С древнейших времен безуспешно внушаемая человечеству мысль о том, что отдельно взятому человеку не нужно никакой собственности, в самом естественном виде наконец-то была воплощена в новой системе мироустройства Нового матриархата. У обитателей новых полисов и планетарных центров, оплетающих поверхность земли причудливо изгибающимся рисунком разноцветных цилиндров, тесными группами вырастающими на все новых и новых пространствах, не было ничего своего, и одновременно было всё, что нужно для существования, в любом количестве, в любое время и абсолютно бесплатно. Хотя было бы не совсем верно применять понятие платы для описания отношений в обществе, где все подчинялось главному, удивительно простому и естественному, закрепленному в Основах как жизнеутверждающему и жизнеустанавливающему принципу Необходимости.
Необходимость была мерилом всего – начиная от насущных потребностей существования и оканчивая нуждами жизнеобеспечения новой цивилизации. Те пространства, которые не были заняты новыми полисами и более крупными образованиями – планетарными центрами, тщательно расчищали, освобождая от устаревшей архитектуры, на чем благоустройство межполисного пространства и ограничивалось. Впрочем, природа была только благодарна новым властителям мира за такое наплевательское отношение – мир словно разделился на две части – благоустроенные нанополимерные полисы, в которых живая природа была представлена только генетически измененными растениями и животными, и естественная, действительно живая природа, буйствующая в своем диком великолепии, со своими собственными законами чередования пожаров и наводнений, дождей и засухи, с жестокими нравами диких и одичавших животных.
Эти два мира существовали, даже не сказать чтоб гармонично, а просто параллельно – один мир словно бы не имел значения для другого. Конечно, случались эксцессы, когда в полисы попадали животные из внешней зоны – чаще всего это были потомки так называемых домашних животных – неясные обрывки тысячелетних инстинктов, сложившихся у их предков за время проживания рядом с человеком, время от времени загоняли их снова к людям. Или особо разросшиеся растения прорывались сквозь защитную раму внутренней зоны, которая в основном призвана была охранять жителей цилиндров от всякой мелкой пакости типа насекомых, грызунов и немодифицированных птиц. Кроме того, полисы абсолютно не были застрахованы от капризов погоды – снег, дождь, ураган – все это, как и миллионы лет назад, неизменно совершалось как таинственный ритуал, который состоится в любом случае – будет это нравиться человеку или нет, будет человек на планете или нет.
Ответным видом нарушения границ чужого ареала обитания были достаточно регулярные высадки десанта ячеек разных линий обучения – эти плановые мероприятия имели экзаменационно-воспитательный характер и всегда заканчивались более или менее благополучно для тестируемых – укусы насекомых, змей, отравления травами и ягодами не в счет.
На период такой экстремальной проверки знаний и навыков индивидов высаживали на любом участке внешней зоны, разрешая иметь при себе только одну Необходимую вещь – одежду, еду, воду или оружие защиты. Чаще всего ячейки распределяли мелкие необходимости таким образом, чтобы оставить себе одежду, еду и воду, что потом делили поровну уже на месте. Этот обряд посвящения в Основы (закрепление основного постулата учения – Необходимости) выявлял такие глубинные проблемы в характерах индивидов и психологическом здоровье ячеек, которые разглядеть даже с помощью каждодневного, очень тщательного мониторинга, было нельзя.
Лучше всех преуспевали ячейки-пятерки, сложнее приходилось редким двойкам, основное правило состояло в том, что нет никаких правил, кроме Основ, при этом индивидам было достаточно сложно понять, каким образом можно применить Основы в условиях дикой природы, рассредоточенности ячеек в пространстве и полной социальной неорганизованности условий временного существования. Так как осуществить полное наблюдение за индивидами во внешней зоне было абсолютно невозможно (в отличие от внутренней зоны, где существование ячеек и каждого индивида буквально на виду у всех ни у кого не вызывала каких бы то ни было эмоций), во внешней зоне были предусмотрены так называемые модусы Необходимости, через которые при необходимости же осуществлялась связь между тестируемыми и их кураторами.
Модусы Необходимости практически ничем не отличались от индивидуальных инфомодусов, которые были положены каждому индивиду в боксе и в линии: в них транслировалась информация, которая была положена для усвоения данному индивиду в тот или иной момент его обучения или отдыха. В старое время, говорят, были подобия таких модусов – они назывались компьютерами – в них нужно было необходимую тебе информацию искать самостоятельно среди множества ненужного и даже вредного сетевого шума.
