Через минут двадцать она снова опомнилась и, не дожидаясь никакой реакции от Греты, подняла ее и потащила за собой в лагерь. Весь путь до лагеря Светка продолжала восторженно и сбивчиво повторять все уже сказанное, пытаясь сопроводить эту информацию советами и предостережениями. Грета безропотно следовала за Светкой и в те моменты, когда Светка, забывая, почему ей необходимо вернуться в поселение как можно быстрее, вдруг останавливалась и начинала повторять Грете какие-то избитые истины, требуя от той вдумчивого «угу, ясно», Грета мягко разворачивала Светку в сторону поселения и настойчиво подталкивала, напоминая, что надо идти. Она уже оправилась от депрессивного состояния, а досада на себя, обычная для Греты в такой ситуации, отступила перед любопытством и замешательством от того, что рассказала Светка.
Суть многословного и многоэмоционального рассказа Светки можно было бы изложить в одном предложении. Один из мужчин среднего возраста, в самом расцвете сил, как выражалась Светка, грубоватый и замкнутый, появившийся в их поселении тоже совсем недавно, а до этого существовавший самостоятельно и одиноко, почувствовал в Грете родственную душу. Это судьба, – тараторила Светка, – пойми, он ведь осознанно почти двадцать лет жил совсем один, потому что был против любых человеческих общежитий! Он ведь и когда пришел к нам, пришел не потому, что понял наконец-то, что человеку без людей никак, а потому что слабым себя посчитал, решил, что не справился, что вконец испорчен той системой, которая его взрастила! Это он говорил, понимаешь, Грета! И вот, он тут, с нами, непонятно для чего и почему остается, ни с кем дружбы не водит, – и тут на тебе! То-то я смотрю он вдруг вроде будто посветлел весь – пару дней назад ко мне приходил, чтоб я ему новую одежду составила – представляешь, и так при этом стеснялся, так, прямо, оправдывался, – хохотала Светка, – прямо умора-заглядение! А это он, оказывается, для тебя хвост-то распушил!
Грету немного коробили непривычные и не всегда понятные выражения Светки, подобные выражения были в ходу в этом поселении и часто встречались в речи, а самое главное, ей абсолютно неясным было слово, с которого Светка начала – что значит влюбился, Грета так и не поняла…
Грете пока не удавалось принять новые слова в свой лексикон и от этого, когда она пыталась просто поболтать с кем-нибудь, ее речь выглядела искусственной, неживой какой-то. Лучше ей удавались небольшие поучительные беседы и уроки, которые ей предложили вести со взрослой частью поселения – общение с детьми ей не удавалось вовсе. Так и закрепилась за Гретой такая специализация – либо маленькие, еще не умеющие толком разговаривать, дети – она легко управлялась с ними, либо взрослые, сложившиеся люди, которые хорошо знают, когда можно и нужно говорить.
К этому времени Грета жила в поселении уже полгода, и люди к ней привыкли. Привыкли быстрее, чем она к ним. Грете было тяжело и отсутствие привычных мелочей, и невозможность планировать свое время только по своему собственному усмотрению, потому что всегда нужно было принимать в расчет интересы и потребности окружающих ее людей, но больше всего ее мучал информационный голод.
В поселении не было инфомодусов, то есть какая-то электронно-кристаллическая аппаратура была, но поселенцы модифицировали ее таким образом, чтобы из ДНК-полисов было сложно отследить инфоактивность. Это было важным требованием безопасности поселения, и Грета даже не заикалась о том, что неплохо было бы иметь обучающий модус.
