадам пренебрегла мнением настоящих физиков, напечатала в другом городе в неизменённом виде методичку за свой счёт и раздала студентам: учитесь, дети. Велика ли польза от историка, который почему-то не захотел писать диссертацию по своей науке, а защитился по теории и истории права и стал кандидатом юридических наук? Но, может быть, я ошибаюсь, может, во мне говорит высокомерие? Как бы это узнать?
Мне было пятнадцать лет, когда отец вдруг сказал: «Лена, ты высокомерна». Я была поражена: как? Это же порок, о нём в книгах написано. Просто я не видела себя со стороны: позволяла себе резкие оценки, уничижительные для объектов своего внимания. И тогда, значит, тоже что-то такое сказала, нелицеприятное, осуждающее, а отец заметил, попросил поработать над собой, избавиться от недостатка. С тех пор я пытаюсь… Но это не значит, что не нужно быть искренней и всё замалчивать.
Лучше вспомню что-нибудь забавное, а то как-то тоскливо жить с такими персонажами. Но и забавное-то связано с ними же. Например, всем известна примета: запускать первой кошку при новоселье. Даже анекдот на эту тему есть: «Новосёлы запустили кошку первой в квартиру, а кошка двери закрыла, замки сменила, третий год уже живёт, в дверной глазок топор показывает». Так вот, когда пришла пора переселяться из старого общежития в новое, Савва попросил у Володи нашего Персика, чтобы запустить его в служебную квартиру… Володя ошалел от такой просьбы и постарался объяснить Савве, что так никто не делает: запускают свою кошку, а не чужую, своего кота, а не взятого напрокат. Но Савва обиделся.
У них ни котёнка, ни ребёнка, а у нас и котёнок, и ребёнок. Котёнок вырос и стал большим котом, ну не так чтобы уж очень большим, но взрослым. Из-за пушистой шерсти Персик казался в два раза крупнее своих истинных габаритов. Так-то он был тоненьким, весил немного, потому что ел умеренно, в еде копался, только сырое мясо любил по-настоящему. Именно оно-то его и сгубило.
Настал момент, и Персика перевезли в Москву. До этого у него были переезды из дома в дом, которые кот плохо воспринимал, а тут пришлось ехать поездом двое суток. Перс боялся, прятался под нижней полкой, сидел там часами, вылезая поесть и в свой туалет сходить. Для него поездка стала огромным стрессом, а тут ещё новое жильё, к которому тоже нужно привыкать. Кричал и выл два месяца, бедняжка, пока не освоился наконец.
Глава седьмая. Обитатели Москвы
Москва… А вам что в этом звуке?
Москва и москвичи… Об этом кто только не писал. У Гиляровского в одноимённой книге целый ворох наблюдений над московскими обывателями, купцами, попами, диаконами, певчими, чиновниками, приказчиками, мошенниками, людьми «дна», городовыми, трактирщиками, извозчиками, студентами, дворниками, актёрами, разносчиками товара и прочими обитателями. Есть зарисовки о собачьем рынке, об огромных толстых котах – живой рекламе мясных лавок. Вот красивые, наверное, были зверюги…
У меня свой взгляд, и уже на другую, «новую», Москву – 2006–2017 годов. Был период, когда мы в столице-матушке жили с дочерью вдвоём, а папа ещё пребывал в Сургуте, не будучи в силах оторваться от альма матер, хотя она, «кормящая мать», уже почти и не кормила, так как у него, первоклассного латиниста, часов было всё меньше и меньше, зато у одной малограмотной тётки со связями их становилось всё больше и больше. Мне этот серпентарий давно надоел, я с удовольствием уволилась и уехала, только студентов было жалко. Почти все светлые головы и яркие пассионарии к этому времени – концу 2005 года – давно разъехались, остались в основном прихлебалы и подпевалы.
Чего стоил один товарищ с дипломом РГПУ им. А. И. Герцена, но с квалификацией «учитель трудового обучения», которого заведующий кафедрой общего языкознания, отвечавший тогда за специальность «Связи с общественностью», по ошибке взял на работу. Этот трудовик-затейник, которого за глаза называли «лобзиком», был чудовищно невежествен, но полон веры в себя и готовности читать лекции по любому (!) предмету, лишь бы платили, а когда стало известно о конкурсе на замещение вакантной должности заведующего кафедрой режиссуры, «лобзик» подал заявление, ничуть не стыдясь своей некомпетентности.
