О чем думает море…

– Я рассказывала ей… ну, про любовь, – ну… ты понимаешь?..

Его непонимание длилось почти целую минуту. Света пыталась почти силой мысли внушить Ною, как именно надо понимать ее слова, делая большие глаза и пожимая плечами, – он никак не понимал, а потом вдруг схватился за голову обеими руками и выбежал их пещеры.

– Уж лучше я!.. сейчас…чем потом! – крикнула ему вдогонку Света.

На душе у нее было отвратительно и гадко. Но ведь она хотела как лучше… Света откинулась на подушки и внезапно мгновенно уснула.

Изгнание

Проснувшись, Грета почувствовала, что продрогла – все тело затекло в неудобной позе, песок уже отдал все свое дневное тепло и теперь забирал тепло ее тела. Поселенцы всегда купались в море прямо в одежде – заодно и просаливали, но сейчас Грете захотелось как тогда, в первый раз, почувствовать мягкость волн всем телом, да и зябко было бы потом выйти из воды. Грета знала, что ночью вода в море казалась еще теплее, чем ночью, и без колебаний, решительно скинув с себя одежду, сразу от берега плюхнулась в воду.

Соль щипала глаза, и першило в воспаленном горле, но Грете было тепло и уютно – ветра почти не было, и море нехотя плескало волнами о берег. Грета легла на спину, уши погрузились в воду и ей казалось, что она подслушивает тайны морских глубин, и еще немножечко и сможет, наконец, понять, о чем думает море.

Сверху на нее внимательно смотрело темнеющее звездное небо, качаясь на волнах, Грета время от времени выхватывала слухом звуки окружающего мира – это было странное ощущение: тишина и одновременно гул подводного мира сменялись такой же насыщенной тишиной мира воздушного, как вдруг эту тишину нарушил обрывок чьего-то зова. Грета перевернулась в воде и обнаружила, что пока она отдыхала на воде, море отнесло ее достаточно далеко от берега. Стараясь не паниковать, она плавно поплыла к берегу на звук голоса. Плыла она легко – море было спокойным, но воспоминания прошедшего дня – она узнала голос: Ной звал ее – постепенно тяжелым грузом наваливались на нее и плыть становилось все труднее и труднее – Грета то и дело пыталась нащупать ногами дно. Ощутив, наконец, под ногами неверное морское дно, Грета почувствовала себя такой бесконечно уставшей и разбитой, что с минуту стояла, раскачиваясь по воле волн в воде и только передохнув побрела к берегу.

Ной заметил Грету, когда она уже выходила из воды, и побежал ей навстречу, чем-то энергично размахивая. Грета не сразу сообразила, что предстанет сейчас перед ним совсем без одежды, и выйдя из воды почти до пояса снова плюхнулась в воду. Ной остановился на берегу напротив Греты, молча положил на песок, как сообразила Грета, ее одежду, и, отвернувшись, отошел на приличное расстояние.

Грета оделась очень быстро – было холодно, и еще она очень боялась, что снова придет этот тошнотный позыв.

Света проснулась от ворчания Надежды:

– Ну, разве это дело, выдумали тоже…

Приоткрыв сонные глаза, Света увидела Грету и Надежду, суетящихся у приборов. Под прикосновениями рук Греты как обычно щелкали и пищали кнопки, а старуха занималась «засолением». Говорили они мало и очень тихо, так что Свете не удалось разобрать больше ни слова.

Неприятное воспоминание о происшедшем утром накатило на Свету и она пошевелилась и шумно вздохнула.

– А, соня, проснулась? – Грета стояла лицом к монитору прибора, вполоборота к Свете и радостно-зловещий тон, с которым Грета произнесла утреннее приветствие, насторожил Свету.

– Мы же договорились с тобой на небольшую прогулку к морю? – не отрываясь от манипуляций с приборами, сказала Грета, – или… как самочу? – она повернулась, лицо ее излучало заботу и приязнь.