Инфомодусы последнего поколения представляли собой большой мультиэкран, управление которым могло осуществляться как с клавиатуры, реагирующей только на прикосновения определенного индивида, так и голосом этого же индивида. В жилых боксах использовались твердые вогнутые экраны, ‑ так словно ограничивалось личное пространство учебного места каждого индивида, в местах общего пользования, как правило, использовались виртуальные экраны, чаще всего спроецированные на стену, а в рабочих, и отчасти учебных, помещениях использовались голографические экраны-инфомодусы, следовавшие за своим пользователем в любую точку рабочей зоны.
Информация, поступающая в каждый инфомодус, была максимально индивидуальна в том смысле, что новое знание давалось только в том объеме и в том виде, в каком оно могло быть адекватно воспринято обучающимся. Откуда бралась эта информация и куда она потом девалась – этим вопросом никто, по крайней мере, вслух, не задавался – получая каждый день новую или старую в разных вариантах представления информацию, как новую книгу, обычный индивид воспринимал это как данность, а точнее Необходимость. Используя главный принцип учения, называемого Основы, можно было если не объяснить, то оправдать всё.
Глава 2
Основы как чудо религиозно-философской мысли возникли еще до того, как в мире началась гендерная эпидемия. Началось все банальней не придумаешь – человечество сотворило себе кумира. Надо сказать, что сам кумир, являя собой более чем привычное явление ученого мира Америки тех лет, с ничем не примечательной фамилией Джонсон, абсолютно не претендовал на столь почетное звание. Более того, его научная работа, объявленная теперь краеугольным камнем новой жизни, ничего общего с теми постулатами и законами, которые были известны теперь как Основы, не имела, да и не могла иметь хотя бы просто в силу того, что Джонсон был мужчиной, а новейшие Основы были написаны женщиной, с ее женской логикой и специфически гендерной непоколебимой уверенностью в собственной правоте.
Какое-то время после трагической, но мученической кончины Джонсона, память о том, что первый пророк был мужчиной, еще теплилась в умах людей, но… прошло несколько десятков лет, и был следующий пророк, еще лет через пятьдесят появился второй, потом третий… Все они носили имя Джонсон и при этом были женщинами, потому что с мужчинами к тому времени на планете Земля была явная напряженка.
Основным и ОснОвным принципом учения была провозглашена Необходимость, которая регулировала все отношения внутри цепочек полисов и между всеми их обитателями. При этом необходимость ни в коем случае не навязывалась извне – необходимость не могла быть обязанностью, необходимость есть, пить, учиться рассматривались как естественные потребности индивида. С другой стороны, необходимость дать, например, новой экономике больше специалистов той или иной отрасли тоже рассматривалась как осознаваемая необходимость всех и каждого – у обывателя и среднего индивида создавалось впечатление, что все необходимости возникают сами по себе, возникая в сознании каждого как его собственная надобность.
Такое понимание социального устройства, история становления которого прошла от собственнического «я хочу» через обтекаемое «мне нужно» к четкому, но абсолютно абстрактному «есть необходимость», позволяло немногочисленной группе никому неизвестных лиц осуществлять скрытое регулирование социально-экономических и научно-информационных процессов в новой цепочечной цивилизации.
Задумывавшихся о более глубоком смысле принципа Необходимости, как правило, перевоспитывали, неперевоспитавшихся – ломали, несломанных – обращали, необращенных – ликвидировали. Именно из вновь обращенных формировался слой так называемых Наблюдателей. Они руководили подразделениями службы наблюдения и безопасности, они следили за работой Совета кураторов, они имели право вето в высшем органе власти нового общества – Совете Матерей. Обращенных на каждое поколение ячеек было не более одного-двух индивидов, лишившихся в процессе ломки своих ячеек, обозленных и жестоких, жаждущих власти и контроля, лишенных сочувствия и сострадания по отношению к тем, кого они вели к обращению, как когда-то вели их, – такое количество наблюдателей вполне удовлетворяло потребностям этой цивилизации, и она процветала вот уже пять столетий.
