Девушкам понадобилось что-то около трех недель, чтобы разобраться с новой для них системой обязанностей и прав – к концу первого месяца своего кураторства в их паре Грета как обычно занималась анализом поведения их обеих групп и прогнозированием информационного голода, а Брита адаптировала инфопотоки для курируемых ими ячеек.
За это время Грете только однажды удалось буквально на минутку забежать к Свете. Они даже толком не успели поговорить – Грета выходила из цилиндра за очередной порцией кофе и задерживаться надолго, привлекая внимание все еще интересующихся их продвижением в кураторском деле членов совета кураторов, ей не хотелось. Грета внимательно осмотрела и Свету, и ребенка, задавая по ходу уточняющие вопросы о здоровье и безопасности, оставила для них медикаменты и немного еды, и только уходя, вдруг поняла, что отвлекало ее все время визита, что обратило на себя ее внимание. Грета, несмотря на безумную ночь родов, точно помнила что, когда и в каких количествах она принесла сюда в тайное место. Теперь же ей на глаза попадались предметы, назначение которых было ей даже и не совсем понятно, а уж предположений о том, откуда они могли взяться не было и вовсе. Грета потом поделилась своими сомнениями по поводу увиденного с Бритой, намекая ей на то, что неплохо было бы и ей разведать ситуацию, но Брита изо всех сил делала вид, что намеков не понимает.
Брите было очень тяжело смириться с мыслью о том, что ее Светка, добродушная и наивная Светка не стала бороться со своей незавидной участью продолжательницы рода, да еще и приняла такое положение вещей чуть ли не с радостью. Когда случилось так, что миссия оказалась выполненной вне стен ДНК-блока, Брита ни секунды не сомневалась в том, что все предосторожности той ночи – инкубатор для демо-индивида, запасы питания для него – все предосторожности только для того, чтобы Света не была обнаружена до того момента, когда Грета придумает способ незаметной утилизации плода. Прошло уже несколько недель, но ни Света, ни даже Грета не дали и намека на то, что такое развитие событий вообще предполагалось. Брита была в недоумении и растерянности. В ее понимании демо-индивид – а так называли младенцев во время генных проверок и повторного анализа прогноза социализации с момента их рождения до момента, когда индивид либо становился таковым, получая полный индекс имени, либо утилизировался как непригодный – был чем-то вроде неприятной, но неизбежной болезни, от которой организм в состоянии избавиться самостоятельно. И уж если такое освобождение произошло, то ‑ у Бриты просто в голове не укладывалось – для чего теперь эту «болезнь» пестовать и обихаживать?!
Тем не менее прошло уже почти два месяца, и судя по количеству переданного Свете медицинского оборудования и медикаментов, питания, одежды и невообразимого разнообразия предметов обихода, Светка не только не собиралась утилизировать демо-индивида, но и прилагала все усилия для того, чтобы обеспечить его жизнедеятельность.
‑ …понимаешь, такое ощущение, что к ней приходит кто-то еще! Но ведь это же невозможно?! Или…– Грета, насколько это было возможно для шепота, восклицала и пожимала плечами.
Брита не отреагировала на озадаченный вид Греты:
– Ерунда, Светка всегда все разбрасывала, вспомни …
– Да нет же, ты пойми, я такого… даже не знаю где и взять! – Грета продолжала удивляться.
И тут Брита решилась.
– Грета, – Брита прервала сосредоточенное пожимание плечами и нахмуренное возмущение своей подруги, – скажи, а почему вы не утилизировали… это?
Грета не сразу поняла, что ЭТО, она вообще ничего не поняла, ей показалось, что Брита спрашивает о чем-то, абсолютно не связанном с тем пространным рассказом о самочувствии Светки и ее питомца (Грета сама придумала так его называть, а от Бриты других предложений до сих пор не поступало). Грета уставилась на Бриту – непонимание сменилось удивлением, потом озадаченностью и, наконец, какой-то, абсолютно несвойственной выражению лица Греты, беспомощностью.
Грета раскрыла рот, хотела что-то сказать… Помолчала, глядя в пол, будто что-то стараясь припомнить, и поразмышляв немного таким образом, вдруг вскинула глаза на Бриту, искренне широко улыбнулась и сказала:
– Он такой… смешной!