Грета использовала их словечко «самочу» и у Светы отлегло от сердца. Она замотала головой в знак абсолютного согласия и с энтузиазмом принялась за еду, принесенную тем временем старухой. Та продолжала ворчать себе под нос, изредка поглядывая то на одну, то на другую.

Когда Света закончила есть, Надежда собрала приборы, внимательно посмотрела на Грету и удалилась.

С этого момента и до их появления на входе в пещеру заливистый хохот Светы и сдержанный ироничный смех Греты не прекращались ни на секунду. Устраивая Свету на удивительно неказистое, но весьма функциональное подобие инвалидной коляски, собранное заботливыми руками Ноя, девушки, пыхтя и сталкиваясь головами и локтями, все-таки смогли устроить Свету с удобством.

Дурачась и подхихикивая, они выходили на песок. Неподалеку от входа в пещеру стоял Ной с ребенком Светы на руках и еще два подростка, Света сначала испугалась, но увидев, как спокойно и открыто взглянула в их сторону Грета, кивком головы приглашая их подойти, очень быстро успокоилась.

Так они и гуляли – впятером – по берегу моря, пытаясь перекричать шум волн и хохот друг друга. Мальчишки по очереди толкали коляску по утрамбованному прибоем песку, в перерывах бегая вокруг коляски и забегая в море, обдавая всех морскими брызгами. Ной то нес ребенка на плечах, то подбрасывал его в воздух так, что у Светки дух перехватывало, то держа его за ноги, делал вид, что окунает в море… Светка верещала, тянула руки к сыну, оглядываясь на Грету, пыталась вовлечь ее во всеобщее веселье, растормошить, забыться… И все хохотали!..

Грета потом пыталась проанализировать свое состояние в эту их прогулку – у нее осталось твердое осознание того, что именно тогда, именно в эти полтора часа она была счастлива. Через всю свою долгую, нескончаемо долгую жизнь она пронесла память об этом ощущении – ощущении абсолютного счастья. Но почему она чувствовала себя счастливой, так никогда и не смогла понять. Наверное, в этом и заключается загадка счастья.

Солнце красным, словно шипящим, шаром опускалось за горизонт – в море, когда компания вернулась к пещере. Там их уже ждала Нада. Что-то бубня себе под нос, по своему обыкновению, она помогла Грете приготовить Свету ко сну, и осталась с ней на ночь, отослав Грету отдыхать. Прогулка далась Свете непросто – горячее солнце и хлесткий порывистый береговой ветер утомили ее неокрепший организм, и она болезненно быстро уснула.

Среди ночи Свету разбудили какие-то голоса. Они то были слышны очень отчетливо, то полностью заглушались шумом моря. Света прислушалась, долго не было ничего слышно, и она задремала, но вдруг порывом ветра принесло обрывок фразы.

‑ Не могу я, тошно мне…‑ ну, ты же жила, что же я…‑ не буду…

‑ Не поздно… никогда не поздно

Интонации были убаюкивающими и Света то и дело проваливалась в забытье, потом, будто спохватываясь, снова слышала голоса и угадывала фразы…

‑ Спасибо тебе, Нада…хорошо… наверное…

Начала и концовки фраз терялись в шуме моря, потому общий смысл разговора был абсолютно скрыт от Светы, но со временем она узнала голоса: разговаривали Грета и Нада.

Разговор затих и Света глубоко провалилась в сон под убаюкивающий шум волн.

Грете быстро наскучил образ жизни поселенцев. Поначалу ей казалось, что эти люди, не прижившиеся в ДНК-мире, знают что-то о жизни такое, что недоступно тем, кто не захотел вырваться. Она даже пыталась спрашивать, но столкнулась с недоумением и даже неудовольствием поселенцев. Они просто жили. У них не было стремления улучшить свой быт, они максимально легко расставались с добытым рискованными вылазками в полис оборудованием, даже просаливание вещей, чтобы их не разъели умницы-бактерии, оказалось не более чем способом оградить себя от лишних забот по добыванию пищи и одежды. Поселенцы каждый день делали только то, что было необходимо для этого дня.