Остались лизоблюды, Червяковы новой формации, да ещё вчерашние школьные учителя, решившие, что в вузе им больше заплатят. То, что нужно иметь учёную степень, чтобы читать лекции, им и в голову не приходило, а когда их поставили перед фактом, эти недоучки стали судорожно искать выход из положения. Кто-то сумел защититься сам – хватило ума написать квалификационную работу, кто-то использовал чужой интеллект и добился-таки желанной цели, но при этом не стал ни умнее, ни даже грамотнее. Увы.
Но я ведь не о них хотела написать, а о Москве. В пору жизни без папы Володи я работала в одном издательстве сначала литературным, потом ответственным редактором. Располагалось оно недалеко от метро «ВДНХ», там, где выход на улицу Ярославскую. Приходилось идти на работу по неуклонно поднимающейся дороге, по сторонам которой росли деревья и стояли гаражи. Временами по ней проезжали машины, но интенсивного движения не было, и слава богу, а то тротуаров для пешеходов никто не предусмотрел. Это у нас повсеместно: о машинах заботы больше, чем о людях. Всё бы ничего, но когда был гололёд, перемещение по этой огромной пологой горке становилось настоящим испытанием.
Возвращаться с работы, соответственно, приходилось по этой же дороге, которая теперь шла вниз, под уклон, так что иногда хотелось побежать вприпрыжку. Как-то вместо семи вечера я освободилась около девяти (был очередной завал и аврал), уже стемнело, зажглись фонари, прохожих стало меньше. Я перешла улицу Ярославскую и только начала спуск, как увидела длинную хвостатую тень – это большая крыса неторопливо переходила с одной стороны «горки» на другую. Видимо, в гости пошла, а может, в столовую в чьём-нибудь гараже: зачем-то ведь существуют люди в крысином мире, правда?
В это же тёплое время года – какое, не помню, главное, что можно было ходить в джинсах и лёгкой обуви, – я увидела ещё одну сценку из жизни животных. Впереди, по правую руку от меня, лежало несколько собак. Было тепло, они хотели отдохнуть, поспать, но не тут-то было. Две вороны, видимо, скучали и от нечего делать стали играть, задирая собак. Одна их них подходила к какой-нибудь собаке, клевала её в хвост и отпрыгивала – собака открывала глаза, поворачивала голову, но ленилась встать и задать трёпку нахалке. Через пару секунд другая ворона клевала эту же или рядом лежащую собаку – такая же реакция. Мне было так смешно, что я остановилась и стала наблюдать. После, наверное, пятого клевка крайняя собака вскочила и бросилась к воронам – те медленно отлетели и сели на дерево. Посмеиваясь, я медленно прошла мимо, обернулась – крылатые Немезиды опять спустились по собачьи души.
С собаками была связана более печальная история. Идя в другой раз к метро, я услышала визг, а потом уже увидела, как стая напала на своего же сородича и грызла его. Звуки были нестерпимыми, я побежала к этой своре, какая-то девушка с другой стороны тоже ринулась помочь, мы вдвоём не без труда отогнали разъярившихся собак, которые не хотели отдавать свою жертву и шли за нами до станции метро. Насколько мы поняли ситуацию, бедная искалеченная шавка пришла со стороны, и дружная стая, вместо того чтобы просто прогнать, решила загрызть её насмерть. У этой несчастной собаки была серьёзная травма ноги, видимо, из-за встречи с машиной, да ещё соплеменники покусали. Она еле шла, вид у неё был самый жалкий.
Мы с девушкой ободряли её словами и охраняли, пока не дошли до «ВДНХ», до киоска с едой, где купили сосиски и пирожки. Собака ела и смотрела на нас, боясь, что мы уйдём. Стая ждала метрах в пятнадцати. Я не знала, что делать. Взять с собой эту бедную собаку не могла: на руках, что ли, её нести? Да и не собачники мы, а кошатники. И съёмная квартира у нас маленькая, негде там собаку держать. А оставить несчастное животное – значит отдать на растерзание «шакалам». Я взволнованно рассуждала вслух, всплёскивала руками, прохожие останавливались, кто-то ещё купил собаке сосиски. Девушка между тем куда-то позвонила и повеселела: сейчас приедет её друг на машине, они отвезут собаку к ветеринару, чтобы ей сделали операцию. Действительно, скоро приехал парень, и они взяли с собой собаку. Я предлагала им деньги, немного, но всё-таки, однако ребята их не взяли, они решили усыновить калеку.