В последние два дня, когда она уходила из поселения, подыскивая место для одинокого проживания в прибрежной полосе, она несколько раз натыкалась на следы пребывания людей, находила брошенные впопыхах вещи. Как объяснила ей еще раньше старуха, все вещи, которыми пользуются поселенцы, в обязательном порядке пропитываются морской водой или специальным образом заращиваются кристалликами морской соли, иначе вездесущие бактерии-умницы уничтожат все ношеные или пользованные вещи. Поэтому до тех пор, пока одежда, приборы, другие вещи были необходимы для использования и их нечем было заменить, за их просоленостью тщательно следили, а когда надо было их утилизировать, просто переставали просаливать. Тяжелее всего было во времена дождей. Палатки, в которых жили поселенцы, были достаточно старыми, для того, чтобы бактерии в первую очередь принимались за них – дождь не успевал еще закончиться, как они проедали дыры в верхних, отмывшихся от соли слоях ткани. Приходилось, невзирая на ливень, поливать палатки морской соленой водой, запасы которой всегда заготавливались поселенцами неподалеку от лагеря. Забытые вне палаток инструменты и даже заготовки из дерева или травы, оказывались надъеденными ровно настолько, насколько частички человеческого пота могли проникнуть в них.
В то утро, когда Света нашла ее, Грета наткнулась на небольшую пещерку в каменистом береге на достаточно большом расстоянии от того места, где сейчас располагалось поселение. Она и раньше находила небольшие уютные пещерки, в которых угадывались останки аппаратуры и инструментов, которыми могли пользоваться люди, но в этой пещере ее внимание привлек уже порядком проржавевший, но все еще узнаваемый по общим очертания инфомодус, точнее корпус инфомодуса, внутренности его были, видимо, вынуты, а не подчищены бактериями, потому что пазы и ниши для крепления инфочипов были кое-где будто оплавлены – там, где к ним прикасалась рука человека, бактерии потрудились на славу. Созерцание этого пустого саркофага навело Грету на две удивительные мысли – первую, о том, что металлический корпус для инфомодуса – это возможный выход из ситуации, когда воздействие внешней среды агрессивнее, чем бактерии, которые только довершают уже начатое влажным воздухом и пыльными ветрами разрушение пластмассового корпуса, и вторую, о том, что инфомодус и дикие просторы вещь не такая уж и не совместимая.
Она как раз размышляла над обеими, когда Светка все-таки углядела ее в однообразном прибрежном пейзаже.
– Ты слушаешь меня? – Светка остановилась и укоризненно уставилась на Грету, – ты совсем не хочешь задуматься о той ответственности, которая теперь ложится на твои плечи!
Такая нотациоподобная фраза из уст Светки выдернула Грету из того тумана удивления, непонимания, любопытства и одновременной отстраненности, в котором она пребывала последние сорок минут, пока они возвращались в лагерь. Но что-то еще, что-то неприятное и навязчиво знакомое, вдруг заполнило ее сознание и заставило ее вернуться в привычное состояние полного самоконтроля и придирчивого анализа окружающей обстановки.
Светка все еще стояла с выпученными глазами и возмущенной физиономией, когда Грета вдруг поняла, что привлекло ее внимание. Резко задрав голову вверх, Грета, словно локатором окинула небо пристальным взглядом, и далеко над горизонтом отметила несколько черных, медленно увеличивающихся точек.
Схватив Светку за руку, Грета, как во времена их юности, стремительно и целеустремленно неслась к лагерю. Светка, несколько ошарашенная таким поворотом развития ситуации, вначале пыталась что-то хотя бы спросить, но забытое чувство полного подчинения воле сильного властного члена ячейки, которым всегда была Грета, захлестнуло ее способность мыслить, и она просто неслась рядом с Гретой со всех ног. Когда до лагеря оставалось метров сто, Грета стала сухим, словно потусторонним, голосом отдавать краткие приказы:
– Детей собери – где меня нашла – там можно спрятаться – туда гравилеты не подойдут – ветер. Вещи не бери – не успеешь. Старухе скажи – пусть смывает соль – не мелочится – жизнь дороже.