Много времени проводили за разговорами и рассказами, песнями у костра, детей ничему специально не обучали. Одно время Грета пыталась передать хоть толику своих знаний, ее с интересом слушали, но совершенно не понимали, зачем объяснять, почему то или иное действие вызывает тот или иной результат – ведь вполне достаточно знать, что именно это действие вызывает необходимый результат.

Вместе с тем, это были удивительно заботливые и трудолюбивые люди! Все, что они делали, они делали с упоением, наслаждаясь деланием – в сообществе никто никогда не спешил, размеренность бытия отразилась и на способе мышления – думали редко, медленно, легко теряя нить размышлений. Сосредоточенная задумчивость Греты, которая была для нее жизненно важным состоянием, резко контрастировала с их деятельным безразличием. Она так до конца и не поняла – как на самом деле относились к ней эти люди.

Они легко соглашались с тем, что предлагала Грета – но только в том случае, если ее объяснения необходимых действий были настолько детальны, чтобы можно было работать, не задумываясь ни о результате, ни о том, для чего вообще производятся те или иные действия. Легкость, с которой они приступали к любой понятной им работе, органично перерастала в легкость, с которой они забрасывали любое дело, если был неясен порядок дальнейших действий. Достижение цели воспринималось ими даже как будто с некоторым безразличием, а порой Грете казалось, что и с грустью: им нравилось именно быть занятыми, что-то делать, размеренно и неспешно, ‑ результат не был ценен сам по себе.

Так же легко они относились и к болезням, и к смерти.

Долгие размышления по этому поводу и даже желание проникнуться этой нехитрой философией существования сначала вызвали в Грете абсолютный восторг, затем восторг сменился раздражением непонимания, а затем и разочарованием, невозможностью жить так, как предлагало это сообщество. Грета не судила ни этих людей за полное отсутствие любознательности и каких-либо желаний, кроме насущных, ни себя за постоянный поиск чуда там, где его нет, она приняла этот образ жизни в его безыскусности, но не мыслила себя частью этого наивного существования.

Когда Света проснулась, день был в разгаре, потому что солнце объемными плавными волнами загоняло в ее пещерку теплый воздух. Она была одна, шум волн был по-дневному негромким и каким-то ленивым, голосов было не слышно. Света еще немного полежала, вслушиваясь в звуки дня, и попыталась сесть в кровати. После случая с гравилетами, когда ей придавило ноги, прошло уже месяца три, а может и больше, но чувствительность ног так и не вернулась. Тех манипуляций, которые Грета проводила с помощью тех крох технических и информационных ресурсов, которые удавалось спасти из мусорных гор, а также препаратов, которые приносила из полиса Нада – она была главным и единственным добытчиком такого рода в этом поселении, ‑ было недостаточно для того, чтобы поставить Светку на ноги.

Светка приняла это несчастье спокойно – за то небольшое время, которое она провела здесь, видела и не такое – живя здесь без привычных и незамечаемых в полисе благ, складывающихся из отсутствия необходимости добывать и готовить пищу, беспокоиться о воде, последствиях перегрева или переохлаждения, из постоянной скрытой корректировки самочувствия и состояния здоровья посредством той же пищи и воды, и другими более радикальными методами, люди оказывались абсолютно беспомощными перед теми неожиданностями, которые подкидывало им их собственное тело.

Люди болели – подолгу, тяжело, страдая от боли; нередки были переломы, психические заболевания тоже были нередки… Болезнь, любую болезнь оставляли на самотек, ухаживая за больным только в той мере, в которой он не мог, находясь в забытьи или в горячке, заботиться о себе сам. Таким образом выживание индивида оказывалось его собственной проблемой и заслугой. Не справившихся с этой задачей относили к морю и затапливали подальше от берега – море само уносило их на глубину.