Брита поначалу даже не уловила смысл сказанного, ее поразила улыбка, с которой на нее сейчас глядела Грета – это была абсолютно наивная, даже какая-то глупая улыбка, но в ней была какая-то радость, глубокая и удивительно искренняя. Хотя преобладающим выражением лица оставался конечно же исследовательский интерес.
Грета, легко вернув своему лицу привычную серьезность, взяла Бриту за руки и, заглядывая той в глаза, почти попросила:
– Сходи к ней, а? Вы же… я с ней никогда так не ладила, как ты. Она скучает, спрашивает про тебя все время. Ну, переживает, конечно… – Брита начала какое-то движение, чтобы под любым предлогом отказаться от предложения, но Грета, уловив начало жеста, заторопилась – Н-нет, нет… ты сходи, обязательно сходи! А-а… он… он и правда смешной – Грета снова заглянула Брите в лицо, сжала ее руки, отпустила и, делая шаг назад, будто предлагая Брита сию минуту отправиться в укромное место, еще раз повторила, растягивая слова – про-о-сто – смешно-ой. И снова улыбнулась.
Брита не была настроена столь лучезарно, кроме того, ее почти напугала манера поведения Греты – такого не было никогда – именно это обстоятельство, в конечном итоге, и стало определяющим в ее решении навестить Светку.
Никакого умиления Брита не почувствовала ни тогда, когда демо-индивид вдруг улыбнулся ей, издав при этом непонятный звук, чем вызвал дикий восторг Светки, ни уж тем более тогда, когда Светка стала подробно рассказывать Брите об успехах младенца и демонстрировать его умения. Светка с таким самозабвением отдалась этому нехитрому занятию, полностью раскрепостившись в обществе Бриты, чего не могла позволить себе в приходы Греты, что не сразу заметила мягко говоря непонимания, отраженного на лице Бриты.
Брите не было противно, нет, она переборола в себе это чувство, ей не было неинтересно – она отмечала особенности развития индивида и автоматически сравнивала их с нормой – это они все изучают, как правило, в третьей линии ‑, но ей не было и безразлично! Брита была раздражена, но раздражение ее было направлено не на маленький комочек розовой плоти, издающий непонятные звуки и действительно смешно размахивающий тем, что когда-то станет руками и ногами, нет, она почти злилась на… Светку! Светка, её Светка, после яркой радости первых минут встречи с Бритой, целиком отдала свое внимание и все эмоции этому … непонятно чему…
Светка вдруг резко замолчала, уловив, наконец, повисшую в воздухе напряженность: – В общем, у нас все нормально, – она как бы погасла и почти виновато поглядывала на Бриту, ища ее взгляда и одновременно боясь встретиться с ней глазами.
Брита не знала, как себя вести – Светка ее раздражала, раздражало в ней все: и ее новая манера говорить «мы», и короткие простенькие предложения, неизменно заканчивающиеся апеллированием к младенцу «да, мой хороший!?», и то, как непривычно плавно двигалась теперь Светка, как бережно обращалась с демо-индивидом, как по малейшему изменению мимики некрасивого беззубого лица начинала суетиться и как радовалась, что угадала желания этого …нечто.
Младенец вдруг начал будто крякать, Светка полностью переключилась на заботу о нем и Брита, даже не попрощавшись, потихоньку ушла.
Она не сразу вернулась в кураторский блок. Долго бродила по улицам ДНК-полиса, словно заново рассматривая цилиндрические строения, прислушиваясь к разговорам встречных ячеек. Несколько раз она подходила к пищевым автоматам и, кажется, что-то пила. Один раз ей показалось, будто какая-то сгорбленная фигура преследует ее, но, когда она все-таки стряхнула с себя задумчивую рассеянность, в которой пребывала последние несколько часов, и привычным зорким сосредоточенным движением только глаз попыталась идентифицировать индивида, тень, постоянно маячившая на периферии зрения пропала как не была. Тогда Брита отнесла это к шуткам своего расстроенного воображения.