Светка запомнила все дословно, но поняла только свою часть приказа. Однако спрашивать не стала по старой отработанной годами бытности ячейкой привычке, и, несмотря на усталость – она с раннего утра была на ногах – побежала к самой большой палатке. Было чуть за полдень и в лагере в самую жару все, как обычно, отдыхали. В большой палатке старухи не было, дети спали… Света на секунду замешкалась – искать старуху или собирать детей?
Она выглянула из палатки. Грета уже успела оббежать несколько палаток с самыми старшими и тем же глухим, страшным голосом продолжала отдавать команды. Светка всегда поражалась этой способности Греты – сосредоточиться на решении проблемы настолько, чтобы и другие полностью подчинились твоей воле, принимая ее как свою. Мужчины беспрекословно выполняли ее указания, некоторые женщины попытались было делать по-своему, но, остановленные укоризненными взглядами, а то и жесткими окриками своих же, без лишней суеты, четко и слаженно выполняли распоряжения Греты.
Светка уже подняла и одела всех взрослых детей, спавших в палатке, когда подоспела старуха с остальными старшими – они куда-то уходили от поселения и вернулись точно также обнаружив на горизонте блуждающие гравилеты. Также молча и собранно, как Грета, одна из них распорядилась:
– Грудных бери, отнесешь к ближайшей пещерке, дальше не иди – надорвешься, толку не будет, – проговаривая это, она помогала Светке завязать три длинных платка – два на груди и один на спине, в которых они вместе умостили все еще спящих младенцев.
Малышей на этот момент в лагере было четверо: две трехмесячные девочки-двойняшки и два младенца мужского пола полутора и двух лет. Двухлетний мальчик был слабеньким и его до сих пор прикармливали детской молочной смесью, полуторагодовалый ребенок, ребенок Светки, напротив, был крепким, сбитым, и когда Светка попыталась поднять и его, то почувствовала, как тяжелы и остальные трое, уложенных в платки, детей.
Старуха взяла крепыша на руки:
– Иди, и смотри, чтоб не пищали там…
– Соль… – начала было Светка, но старуха резко остановила ее запрещающим жестом и повторила:
– Беги!
И Светка побежала. Весь лагерь был похож на развороченный муравейник, из которого время от времени отделялись одна-две фигуры, торопливо убегавшие в самых разных направлениях. Гравилеты широкой спиралью неизбежно приближались к ним. Обычно операции по прочёсыванию дикой зоны проводились непосредственно у окраин полиса перед испытаниями ячеек и так далеко вглубь дикой зоны не заходили, иногда предпринимались обследования свалок отходов ДНК-полисов, которые тоже были выведены в дикую зону – огромные мусорные кучи, образуемые сбросами мусора все с тех же гравилетов, достаточно быстро уничтожались умницами бактериями – пластик, ткань, животный материал – все это было их любимым лакомством.
Света пересекла лагерь и нигде не увидела Греты, но удивляться ей было некогда, звук подлетающих травилетов был уже слишком отчетливо слышен. Светка вначале решила бежать самой краткой дорогой, но, вспомнив Грету и ее наставления далекой полисной жизни, решила запутать следы. Минут через пятнадцать быстрого бега, Светка поняла свою ошибку – море было еще далеко, а груз, с которым она бежала, был уже неподъемным. Внезапно стало намного легче – спина распрямилась, боковым зрением Света отметила какое-то движение – испугавшись, что уложенный в платок на спине малыш попросту выпал, Света попыталась притормозить и оглянуться.
– Вперед, не останавливаться, – Грета грубо толкнула Светку, уже замедлившую движение, и последняя увидела, что Грета бежит, пригнувшись, одной рукой сжав ноги сидящего на шее крепыша, а второй обхватив поперек туловища перекинутого через бедро мальчишку из спинного платка Светы.