Достижения этой цивилизации в науке, технике, медицине были столь же выдающимися, сколько и неупорядоченными. Необходимость расставляла приоритеты и определяла области исследований.
Определив главные, ОснОвные, области приложений необходимостей, такие как математика, физика, информатика, существа, в давние времена олицетворявшие все поэтически нежное, страстное, красивое, хрупкое, жертвенное, полностью вынесли за рамки изучения философию, поэзию, музыку, танец, архитектуру, объявив эти отрасли знания недостойными изучения и приложения усилий. Суррогаты этих дисциплин теперь были уделом искусственного интеллекта – разнообразные модусные аппараты могли в считанные секунды составить любую – верную или курьезную логическую цепочку или разрешить любой спор, запросив необходимые данные темы дискуссии, зарифмовать стих на любую тему, предложить мелодию сразу с любой аранжировкой, исходя из параметров запроса; танец вообще был объявлен почти ересью и презирался как действие более свойственное животным, нежели высшей человеческой расе. Зато пение поощрялось, поощрялось по медицинским показателям, считалось, что пение помогает индивиду сосредоточиться и отринуть ненужные мысли, упорядочить полученные знания, наладить систему дыхания… Пели, соответственно, все, но так как правильно петь уже давно не умел никто, да и вряд ли вообще хоть кому-нибудь могло прийти в голову, что пению надо учиться – ведь поют же птицы! – то случилось так, что современное пение больше походило на истошный вопль, целью которого было как можно громче и дольше тянуть звук.
Математика и физика почитались основами мира, информатика, ‑ а теперь эта область знаний носила название форматика или еще короче – форма, имела мало общего с зачатками науки, в давние времена носившей такое же название, – форматика была вторым языком после естественного, на котором учились мыслить все индивиды. Первый же, естественный язык, данный природой, был сведен к информационному коду, который пытались расшифровать так же, как в свое время раскрыли генетический, в его общем виде. Хотя с каждым годом, а иногда даже месяцем, современная наука продвигалась все глубже и глубже в генные структуры, по мере такого погружения она часто приходила не только к корректировке базовых постулатов этой науки, но и нередко к полному их отрицанию.
Но так как в Основах уже успели записать, что генетический код полностью раскрыт и совершенствование индивида теперь дело не только самого индивида, сколько всей цепочечной цивилизации, то получаемые знания и результаты экспериментов (а в новом мире к экспериментам относились легко и допускали эксперименты над людьми) переосмыслялись как глубокое постижение тайны существования живого существа, всячески поощрялись и предписывались самими Основами.
То, что еще несколько веков назад показалось бы чудовищным и преступным не только по отношению к конкретным человеческим существам, но к человечеству в целом, сейчас воспринималось как нечто естественное, единственно целесообразное, ну… и вообще, а как иначе?! Если генная инженерия не давала ожидаемого результата, или природа вносила свои поправки в дело рук человеческих, и на свет появлялись неполноценные особи, новая цивилизация легко отправляла этот животный материал на исследования, эксперименты…и другие нужды.
Когда сама земля подает пример разборчивости в восстановлении физических и психических функций независимо от пола и возраста, накопленных грехов и совершенных благодеяний, новое человечество пересматривает свои взгляды на терпимость, толерантность, человеколюбие, милосердие и жертвенность.
А начиналось всё с надежды на всеобщее счастье и рай на земле…
В саду Гефсиманском
С тех пор как эта земля явила человечеству чудеса исцеления и воскрешения мертвых, территорию неподалеку от Золотых ворот Гефсиманского сада, где, собственно, все и началось, быстренько огородили по решению ООН как священное место, «нарушение границ которого влечет за собой разрушение баланса и гармонии мира». В первое время, понятное дело, это вызвало бурный протест всех и каждого, все хотели исцелиться или воскресить своих родных. Тогда создали сеть комиссий, рассматривающих прошения и устанавливающие очередь в получении чуда. Это мало чем помогло, в мире назревал бунт. Все транспортные средства, да и вообще, все, что могло передвигаться, устремилось к Гефсиманскому саду. Сдерживать волну страждущих и просто любопытствующих уже было невозможно… и тут сама природа как всегда расставила все по своим местам.
