На памяти Греты был только один такой случай – очередная операция по продлению жизни одной из старейших кураторов не дала ожидаемого результата, и ее тут же на вертолете отправили в Гефсиманский сад. Вечером того же дня эта самая куратор уже трепала нервы тем, кто так опрометчиво пытался продлить ее существование вместо того, чтобы просто вызвать этот чертов вертолет! Неужели это было так сложно? Или, может быть, у вас совершенно высохли мозги? И вам было трудно вспомнить об этом?
Эта выжившая из ума долгожительница, даже после семибалльной процедуры до конца не вернувшаяся в здравый ум и твердую память, первым делом устроила грандиозный скандал в Совете кураторов, потом бушевала в инфосети, а буквально через неделю-полторы умерла, на сей раз полностью и окончательно. Этот случай натолкнул тогда Грету на мысль о том, что святое семибалльное место так строго охраняется не потому, что не каждый смертный достоин такого причащения, а просто из-за того, что место не всегда справлялось с исцелением. Или…– пришло в голову Грете несколько позже, – не на всех это место оказывало именно исцеляющее воздействие…
Сейчас Грета находилась в том блоке, из которого никто не выходил сам – или на вертолете, или в утилизатор. Она очень устала, те несколько часов, в течение которых они с Бритой поддерживали друг друга – Брита рассуждениями вслух, Грета имитацией горячечного бреда, которая удавалась ей все лучше и лучше – казались ей уже даже не месяцами, а годами, которые она провела в этом белом обтекаемом боксе без окон, с двумя входами. Точнее сказать это были вход и выход, так как для этого помещения не могло быть иного направления, кроме направления из цилиндра в утилизатор. Когда она услышала дверь открывающегося шлюза, на какой-то миг она сдалась – ей показалось, что все кончено и они с Бритой проиграли. Любой исход, при котором Грету выносили через шлюз выхода был для них с Бритой поражением, которое означало разделение их дуалии и судьба исполнителя миссии продолжения рода для одной из них. Но ячейка вышла через вход. Брита, сама валясь с ног от усталости, еле удерживая Грету, почти висевшую на ней и то и дело отключавшуюся, поволокла в их рабочий бокс сквозь коридор аплодирующих ячеек, принимавших участие в изготовлении вакцины.
Трансляция течения болезни Греты, по обыкновению, передавалась в модусы для ячеек двух последних ступеней обучения, потому что все ожидали единственного исхода: заражение и человеколюбивое умерщвление (вирусные заражения чудо-место лечили редко). Но все пошло не так. Уже через полтора часа, когда Брита смогла применить для лечения Греты результаты своих первых опытов с посевом, взятым с чашки, кураторам пришлось включить трансляцию опытов Бриты. Несколько ячеек последней ступени обучения вызвались помочь Брите, и кураторы, не успевая обдумывать свои решения, разрешили. Ведь для науки этот случай заражения и исцеления был неоценим, и информация о случившемся очень скоро просочилась в инфомодусы всех линий обучения – кураторы просто не успевали за развитием событий. Инерция системы, привычная последовательность проведения мероприятий, системность и иерархичность их организации сейчас только мешали.
Ситуация оказалась настолько нештатной, что просчитать ее непредсказуемые развороты на несколько шагов вперед, даже для Совета оказалось делом непростым.
Агата уже связалась с советом кураторов. Ей было неприятно делать это именно сейчас, когда она еще не успела толком обдумать того, что случилось, но нужно было представить свою версию случившегося и сразу, не давая опомниться остальным, предложить дальнейшие шаги Совета. Привычное и отработанное годами мероприятие дало абсолютно неожиданный и непредсказуемый результат – вместо сломленного индивида, которого теперь должны были посвятить в тайны Совета кураторов, перед советом теперь предстанут двое, которых система не сломила. Нельзя сказать, что они победили, но нельзя признать и того, что они не проиграли и не были сломлены.