Близость Греты воодушевила Светку, у нее открылось второе дыхание, и уже через каких-то десять минут они были на побережье. Грета провела Светку в неизвестную ей ранее в этом отрезке береговой линии пещерку, расположила там ее с детьми, привалила выход обломком песчаника, словно приготовленного заранее неподалеку от пещерки, и, бросив, – Приду, – куда-то убежала.
Следующие несколько часов, проведенных в этой пещерке, Светке показались вечностью и стоили ей не одной седой пряди. Гравилеты, несмотря на сильный прибрежный ветер и сложный рельеф береговой линии, пытались зависнуть над морем или даже приземлиться на узком песочном пляже. Дети плакали, но в шуме ветра, моря и кружащих гравилетов их бы все равно никто не услышал. Однако в какой-то момент в криках прилетевших Светке почудились интонации, с которыми охотник приветствует свою жертву, загнанную в угол – прилетевшие ячейки стали спускаться с гравилетов на индивидуальных флаерах на песок. Оцепенев от ужаса и безысходности, Светка закрыла глаза и, царапая ногтями песчаник, беззвучно звала:
– Грета… Грета… Грета…
Совсем рядом что-то громко ухнуло, потом несколько глубоких всплесков отчаяния и страха… Наверное, в какой-то момент Света потеряла сознание, а когда очнулась, в пещерке было совсем темно. И тихо. Светка попыталась встать и поняла, что ее ноги привалены чем-то тяжелым, но поняла это не потому, что почувствовала боль – нет, боли не было совсем, она вообще не чувствовала ног, просто пытаясь передвинуться туда, где лежали дети, упираясь в колкий песчаник локтями, у нее никак не выходило, словно кто-то держал ее за ноги. Глаза никак не привыкали к темноте, Света хотела потереть их и обнаружила, что и руки, и голова – вся она присыпана слоем песка. Светку бросило в холодный пот, забыв об отсутствии чувствительности ног и не обращая внимания на расцарапывающий до крови острый песчаник, Света все-таки смогла продвинуться в том направлении, где, как она помнила, Грета тщательно уложила детей. Дотянувшись рукой, Света стала ощупывать глубокий выступ, в глубине которого, словно специально выдолбленные рукой человека, располагались две невысокие ниши. В одну из них Грета положила крепыша, а в другую всех, кого несла Света. Рука нащупала ткань, Света осторожно потянула уголок ткани, он поддавался с трудом. Света пыталась услышать сонное сопение, но шум ночного моря был настолько сильным, что, казалось, заглушал даже мысли. Света потянула еще, ей почудилось какое-то движение, потом кто-то взял ее за руку. Света резко дернулась и снова забылась.
Очнулась она оттого, что ее лицо протирали влажной холодной тканью.
– Грета? – все еще было сумеречно, но очертания женского силуэта уже можно было различить и света узнала свою ячейку.
– Все целы, возвращенных не взяли ни одного. Детей я отнесла. Тебя привалило. Пока была без сознания, переносить не стали. Боль есть? – Грета как всегда была лаконична и деловита.
– Грета, ты ‑ умница, – разулыбалась Светка и попыталась приподнять голову. Резкая боль пронзила все тело и Свете показалось, что ее ноги обхватил сильными щупальцами ядовитый гад; ноги жгло, холодный пот выступил на лбу, лицо скривилось в гримасе боли. Однако, открыв глаза, она увидела улыбающееся лицо Греты – Грета была так искренна в своей радости, что Светка тоже снова стала улыбаться, несмотря на очень медленно стихающую боль.
– Боль есть, – радостно провозгласила Грета, – а это зна-а-чит…
– Что пациент скорее жив, чем мертв, – вяло продолжила Света и попыталась рассмеяться вместе с Гретой. Грета, тем временем, аккуратно осматривала Светкины ноги. Сильные ушибы превратили их в две распухшие колодки, многочисленные мелкие царапинки уже не кровили, кровь подсохла, и казалось, что ноги покрыты жесткой сеткой. Грета аккуратно повернула Свету на бок и убежала:
– Я щас, полежи.