Она вернулась глубокой ночью. Ей не хотелось встречаться с Гретой, и она очень тихо пробралась в свою комнату. Грета, не на шутку обеспокоенная долгим отсутствием второй, услышала, что та вернулась, но решила пока не беспокоить ее. Грета просто вышла в коридор к пищевому автомату, набрала там что-то незначительное и мягко вернулась в свою комнату. Брита была очень благодарна Грете сейчас и за то, что она тревожилась о ней, и за то, что не стала именно сейчас лезть в душу.
Следующие несколько дней ни Грета, ни Брита не заговаривали о Светке. Все шло своим чередом – накатанная дорожка работы с ячейками давалась все легче и легче, оставляя девушкам все больше и больше свободного времени. Они еще не обсуждали дальнейших планов, но каждая понемногу задумывалась о том, как использовать преимущества кураторской жизни, и, главное, для чего?
До тех пор пока их целью было кураторство как возможность бесконтрольного использования информации и свободы перемещения, все их помыслы, умения, хитрости – все было направлено только на достижение заветного статуса. Теперь же, когда цель достигнута и все наработанные приемы как будто больше не нужны, девушки оказались не готовыми к тому, что теперь они вольны в своих действиях и решениях. К этому было привыкнуть нелегко. Грета постоянно ловила себя на том, что даже в тех немногих случаях, когда можно принять решение, не отвечающее стереотипу или неписанному правилу, она, все равно, почти автоматически склоняется именно к выбору привычного метода, не изобретая ничего нового. Это очень беспокоило ее. Конечно, она понимала, что годы, проведенные в системе в качестве мельчайшей молекулы этой системы, не отступают так легко и быстро, и что именно на такой эффект, строго говоря, и рассчитана сама система, но ведь она – Грета! Грета злилась на себя, на Бриту, даже на Светку, хотя именно Светка, как это ни странно легче, чем они с Бритой оторвалась от стереотипа системы и всем своим поведением являла пример того, что можно и по-другому. Можно… вопрос в том, нужно ли…
Грета почти неотступно думала об этом. То убеждала себя в том, что именно такое отношение к демо-ячейке – верное и продуктивное, и что система навязывает другое для того, чтобы стирать индивидуальности, которым по силам разрушить систему. То вдруг почти впадала в панику, пытаясь представить себе мир, в котором нет ячеек, и каждый индивид по собственной воле и желанию решается не только выполнять миссию продления рода, но еще и добровольно идет на то, чтобы самые продуктивные годы своей жизни потратить на черную работу воспитания. Она металась от крайности к крайности – обе точки зрения ее не устраивали. Первая – тем, что это та система, которая существует теперь и для изменения которой она и шла к высшему статусу, вторая – тем… чем ей не нравилась вторая точка зрения, Грета никак не могла понять. Она исключила эмоции и как могла отбросила стереотипы, навязанные ее обществом, но все-таки не могла согласиться сама с собой в том, что тот хаос, который предполагается вторым вариантом устройства общества, хоть чем-нибудь лучше уже существующего.
На помощь пришел его величество Случай.
Через несколько дней абсолютного замалчивания проблемы Светки и ее «хорошего», Брита вдруг объявила:
– Знаешь, а ведь мне тоже показалось, что там кто-то еще бывает… Эти … шумные такие … как ложки…
Грета оторвалась от утреннего лицезрения улицы через стеклянную стену под вдумчивое потягивание крепчайшего кофе:
– Ложки?…а, там… Да, я тоже не совсем поняла, что это за приспособление…
– Сходим? – как-то лениво-буднично спросила Брита.
– Ну, пошли, – Грета оттолкнулась плечом от окна, – минут еще пятнадцать мне надо, – добавила она перед тем, как зайти в свою комнату.
– Ладно, – Брита все это время стоявшая там, где ее оставила Грета, энергично развернулась в сторону своего входа и широкими шагами решительно направилась к себе.