Светка повидала и немало калек, даже Нада прихрамывала на левую ногу из-за давнего перелома, который, недиагностированный и нелеченный, изуродовал ей бедро. К своему положению Света относилась спокойно, а когда рядом была Грета, то даже и с уверенностью в том, что еще немного времени, и она встанет и побежит…

К Свете заглянула Нада:

‑ вот и правда, соня! – легкая ли улыбка, непривычная для лица Нады, или нежелание встретиться с ней глазами, поспешное тараторенье, так не похожее на старуху, насторожила Светку, но когда Нада ушла, оставив ей одежду, еду и вывалив на нее краткий обзор текущего момента, неприятное, тревожное чувство словно расползлось по всему телу. Внезапно Светка вспомнила ночные голоса, отметила, что из всей информации, которую вывалила на нее Нада, ни слова не касалось Греты…

‑ Нада-а-а! Нада-а-а-а! – заорала Света. Тишина. Еще через минуту Света попробовала снова. И снова.

Зашел Ной:

‑ Чего орешь? – по его лицу нельзя было ничего прочитать, но то, что он спокойно среагировал на ее истерический вопль. Подсказали Свете, что он уже знает причину ее истерики, более того, он и остальные, скорее всего, ожидали этого и Ной – парламентарий, который уполномочен уведомить ее о том, что Грета ушла.

‑ В смысле? Куда ушла? В другое поселение? – Света не верила своим ушам, ‑ Одна?! Что вообще происходит?!

Ной спокойно и открыто смотрел на Свету и абсолютно искренне и уверенно отвечал: – Просто… ушла, это было ее решение, его надо уважать.

Помолчали. Светка растерянно посмотрела на свои неподвижные ноги и вдруг разревелась в голос…

Небытие

Поговорив с Надой, Грета смогла даже еще пару часов поспать, а под утро, когда небо только решало – светлеть или оставить рисунок звезд нетронутым, ‑ Грета и Нада двинулись в сторону полиса.

Добрались они без приключений, дорога по жаре далась Грете относительно легко – она вполне привыкла к постоянному нахождению на воздухе, привыкла к дикой природе и постоянному чувству голода – она никогда раньше не замечала, как много она ест…

‑ Пей, – Нада подсунула под нос Грете емкость с противной теплой водой… Грете не хотелось пить, но сделав пару глотков, она ощутила себя бодрее, и она с благодарностью вернула старухе емкость.

Шли несколько дней. Вообще в распоряжении у поселенцев были старые флаеры, которыми они пользовались в случае одиночных вылазок в полис или на свалку, если нужно было очень быстро перебрать только что выброшенный мусор, иногда использовали флаеры и в чрезвычайных случаях – для перевозки больных к чудо-зонам, или как было с Гретой – бежавших из полиса к месту поселения. Флаеры были рассчитаны на одного, но небольшие модификации позволяли разместиться умещалось двоим или одному с объемным грузом – обычно это были медикаменты, реактивы, еда, вода, одежда, ‑ словом, все, что можно было взять в автоматических распределителях. За Надеждой, как главным поставщиком всего необходимого, значился такой флаер, и она могла и сейчас, прихватив Грету, воспользоваться им. Но они в ту ночь решили по-другому.

Вообще, это было решением Нады – пройти весь путь от мест поселений до инфополиса пешком ‑ она хотела, чтобы Грета запомнила путь на тот случай, если к назначенному для возвращения времени и месту Грета не успеет вернуться, но все-таки сможет уйти. Во-вторых, Наде показалась безумная затея Греты абсолютно невыполнимой, и она надеялась, если уж не отговорить ее за эти несколько дней путешествия, так хотя бы вместе с ней осмыслить все до мельчайших деталей.

Задумка Греты была дерзкой.

Грета знала, как поднять на ноги Светку, ей просто был нужен один вирусный препарат – она делала такое в своей лаборатории с мышами и даже с младенцами – исправляла побочку от некоторых генных модификаций. Но там, в диких поселениях, у нее не было этого препарата и, главное, не было никакой возможности его достать. Ей нужно было проникнуть в их с Бритой экспериментальные блоки и взять этот самый аппарат. Вообще весь расчет этой вылазки Гретой строился на лояльности к ней Бриты, в которую она в глубине души совершенно не верила.