Через какое-то время Света стала беспокоиться, что Греты нет достаточно долго, но послышался шорох песка и в пещерку по одному пробрались три человека. Грета помогла Свете приподняться, и она, опираясь на плечи мужчин-близнецов, попыталась встать на ноги. Из-за долгой неподвижности все тело Светы затекло, а ноги горели, будто в огне, и отказывались нормально повиноваться. Кроме того, почему-то кружилась голова, и ужасно шумело в ушах.
Все члены поселения временно расположились в нескольких небольших песчаниковых пещерах, расположенных достаточно далеко от лагеря, но ровно настолько, чтобы ищущие их в зоне расположения лагеря не добрались до них, а пытающиеся обнаружить их далеко от бывшего месторасположения – не смогли бы и подумать о том, что на самом деле беглецы имели наглость остаться под самым носом у ищеек.
Помимо Огонька были и еще раненые – несколько человек, так же, как и Светка, пострадали от гравитационной волны, две молодые женщины подвернули ноги, а один из мальчиков-подростков сломал руку. Все вели себя сдержанно и тихо, в основном, были спокойны и доброжелательны.
Это весьма неприятное событие сплотило группу, и вопреки опасениям Греты не вызвало ни у кого желания предъявить претензии Грете, хотя, конечно, все понимали, что именно ее присутствие в группе было причиной того, что Матери организовали такую серьезную вылазку в дикие пространства. Напротив, к своему немалому удивлению, Грета отметила появление к себе в группе какого-то трепетного сочувствия и участия.
Ей была совершенно непонятна такая реакция на происшедшее, только со временем она поняла, что подобные встряски были необходимы этому и подобным ему сообществам, потому что, как странно бы это ни прозвучало, отсутствие внимания инфомира угнетало их сильнее, чем пристальное к ним внимание.
Эти люди жили только повседневными заботами, да еще воспоминаниями. Воспоминания сначала придавали им силы для строительства своей новой жизни, вызывая отрицательные эмоции – возмущение, гнев – потом воспоминания стирались, оставались только какие-то фрагменты. Некоторые фрагменты становились милыми сердцу, другие в отрыве от ситуации теряли остроту, прошлая жизнь переосмыслялась, некоторые моменты даже идеализировались. Поселенцы, каждый в свой срок переживали восторг обретения свободы, крушение надежд, раскаяние в совершенном, бессильную злость на тех, кто отпустил, и тех, кто принял, отчаяние от невозможности все вернуть, страх перед неведомым будущим, примирение с собой и другими…
Каждый раз все было по-разному. Кто-то уходил из группы в группу, ища себя или кого-то, кто будет рядом. Кто-то перемалывая в себе сомнения и страхи, становился спокойнее и мудрее. Кто-то грезил возвращением в полис и невозможностью вернуться. Встречались и те, кто жил самостоятельно, вне группы. За все время пребывания Греты в группе однажды только наблюдала она сошедшего с ума индивида – это была девочка-подросток третьего поколения, выросшего на воле. Наслушавшись рассказов только что прибывших об «ужасах», как описывали это они, инфомира, она просто заболела тем миром, и в один из налетов, которые, как правило, и случались-то только после более или менее массовых побегов в дикую зону, выбежала навстречу гравилетам – сдаваться. Она бежала к этим людям, прилетевшим по небу – никто из ее знакомых так не мог, – с таким оголенным чувством счастья, что презрительный смех и струя горячего жара гравитационной пушки, которым эти гладкие, белые люди, в мягкой, цветной одежде встретили ее, как водяной поток на электрический провод, спровоцировал страшное короткое замыкание – рассудок этой девочки повредился окончательно.