Это случилось на глазах у миллиардов сетезрителей, которые наблюдали через свои информационные модусы экстрапопулярнейшую развлекательную программу «в саду Гефсиманском», благодаря которой, в общем-то, и оказалось возможным то состояние мира, в котором мы находим его сейчас. Именно в этой программе впервые были представлены вниманию любопытствующей публики чудеса воскрешения и исцеления, которые в конечном итоге так обесценили человеческую жизнь, лишив ее чуда непознаваемости рождения и смерти, искоренив из умов людей тысячелетиями волновавшее лучшие умы человечества стремление к самосовершенствованию в познании себя и того вечного, незыблемого и непознаваемого, что хранило человека и указывало ему путь во грехе его.
Но вернемся к истокам.
Все было поначалу хорошо.
Какой-то, хотя почему какой-то, весьма уважаемый в определенных кинематографических кругах и широко когда-то известный скучающей публике режиссер-шоумен, путешествуя по миру в поисках идей для нового гениального сюжета своего будущего культового фильма, в числе прочих всемирно признанных курортно-музейных мест посетил Гефсиманский сад на Священной земле.
Как человек необычный и оригинальный в каждой своей черточке, оплатив для себя личного экскурсовода по священным местам, он оставил на него свою малочисленную охрану и сопровождающих, и принялся бродить между одиноко стоящими деревьями, с задумчивым видом созерцая изгибы веток и внимательно всматриваясь в рисунок коры деревьев. Со стороны, как он думал, такое поведение должно было бы выглядеть в высшей степени оригинально и загадочно.
Так бродил он, в тайне надеясь, что за ним наблюдают не только зоркие глаза его охраны, но и тайные почитатели его таланта. В какой-то момент, он в экстатическом самолюбовании вдруг представил себе, как один из его поклонников вдруг случайно, совершенно случайно, натыкается в сети на онлайн–поток со спутника, узнает в маленьком, в задумчивости одиноко стоящем на священной земле, человечке своего кумира, то есть ‑ его! Режиссер представлял себе, как этот самый поклонник, пребывая в состоянии неописуемого восторга и благоговения, замирает перед экраном, но потом, словно опомнившись – как же он один только может быть обладателем такого чуда! (здесь нужно крупный план и …растерянность…да, лучше всего растерянность, можно немного влажные глаза…) – сообщает вначале своим собратьям по фанклубу режиссера (здесь были бы неплохи несколько кадров о том, как разновозрастная аудитория с самозабвением, затаив дыхание смотрит его, режиссера и кумира, последнюю ленту …да… сначала камера на лица, крупный план…хорошо, потом пару узнаваемых кадров из моей гениальной ленты…какие..ммм… ну…подберем…не страшно…А, потом чей-то восторженный вскрик, о, это будет эффектно! И снова на аудиторию, панорамная съемка аудитории, сидящих и стоящих, теснящихся у дверей, все, только ради того, что бы иметь возможность еще раз увидеть его гениальное произведение..эээ…в кругу…единомышленников, да…). Да. Сообщение тут же тиражируется по всей сети (наверное лучше показать не сеть, они мне так и не заплатили по последней ленте, где их дерьмовые ссылки висели на моем экране целых 48 секунд! Нет, сеть показывать не будем…разве много я запросил? Они сказали, что ленту никто не смотрит…идиоты…).
Неприятное воспоминание чуть-чуть не вернуло мечтателя на бренную землю, но слишком приятен был придуманный эпизод его придуманной жизни! (да, покажем счастливые лица, получивших сообщение поклонников… пятерых… н-н-н-нет… мало… но если больше… динамики не будет…н-ну…семерых, да… семерых), сообщение тиражируется и вот уже миллионы, нет, десятки, сотни миллионов счастливых глаз смотрят на его изображение, передаваемое по спутнику и почти молятся о том, чтобы поймать любое движение, даже поворот головы… и вот он поднимает глаза вверх, к небу (это будет эффектно! Надо будет снова сказать Джинни, чтобы написала приятную музычку для этого момента, в прошлый раз у нее довольно неплохо получилось…а на вид такая….идиотка…) – лллля-ля-ля-ллляллля – запиликало у него в голове …Так, а! он поднимает голову, чувствует изливаемые на него потоки любви и восхищенного благоговения тех, кто сейчас смотрит на него, и помахивает им рукой… Слезы умиления и радости потекли по глупо улыбающейся физиономии мастера, и в самый последний момент он поймал себя на том, что в этой, другой, реальности он стоит задрав голову посреди редко посаженных деревьев и действительно собирается помахать небу рукой.