Грета была готова ровно через пятнадцать минут, даже минутой раньше, но Брита, как всегда, еще копалась – она умела собираться быстро, но у нее очень редко получалось не опоздать. В их троице, когда они еще были триадой, полностью все умение делать все вовремя досталось исключительно Грете – она и приходила всегда немного раньше назначенного срока, чтобы осмотреться и проникнуться духом места, как шутила Светка, и не так уж была далека от истины в этом своем замечании. Брита, если приходить всей триаде одновременно не было обязательным условием, обычно являлась с точностью до секунды ровно к назначенному сроку, опаздывала редко и по мелочи – пару минут, не больше. Светка же обладала удивительной способностью, начав собираться раньше всех или даже отправившись к месту вместе со всеми, немилосердно опаздывать или вообще забывать прийти. В таких случаях остальные две ячейки были вынуждены бросать свои занятия и разыскивать ее. Почти всегда им удавалось ее найти, но обнаруживали они ее в таких необычных местах, куда по своей воле и разумению никогда бы не забрели. Если поиски не увенчивались успехом, и блудная ячейка возвращалась сама, их куратор являлась собственной персоной в их бокс и выливала на головы бедной триады столько мерзости и гадости, что после ее ухода они долго молча сидели, прижавшись друг к другу под тяжестью какого-то неимоверно тяжелого груза, будто и вправду на них вылили огромную емкость с грязью. Ругать и воспитывать Светку в этом случае абсолютно не представлялось возможным, и Грете с Бритой в скором времени снова приходилось бегать по ДНК-полису в поисках пропажи.
Ровно в ту же секунду, когда, запыхавшаяся от интенсивности сборов Брита выскочила к уже минут пять стоявшей в рекреации Грете, их инфомодусы почти в унисон проиграли сигнал связи с Советом Матерей. Девушки знали о существовании такого способа общения с высшей властью их системы благодаря блоку информации по кураторству, но никогда прежде им не доводилось ни слышать этого сигнала, ни, тем более, получать его. Обе замерли от неожиданности. Сигнал означал, что всем кураторам, его получившим, необходимо незамедлительно прибыть на верхнюю площадку ДНК-цилиндра, где представитель Совета Матерей передаст им распоряжение. Распоряжения Совета Матерей всегда были только устными, никогда в инфомодусах не было даже упоминания об их распоряжениях или какой-либо другой деятельности, даже косвенных – вся информация, которую можно было почерпнуть из инфосети об этой властной структуре содержалась в единственной фразе, записанной в Основах: «Есть Совет Матерей и по его воле все делается».
Все-таки глубоко в них засела система! Когда первый шок прошел, обе, опрометью бросились за оставленными перед походом к Свете кольцами, побросали собранные сумки и рванули к кураторскому проходу, ведущему к лифту, и только попытавшись одновременно двумя кольцами открыть одну и ту же дверь, девушки остановились и словно проснулись.
– Н-да… – Грета глубоко вздохнула, поглядела прямо в глаза Брите – у той еще на лице держалось бездумно преданное выражение – и, махнув головой в сторону двери, с какой-то безысходность бросила: – Открывай…
Брита все еще держала мягкий кулак прижатым к двери, и когда Грета сказала ей открывать, посмотрела на свой такой же, как на совершенно посторонний предмет, неизвестно откуда взявшийся здесь. Выражение лица ее стало осмысленным и даже злым, она дернула рукой, будто пытаясь спрятать ее, но остановила себя еще до начала движения и почти всем телом прислонила еольцо к кодусу. Кодусы неприметно располагались у некоторых закрытых дверей бесконечных коридоров ДНК-цилиндров, и, как в свое время поняли девушки, содержали в себе разгадку того, что иногда кураторы умели появляться в совершенно неподходящее время, с совершенно неожиданной стороны и так же незаметно исчезать после воспитательных пассажей.
Девушки оказались на крыше, там их уже ожидал гравилет, который за какие-то сорок минут перенес их к месту назначенного собрания. Это тоже была крыша какого-то цилиндра ‑ для собраний каждый раз выбирались разные крыши. Огромная крыша ДНК-цилиндра от края до края была заполнена гравилетами, из которых на крышу спускались кураторы со всех уголков планеты – это было заметно и по отличиям в одежде, внешности, и по поведению. Некоторые команды прибывших были настолько организованы, что не теряли четкости построения, даже выпрыгивая из гравилета. Другие, напротив, вынужденные все время полета находиться в непосредственной близости друг с другом, теперь шарахались друг от друга в разные стороны.