Но эти удивительные люди все, что бы ни произошло, умудрялись истолковать себе на пользу. Попытавшись применить к лечению девочки полузабытые инфопрактики, без необходимого оборудования и специалистов, дикие люди очень быстро оставили девочку в покое, предоставив ей существовать вне общности и одновременно в любой из них. Между поселениями, образовывавшимися и распадающимися, кочующими с места на место особой дружбы не существовало, не существовало и каких бы то ни было правил и законов, которые бы регулировали отношения между ними, но насчет тех, кто тронулся рассудком, как-то само собой сложилось негласное правило. Таких индивидов всегда принимали, помогали, чем могли, легко отпускали и никогда не наказывали, если случалось им что-нибудь испортить или унести из поселения. В каком-то смысле поселенцы даже были рады редким приходам сумасшедших: взрослые – потому что это было наглядным пособием к тем ужасам, которыми устрашали юную дикую поросль, никогда не видевшую инфомир и потому полагающую его светлым, уютным миром с предсказуемым и даже распланированным «завтра». Юная поросль – потому что эти необычные люди вносили разнообразие в их привычную однообразную и одновременно непредсказуемую жизнь.
Парадоксально, но этим сообществам нужны были трудности, обусловленные вторжением в их жизнь инфомира. То, что инфомиру было до них дело – повышало их значимость перед самими собой, а то, что вылазка гравилетов была спровоцирована не дерзким групповым побегом, как бывало обычно, а исчезновением одной единственной ячейки – вызывало у членов поселения чуть ли не гордость.
Осознание этого пришло Грете в сложный период ее вольной жизни. Мужская особь, о чувствах которой так радостно рассказала Света в канун первого в жизни Греты налета, оказалась совершенно невозможной для построения таких отношений, к которым привыкла Грета, и которые безуспешно пыталась навязать практически каждому, кто вдруг проявлял к ней интерес – и ей было абсолютно все равно – мужчина это или женщина, молод или стар индивид. Грета хотела общих чувств, общих знаний, понимания с полувзгляда, она хотела нуждаться в чьей-то помощи и дарить заботу только так, как это умела Грета…
После налета Свету пришлось долго выхаживать – Грета делала это самозабвенно. Она вспоминала потом эти полгода своей жизни как единственно счастливо деятельные во всей ее жизни – у нее была насущная необходимость использовать все свои знания, проявить все свои умения и таланты для того, чтобы поставить Свету на ноги.
Грета оборудовала мобильный медицинский блок-шатер, она собирала немыслимые приборы и модифицировала то, что удалось найти на свалке еще недоеденным бактериями, она снова окунулась в исследовательскую деятельность, так любимую ею. Конечно, приходилось приспосабливаться и к отсутствию необходимых материалов, и к катастрофической нехватке информации. Многие знания оказались неконкретными и невоспроизводимыми в отсутствие опорной информации из инфосети, многие навыки остались неприменимыми, а новые приходилось нарабатывать долгими часами повторений элементарных действий. В этот период ей очень помог Ной – так звали мужскую особь, проявившую интерес к Грете – опыт жизни во внешней среде делал его в глазах Греты почти всемогущим. В какой-то момент ей даже казалось, что она его полюбила. Точнее даже сказать – Грета очень хотела, чтобы то чувство безмерного удивления и глубоко уважения, которое сопровождало ее общение с Ноем оказалось любовью. Она не понимала даже значения этого слова, попытки прояснить для себя что-то в этом вопросе только еще больше ее запутали. Да и как тут не запутаться, если одни при вопросе о любви с грустью и сожалением пожимают плечами, потому что еще не испытали этого чувства, другие впадали в возбужденно-восторженное состояние, при этом теряли дар речи и с сияющими глазами и идиотической улыбкой, неуклюже жестикулируя, с такой безнадежностью всматривались ей в глаза, повторяя бессмысленное «Понимаешь??», что Грета не решалась на отрицательный ответ, что тем не менее понимания не прибавляло. Третьи – долгожители внешней зоны – уклончиво говорили: «Это нельзя описать, у каждого по-своему бывает… но если с тобой случится – поймешь».