Совет Матерей
– Но ведь лечение может оказаться неверным, и индивид все равно погибнет, – с особым нажимом на слове все равно, спокойно и высокомерно вещала одна из высших кураторов совета, так сказать, последнего вливания – после нескольких случаев, наподобие того, о котором вспомнила Грета, лежа в предутилизационной, Совету оказалось жизненно необходимым восполнить потери, и вместо отошедших в мир иной, уже физически не способных к продолжению существования древнейших членов Совета на место высших кураторов взяли троих старейших.
Одна из них, сухая, тощая старушонка, с такой истонченной подтяжками кожей лица, что казалось, можно разглядеть лицевые мышцы, почти шипела: – Мы открыли это для трансляции, вся последняя линия перепроверяла опыты! Это вы открыли трансляцию! Теперь ничего не поправить!!
Еще одна, полная, с болезненными мешками под глазами и прыгающей головой, то и дело срываясь на визг, тыча пальцем в сторону входа, в котором и появилась Агата, частила:
– А я говорила, а я говорила! Я же говорила! Говорила ведь!!!
Агата, злобно морщась, отвернулась от этого китайского болванчика. Да, на последнем заседании Совета именно Агата настояла на том, чтобы из этой дуалии оставить Бриту. Совет был за то, чтобы куратором стала хладнокровная, безэмоциональная, жесткая и жестокая Грета. У Агаты, конечно, были свои собственные причины настаивать на обратном, но, заранее договариваясь с несколькими членами Совета, чтобы они ее поддержали, она объяснила свой выбор тем, что Грету будет очень сложно сломать, что она может повести себя непредсказуемо. В итоге, в общем-то все так и вышло, только непредсказуемо себя повела и Брита. Пока те, кто поддержал Агату, помалкивали, но Агата знала, они просто выжидают. И если будет выгоднее что называется сдать ее, то ни одна из них ни секунды не уступит своей соседке в том, чтобы первой обличить Агату перед Советом.
– Я предупреждала … ‑ Агата заговорила и постепенно гул смолк, и вся эта подергивающаяся, засыпающая на ходу дряхлеющая масса вперила свои злобные, презрительные, торжествующие взгляды в Агату, ‑ я предупреждала… некоторых членов совета, ‑ с этими словами Агата решительно подняла глаза на тех, с кем говорила о Брите, – кто так или иначе сталкивался с этой ячейкой – Агата придумала это слабое оправдание, которое, как она надеялась, устроит и тех, о ком она сейчас говорит, ‑ что Грета сильна и непредсказуема. Выдержав паузу ровно такой длины, чтобы у слушающих возникло намерение возмущенно загалдеть и, очень точно поймав этот момент, заставив их поперхнуться рождающимся негодованием, Агата громко и уверенно продолжила: ‑ Да… Именно поэтому Совет, в конечном счете, и вынес это мудрое – Агата подчеркнула слово мудрое, ‑ решение. Начав говорить достаточно быстро и громко, чтобы закрепить внимание на своих словах, Агата постепенно замедляла речь и говорила все тише и тише, так что некоторым приходилось вслушиваться в то, о чем она говорит максимально внимательно, просто для того, чтобы расслышать ее:
‑ Да, и я предсказывала это… ‑ снова пауза, долгая настолько, чтобы некоторые все-таки решили возразить ей, что, дескать, речь сейчас идет о Брите, о том, что Брита повела себя непредсказуемо. Резко подняв руку навстречу уже было открывшимся ртам самых молодых и быстрее ориентирующихся в том, о чем идет речь представительниц Совета, Грета властным жестом заставила их проглотить рвущиеся наружу обвинения.