Своим циничным рациональным умом Грета просчитала, что польза от того, чтобы оставить ее визит в полис в тайне, чем от того, чтобы донести о том, что она посмела прийти к Брите, для последней будет гораздо более весомой. Кроме того, Грета все-таки надеялась на сентиментальность Бриты в отношении Светки, а препарат-то ей нужен именно для нее…

Пока они шли по диким просторам Нада постаралась поделиться своим бесценным, чуть не вековым опытом вылазок в полис. Нада, оказывается, ушла в поселение с шестой линии, когда у нее на фоне отрицательных результатов обучения, нашли дефект модификации и направили на вечное исполнение миссии продолжения рода. Дыры в системе обеспечения миссии и ее охрану были во все времена, вот и тогда, ей и еще целой группе таких же бракованных удалось уйти из полиса. Их спасла сама природа – как только стало известно об их исчезновении и были составлены поисковые отряды, начался ужасный ураган, который с некоторыми просветами длился целых три дня. Как это ни странно, но пережить ураган в дикой местности оказалось намного более простым делом, нежели бороться с ним и его последствиями в полисе. Для них, оказавшихся на природе – это был просто сильный дождь, с громом и молнией, теплый, крупный, но незлой, порывы ветра иногда даже помогали – словно толкая их в противоположную от полиса сторону; в то время как в полисе было просто стихийное бедствие – сорванные крыши, поломанные деревья, снятые куски газонов и разбросанные по всему периметру искореженные информационные и технические приборы… Насквозь промокшие, уставшие от нервного и физического напряжения, но живые и невредимые ветераны того поселения, из которого они теперь шли в полис, стали организовывать свой быт неподалеку от берега моря.

К разрыву в ограждении, сплошь заросшему деревьями – со стороны полиса модифицированным кустарником, который словно был захвачен ветвями сильной дикой гледичии со стороны диких просторов, Нада и Грета подошли ранним утром, но входить пока не стали. Нада ничего не объясняла, да и Грете и без того было ясно, что смешаться с толпой днем, конечно, предпочтительнее, чем ранним утром, шарахаясь от наблюдения, привлекать внимание спайсистемы. Прямо внутри миничащобы нашлось укромное местечко, в котором только-только поместились двое. Оборудовано оно было по последнему слову техники – здесь, в непосредственной близости от полиса можно было использовать блага цивилизации, не боясь быть отслеженным по инфоактивности. Здесь был портативный модус, пищевой автомат и санблок, из тех, что расставляют в дикой зоне на время прохождения испытаний – наверняка, время от времени кураторы не досчитывались их после испытания.

Через несколько часов отдохнувшие и готовые к вылазке Нада и Грета уже были в полисе. Нада особым раствором нанесла на лицо Греты несколько еле видимых глазу точек, которые были призваны обмануть распознаватель лиц, если вдруг таковой окажется рядом, ‑ со своим лицом она также привычно произвела эти же манипуляции. О том, что Грета может быть отслежена по моторике Нада даже не переживала – образ жизни поселенцев вносил свои коррективы – привычным движениям добавлялось стремительности, гибкости и даже какой-то своеобразной грации.

В полисе уже каждая была сама за себя – Нада как обычно пошла за продуктами и вещами, а Грета отправилась на встречу с Бритой.

Дерзость ее задумки была в том, чтобы заявиться непосредственно в свой кураторский блок, конечно, была опасность, что Брита не проникнется заботами своей бывшей напарницы, и сдаст ее Совету Матерей, но что-то подсказывало Грете, что сам факт того, что Грета сразу придет в Брите и остановит последнюю от такого шага – слишком подозрительной покажется Совету опрометчивость такого поступка.