И Грете казалось, что она «поняла».
Когда вопрос о выздоровлении Светы стал только вопросом времени, Ной предложил Грете образовать пару – в поселении на тот момент было три пары: две среднего возраста и одна пожилого. Пожилая пара представляла особый интерес для Греты – ее всегда удивляла их нарочито-грубая манера общения друг с другом, и особенно – отвратительно несмешной юмор старичка и та радость, с которой все эти абсолютно несмешные шутки отражались на лице его старушки.
Не меньшее удивление вызывало нарочитое, на ее взгляд, и навязчивое внимание мужчин двух остальных пар к своим женщинам. Ной тоже все время пытался вести себя по отношению к Грете подобным образом, и Грета в свойственной ей жесткой командной манере пыталась регулировать его поведение. Она, такая проницательная и всегда чувствительная к эмоциональному состоянию других, столкнулась с тем, что ей не удается верно интерпретировать его слова и реакции.
Сначала ее это удивило, потом она с интересом исследователя анализировала его поступки и их мотивы, и, в конце концов, разочаровалась, когда не нашла в них привычной глубины, подтекста, многомерности и еще черт-те чего, о чем и не задумывалась раньше, общаясь со своими ячейками.
Ной был хорош – он был умен, умел, он был намного сильнее, чем Грета, он старался угадывать все ее желания, иногда это даже у него получалось, Грете было приятно с ним работать, она ждала каждого утра, чтобы снова оказаться в оборудованной ими исследовательской пещере… и Грета пришла к выводу, что к ней пришла любовь.
Но то шестое чувство, которое никогда за всю ее жизнь не обмануло ее, все-таки удержало ее от немедленного ответа Ною, когда тот предложил Грете образовать пару. Огонек была Грете не советчик. Поначалу ее восторженное представление совместного будущего Греты и Ноя развлекало Грету, но когда Света дошла до совершенно невероятных описаний совместной жизни и быта, и отвратительных предположений о ребенке, Грета окончательно поняла, что безвозвратно потеряла Свету как свою ячейку и даже подругу.
– Ты не представляешь себе, какая это радость, какое волшебное, просто волшебное чувство, – захлебывалась от восторга вспоминания, балаболила Света, – это просто фейерверк эмоций! Тут не всем там везет, чтобы постоянная пара была, многие так – от случая к случаю перебиваются…Света полулежала на специально оборудованном лежаке с поднятыми на специальных подвесках ногами и, яростно жестикулируя, раскрасневшись, пыталась передать Грете свои эмоции. Грета снимала показания с прибора контроля состояния Светы и в качестве поддержания беседы изображала взглядом удивление и понимание. Сосредоточившись на показаниях и проводя нехитрые расчеты, Грета слушала Свету невнимательно и до ее сознания доходили только некоторые фрагменты ее восторженной речи, потому она не сразу поняла, о чем именно идет речь в настоящий момент.
– … и ты понимаешь, ты просто, ну, вот, будто прозреваешь….нет, неверно, будто всю жизнь именно его и знал…, что это твой, полностью твой…, – Грета слишком резко обернулась к Свете, – м-мужчина, – упавшим голосом, только для того, чтобы договорить, закончила Света, наблюдая как Грета сначала с огромными от удивления глазами, а потом с искаженной отвращением гримасой вдруг всем корпусом подалась по направлению к выходу и пулей вылетела из пещеры.
В следующую секунду влетел Ной и кинулся к Свете и приборам – все было в порядке:
– Что случилось? Ты в порядке? – Ной выглядел абсолютно растерянным. А Грета? Что случилось?
– Я… я…, – Света была ошеломлена не столько поступком Греты, сколько осознанием его причин, и пониманием того, что только что сделала что-то ужасное, – я в порядке. Д-да, – попытка улыбки ей не удалась.
– Что-то с Гретой? – это прозвучало почти как утверждение.