Крыша была размечена линиями и малозаметными, но понятными значками, указывавшими места посадки гравилетов и построения кураторских представительств.
Похоже было на общее собрание кураторов и Совета Матерей. По сведениям, почерпнутых из инфосети, Грета знала, что такое массовое собрание было лет тридцать назад – тогда в связи с кончиной одной из Матерей всех тоже собирали в какой-то другом ДНК-полисе и тогда их кураторов не было почти целый день. Сейчас грандиозность того события была прочувствована Гретой с большой глубиной и торжественностью момента.
Грета и Брита держались вместе, поглядывая друг на друга и робея перед грандиозностью мероприятия, девушки терялись в догадках о том, что могло вызвать необходимость полного сбора, какие могут быть преимущества в том, что собрание проводится не в их ДНК-полисе – везение ли это или наоборот сулит проблемы. Прошлое такое собрание аукнулось массовыми нарушениями в системе, – Грета вспоминала, – тогда по всему миру целые партии новых индивидов не получили необходимых генетических модификаций, несколько десятков ячеек бежали за пределы полисов и только троих из 47 бежавших смогли отыскать во внешней зоне.
Грета задумалась – раньше ей не приходило в голову сопоставить такие очевидны факты – их троица, как подсказала Светка, была немодифицированной… Значит именно в такой же день, почти тридцать лет назад… Интересно, где-то хранятся записи времени рождения индивидов, собираемых в ячейки? Грета как раз закончила выстраивать логические рассуждения о том, где можно найти сведения днях рождения ее ячеек, как вдруг в самом центре огромной крыши образовалось светящееся пятно, искрящийся серебряный шар, в котором, казалось, переливаясь всеми цветами радуги, появилась фигура Матери.
На вид фигуре было не больше 20 лет, она была правильной…нет, это ложь, она была прекрасной! Описать ее оказалось совершенно невозможно, потому что, как оказалось уже после собрания, каждый видел Матерь по-разному – разный цвет волос, глаз, рост, одежда, даже голос, который проникал в сознание и оставался в нем сладкой мелодией без слов – каждый видел и слышал что-то свое, сокровенное, и яростно отстаивая свое мнение, ни за что не хотел слушать других. Таким хитрым способом Совет матерей добивался того, что каждый, одновременно видевший и не видевший Матерь человечества, сохранял это видение на всю жизнь и не желал ни с кем им делиться. Разговоры о собрании, о Матери, о Совете Матерей, таким образом, пресекались в самом зародыше.
Когда Грета и Брита пытались обсудить явление Матери, они тоже вначале поругались – быть может, впервые за все годы, но именно этот факт, в конечном итоге, заставил их задуматься. Первой пришла в себя Грета – как более рассудительная и неэмоциональная, она со свойственным ей педантизмом и скрупулезностью разложила все виденное, слышанное и прочувствованное ею по аспектам и нюансам и с этим анализом пришла к Брите. Брита изображала оскорбленную невинность, потому что тот образ Матери, который представился ей, был не просто не похож на то, о чем говорила Грета, он был настолько другим, насколько может разнится оригинал и карикатура. Постепенно, сравнивая деталь за деталью, девушки пришли к неутешительному выводу – все, что они видели, все, что они слышали, все, что они чувствовали – всего лишь наваждение. Ничего этого не было, то есть вообще ничего и никого.
– Ну, конечно! – Грета хлопнула себя по лбу, – она же стояла в центре круга! да еще и так далеко от нас!
Брита непонимающе хмурилась, – я…не понимаю…и что?
Грета молчала, выжидающе смотря на Бриту и позволяя ей додуматься самой. Наконец, не выдержала:
– Ну, ты ведь заметила даже седые волосинки, даже то, что ресницы были закручены, а мне увиделось, что над губой есть небольшая родинка… Ну?!
Бриту осенило:
– Мы не могли бы разглядеть деталей, если б на самом деле там стоял человек! Погоди… а каким же образом каждый, стоявший в круге, видел ее в лицо?
Грета даже расхохоталась – Ну, вот! Вот же. Вот! И я об этом же!