Из забытья его выдернуло небольшое происшествие, которое имело большие последствия не только для самого режиссера, так редко в последнее время спускавшегося с облаков на бренную землю, но и для всего человечества.
Начало
Режиссер вообще человек был не злой и, не сказать, чтоб очень глупый. Для своего окружения он был весьма неплох в том смысле, что знал цену и себе, и другим, и абсолютно адекватно оценивая беспросветную тупость большинства своих собратьев по цеху, понимал, что и он недалеко ушел от них в познании мира.
В свое время он окончил неплохой колледж по… неважно какой специальности – прошли годы, и он благополучно об этом забыл – и теперь оценивал происходящее в мире не только с точки зрения того, что на сей счет говорится в средствах массовой информации, но и частенько имел свое собственное мнение. Впрочем, мнение это никого не интересовало, и единственными слушателями его глубокомысленных, и иногда весьма ироничных откровений на этот счет были его охранники, которых он нанял после ошеломительного успеха его дебютной картины, потом оставил для поддержания имиджа, а когда уже никого не интересовали ни он, ни его картины, ни даже его имидж, просто оставил этих простых ребят, как он их называл, для компании.
Компания, надо сказать, подобралась неплохая. То есть, с точки зрения профессиональных качеств, охранники с них были некудышние. Неопытный молодой режиссер, каким он тогда был, получивший гонорар астрономической суммой, но еще не привыкший не экономить на всем, нанял тогда самую дешевую, но импозантную тройку, продававшую себя на рынке охранных услуг ни много ни мало как «тройка лучших». Жизнь сложилась так, что применить свои профессиональные умения, если бы таковые даже предполагались у тройки, им так и не пришлось, но никто, как вы понимаете, по этому поводу особо и не переживал.
Со временем охранники переселились в просторное жилище своего хозяина, а так как никто из них не был обременен ни семьей, ни какими-либо другими обязательствами, то большую часть времени вся эта компания проводила вместе. Было бы неверным утверждать, что они сдружились, скорее это были люди, привыкшие терпеть друг друга изо дня в день. И они терпели. Искания, метания и заламывания рук режиссера, время от времени демонстрируемые им в периоды острого осознания бесполезности своего существования, вносили некоторую живость в однообразие их повседневности, но, в основном, жили они скучно и лениво.
В обязанности охранников по-прежнему входило сопровождение режиссера, проспективная проверка маршрута его следования и помещений, в которые он будет заходить; а теперь еще и помощь по хозяйству, как то стирка, уборка, готовка – горничных режиссер не держал во избежание так модных в то время скандалов о сексуальных домогательствах… ну и выслушивание горестных излияний неудачника, в которые пускался режиссер в минуты меланхолии. А так как состояние меланхолии в последнее время было естественным и привычным для режиссера, то самой важной обязанностью охраны теперь было именно невозмутимое и вдумчивое выслушивание шефа.
Вдумчивость и невозмутимость лучше всего удавалась самому крупному из охранников – Джеку, он-то и подбил, по большому счету, двоих своих соседей по комнате в общежитии, Фрица и Бабу, на то, чтобы поместить объявление об услугах охранников на сайте охранных услуг. В счастливый час согласились это сделать они, и с тех пор с глубоким удовлетворением позволили себе забыть и колледж, и отставших от жизни родителей, считавших, что главное в жизни – учеба и ратный труд.
Джек обладал необыкновенным умением – он мог спать при любом положении тела и при этом никогда не храпел, а так как охраннику положены черные очки, за которыми никогда не видно глаз, то спать Джек мог практически целыми сутками, что, в общем-то, и делал.