Грету тошнило, ее бесчеловечно выворачивало наизнанку, – она старалась отбежать как можно дальше от людей на берегу, предупредительно выбрасывая ладонь, будто защищаясь от тех, кто поначалу направился к ней. Через время ей удалось уединиться и она, размазывая по лицу слезы и сопли, пыталась успокоить взбесившийся желудок.
Грета ушла так далеко по береговой линии, что перестала различать силуэты поселенцев. Внезапно берег моря показался ей знакомым – как будто именно здесь они с Бритой впервые увидели море – Грета всматривалась в очертания пляжа и поймала себя на мысли, что ищет взглядом Бриту. Горько усмехнувшись самой себе, Грета устроилась в тени небольшого песчаникового камня и задумалась о Брите – как она сейчас там, что поделывает. Шепот волн навеивал воспоминания об их с Бритой жизни, полной исканий, треволнений и неожиданностей…Грета почему-то испугалась того, что море может подумать, что она скучает по той жизни… Грета попыталась стряхнуть с себя эти мысли… и проснулась.
Солнце уже село. Грета всегда любила сумерки – быстро привыкнув к полутьме, поднялась по склону от берега и увидела несколько светящихся точек.
Поселенцы всегда под вечер закладывали несколько костров на разном расстоянии от места поселения, а сами собирались только у одного из них – ближайшего. В случае чего – а ночью звуки гравилетов слышны на многие километры – костер продолжал гореть, а меняющие почти каждую неделю место ночлега поселенцы уходили к морю. Необходимость этого ритуала так и осталась загадкой для Греты – ведь в распоряжении ДНК-служб были подробнейшие спутниковые данные, но, видно, правила этой игры были приняты обеими сторонами.
Скрываясь в неровностях береговой линии, поселенцы пережидали очередной налет, иногда даже оставаясь в укрытии на ночлег, потом либо возвращались в лагерь за вещами, либо, если гравилетам удавалось обнаружить их стоянку, уходили на другое место, с нуля налаживая нехитрый быт.
Гравилеты, как правило, сбрасывали на поселения кассеты с колониями умниц-бактерий, и, хотя благодаря соленой защите, они не наносили серьезного ущерба имуществу поселенцев, последние предпочитали не рисковать и возвращались за имуществом только в крайних случаях. В крайних редких случаях использовались гравитационные пушки небольшой мощности – их волны сминали и дробили оборудование и ландшафт…
Грета вдруг отчетливо поняла, что ей никогда не приходило в голову, что если в поселениях есть дети, родившиеся вне полисов, значит на выполнение миссии продлении рода (а Грета никогда не слышала, чтобы на диких территориях так говорили), индивиды шли добровольно и осознанно… Грета была достаточно просвещена физиологическими, молекулярно-биологическими и технико-физическими особенностями этого процесса, но никогда не задумывалась о нем, и уж тем более не представляла себя в роли участника этого процесса… Желудок снова подбросило к горлу и на глазах выступили слезы, Грета закашлялась…
– Ной! Ной! Да стой же! – Света еле успела остановить его решительное движение. Ной вернулся от выхода, лицо его выражало крайнюю степень озабоченности и беспокойства.
– Оставь ее, не надо ее сейчас трогать – тоном знатока заявила Света.
– Да, что случилось-то? – почти выйдя из себя, воскликнул Ной.
– Все нормально, все живы, здоровы. Успокойся, – Света возвращалась в свое благодушно-восторженное состояние, – успокойся. Хорошо, что так, и хорошо, что сейчас.
– Да, ты можешь мне объяснить, что все-таки произошло? – он повысил голос. Ной отличался от других мужчин их поселения удивительно спокойным отношением ко всему, что бы ни происходило, но сейчас у него было такое выражение лица, что Свете пришло на ум, что Ной изо всех сил сдерживается от того, чтобы не ударить ее, – что с Гретой?