‑ Да, я знаю, что сейчас речь идет о втором индивиде, более слабом, более эмоциональном и мягком. (Переход на уровень кураторства предполагал посвящение в особый язык, использование которого было позволено только в кругу «своих» и категорически не допускалось даже в виде оговорок в общении с ячейками. Индивид как обозначение частей ячейки как раз было одним из ключевых понятий этого языка). Этот индивид повел себя непредсказуемо. Но в чем состоит непредсказуемость действий этого индивида? В том, что слабое, мягкое и эмоциональное существо решило избавить себя от мук совести и чувства вины? Именно в силу мягкости и эмоциональности своего характера?? – Агата нашла верный довод, который, как она уже видела, устроит всех, ‑ лица некоторых членов Совета сменили выражение презрительного ожидания на мину озабоченной задумчивости, ‑ И теперь я хочу спросить у вас… Может ли кто-нибудь из присутствующих здесь представить себе то, что могло бы случиться, если бы на месте этого слабого по своей сути индивида оказалась вторая ячейка?? Жестокая, импульсивная, резкая и безжалостная!? – Агата говорила размеренно, четко проговаривая каждое слово. Аудитория слушала ее затаив дыхание, и ее вопросительно-восклицательный возглас высокой звонкой нотой повис в гробовой тишине, ‑ Кто-нибудь может себе это представить? – Агата чувствовала, что речь ей удалась, они практически физически ощущала, как по спинам слушающих поползли мурашки ужаса прозрения.
Совет загалдел. Несколько кураторов, минуту назад мечтавшие испепелить Агату только силой своей мысли о том, насколько они были легковерны и безрассудны, что поддержали эту идиотку, теперь весьма благосклонно взирали на оратора, и воодушевленная их невмешательством Агата продолжила:
‑ Вряд ли теперь, после стольких поспешных и неосторожных, необдуманных поступков, ‑ Агата снова заговорила тише, при этом еще тщательнее артикулируя, и ее голос звучал зловеще в мгновенно воцарившейся абсолютной тишине зала, ‑ можно еще надеяться на предопределенность исхода этого мероприятия. Агата бросила последнее слово прямо в лицо «китайскому болванчику» и резко перестала говорить ‑ тишина будто оглушила всех находящихся в зале. Все присутствующие, как по команде повернулись в сторону «болванчика» ‑ самой древней из находящихся в зале кураторов, но еще не разделившей судьбу замененных недавно; она внезапно захихикала. Все вздрогнули, так это было не к месту и не вовремя, а Агата взглянула на нее уничтожающим взглядом, но глубоко внутри была почти благодарна этой выживающей из ума старушенции – абсолютно сбитые с толку члены Совета были готовы согласиться на все что угодно, лишь бы их больше не заставляли придумывать больше, чем предлагали давно известные и отработанные до мелочей приемы.
Старушка старчески крякнула и умолкла. Агата решила, что Совет вполне дозрел и огорошила:
‑ Я думаю, Совет согласится с тем, что индивиды Брита и Грета достойны введения в Совет кураторов, ‑ с этими словами Агаты на абсолютно каждой голове с выпученными от удивления и страха глазами шестнадцати действующих членов Совета волосы встали дыбом. Но Агата, ничуть не смутившись, продолжила громко и уверенно: ‑ И, как каждый из нас с вами, перед процедурой вступления в Совет будут помещены в карантин. Все шестнадцать ртов ахнуло одновременно – это было простое, лежащее на поверхности решение, но оно пришло в голову только одной Агате. Для самой Агаты это было просто озарение текущего момента, но очень многие подумали о том, как красиво и дальновидно была разыграна Агатой эта партия и как неосторожно с их стороны было сомневаться в ней и играть против нее.