Чужие

Бриты не было, и дверь в ее бокс была закрыта. Двери в бокс рядом, в котором раньше располагалась Брита, был пуст и Брита, чтобы не маячить в рекреационной, зашла в свои бывшие комнаты. Кругом было пусто – ни единого предмета мебели, в санблоке даже все сервисы были отключены.

Грета присела прямо на пол в бывшей спальной комнате так, чтобы был виден вход в бокс Бриты.

Грета не заметила как забылась, из забытья ее выдернул еще незабытый звук сигнала инфомодуса. Она открыла глаза, но не пошевелилась – было сумеречно, в рекреации уже был включен свет и дверь бокса Бриты была открыта. Грета, продолжая сидеть на полу внимательно всматривалась и вслушивалась, пытаясь понять – есть ли кто-то в боксе, и Брита ли это. Сигнал инфомодуса замолчал и чей-то недовольный голос надменно и почти раздраженно соблаговолил:

‑ я слушаю вас, ‑ Грете показалось, что она узнала голос Бриты, но интонации были абсолютно чужими, она попыталась разобрать, о чем говорили, но коммуникация была очень короткой и кроме первой громко сказанной фразы, остальная часть диалога звучала настолько тихо, что Грета и не сразу поняла, что разговор закончился.

Сразу после сигнала окончания инфосеанса Брита стремительно вылетела из бокса и вначале направилась к кураторским выходам, но вдруг резко повернула к боксу, где сидела Грета и включила во всех его помещениях свет.

Она, казалось, нисколько не была удивлена, увидев там Грету, даже, напротив, ей показалось, что она ожидала ее увидеть.

‑ Ну, наконец-то… Долго же ты заставила себя ждать… – небрежно бросила Брита и отвечая на несколько удивленный взгляд Греты, продолжила: ‑ мне только что сообщили о проникновении в цилиндр. Ты отстала от жизни – в цилиндрах теперь есть датчики количества движущихся объектов – один объект оказался лишним.

На лице у Бриты не было ничего, кроме высокомерия и какой-то усталости. Она говорила так, будто ей было нестерпимо скучно: ‑ Вставай, я еще не ужинала, ‑ она развернулась и пошла в свой бокс.

Грета конечно же не ожидала, что Брита встретит ее с распростертыми объятиями, но ожидала хотя бы каких-то эмоций – ненависти, обиды, страха, злости, ну, чего-нибудь! Но это словно была и не Брита вовсе. Она была высокомерно-презрительна и безразлично-равнодушна.

Когда Грета зашла в бокс к Брите, та сидела в кресле и брала кусочки какой-то неизвестной Грете еды со столика, стоящего рядом. Беглый осмотр удивил Грету – аляповатость убранства комнаты, неисчислимое множество бесполезных и абсолютно несочетающихся друг с другом предметов от совсем малюсеньких – меньше ногтя, до достаточно внушительных просто сбивало с толку и не давало сосредоточиться.

‑ Угощайся, ‑ Брита небрежным жестом указала Грете на кресло с другой стороны столик и еду на столе. Грета села в кресло, но есть не стала. Так сидели несколько минут.

‑ Ну, и что ты мне можешь сказать в свое оправдание? – вдруг произнесла Брита так, будто она разносила свои ячейки и сопроводила этот пассаж наигранно-высокомерным поднятием головы. Она сидела расслабленно развалившись в кресле, помахивая закинутой на одну ногу другой, нехотя и даже как-то развязно пережёвывая маленькие кусочки чего-то, что она манерно держала большим и указательным пальцем, оттопырив оставшиеся.