С моей души камень свалился. Сколько раз ещё я встречала в Москве добрых, отзывчивых людей, благодаря которым не потеряла веру в человечество.
Хочу сказать несколько слов в защиту москвичей, которых везде ругают. Типичная Москва ездит в общественном транспорте и живёт на скромные средства, а вовсе не жирует, как думают в провинции. Я жила в столице больше десяти лет и на себе испытала все «прелести» московской жизни. Работу нашла относительно быстро, но мне платили сначала всего 15 тысяч рублей, зарплата в частном предприятии обычно повышается в зависимости от личных достижений работника, так что к концу моего пребывания в издательстве я зарабатывала 35 тысяч рублей. Из них на транспорт и мобильную связь, которые работодатель не оплачивал, уходило несколько тысяч. Мы с дочерью жили очень скромно, я считала каждый рубль, чтобы иногда у нас были обновки. Когда к нам присоединился папа и тоже нашёл работу, стало немного легче.
Только не подумайте, что я хочу представить москвичей белыми и пушистыми, нет, большинство из них, особенно ставшие жителями столицы недавно, – довольно жёсткие люди, потому что желание выжить и заработать, успеть и преуспеть становится целью, которая в обычное время вытесняет всё остальное.
Когда спускаешься по эскалатору, едешь в вагоне метро, тебя окружает множество чужих лиц, которым, кажется, нет дела ни до чего и ни до кого, кроме собственных интересов. Ты и сам на какое-то время становишься бесчувственным, дремля под стук колёс, мечтая добраться до дома и отдохнуть. Но что-то обязательно встряхнёт, зацепит, пробудит от духовной спячки. Часто это скандал, ссора, что в толчее, суматохе, вечном стрессе дело обычное. Возникает на ровном месте, по ничтожной причине: кому-то не понравилось, что его толкнули, кого-то зацепила интонация, кому-то не уступили место, кто-то обиделся на слово или фразу – и пошло-поехало:
– Я думала, люди умеют разговаривать.
– Какие люди? Он вчера только с дерева спустился.
– Давай выйдем, я тебе покажу, кто откуда спустился.
– Ну как вам не стыдно?
– Понаехали тут, Москва не резиновая.
– Так коренные москвичи не говорят!
– А где вы тут коренных видели? Сплошной Москвабад и провинция.
– Да ладно, можно подумать… Сам-то небось москвич в первом поколении.
– Убери своего ребёнка, он меня в спину толкает!
– Женщина, не хамите!
И так далее.
К такому не хочется привыкать, и потому, когда видишь простые проявления человечности, особенно радуешься: нет, мы не настолько деградировали, мы ещё люди. Например, когда заходит старик в вагон метро, и сразу несколько молодых и не очень людей поднимаются, чтобы уступить ему место. Когда тебе дарят цветы просто за то, что оказалась рядом, помогла подержать несколько букетов, подаренных даме коллегами. Когда сидишь, решаешь кроссворд, а напротив тебя сидит мужчина, смотрит грустно-нежно, потом встаёт и, прежде чем выйти, подходит и делает комплимент. Когда девушка везёт в переноске кота, а окружающие с любопытством рассматривают его и улыбаются. Когда бродячая собака заходит в вагон, ложится под сиденье, а люди одобрительно на неё поглядывают и осторожно ступают, чтобы не задеть её лапы. Или когда кому-то становится дурно, и моментально находятся неравнодушные люди, начинающие помогать.
Однажды летом я поднималась по эскалатору, станцию не помню, но глубокого заложения, так как подъём по лестнице-чудеснице был очень долгим, жара, духота, дышать тяжело, вдруг какое-то стремительное движение сверху вниз, ко мне и мимо меня – мужчина потерял сознание и стал падать. Если бы не несколько пар рук, которые его удержали, он мог бы разбиться насмерть, и так упал, разбил себе голову, но не сильно. Я тоже его поднимала, потом придерживала вместе с другими, чтобы снова не рухнул. Обернулась – за моей спиной была пропасть; подумала: «А ведь на его месте могла быть я».