Здесь нужно немного остановиться на процедуре вступления кураторов в Совет и особо – на карантине, который ему предшествовал. В Совет всегда выбирали уже состоявшихся кураторов, достаточно старых для того, чтобы они не хотели ничего менять в существующем обществе, но и немало потрепавших нервы в свое время своим кураторам для того, чтобы знать, с какой именно стороны можно ждать проявлений недовольства или, хуже того, реформистских идей у подрастающего поколения. Карантин – так, словно в насмешку, называли это мероприятие в совете – представлял собой некий испытательный срок для новых кандидатов. Кандидатам устраивали пышные торжества посвящения в Совете, в результате чего они становились обладателями, во-первых, почти абсолютной власти не только над теми подразделениями ячеек, которые были в их подчинении раньше, но любых ячеек в любой точке мира. А во-вторых, им предоставлялась теперь абсолютная свобода действия, перемещения и получения информации.
Все эти привилегии действительно были особым знаком, осеняющим членов Совета, но ирония мнимой свободы таилась в том, что новоиспеченный полубог уже мог все, но еще не знал ничего. Новеньких таким образом проверяли на крепость их убеждений, не посвящая ни в какие процедуры и мероприятия совета. Тех, кто не выдерживал такого тяжелого бремени – по разным причинам – кто-то пытался применить власть для сведения личных счетов, кто-то пускался во все тяжкие, забывая оснОвные заповеди, кто-то не выдерживал несоответствия новой информации всему тому, во что верилось все эти годы – причины могли быть разными; тех по традиции отправляли на материал. Выполнение миссии продолжения рода такими индивидами было непродуктивным, а ученым всегда не хватало живого естественного материала для экспериментального подтверждения все новых и новых разработок…
Таким образом, предложив Грету и Бриту в Совет, Агата обрекала их на карантин, которого они, в чем она была уверена, выдержать не могли. Они были слишком, непозволительно молоды! Да, эта дуалия была очень умной ячейкой, но они еще так неопытны, так безрассудно справедливы и катастрофисеки дезынформированы! Расчет был точным, почувствовав вкус свободы, они обязательно сорвутся и тогда обеих неугодных, непредсказуемых и, безусловно, социально опасных Грету и Бриту пустят на материал.
Все в Совете одобрили это решение, полностью сознавая, что именно стоит за представлением кандидатур в Совет. Кое-кто перекинулся злорадными замечаниями о лютой ненависти Агаты к ее подопечным, некоторые отметили про себя, что, возможно, Агата их боится, третьи задумались о том, как можно использовать такие обстоятельства, и только одна тихонечко хихикающая старушка в минуты, когда рассудок становился кристально ясным, четко и отчетливо понимала, что уже ничего не может быть как прежде.
В эти минуты в ее старческих, будто припорошенных вековой пылью, глазах загорались огоньки злорадства и ненависти. Она ненавидела каждого из Совета, кто был в нем или будет потом, она ненавидела эту систему, которая подняла ее к самым вершинам власти, но обрекла ее на абсолютно подлое и лживое существование, она ненавидела себя, за то, что сломалась сама и ломала других. Но она торжествовала, потому что видела в необычном поступке Бриты ту маленькую трещинку в бетонной стене, небольшой пузырек воздуха в закаленном стекле, из-за которых монолит в любой момент может рассыпаться на тысячу кусочков.
Заседание Совета, на котором состоится принятие новых членов, решено было провести через две недели, когда Грета окончательно поправится, дабы избежать осложнений или повторного заражения. Кроме того, так как Брита была в контакте со своей ячейкой вплоть до ее заражения, официально было предписано наблюдение и за ней. Ячейку поместили в отдельном, достаточно просторном блоке, сплошь стеклянном настолько, что просматривались даже самые интимные помещения нового жилища. Само жилище находилось не в жилом цилиндре и даже не в медицинском, блок, как потом словно невзначай проскользнуло в медицинских отчетах сообщениях, находился на территории центра воспроизведения, в том же цилиндре, где находилась их третья ячейка Света. Когда совет принимал решение о том, где поместить мятежных кандидатов, никто из них, кроме, разумеется Агаты, даже не вспомнил об этом факте, а если и вспомнил, то счел его незначительным, более важным считая то, что сама атмосфера этого места должна произвести на гордячку Грету и эмоционально восприимчивую Бриту гнетущее впечатление. Но все снова случилось не так.