Грета сидела тоже достаточно свободно, опустив и чуть наклонив голову так, будто что-то обдумывала. Когда Брита позволила себе снисходительный тон, которого раньше в их общении никогда не было, Грета медленно подняла на нее сначала глаза, а затем, не отводя взгляда, подняла лицо так, чтобы глаза оказались полуприкрытыми. Она смотрела на Бриту решительно-равнодушным взглядом уверенного в себе человека, каким всегда смотрела на мир, но было сейчас в этом взгляде что-то такое, что заставило Бриту поменять позу и выпрямиться в кресле. Нет, во взгляде Греты не было ни сожаления, ни ненависти, ни зависти, ни раскаяния, ничего из тех чувств, хотя бы отблеск которых хотела бы сейчас поймать на ее лице Брита. Грета смотрела на Бриту как на чужого, абсолютно чужого человека, как на какой-то давно известный ей прибор, аппарат, робота – достаточно привычного, чтобы уже ему не удивляться и не заинтересоваться его функционалом и абсолютно бездушного, чтобы испытывать по поводу его появления хоть какие-нибудь эмоции.

Грета изначально сидела в кресле ровно держа спину, и сейчас, уже после попытки Бриты выпрямиться, все равно смотрела на нее сверху вниз. Смотрела равнодушно, спокойно, молча. Пауза затягивалась.

‑ Зачем ты пришла? – Брита не выдержала первой. Пытаясь справиться с замешательством, Брита встала с кресла, чтобы убрать со стола поднос с едой. Как только она встала с подносом, от стены бесшумно отделилось два робота – один бросился навстречу Брите, чуть ли не выдирая поднос из рук, а второй распылил на стол, где стояла еда, бактериальную взвесь и затем словно пылесосом очистил поверхность. Брита занервничала еще сильнее – в их прошлой жизни они вместе смеялись над теми, кто пользовался подобными услугами и в каком-то смысле жалели их, и вот Брита – одна из них…

На лице Греты не изменилось ни единой черточки – она сопровождала взглядом Бриту и, казалось, не обратила никакого внимания на роботов. Но Брита знала, что ничего, ровным счетом ничего не ускользнуло от пытливого внимания Греты, и ужасно нервничала по этому поводу, потому что, несмотря на то, что все это время, пока Греты не было, Брита с удовольствием меняла свой образ жизни, подгоняя его под принятый в кураторской среде, укоры совести вперемешку с сожалениями по прошлой жизни – непростой, но искренней и неприхотливой, мешали ей в полной мере наслаждаться властью и вседозволенностью.

Бриту буквально спас сигнал инфомодуса. Браслет на ее руке завибрировал и заиграл простенькую мелодию из новосредневековой семинотной традиции. Брита присела у другого – рабочего – стола и включила модус, расположив его проекцию так, чтобы собеседнику не было видно Грету.

Это была Агата. Грета узнала ее скрипучий голос, и отметила, что та заметно сдала и отталкивающе постарела.

‑ В вашем цилиндре было нарушение – спросила Агата, произнеся фразу утвердительно.

‑ Да, как всегда … питомцы – небрежно, почти зевая протянула Агата. Надо чтоб уже в конце концов наши специалисты подкорректировали эти датчики. Сколько можно дергать! – Грета почти залюбовалась Бритой – сейчас она самозабвенно врала и делала это настолько чисто и уверенно, что Грета чуть не засомневалась – а действительно ли она здесь сейчас находится или это просто фокусы сна?

‑ Покажи комнату – Агату в отличие от Греты уверенность Бриты не убедила…

‑ Ты боишься, что я плохо вижу? ‑спросила Брита, не меняя ни позы, ни выражения лица, не отводя взгляда от лица Агаты ни на секунду.

Агата еще помолчала, пристально изучая Бриту, и отключилась.

Грета вдруг поняла, что была на волосок от разоблачения, от сиюминутного разоблачения – ведь, возможно, она уже разоблачена Бритой.

Брита вернулась в кресло, по пути сделав какой-то хитрый жест рукой, по которому дверь в бокс бесшумно закрылась.

‑ Мы знали, что ты придешь. Ждали. Ждем…Ждут до сих пор… ‑ сказала Брита уже проще и привычнее. Она подняла глаза на Грету и стала ее разглядывать, но не вызывающе, а с доброжелательным любопытством.

‑ Ты изменилась… Грета и правда даже физически теперь чувствовала себя другим человеком – сильное подтянутое тело, смуглая от загара чистая кожа, коротко стриженные волосы – до середины уха ‑ делали ее еще стройнее и моложе.