Когда режиссеру в очередной раз приходило на ум пофилософствовать о жизни, Джек надевал очки, пиджак, принимал устойчивую позу с широко расставленными ногами и замком сложенными за спиной руками, и позволял шефу выговориться. Шеф мог говорить часами, сам спрашивая и сам же отвечая, никогда не требуя ответа. Начинались такие приступы, как правило, с того, что режиссер со скорбной физиономией непринятого гения начинал собирать вещи, все валилось у него из рук, но он мужественно повторял попытки и на участливые расспросы своих охранников отвечал, что уйдет в отшельники…
Охрана от скуки однажды решила не останавливать его, как они обычно это делали, переводя сборы в монотонное, полное вздохов и чуть ли не зубовного скрежета разглагольствование в адрес мужественно переносившего невзгоды тяжелого сна на посту Джека. И надо отдать должное режиссеру, он чуть действительно не ушел, в чем был, бросив глупое занятие перебирания вещей, в коем был так беспомощен и неумел, что не только не знал, какие вещи могут ему пригодиться в пути, но даже имел очень слабое представление о том, где они, собственно говоря, лежат. Он даже хотел оставить распоряжение о том, что охране, как и прежде, будет выплачиваться жалование, но в последний момент охрана все-таки удержала его. Нет, не потому, что они пожалели его, ‑ такая опция поведения в их существование не входила, они просто решили, что без этого малохольного совсем помрут от скуки. А так как режиссер был личностью неуспокоенной и самотерзающейся, то заскучать совсем им никогда не удавалось.
Вот и теперь, шефу было откровение, что путешествие в Святую землю вернет ему утраченный (варианты: украденный завистниками, невостребованный современной пошлостью) дар. На подготовку этого путешествия режиссер потратил немало сил, времени и денег – на какое время пред взорами своих охранников предстал прежний, деятельный, неуспокоенный, суетящийся и улыбающийся шеф, тот самый, который легко, заливаясь от хохота, одной фразой «нанять для охраны Фрица и Бабу – это бесподобно» изменил судьбу этих трех непримечательных людей.
Гениальный режиссер решил напомнить о себе напрочь забывшему о нем обществу, и устроил себе настоящую пиар компанию: он покупал статьи о себе и о своих никому не известных лентах, платил журналистам за то, чтобы они брали у него интервью, напросился (тоже за немалые деньги) на пару развлекательных программ, и везде заявлял о том, что его поездка, неизбежная и неотвратимая как рука судьбы, призвана помочь ему явить миру новый шедевр.
В конце концов, Джон Блю (при рождении Слава Щербаков) добился того, что его не только вспомнили, но и распиарили так, что снова стало возможным зарабатывать на использовании его имени как бренда. Огромный ком возвратившейся популярности рос и рос, рискуя подмять под себя самого Джона, потому что ненасытная утроба популярности требовала все новых и новых заявлений и сенсаций, а Джон уже отработал все известные в пиаре возможности. Он даже взял с собой в поездку маленькую дочку своей забытой кузины Джинни, которая в дни их общей молодости подавала надежды как неплохой составитель музыки и аранжировщик, но после первого успеха ее музыки, написанной к шедевру Джона, пустилась во все тяжкие, и теперь не занималась ничем и никем – ни собой, ни дочкой, ни музыкой.
Тема внебрачного ребенка, бедной сиротки, невинной жертвы развращенного славой и деньгами прожигателя жизни, новой звезды заявленной ленты и, наконец, музы гениального мастера (Джону ничего не пришлось ни выдумывать, ни объяснять – журналисты все сделали сами) достаточно долго бередила умы обывателей и удерживала интерес к путешествующему.
Малышка была премиленьким, шустрым, несмотря на физический недостаток – ее левая нога была короче другой и несколько вывернута внутрь стопой, ‑ и очень любознательным ребенком. Она создавала немало проблем путешествующей группе, но зато уж что-что, а скучать с ней не приходилось. Ее курносый любопытствующий носик находил возможность просунуться в любую щель, а неостановимый поток «почему?» настолько утомил и ее гениального дядю, и всю охрану, что Джон мечтательно задумывался о том, чтобы отправить ее к ее матери, но пока не мог придумать какого-нибудь красивого объяснения такому своему поступку.
Ребенок, вначале всячески опекаемый и нежно выслушиваемый (особенно под прицелом объективов и даже просто под блуждающими взглядами праздношатающейся публики), теперь был полностью предоставлен самому себе. Джон даже как-то раз примечтал целую историю о похищении горячо любимой крохи, но, как и всем остальным мечтам, возникающим в беспокойной, но крайне несосредоточенной голове Джона, этому сюжету тоже не суждено было воплотиться в жизнь.