Глава 6
Грете и Брите объявили, что они помещены в медицинский карантин, по истечении которого они приглашаются на заседание Совета. Таким лаконичным и безэмоциональным сообщением ограничились кураторы, справедливо полагая, что недостаток информации заставит индивидов обсудить услышанное, но девушкам, смертельно уставшим не только за последние часы борьбы с вирусом, но и за все время постоянной оглядки на потенциального наблюдателя, сейчас было абсолютно безразлично, что еще там придумали их кукловоды.
Брита с болью во взгляде смотрела на черное от болезни, постаревшее лицо Греты, воспаленные глаза, запавшие щеки, обезвоженную сморщенную кожу рук, и ничего не могла сказать – она боялась заплакать. Просто расплакаться, как маленькая девочка, от усталости и бессилья, а еще больше от того, что даже после такого нечеловеческого усилия ни ей, ни Грете нет никакой возможности расслабиться, забыть об осторожности, и хотя бы полчаса побыть самими собой. Этот просторный и светлый стеклянный шкаф, в который их поместили, абсолютно не располагал к этому.
‑ Живая я, живая, ‑ пытаясь изобразить недовольство и грубость в голосе, проговорила Грета, догадавшись о ходе мыслей Бриты. – Ты не сплоховала, ‑ нарочито издевательски, но все же из последних сил прохрипела Грета и отвернулась к стене.
Брита от последних слов даже на какое-то мгновение оторопела, но Грета была настолько слаба, что, почти завершив поворот к стене, все же не смогла сдержать стона – ей тяжело дался этот демарш, и Брита все поняла. А она раскисла! А ведь всего-то интенсивно поработала в любимой лаборатории! Брита стряхнула с себя расслабленность и постаралась собраться с мыслями. Она тоже должна сказать что-то такое, что должно понравиться кураторам, но как это было больно! Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас расспросить Грету самым подробным образом о том, как та себя чувствует, постараться ее рассмешить, увидеть ее улыбку и улыбнуться ей в ответ, а потом свалиться от усталости с радостью от того, что они снова вместе… Хорошо, что Грета отвернулась к стене, они слишком хорошо знала, что у Бриты не выйдет сыграть злобу и высокомерие, которых сейчас ждали от них наблюдатели.
Брита просто молча легла на свою кровать и тут же провалилась в тяжелый, со сновидениями сон. Всю ночь ей снилось, что совет кураторов поручил ей встретить инопланетную делегацию, но она никак не могла добиться ни от кого ответа на вопрос, кто же эти инопланетяне. А когда, наконец, пришло время принять делегацию, оказалось, что это не инопланетяне, а земные вирусы, Брита была в полной растерянности – они что-то говорили ей, но она ничего не могла понять. Она металась во сне, скрежетала зубами, так мучительно было ее непонимание, и часа в три ночи проснулась от ужаса – ей приснилось, что вирусы приготовили препарат из Греты и теперь, изучая его под микроскопом, обращались к Брите за консультацией и объяснениями.
Проснувшись, Брита какое-то время лежала, запрокинув голову мимо подушки и тяжело дышала, переводя дух от ночного кошмара и с трудом осознавая реальность, потом встала к питьевому автомату. Напившись, она прислушалась к тому, как спит Грета – та спала на удивление тихо, но дыхание было рваным и очень слабым. Брита посмотрела на часы, на спящую на том же самом боку, лицом к стене Грету, и все-таки решилась. Осторожно, даже нежно она помогла Грете перевернуться на спину, бережно поправила ее подушку и молча вернулась в свою постель. Грета глубоко и с облегчением вздохнула и через минуту ее неслышное дыхание выровнялось – Грета выздоравливала.