Метрополитен – особый мир, огромный, сложный, регулируемый, но всё равно непредсказуемый. Из-за сбоя в движении поездов (кто-то на рельсы упал, например, то ли случайно, то ли счёты с жизнью решил свести) образуется такое скопление пассажиров, что на платформе негде стоять, трудно дышать. Стоящие на самом краю рискуют попадать, как спелые груши, под колёса наконец прибывающего поезда. Есть переходы с линии на линию, со станции на станцию, где всё время колышется море людское, а уж в часы пик… Выйдешь из вагона, пройдёшь несколько метров к эскалатору и начинаешь топтаться на месте с огромной толпой, напирающей с боков и сзади, чуть-чуть продвигаясь вперёд. Есть любители, которые весь процесс снимают на камеру, так и торчат из человеческого муравейника несколько рук с телефонами. Наконец дотопчешься до эскалатора, встанешь на ступеньку, вздохнёшь чуть свободнее, хотя и тут впритык все стоят, порой до трёх человек на каждой ступеньке.
Видела я в московском метро и смерть. Несколько раз лежали трупы мужчин и женщин у подножия эскалатора или обычной лестницы, ведущей к выходу. Человеку становится плохо, спазм сосудов, головокружение, обморок, падение – всё, конец всем планам и всей беготне. А ты видишь эту картину – ноги в ботинках или туфельках, торчащие из-под какой-то ткани, что дежурные или полицейские набросили на труп, самих стражей порядка, равнодушно стоящих рядом, ужасаешься и идёшь дальше.
Мне не раз становилось плохо в метро, были панические атаки; хорошо, что не на эскалаторе, а на платформе. Один раз просто села на пол у стены, потому что не могла стоять. Ко мне почти сразу подошли люди, подняли, отвели к скамейке, вызвали скорую помощь. Я была им очень благодарна. Потом стала замечать таких же бедолаг, как я: они или сидели на корточках у стены, или стояли, но по бледному лицу было видно, что им дурно. Я всегда подходила, предлагала помощь, потому что было жалко людей, потому что испытала то же самое и хорошо понимала, каково им сейчас. С одной девушкой долго сидела на скамейке и держала её голову на своих коленях, а она лежала почти без чувств. Потом приехал её молодой человек, и я смогла продолжить путь.
Один раз, поднимаясь по лестнице на переходе с Новослободской на Менделеевскую, когда шёл сплошной поток вверх и не было видно просветов от голов, спин и ног, я чуть не споткнулась о старика, сидевшего на ступеньке и жавшегося к стене. У меня были дела, но я не смогла пройти мимо, остановилась, сказала, что тут не нужно сидеть, помогла ему подняться, и мы медленно пошли наверх. Нашли свободную скамейку, сели, я стала его расспрашивать. Старик был чрезвычайно худ, я таких измождённых никогда не видела. Он сразу сказал, что у него рак, жить ему осталось недолго, решил съездить на родину в какую-то деревню в Подмосковье, а сил нет. Этот человек вызвал у меня такое сочувствие, что я отвезла его на вокзал, купила билет на электричку, и он, живой скелет, простился со мной и побрёл на платформу, а я смотрела ему вслед, и мне было так грустно…
Наверное, нескромно об этом писать, простите великодушно, но такие картинки из московской жизни намертво врезались в моё сознание, и мне хочется поделиться своими впечатлениями с вами, любезный читатель, с тем, кто читает сейчас эту «летопись».
На нескольких станциях метро, в подземных переходах, жили собаки, лежали порой на самой дороге, развалившись, а прохожие обтекали их. Я удивлялась самообладанию четвероногих и умению лавировать у двуногих. При мне никто не наступил на собак, не толкнул и не прогнал их, хотя они, конечно, немножко мешали пассажирскому потоку. Городские собаки вообще умны: мир вокруг них постоянно усложняется, и, чтобы выжить, приходится многому учиться. Вот они и научились переходить дорогу на зелёный свет, ездить в автобусах, троллейбусах и трамваях, выходить на нужной остановке, пересекать всю Москву на метрополитене, выпрашивать еду у прохожих и приносить членам своей семьи (стаи).