Они и сами не понимали, что их так развеселило, но почему-то было легко-легко – они катались по пушистому ковру комнаты Бриты и смеялись, непонятно отчего.
Разгадка того факта, что их контакт с Вечной Матерью на самом деле был лишь актом массового гипноза, сначала повеселила их, но чуть позже заставила глубоко и непросто задуматься о том, сколько еще закрытой информации и невероятных, непредсказуемых и неприятных открытий их ждет, и как мало, они в сущности понимают даже в устройстве такого, как им казалось, понятного мира ДНК-полисов.
По возвращении с собрания, перед тем как заслуженно выспаться после почти восьмичасового бдения на крыше девушки все же решили сбегать к Светке. Собрались довольно быстро – еда, вещи, медикаменты уже были упакованы в сумки…
– Ты чего? – Брита с недоумением наблюдала, как Грета, уже наверное, в пятый раз перепроверяет сумки, пересматривает расписание кураторской связи и перезапускает программу мониторинга ячеек.
– Не знаю, неспокойно как-то…– Грета уже не в первый раз в их триадной жизни говорила эти слова, и Брите они очень не нравились. В самый первый раз, когда Грета произнесла эту сакраментальную фразу, они со Светкой высмеяли ее и все равно потащили с собой в витриум – слушать какие-то невероятные истории выжившей из ума ячейки. Тогда все закончилось неимоверным скандалом и общественным порицанием. С тех пор к заветному неспокойству Греты прислушивались всегда. Так было и в тот день, когда Грета во что бы то ни стало решила идти к Светке, так было еще много раз до этого дня и после него, а сколько раз еще так было, но кроме Греты никто об этом не знал…
– Что именно? – Брита остановилась и посерьезнела.
– Не могу понять… – Грета будто мучительно пыталась что-то вспомнить. – Нет, не понимаю… Ладно, пошли, все равно.
– Точно? – Брита сама теперь сомневалась, как лучше поступить.
– Все равно идти надо, как ни крути, сто лет там не были…Там … что-то…
– Там? – Брита побледнела, – ей стало страшно оттого, что может быть там – что-то со Светкой? Ее нашли? А может, это их там поджидают? Брита остановилась. Она занервничала. Самое противное, что пугала ее не сама по себе, например, смерть Светки. Она поймала себя на том, что ее неимоверно раздражает и как-то опустошает сама мысль, что с этим нужно будет что-то делать, а потом жить, думая, что Грета считает их виновными. Или даже о том, что из-за глупости Светки, они, нет, Брита сейчас не думала мы… она думала: я. Я из-за чьей-то прихоти, глупости, или как угодно, могу потерять все, что заслужила долгими годами постоянного напряжения, самоконтроля и жесточайшей дисциплины. Да, мне все это надоело, наконец! С Бритой что-то произошло на крыше… то как она бежала по зову сигнала, то как они обе молча летели молча и отрешенно глядя в потолок гравилета, то как она самозабвенно потом отдалась созерцанию Матери ‑ ее голос до сих пор звучал в ушах Бриты, то как в восторженном восхищении без умолку рефлексировала по этому поводу по дороге обратно…
– Может, я сама схожу? – Грета предложила это только из чувства самосохранения того мы, которое уже теряла Брита. Ведь останется хотя бы одна, значит сможет помочь, – так рассуждала Грета. Но мысли, молнией сверкнувшие только что в голове Бриты, обескуражившие ее своей искренностью и очевидностью, казались мерзкими, потому Брита, побоявшись проницательности своей ячейки, решительно замотала головой и еле сдержалась, чтобы не предложить в такой ситуации Грете остаться:
– Нет, нет, давай… сходим… идем вместе.
Грета слишком была занята анализом своих предчувствий, чтобы заметить некоторую скованность и неестественность в поведении Бриты. Она только отметила про себя, что ей стало еще гаже и безысходнее после того, как они решили идти вместе. Возле самого тайного места девушки все-таки разделились, и Грета должна была войти к Светке первой.
– Нету ее там, – вдруг услышала Грета знакомый старчески хрипловатый голос, – сама утром искала. Грета оглянулась.