Брита еще раз вспомнила свой ночной кошмар, теперь после того как она смогла хоть как-то позаботиться о Грете, он уже не казался ей таким ужасным, скорее даже забавным, она закрыла глаза и еле-еле улыбнулась, лишь обозначив движение в уголках глаз и уснула, спокойно и без сновидений.
На следующий день обе девушки проснулись только ближе к вечеру. Когда Брита открыла глаза и взглянула на часы, то вначале подумала, что еще просто не успела уснуть – в их жилом помещении из-за стеклянных стен и днем и ночью был светлый сумрак, а на часах снова было три часа – но чувствовала она себя уже гораздо лучше, безразличие и апатия отступили, даже хотелось есть… Брита посмотрела на Грету – та лежала, немного развернувшись от стены, мягко перебирая одеяло пальцами, ‑ Брита видела только ее бледные сухие щеки и нервно пульсирующую жилку на шее. Было непонятно, спит Грета или уже проснулась.
Брите не хотелось тревожить ее сон, да и самой ей тоже было приятно еще немного полежать, она действительно очень сильно устала вчера. Брита шумно вздохнула, вспоминая вчерашний день, и Грета пошевелилась. Она медленно, будто осторожно повернула голову, но приподнять ее, чтобы увидеть Бриту с постели, не смогла, потом сделала несколько неловких движений руками и, попробовав изогнуться, неловко подвинула корпус выше на подушку. Брита почти неслышно подошла к Грете и без слов, быстро и умело, одной рукой поддерживая обессиленное тело, другой устроила подушку таким образом, чтоб Грета могла полулежать на постели. Здоровье Греты было уже вне опасности, но как же она была слаба! Несколько часов борьбы с вирусом, постоянное напряжение от того, что нельзя потерять сознание, нельзя подвести Бриту, вымотали Грету до полного изнеможения.
Грета улыбнулась в ответ Брите одними глазами… если попробовать задействовать остальную мимику, то благодарность выйдет весьма вымученной. Несмотря на крайнюю хилость тела, голова Греты работала как никогда ясно и четко: Брите нужно сейчас же обработать данные о вчерашних опытах, систематизировать и каталогизировать. Надо отослать ее… Сама не уйдет, побоится рецидивов от наших кураторов…
Рецидивов возвращения болезни Грета не боялась – она понимала, что и как было вчера сделано, – но вот поручиться за то, что кураторы смирились с неудачным исходом мероприятия, все-таки не могла. Брита с беспокойством поглядывала на Грету, Грета, в свою очередь, изо всех сил изображала уверенность и самостоятельность…
Зажегся экран модуса Необходимости. На экране появилось спокойное и даже какое-то торжествующее лицо Агаты, и ее сухой потрескивающий голос посыпался в их помещение словно разваливающаяся старая соломенная циновка.
‑ Совет кураторов и я лично выражаем удовлетворение тем, что тело и разум вашей ячейки содержится в оснОвном порядке. Совет доволен также тем, как ячейка справилась с вредом, ей причиненным. Тут последовала пауза, достаточно долгая для того, чтобы заставить ячейку нервничать о своей дальнейшей судьбе, но одновременно и не настолько затянутая, чтобы торжественность момента все же могла быть прочувствована. Агата была мастером по части театральных пауз.
‑ Совет постановил принять ячейку в качестве членов Совета кураторов. И не давая Грете и Брите даже удивиться и перевести дыхание, быстро, скомкано закончила и отключилась: Церемония вступления состоится через две недели, до этого времени любые обязанности индивидов считаются отложенными.
Смысл последней хитроумной формулировки вообще прошел пока мимо сознания девушек, настолько они были огорошены новостью о принятии их в Совет. Ни одна из них не знала, как себя в таком случае следует вести – радоваться? Да, конечно, принятие в Совет – это огромная честь, но и огромная же ответственность для любой ячейки… а для них? Что такое решение может означать для них? Что еще придумали эти исковерканные злобой и ненавистью существа? Обе ни на минуту не усомнились в том, что новое решение Совета – это лишь еще одно испытание, еще одна ломка.