Городские вороны тоже не промах, всё время учатся новому, приспосабливаются к окружающей среде. Знают, что в картонных стаканчиках есть остатки мороженого, что кулёк можно разорвать лапой, прижав его другой лапой к земле, что разные обёртки таят в себе что-то съестное. Раньше я думала, что вороны способны издавать только грубые крики «карр-карр», но как-то в парке у метро «Речной вокзал» впервые обратила внимание, какие разнообразные звуки может произносить воронье горло: и сердитое квохтанье, и резкое карканье, и отрывистый истерический крик, и нежное курлыканье. Некоторые звуки по своей эмоциональности напоминали человеческую ругань, другие – задушевный разговор с любимым существом. С воронятами взрослые птицы особенно нежны, опекают их, учат летать и вообще всему тому, что умеют сами.
С людьми вороны не особенно церемонятся: знают себе цену. Как-то летом я довольно рано вышла из дома и пошла в поликлинику, чтобы сдать анализы; шла быстро по дорожке, на которой паслось несколько голубей; от моих резких движений они вспорхнули, и тут же я увидела в сторонке ворону, которая недовольна кракнула и тоже отскочила. Мне было не до них, но, пройдя несколько метров, я почувствовала толчок в макушку – это ворона напала на меня сверху. Я обернулась – хулиганка уже взлетела на дерево, сидела там и резко вскаркивала, ругалась. Выругавшись в ответ, я пошла дальше, но была снова атакована упрямой вороной: она опять клюнула меня в голову и скользнула по волосам когтистыми лапами. Это было уже слишком. Я испытала шок, обиду, страх, хотя было почти не больно: мои короткие волосы торчали кудрявой шапкой и смягчили удар. Как идти дальше? Ворона сидела на дереве и следила за мной. Я подобрала на дороге какой-то камень, кинула, но он даже не долетел до дерева. Стала махать руками, кричать – ворона молча смотрела. На улице никого не было, и я пошла пятясь, пока не скрылась за углом дома. Честное слово, такой наглости я никак не ожидала. И за что она на меня напала? За то, что я нечаянно спугнула голубей, или за то, что потревожила её саму? Может, она была детная мама и увидела во мне опасность? Не знаю, но шла к поликлинике я в тревоге, постоянно оборачиваясь, а по этой дороге не ходила долгое время, чтобы ворона меня забыла.
Когда мы из Карачарова переехали в Перово, столкновений с воронами не было, но происшествий с собаками, кошками, крысами, мышками и голубями хватало. В доме, где мы поселились, было много пожилых людей, некоторые держали собак. Особенно колоритной фигурой была Люся с Бимом. Было Люсе за семьдесят, а Биму года два. Хотя Люся жила на одну пенсию, она умудрилась раскормить Бима до размеров хорошего кабана: пёс был чёрный, крупный, толстый, как бочонок, неуклюже переваливающийся на своих лапах при ходьбе. Гав у него был грубый и громкий, сам казался страшным, но существом был добрейшим, и весь дом к нему относился с симпатией, кроме соседей, державших спаниеля. Видимо, самцы лаяли друг на друга, а хозяевам спаниеля не хватило ума ситуацию разрядить, хотя Люся не раз им говорила, что нужно просто не выводить одновременно питомцев, чтобы избежать их встречи.
Сама Люся мне тоже была интересна. Представьте себе худую старушку в брюках, куртке, с рюкзаком за плечами, отмахивающую с Бимом через весь длиннющий Измайловский парк несколько километров туда и обратно. Были у Люси короткие седые волосы, несколько пронзительный тонкий голос, многолетняя привычка курить и большой опыт в разведении собак. Когда она была моложе, держала сразу несколько породистых псов, была и какая-то семья, но потом никого не осталось, и от одиночества Люся снова решила завести собаку. Пока раздумывала, увидела у помойки щенка. Он был маленький, без мамки, хотел есть, подбегал ко всем. Покормив щенка на улице пару дней, Люся взяла его к себе домой. Она надеялась, что собака вырастет небольшой, но что выросло, то выросло, обратно не вернёшь.
Я так прониклась к этой паре, что постоянно пыталась Бима чем-нибудь угостить, и пёс уже встречал нас с мужем, радостно виляя хвостом-палкой и даже, как нам казалось, улыбаясь. Люся ворчала, но угощать не запрещала, особенно ей понравился сухой собачий корм, который можно было брать с собой на прогулки и давать Бимуле в качестве конфеток.