А девочка эта все-таки сыграла свою роль в резком изменении жизни не только самого Джона, но и всего мира. Первым эпизодом ее роли стало счастливое исцеление от того недуга, который мог стать ее проклятием на всю жизнь – пока она не придавала значения своему уродству, которое нисколько не мешало ей осваивать окружающий мир, но кто знает, что могло бы случиться дальше, ведь девочка росла, взрослела и умнела…
Краем глаза размечтавшийся Джон увидел, что черное пятно охранника направляется в его сторону. Чем ближе подходил Фриц, тем понятнее становилось Джону, что не он сам является целью пути своего охранника, и на его уже жеманного скорчившемся от раздражения и досады лице (ах, оставьте меня, но неужели нельзя гению уединиться для общения с прекрасным и тайным!) появилось выражение удивления и любопытства. Его охранники так редко проявляли себя как объекты, обладающие самостоятельным интеллектом, а не просто как управляемые движущиеся предметы, что их шефу стало даже интересно, что могло прийти в одну из трех голов странного шестирукого и шестиногого существа его охраны, отпустившего одно из тел для самостоятельных действий.
Оказалось, неугомонная юная спутница солидной сверх всякой меры компании, оббежав все дорожки, облазив все развалины и повисев на всем, на чем только можно было повисеть, будь то ветки дерева или несгибаемый торс Джека, вдруг угомонилась. И все бы ничего, только порадоваться всем тому, что грядут несколько счастливых минут тишины и покоя! Но охрана забеспокоилась оттого, что девочка, до этого зигзагами перемещавшаяся по Гефсиманскому саду и его окрестностям и способом своего передвижения наводящая ужас на квочкообразных мамаш и папаш, выгуливавших там свои многочисленные семейства, вдруг очень резко остановилась, потом села на землю и продолжала сидеть так уже не менее получаса, что было абсолютно нехарактерно для ее неутомимой натуры.
Она несколько раз поворачивала голову и смотрела на охранников, и они звали ее вернуться, махая руками и даже грозили пальцем, но она только улыбалась и продолжала преспокойно сидеть на одном месте. Все это поведал нашему гениальному режиссеру Фриц, в конечном итоге все-таки изменивший траекторию своего самостоятельного путешествия, когда заметил, что его шеф вышел из мира грез и вполне способен на реакции, свойственные миру реальному.
После такой тривиальной развязки заинтересовавшего поначалу Джона возможного сюжета (покушение, верный телохранитель спасает своего шефа, жертвуя жизнью…нннет, жизнью не надо…пусть бы ему просто оторвало ногу…или нет, руку, да… руку…без руки тоже…можно…а как бы оторвало?…ампутация…ну…да…да….) он готов был почти разреветься от досады. Ну что за жизнь!… И тоска, снедающая его все более и более по мере того, как шли недели и популярность его падала, а даже намека на что-то сенсационное, хотя бы мыслишку, идеечку, малюю-у-у-сенькую такую, пускай глупую, но чтоб просто было, чем заинтриговать журналистов (а уж они ты постараются дальше сами, мало они на мне заработали?!) не было и, скорее всего, так и не предвиделось, – тоска эта отравляла Джону даже самые приятные его мечтания, и он все реже мог вот так, весь, целиком, уйти из этого мира в другой мир его фантазий и желаний, где он был кумиром миллиардов.
Джон, проклиная тот день и час, когда решил связаться с этим маленьким чудовищем, устало побрел по направлению, где по объяснению Фрица сидела девочка – с того места, где стоял в театральной задумчивости Джон, ее видно не было. Фриц на почтительном расстоянии семенил позади – он был некрупным, но исключительно длинноногим представителем человеческого вида, и, если он неспешно шел, с ним рядом можно было разве что только бежать, такой величины шагами перемещался он по поверхности земли. Остальные охранники тоже было стали подтягиваться, но уже подходя к поднявшейся ему навстречу Мири, и еще не вполне осознавая, что так необычно ему в привычном облике девочки, Джон интуитивно жестом приказал охране не приближаться. Те, как по команде, застыли черными неподвижными истуканами посреди обожженной солнцем пустыни и древних развалин, где сейчас не было ни души – туристы предпочитали пережидать самую жару в комфортных условиях и температурах отелей и ресторанов – все давно ушли, а воспаривший мечтами Джон просто не заметил исчезновения потенциального зрителя.