Две недели… Можно ли считать эти две недели небольшой передышкой, или это обман, очередная уловка для того, чтобы оставив их в полной изоляции в этом дальнем блоке, рассматривать как под микроскопом каждое движение, каждое слово, каждый вздох … Грета сразу смекнула, что в такой ситуации привычные им способы получения информации из инфосети сейчас не подойдут, придется ограничиться теми новостями и знаниями, которые окажутся наиболее востребованными в сети… Интересно, как повели бы себя обычные ячейки, окажись они в вынужденном отпуске? Развлекательная информация… да, наверняка, любая ячейка, оказавшись в ситуации, когда обучение временно приостановлено, обратила бы свое внимание на развлекательную информацию… Любая… но, может, все-таки, не та, которая через две недели должна вступать в Совет… Какие чувства должно вызвать в обыкновенной ячейке вступление в Совет? Трепет? Благоговение? Гордость? Страх?… Черт, ничего не подходит… Так, попробуем подумать от обратного… Чего ждут от нас кураторы? Что мы окажемся недостойными Совета… Как можно разочаровать совет?? Вот. Оно. Нужно отнестись к предстоящему посвящению с максимальной ответственностью и … благоговейно, сомневаясь в себе… достойны ли… Грета улыбнулась и почти сразу сладко уснула.
Брита беглым цепким взглядом уловила движение мысли по выражению лица засыпающей Греты – все это время после инфосеанса Грета полулежала с закрытыми глазами, напряжённо хмурясь и то сжимая, то разжимая губы, но вот – удовлетворение и покой, словно разгладили родное лицо и, успокоившись, Брита с достаточно озабоченностью уселась за информационный модус.
Данных о вчерашней операции и опытах, об анализах было столько, что любой другой на ее месте даже не знал бы, с чего начать, за что хвататься. Но только не Брита! Это был ее мир, в нем она была не королевой, в нем она была демиургом – она не царила, она созидала!
Освещение в блоках регулировалось автоматически, а, не имея возможности никуда выходить, девушки не следили за сменой дня и ночи, потому очень часто о наступлении сумерек или приходе утра им напоминали только их желудки: Брита всегда была не прочь съесть чего-нибудь сладенького вечером под разговоры со своей ячейкой, а Грета как всегда с утра обязательно должна была выпить черного крепкого кофе из своей любимой чашки.
Когда девушкам автоматизированные уборщики-роботы принесли еду и одежду – почти сразу сообщения Агаты, Грета снова проснулась. Брита, разбирая принесенное, среди прочих одноразовых вещей и предметов, обнаружила и злополучную чашку Греты. Брита на мгновение даже оцепенела, но все вещи были в индивидуальных пакетах, на которых стоял штамп «стерилизовано», и чашка тоже. Однако Брита, подумав про себя, что чему быть, того не миновать, первым делом, освободив чашку от стерильной упаковки, налила себе в нее воды, выпила, и лишь потом под чутким руководством Греты заварила ей кофе. От Греты не укрылся этот демарш Бриты, разыгранный, впрочем, достаточно убедительно, – так получилось, что личные вещи для ячейки положили сверху, то есть их клали последними, а одноразовая посуда оказалась на самом дне коробки, – вот Брита и прикинулась умирающей от жажды до такой степени, что просто если не напиться воды сейчас, то можно сдохнуть. Проделала она это все шумно, задорно, весело, но все же с некоторым вызовом комментируя свои действия, что не осталось неуслышанным чутким ухом Агаты.
Для Агаты начались беспокойные дни и ночи, она не должна была пропустить ни звука из карантин-блока. Правда, именно этот вызов Агата интерпретировала на свой лад, в меру своего понимания: она решила, что Брита этим жестом хотела показать, что если чашка по-прежнему заражена, то, мол, мне все нипочем, я этот вирус победила!