Собак держали и люди из дома напротив. Я не раз замечала старую женщину, маленькую, худую, странно одетую и ещё более странно накрашенную, как будто делалось это на ощупь, без зеркала. Выходила она с двумя средних размеров собаками, иногда подходила к мусорным бакам и рылась там. Смотреть на это было как-то тягостно.
Прошла пара недель, я возвращалась домой часов в пять вечера, уже видела знакомые окна, и тут из-за угла соседнего здания какая-то бабуля выруливает, заводит разговор. Лицо у меня, видимо, сильно доброе. Так вот, начинает она жаловаться на жизнь: внук паспорт забрал, что делать, не знаю, я совсем одна, родственники живут в другом месте, адрес не помню, я недавно падала, у меня черепно-мозговая травма, всё плохо, никто обо мне не заботится, пенсию получить не могу, денег нет, еды нет, собаки голодные, уже траву едят… Последняя фраза меня прямо подкосила: собаки траву едят! Надо что-то делать.
Мне, конечно, жалко стало и саму бабулю, лицо вроде знакомым кажется, но понять не могу, кто именно она такая, то ли из нашего дома, то ли из соседнего. Денег у меня с собой нет, наличные все кончились, а то я бы ей по доброте душевной дала немного. Предложила ей дойти до полицейского участка, он рядом, написать заявление насчёт утерянного паспорта. Она согласилась, я её под руку веду, чувствуя себя Суперменом. Дежурная при виде бабки неожиданно начинает смеяться: дескать, она у нас каждый день появляется, не обращайте внимания. Но мне-то ещё непонятно. В общем, бабка пошла на второй этаж полицейского участка, а я – домой: голодная, устала, ноги натёрла. Дома через некоторое время вспоминаю, что это та самая бабка из дома напротив, у которой две собаки, которая раньше сильно накрашенная ходила и в помойках рылась. Ещё спустя какое-то время меня начинает мучить совесть, что я не помогла ей никак. А в голове всё фраза вертится: собаки траву едят… Ужас.
Наверное, дома у неё и правда ничего нет – ни еды, ни денег. А у нас две упаковки сосисок в холодильнике. В общем, собираю я пакет с едой: хлеб, сосиски, чай, пряники. Слышу: под окнами Люся со своим кабанчиком Бимом разговаривает. Выхожу с пакетом на улицу и спрашиваю у Люси: не знает ли она эту бабку? Знает. Зовут её Генриетта, живёт она на втором этаже в соседнем доме. Только не нужно к ней ходить: она всем годами жалуется, что у неё всё плохо, а между тем живёт как-то, и не страшно, что её собаки траву едят, Бим вот тоже траву всё время ест, это для очистки кишечника нужно. Я понимаю, что в словах Люси есть правда, но уже настроилась спасать мир, поэтому иду к дому напротив.
Там стоит женщина и курит, я у неё спрашиваю, как войти в дом, она говорит: код такой-то. Надо же, как у нас. Живу я, говорит женщина, на втором этаже справа, а Генриетта слева (как мы). Захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж, налево. Там четыре квартиры. Думаю: где же живёт эта бабка? Интуиция меня толкает к двери номер 8… Дверь такая страшная, вся выбитая на сто рядов, с переделанными замками, в щелях. Стучу туда, стучу – открывает парень. Я у него спрашиваю про Генриетту. Он говорит: она спит. Я догадываюсь: вы её внук? Рассказываю ему историю. Он смеётся. Я уже тоже смеюсь. У бабки, оказывается болезнь Альцгеймера, она всё забывает, даже свой дом иногда найти не может. Внук работает, есть и две внучки, все о бабке заботятся, в холодильнике куча еды, собаки сытые. Бабка эта уже восемьсот копий паспорта сделала. По крайней мере, так внук сказал. Я стою со своим пакетом, говорю: а я вам еды принесла… Мы так смеялись… Внук ничего не взял, естественно, поблагодарил меня за чуткость. Главное, квартира совпала – тоже восьмая. Люся меня дождалась, и мы с ней тоже посмеялись. А сосиски я ей отдала – для Бима. В общем, сплошной позитив и куча совпадений.