Брита тоже изменилась, но она напротив, стала рыхлее как-то, лицо округлилось, веснушки расплылись и поблекли, поменялись выражение лица и моторика – угловатая Брита стала медлительно-плавной и небрежно-неуклюжей. Обычно подобные изменения происходили с ячейками, пару раз исполнившими миссию продления рода, но Грета отвергла это предположение, причины таких изменений смотрели на Грету со всех сторон – всевозможные мягкие поверхности для сидения и лежания, совершенно бесполезные фигурки и коробочки на всех поверхностях блока – мельтешили в глазах и мешали Грете сосредоточиться. Она снова поймала себя на ощущении нереальности происходящего, она словно спала…

‑ Нам нужна твоя помощь, ‑ Грета сказала это твердо, но легко, ‑ Свете, точнее. Гравиволной ей повредило спинной мозг, ног не чувствует. Своими ресурсами исправить не можем.

‑ Ты, и вдруг чего-то не можешь? – Брита ухмыльнулась… Упоминание о Свете почти не тронуло ее, ну, может, совсем чуть-чуть, и это чуть-чуть вызвало в ней раздражение, которое и вылилось в сказанную фразу.

Грета молчала и ждала. Спокойно, уверенно и твердо.

‑ Хорошо, ‑ снова первой не выдержала Брита, ‑ как ты себе представляешь, должна ей помочь?

‑ Ты не должна, но можешь, ‑ Грета приняла свой покровительственный тон, который и раньше так раздражал Бриту, а сейчас, она просто захлебнулась раздражением:

‑ Я, ‑ она выделила это слово настолько, что, казалось, можно больше вообще ничего не говорить, ‑ я теперь все могу… в отличие от тебя… в отличие от всех вас…там!

‑ Я – могу! Но к тебе это теперь никак не относится… Ни к тебе, ни к ней‼ – Брита визгливо выкрикнула это, выпуска всю накопившуюся обиду, все злорадство, с которым она все это время представляла себе своих бывших ячеек, умирающими в диких просторах и молящих ее о помощи, их, оставивших ее одну, их, которые никогда не были близки настолько, насколько она была близка со Светой, и с Гретой, они обе предали ее, обе бросили ее!..

Когда исчезла Света, а потом и Грета, Брита еще какое-то время ждала, что они будут нуждаться в ней, что они подадут ей знак, что она спасет их. Подобные переживания очень помогли ей в самом начале, когда ее лояльность сообществу кураторов и та высокая честь, которой ее удостоили, была поставлена под сомнение. Она целыми днями лежала на кровати и предавалась мечтаниям о том, как она, жертвуя собой… а почему, собственно говоря, она должна жертвовать всем, чего они, между прочим, все они! желали?! Почему это их нужно жалеть, а ее, оставленную на съедение этому паноптикуму желающих ее сожрать благожелателей, кто пожалеет?! Кто позаботится о ней? Кто вообще подумал о том, что будет с ней здесь?!

Для Бриты исчезновение Греты было таким же неожиданным, как и для других, и так искренне были ее удивление и растерянность, а потом отчаяние и злость, что Совет Матерей не стал применять к ней чрезвычайных мер, а просто оставил под наблюдением. Сначала при ней всегда находился включенный модус с невидимым, но неусыпным оком совета Кураторов, через три месяца он был локализован в рекреации, а потом… Все эти месяцы она надрывалась, доказывая всем свою оснОвность, она тащила на себе обе ячейки – и свои, и Гретины, в их образовании и основности она достигла таких результатов, что Совет Матерей не смог не отметить этого и с Бриты была снята опала – отныне она пользовалась всеми утерянными было привилегиями. А потом была вылазка на гравилетах. Идею о том, что Грету можно найти у моря, Брита предложила, находясь, как ей показалось потом в каком-то экстатическом возбуждении, на том Совете Кураторов, когда ей объявили о том, что снимают с нее все подозрения.