О таком возможном понимании Брите поведала Грета, когда они в относительном спокойствии и безопасности однажды ударились в воспоминания о напряженнейших днях своего пути к свободе.
Грета снова уснула и теперь спала достаточно долго, спала глубоко, без сновидений, но проснулась отдохнувшей и ужасно голодной. Интенсивность освещения подсказала Грете, что проспала она целый день. Брита сидела спиной к кровати Греты и была погружена в мир графиков, формул, имитаций и моделей. Рядом с ней медленно исчезали остатки пустой использованной тарелки, – умницы-бактерии делали свою работу – Брита поела, не прекращая работать.
– Брита? – Грета негромко позвала ее, приподнимаясь в постели уже более уверенно, чем утром, – Брита, я хочу есть, ты поможешь мне?
Брита повернулась, и Грета узнала этот взгляд – отрешенно-блаженный, означавший только одно: Брита все еще находится в царстве своих научных изысканий.
– Да, конечно, – Брита абсолютно автоматически, время от времени поглядывая на экран своего модуса, поднялась, подошла к пищевому автомату, который в карантинных блоках находился внутри, а не в коридорах, нажала какие-то кнопки. Автомат помигал лампочками и после секундной задержки выдал тарелку с едой. Брита взяла ее в руки и озадаченно уставилась на ее содержимое. Постояв так несколько секунд и даже ковырнув пальцем содержимое, Брита повернулась к своему модусу, облизала палец, и, ставя тарелку на то место, где только что исчезли остатки предыдущей, другой рукой уже что-то передвигала на экране.
Грета чуть не рассмеялась – так было это привычно и как-то…по-домашнему… будто не было никаких тревог, будто не нужно следить за каждым своим движением, держа в напряжении и себя, и свою ячейку, боясь сболтнуть что-то личное, тайное…
Грета, еле сдерживая улыбку, уже собиралась снова позвать Бриту, когда та, очередной раз обмакивая палец в пищевую массу, вдруг резко обернулась к Грете и удивленно-сконфуженно спросила:
– Ты звала меня?
– Да, еще в прошлом году, – ирония, достаточно злая, если не знать Грету так, как знали ее Брита и Света, всегда удавалась Грете лучше всех. Брита давно уже не обижалась на язвительные замечания Греты, хотя частенько дулась оттого, что самой ей не удавалось отреагировать колкостью на колкость. Вот и сейчас, Брита озадаченно надула губки, силясь придумать что-нибудь в ответ… но так ничего и не придумала. Снова проделала ту же процедуру с пищевым автоматом и подала Грете небольшой удобный поднос с едой и питьем.
‑ Это диета, – пояснила она Грете, – этого года. Добавление ей самой понравилось, и она довольно направилась к своему модусу; там она озадаченно уставилась на тарелку с едой, немного постояла, размышляя и пытаясь что-то вспомнить – Грета от души веселилась, наблюдая за ней – потом Брита вздохнула, придвинула тарелку поближе и снова углубилась в царство микробов и вирусов, не забывая облизывать палец, то и дело наведывавшийся в тарелку.
Через какое-то время, когда от трапезы осталась только память, но не осталось и следов, Брита начала удовлетворенно бубнить себе что-то под нос, как подсказывал Грете опыт,– это означало, что Брита закончила работу и в последний раз перепроверяет правильность заполнения всех форм, верность адресов систематизированной информации и ждет заполнения знака необходимости, расположенного в углу экрана. Знак необходимости представлял собой анимированную монограмму из двух кириллических букв Н и О: О символизировала основы и была на экране всегда, а Н вначале увеличиваясь, а затем уменьшаясь, появлялась из центра О и туда же пропадала. Этот знак служил не только постоянным напоминанием об Основах и принципе Необходимости, но и использовался кураторами, следившими за обучением и ходом научных исследований своих подопечных в качестве индикатора эффективности их работы.