Мы вместе с Персиком тоже стали обитателями Москвы. Квартира, которую мы снимали, была на втором этаже, кот часто сидел на подоконнике и смотрел на мир: вот воробьи стайкой вспорхнули, вот голуби вперевалку ходят, люди опять же, собаки, иногда кошки. Окно для домашнего кота – настоящий телевизор: чего там только не показывают! На птичек Персиваль реагировал так, что его жалко становилось: ротик у него начинал дрожать, раздавался какой-то писк не писк, няняканье-канюченье, в общем. Персик видел свою недостижимую мечту, которая была так близко – и улетела.
Да, вот что интересно: кошек в Москве мы видели реже, чем собак. Может быть, их на самом деле очень много, просто не видно: сидят по подвалам целыми кланами, в то время как собаки бегают туда-сюда. Но всё-таки иногда удавалось и кошек углядеть. Рядом с метро «Перово» одно время обитала кошка, могла прямо у входа лежать, не боялась. Чуть дальше, где товарищи с Кавказа торговали фруктами, обитали ещё коты. Был красивый рыже-белый папа и примерно такой же сын, который быстро вырос и догнал своего папу. Предприимчивые кавказцы поставили картонку «Коту на корм», и люди клали монетки.
Однажды летом недалеко от нашего дома, там, где уже сильно шумел проспект Энтузиастов, я увидела, как уличный кот играет с мышонком. Меня это так поразило, что несколько минут я стояла, поглощённая этим зрелищем. Мышонок высоко прыгал в траве, нападая на кота (смелая тактика!), а тот сбивал его лапой и отходил. Так продолжалось долго, я была изумлена храбростью мышки, которая усердно нападала на кота, превосходившего её размерами так же, как слон превосходит человека. Понятно, что силы у неё таяли, что эти скоки были с отчаянья, что рано или поздно кот придушит свою жертву. Но этого финала мне не довелось увидеть: кот загнал мышонка под машину. Я ещё постояла, посмотрела – нет, не выбегают, и пошла в магазин.
Персик прожил в Москве три года, потом у него отказали почки. Врачи сказали, что нужна была особая диета с ограничением белков, а я из любви к коту кормила его в основном сырым мясом разных сортов, что ему было, оказывается, вредно. Наш бедный мальчик перестал есть и пить, ветеринары ставили уколы, одно время было улучшение, Персинька даже немного ел лечебный корм, а потом опять перестал, только лежал на подоконнике. Однажды я увидела, как у него из пасти течёт струйка крови, в смятении и страхе повезла опять к ветеринару, но тщетно. Сил жить у кота не осталось.
Когда мы обнаружили в углу уже закоченевший трупик, я заплакала, а дочка стала кричать. Злые рыдания перемежались с вскриками. Это была такая сильная боль, обида на судьбу за то, что забрала любимое существо, лучшего друга, что иначе её невозможно было выразить. Дочь взяла котика, положила его на пол, легла рядом, гладила его, разговаривала с ним, как с живым. Мы с отцом, подавленные горем, стояли рядом. Вскоре Ангелине стало очень плохо: у неё сильно поднялось давление, она могла только лежать. Хорошо, что у меня всегда дома аптечка, куча лекарств, даже в ампулах. Иногда при очень высоком давлении человек не может выпить таблетку из-за рвоты, тогда спасает только инъекция, например дибазола с папаверином. Вот и мне пришлось ставить укол своей бедной доче.
Как нас терзало то, что мы не выполнили последнюю волю Персика: он так рвался на улицу перед смертью, так кричал, сидя у двери и на подоконнике… Но как выпустить на улицу больного беспомощного старого кота? Да и дочь не разрешала, всё надеялась на благополучный исход.
Когда ей стало немного легче, она закутала кота в одеяльце, и мы понесли его хоронить в Измайловский парк. Долго мы ходили туда, на могилку к нашему Персику, а потом дочь отказалась это делать: сработал инстинкт самосохранения. Жизнь стала брать своё. От заявления: «Ненавижу всех котов: они живут, а Персик умер!» – она перешла к более спокойному выражению своих чувств. А года через полтора вновь стала интересоваться котами, только теперь мы решили, что если уж заводить, то только рыжего. Был чёрный Макс, белый Перс – пусть будет совсем другой, новый, не похожий ни на кого.